бе руки мои; душа моя к Тебе - как жаждущая земля..."
   - Пьесня! - донеслось сзади. - Ну вы, ли мутон,  ли  ваш,  ли  кошон!
Пьесня! Что это? Неужели?
   Бурбон, Марсель увидя, Своим воякам рек:
   О, Боже, кто к нам выйдет,
   Лишь ступим за порог?
   То ли показалось, то ли действительно знакомый куплет пели хором?
   Я стиснул в руке томик без обложки. Он вернется! Шевалье  обязательно
вернется, ведь он обещал!
   ...Я выбрал хорошую шпагу. Шпагу, способную защитить  мне  спину.  Но
мне внезапно захотелось проклясть тот день, когда мне вздумалось напоить
похмельного пикардийца терпким мате...
   - То идти надо, пане зацный! Да, надо идти...
 
*** 
 
   Брата Азиния я нагнал на огромной поляне, окруженной со  всех  сторон
камышом. Остров посреди топи, круглый, словно тарелка. Он кишел людьми -
мокрыми, грязными. Живыми...
   - Монсеньор! Ваша лютня!  Она  не  намокла,  я  старался  держать  ее
повыше!
   В его глазах светилась гордость. Еще бы! Спас "лютню" самого  мессера
де Гуаиры, коадъюктора и исповедника четырех обетов!
   - Это гитара, брат Азиний,  -  вздохнул  я.  -  Давайте,  дальше  сам
понесу!
   - Монсеньор! - Прыщавый нос обиженно дернулся. - Разве монсеньор  мне
не доверяет? О Господи!
   - Спасибо, синьор... монсеньор Адам! А не подскажете ли вы, куда  нам
теперь идти должно? Ибо поистине неведомы мне сии чащобы! Слыхал я,  что
лучше всего двигаться на север, но где искать этот север?
   Посмеяться?
   Я  поглядел  на  солнце  и  молча  ткнул  пальцем  в  сторону  старых
раскидистых ив на краю поляны. Попик заулыбался, закивал.
   - Спасибо,  монсеньор,  спасибо!  А  вы  знаете,  монсеньор,  у  меня
радость! Некий юный отрок...
   Я застонал.
   - ...поведал мне со слов одного дворянина из лагеря королевского, что
попал в плен третьего дня, будто над тем лагерем видели диво. Предстал в
небесах Его Милость Король в сонме ангелов, а тако же некая женщина, что
покровом своим весь оный табор накрыла.
   Короткий грязный палец величественно вознесся ввысь.
   - И сие, монсеньор Гуаира,  примета  верная,  что  пребывает  в  этих
местах некий великий праведник, чьими молитвами и творилось виденное...
   Тут уж я не смог удержаться - улыбнулся.
   Земля была холодной и сырой, но я ничего не  чувствовал,  даже  боли.
Ягуару не привыкать. Упал, поднялся, вновь бросился на врага.
   Кто теперь враг? Кто друг? И где они?
   Враг лежит посреди разгромленного табора с пулей под сердцем. Друг...
Прошел уже час, издалека все еще доносится пальба, но  никто  из  отряда
шевалье не вернулся. Многие уже потянулись на север, через старую  гать,
ведущую, как объяснили мне, прямиком к дороге на Дубно.
   Мистерия  кончилась,  и  надо  было  что-то  решать.  Меня  ждали   в
королевском лагере, очень ждали, мое  место  сейчас  там.  И  не  только
потому, что я должен поговорить с нунцием. Это не  так  и  важно,  важно
скорее добраться до Рима...
   Кровь смыла яд.  Слова  проклятого  предателя  Полегини  вспоминались
теперь с брезгливой  усмешкой.  И  этот  негодяй  думал,  что  я  изменю
Обществу? Общество Иисуса Сладчайшего -  не  только  Инголи  и  покойный
Сфорца. Это такие, как отец Мигель, как мои друзья с  берегов  Парагвая.
Это - Гуаира.
   Это и есть главное. А с такими, как Сфорца и Полегини, мы разберемся!
   Я разберусь.
   И если надо будет взять кого-нибудь за горло в  самой  Конгрегации...
ну что ж!
   Рука  сжалась  в  кулак.  Кое-кто  пожалеет,  что  Илочечонк  покинул
Прохладный Лес! Здорово пожалеет!
   Но  это  -  потом,  а  сейчас  надо   сидеть   на   холодной   земле,
прислушиваться к далекой канонаде и ждать, ждать, ждать...
   Выстрела я не услышал.  Лишь  когда  вокруг  закричали,  сорвались  с
места, бросились к краю поляны, к зеленым ивам...
   -  Ксендза!  Ксендза  нашего  убили!  Ляхи  ксендза  убили!  Вскочил,
бросился вслед за  толпой,  не  веря,  надеясь  на  ошибку,  на  нелепое
совпадение, на чудо.
 
*** 
 
   Глаза брата Азиния были спокойны. На губах все еще оставался след  от
улыбки.
   Гитара в темном чехле лежала рядом.
   Я пощупал пульс, прикоснулся к окровавленной груди.
   Стал на колени.
   Губы зашептали отходную...
   И только когда все нужные слова были  сказаны,  я  почувствовал,  что
задыхаюсь. Слова рвали рот, бессильные, горькие:
   - За что?! Его-то за что?
   Я поднял лицо к горячему июльскому небу и заорал, не слыша  себя,  не
понимая, что кричу на гуарани:
   - Его нельзя было убивать! Нельзя! Что он вам сделал, сволочи? Что он
вам сделал? Что он вам сделал?
   - Пане! Пане зацный!
   Чья-то рука осторожно коснулась плеча. Коснулась, отдернулась.
   - Вот он, убивец, пане! Поймали! Повесить чи в болоте потопить?
   Небритая красная морда, испуганные  глаза,  кровавый  след  на  щеке,
рыжие волосы - торчком...
   - Их... Их... Нихт шиссен, гершафтсн, нихт шиссен! Они  ошиблись.  Не
поляк - немец. Из тех, кого так не любит шевалье.
   - Дайте! - крикнул я, протягивая руку. - Пистоль, мушкет, нож! Дайте!
Что-нибудь! Скорее!
   Мне в ладонь легла теплая рукоять пистолета. Я взвел курок, проверил,
есть ли порох в запале.
   Есть!
   Священникам нельзя убивать. Но я отправлял в Ад и буду отправлять еще
- таких, как этот!
   - Ты  убил  католического  священника,  -  проговорил  я  по-немецки,
медленно поднимая руку  с  пистолетом.  -  Ты  убил  хорошего  человека,
понял?
   - Нет, нет, не надо!
   Он рухнул на колени, завыл, закрыл глаза ладонями.
   - Я не виноват, майн герр! Не виноват! Мне приказали! Приказали убить
попа в сутане и с гитарой! Это приказ, я не мог не выполнить приказ!..
   Рука дрогнула.
   "Монсенъор! Ваша  лютня!  Она  не  намокла,  я  старался  держать  ее
повыше!"
   "Вы!.. Мальчишка! Еретик! Я запрещаю  вам/Запрещаю/Клирик  не  должен
играть на гитаре! Вы слышите? Я приказываю вам не брать с собой  гитару!
Приказываю! Вы обязаны повиноваться!.."
   "...Я найду тебя, Адам! Прощай! Не забудь о подарке!" ...Нельзя брать
гитару... Не забудь о подарке...
   Ладонь разжалась. Пистолет неслышно ударился о мягкую землю.
 
КОММЕНТАРИИ ГАРСИЛАСИО ДЕ ЛА РИВЕРО, РИМСКОГО ДОКТОРА БОГОСЛОВИЯ 
 
   Я не погиб в тот страшный день,  10  июля  1651  года.  Пуля  пробила
легкое, меня считали безнадежным, но я все-таки выжил. Хочу верить,  что
отец Гуаира действительно принял меня  за  мертвого,  а  не  сознательно
оставил истекать кровью посреди погибающего табора.
   Не хочу даже о нем думать слишком плохо.
   Иногда мне начинает казаться, что меня спасла молитва отца Азиния. Не
верю в поповские чудеса, но ведь искренняя молитва доходит до Господа!
 
   Я устал опровергать всю ту ложь, которую  автор  щедро  рассыпает  по
страницам своей книги.
   Наказной  гетьман  Иоанн  Богун  и  не  думал  бросать   крестьянское
ополчение   на   расправу   озверевшим   полякам.   Произошла   страшная
случайность. Эвакуация действительно проходила скрытно, и чей-то нелепый
выкрик вызвал панику. Отец Гуаира,  естественно,  не  пишет,  что  Богун
лично прибыл в табор, пытаясь спасти обреченных.
   Между прочим, казаки не захватили с собой ни военную казну, ни личное
имущество гетьмана Хмельницкого, что еще раз свидетельствует о том,  что
они собирались вернуться.
 
*** 
 
   Конечно, никакого "чуда" отец Азиний не  совершал.  Автор  не  только
скверный писатель, но и плохой гидравликус. Судя по всему,  болото  было
вполне проходимым, особенно после того, как  сам  отец  Гуаира  построил
отводной канал.
 
Глава XVII 
 
   Служащая также эпилогом и повествующая о том, как возликовали Небеса
   Смерть: А вот и я! Ага!
   Илочечонк: "Ага" - твое имя ?
   Смерть: Вот дурень! Меня не узнаешь? А ну-ка угадай: я худа, я бела и
черна, появляюсь - все дрожит, и еще у меня есть кое-что острое. Угадал?
   Илочечонк: Бела, черна, дрожит, острое... Понял! Ты - трясогузка!
   Действо об Илочечонке, явление семнадцатое
 
   Я повертел в руках серебряную чарку, вздохнул, поставил на стол.
   - Как? Не нравится? - вскричал Стась Арцишевский. - Адам! То ж  вудка
гданська!
   Я смолчал - из вежливости. Что вудка,  что  горилка,  что  пульке!  В
полесских болотах не выпьешь "Лакрима Кристи".
   - То ты, Адам, бардзо великий зануда, - уверенно констатировал Стась,
подливая в чарки из огромной мутной скляницы. - Дзябл! Не надо было тебе
в ксендзы, дурная башка! Говорил я тебе, говорил!
   Арцишевский, как всегда, прав. Арцишевский,  как  всегда,  пьян.  Вот
только усы поседели да возле рта легли глубокие морщины.
   - Ну, сто лят, друже! Не потонул в  болоте,  не  сгоришь  в  огне.  А
повесят - не беда!
   За такое не грех было и выпить. Даже вудки.
 
*** 
 
   Стася я не искал - он нашел меня сам. Я только перешагнул  отворенные
настежь ворота королевского лагеря, только успел  задать  первый  вопрос
насмерть пьяному гусару, как на меня налетел  кто-то  знакомый,  усатый,
дышащий перегаром.
   Судьба!
   Стась все-таки успел на войну. Батарея  поручника  Арцишевского  лихо
лупила в упор по татарской коннице. Стрелял ли он по безоружным  хлопам,
я не спрашивал. Десять лет назад Стась  отказался  наводить  мортиры  на
восставших негров. Но война домова не знает жалости.
   1 Война домова - гражданская война (польск.).
   - Ну, то слушай, Адам. - Арцишевский покосился на недопитую скляницу,
прищурился. - Про нунция твоего я дознался,  у  себя  он,  в  шатре.  Да
только знай: пока не допьем - не отпущу!
   Его предки поступали проще. Валили дерево  поперек  лесной  дороги  и
тащили очумелых путников за стол - пить до полусмерти.
   - Отпустишь, - вздохнул я.
   Мы переглянулись, Стась обиженно засопел.
   - У, холера! Ну, то как обычно!  Свинья  ты,  Адам,  хоть  и  ксендз!
Столько лят не виделись!..  Ладно,  вали  к  его  мосци,  да  только  не
задерживайся. Без тебя пить не стану, слово чести!  А  придешь,  достану
вудки берлинской, да щецинской, да еще пейсаховки...
   Я решил подождать, пока весь реестр не выплывет наружу. Стась  всегда
силен в подобных баталиях - даже когда единственным поводом  был  первый
вторник  на  неделе.  Сейчас  же  гулял  весь   лагерь,   все   шановное
поспольство. Третий день войско Его Милости праздновало  великую  победу
под Берестечком.
   - ...А зальем все рейнским, а мало будет - брагой поддадим! Пся крев!
Давно с тобой не пили!
   Я встал, соображая, где  можно  найти  подходящую  по  росту  сутану.
Нунций Торрес, по слухам, весьма походил на мессера Инголи.  Только  тот
стар, а этот, говорят, в самом соку.
   - Погоди! -  остановил  меня  Стась.  -  Ты  же  узнать  просил!  Про
полоняника этого...
   Я замер. Пленными был полон весь табор, но  меня  интересовал  только
один.
   - Нема такого.  Ни  Бартаса,  ни  Бартасенко.  Слово  чести,  у  всех
спрашивал!
   Я кивнул и, не говоря ни слова, шагнул к выходу.
 
*** 
 
   Надежды не было.
   Ее-то и раньше оставалось чуть-чуть. Еще по пути в королевский лагерь
все встречные прожужжали мне уши про  страшный  бой  на  болоте.  Триста
реестровцев дрались до вечера, последний, на добытом невесть где  челне,
отбивался еще целый час - отстреливался, отмахивался "корабелкой"...
   Пленных не брали.
   Книга без обложки лежала в кармане плаща. Я боялся ее открывать.
   "...В скитаниях, без родины и крова, как Дон Кихот, смешон и  одинок,
пера сломив иззубренный клинок, в свой гордый герб впишу  четыре  слова.
На смертном ложе повторю их вновь: Свобода. Франция. Вино. Любовь..."
   Свобода. Франция. Вино. Любовь... Эх, шевалье!
   Служка, встретивший меня у входа в шатер, был толстым, пьяным, наглым
и не говорящим по-русинки.  По-итальянски  и  испански,  впрочем,  тоже.
Оставалась латынь.
   - Во имя Иисуса Сладчайшего и Святого Игнатия... Когда он выговаривал
"амен", его толстые губы уже подрагивали. Еще бы!
   - Его преосвященство... Его мосць... Слушать дальше я не стал.
   Пожилой коротышка в темной ревендре сидел в высоком кресле  с  резной
спинкой. Толстые окуляры уставились в маленький молитвенник.
   - Кто?
   Вопрос больше походил на "пщел вон!".
   - Во имя Иисуса Сладчайшего...
   Пока я произносил условную  фразу,  окуляры  медленно  ползли  вверх.
Маленькие губы еле заметно шевельнулись, сложились в подобие улыбки.
   -  Ну,  здравствуйте,  брат  Азиний!  Я  хотел  удивиться,  пояснить,
представиться, но кто-то невидимый уже давил на плечи, шептал на ухо...
   - Благословите, отче! - загнусил я, падая на колени и делая вид,  что
пытаюсь подползти поближе. - Благословите! Ибо грешен я...
   Пухлая ладонь неохотно приподнялась, слегка дернулась.
   - Во имя Отца... Не будем тратить времени, сын мой! Вы все написали?
   Вставать следовало осторожно - не распрямляясь, сутуля  спину.  Жаль,
нельзя вытянуть нос!
   - Я вас спрашиваю: написали? Хороший вопрос!
   - Ваше преосвященство! - возопил я,  вновь  падая  на  колени.  -  Не
сподобил Господь грамотой! Еле-еле по "Часослову" бреду!
   Прости меня, брат Азиний!
   Внезапно послышался смех - легкий, чуть презрительный.
   - Вот уж точно! Ваше письмо из Чигирина я разбирал дня  два!  Хорошо,
сейчас я вызову секретаря, и вы все продиктуете.
   Я почувствовал, что меня  так  и  тянет  распрямиться.  Распрямиться,
задать пару вопросов - и понаблюдать за превращением его мосци в  дохлую
рыбу. Он мне расскажет про ксендза с гитарой! Все расскажет!
   А если нет? Приказы из Рима не обсуждаются с первым встречным.
   - Отче! - вновь  заныл  я.  -  Не  сподобил  меня  Господь  не  токмо
грамотой, но и разумом. Сир я, ваше  преосвященство!  Темен!  Если  ваше
преосвященство соизволит объяснить мне, недостойному...
   Я потупил очи долу, а затем,  стараясь  не  делать  лишних  движений,
покосился на своего единственного зрителя. Не переиграл?  Кажется,  нет.
Мессер Торрес тоже не большого ума. Два года назад  он  писал  в  Рим  о
великом чуде: на поле битвы под Зборовом пал кровавый снег.
   ...Баталия была в июне, в лютую жару.
   Он встал, медленно прошелся по шатру, покрутил сложенными  на  пухлом
животике пальцами.
   - Неужели сами не  понимаете,  сын  мой?  Я  же  просил  вас  изучить
биографию отца Адама самым прилежным образом!.. Что-о-о-о?!
   - Ладно!  Запоминайте  и  не  вздумайте  сбиться,  когда  вас  станут
спрашивать в Риме.
   Я  покорно  кивнул.  Моя  смиренная  поза,  кажется,   пришлась   его
преосвященству по душе.
   - Ну-ну, сын мой, не пугайтесь. Возможно, ваши устные показания и  не
понадобятся, достаточно будет и подписи на докладе, но вдруг вас захочет
выслушать кто-то из посторонних? Не из Общества.
   Кажется, отца Адама ожидает подвал под Святой Минервой! Но за что?
   - Итак... Отец Адам  Горностай,  называвший  себя  также  де  Гуаира,
происходил из знатной русинской семьи. По одной из линий  он  -  потомок
литовского принца Гедемина. Не забудьте подчеркнуть, что все предки  его
-  схизматики  и  протестанты,  но  его  матушка,  искренняя  католичка,
наставила сына на истинный путь...
   ...Потому и завещала отдать меня в  римский  коллегиум.  Пока  -  все
правда...
   - ...С юных лет Адама Горностая  посещали  боговдохновенные  видения.
Являлись ему ангелы в силе своей, и Пресвятая Дева,  и  Святой  Игнатий.
Последнее подчеркните особо!..
   ...И Сатана являлся. И Черный Херувим...
   - Пребывая в Индиях, отец Гуаира нес слово Божье диким язычникам.  Он
лично обратил в веру Христову диких кадувеев, претерпев при том страшные
пытки от рук их мерзких колдунов...
   ...Это точно/Говорят,  пить  пришлось  целую  неделю?  Но  позвольте,
кадувеев крестил отец Мигель, я тогда был еще мальчишкой!..
   - Крестил он также народ тумрагами, и народ кечва, и народ  чимакоки,
и народ чигуани...
   ... Что за бред!
   - Смилуйтесь, ваше преосвященство! - вскричал я. - Вовек не запомнить
мне сих мерзких имен!
   Снова смех - снисходительный, сочувственный.
   - Хорошо! Мы это напишем сами. Только не забудьте,  если  спросят:  в
Гуаире отец Адам лично исцелил пять тысяч человек, когда началась  чума,
а также еще семь при эпидемии оспы. Запомнили? Чума - пять тысяч, оспа -
семь.
   Я почувствовал, что превращаюсь в брата Азиния.
   - Не забудете? Хорошо! Теперь о его путешествии на  Русь.  Поехал  он
туда,  дабы   вознести   молитвы   на   могилах   братьев,   погубленных
злодеями-черкасами...
 
*** 
 
   Так-так! А что сталось с этими братьями, его  мосци,  кажется,  и  не
очень интересно!
   Выходит, знали? Все знали!
   - Теперь чудеса. Обязательно во всех подробностях напишите о спасении
этой девицы. Как ее, Ружская?
   - Ружинская, - промямлил я.
   - Итак, спасение девицы. Это у нас чудо первое. Затем спасение  своих
спутников от шайки запорожцев - чудо второе.  А  в  общем,  смелее,  чем
больше - тем лучше! И не забудьте, что он мог говорить  на  всех  языках
без толмача. В этом виден перст Божий!
   Перст Божий внезапно показался мне секирой. Торрес - дурак, но  дурак
такого не придумает. Мне дали гитару, послали на верную  смерть.  А  что
теперь?
   - Но особенно подробно остановитесь на  последнем  чуде,  совершенном
отцом Адамом. Жалея посполитых, обманом и силой  завлеченных  на  верную
гибель в лагерь под Берестечком, он  воздвигся  на  подвиг  бескорыстной
любви, проведя их через непроходимое болото. Больше деталей, пожалуйста!
Женщины, дети... Там были дети?
   Я честно попытался вспомнить. Не смог.
   - Неважно! Были, конечно! Итак, дети тонут, тянут ручонки, отец  Адам
поднимает крест, произносит слова... Что он  там  говорил?  Впрочем,  не
надо, над этим пусть подумают в Риме. Итак, подвиг  бескорыстной  любви,
ну а затем - мученическая смерть от рук озверевших  казаков.  Когда  его
убивали, рядом был православный священник?  Хорошо,  чтобы  был!  Казаки
пытают  отца  Адама,  поп-схизматик  требует,  чтобы   он   отрекся   от
католической веры...
   И тут я понял! Я все понял!
   Брат Азиний должен был  найти  нового  святого.  Святой  Католической
Церкви очень нужен русин-праведник! Бедняга не  знал,  что  святого  уже
нашли. Нашли, вызвали из далекой Гуа-иры, дали гитару, чтобы  убийца  не
спутал, не промахнулся. Вот только с сутаной промашка вышла.
   Я выпрямился. Тот, за левым ухом, продолжал что-то шептать, но  я  не
слушал.
   - Это вы все придумали сами, брат Торрес?
   - Придумал?!
   Он так поразился, что даже не обратил внимания на "брата".
   - С каких это  пор,  сын  мой,  членам  Общества  разрешили  задавать
подобные вопросы?
   Отвечать можно было долго. Объясняться, сыпать бисер.
   -  У  брата  Адама  были   важные   сведения   для   Общества,   ваше
преосвященство. Ради них погибли люди - очень хорошие  люди.  Брат  Адам
должен был доложить обо всем в Риме!
   Он дернулся, побагровел, посинел даже.
   - Вы! Жалкий червяк! Это не ваше дело! Он  никому  ничего  не  должен
докладывать,  ясно?!  Каждому  свое!  Недаром   сказано:   по   заслугам
жертвуя...
   ...Libentis merita - полустертые буквы на  старом  мавзолее.  Значит,
это же напишут на моем ?
   - По заслугам! Церкви виднее, кто из  ее  сыновей  чего  стоит!  Отцу
Адаму предназначено стать святым!
   - Кем предназначено? - ухмыльнулся я. - Вами? Мессером Инголи?
   "...На  вас,   насколько   мне   ведомо,   возлагаются   определенные
надежды..." Старая жаба захотела лично увидеть будущего  великомученика.
Кажется,  я  ему  не  понравился!  Или  все-таки  понравился?  Ведь  Его
Высокопреосвященство запретил мне брать гитару!
   А здорово придумано! Разве много на Руси латинских попов с гитарою за
спиной?..
   - Так решила Церковь! Так решило Общество!
   ...И Черный Херувим, силой гнавший меня в Рай!
   - Слово Церкви  истинно  и  неотменимо!  Не-от-ме-ни-мо!  Ясно?  А  с
вами... с вами, брат  Азиний!..  Вы  знаете,  что  бывает  с  теми,  кто
нарушает приказ Общества?
   - Знаю, - охотно согласился я. - Их канонизируют, старый дурак!
 
*** 
 
   Служка попытался преградить мне путь. Зря он это!..