го говорил с караван-баши.
   - Нукер по степи айда! Нукер жинка искать. Жинка из Ор-капе убегать!
   Пока он вновь дребезжит, новость можно пересказать шевалье. Дю Бартас
чешет бородку, хмыкает.
   А ведь и вправду смешно!
   Смешно, когда  "жинка"  убегает  из  гарема  самого  Ор-бека.  Да  не
куда-нибудь, а в степь, к волкам и разбойникам. А еще смешнее, когда  ее
поймают.
   Ай, весело!
   Впрочем, про то, как надрезают кожу под горлом,  чтобы  удобнее  было
свежевать беглянку, я переводить не решаюсь.
   - А она, эта бедняжка, не может где-нибудь укрыться?  -  сочувственно
вздыхает дю Бартас. - Бывают же на свете добрые люди!
   Теперь смеются все трое -  и  старый  Нагмат,  и  белозубый  Муса,  и
бородатый Газиз.
   - Твой друг, Адам-ага, веселый человек! Хорошо с  веселым  другом  по
степи ехать! Якши!
   Шевалье действительно пошутил -  и  очень  удачно.  Спрятаться  среди
молодого ковыля негде. В каждом караване - старший, за каждой телегой  -
присмотр. А за голову  бежавшей  уже  назначена  награда,  тем  же,  кто
пожадничает или сердцем дрогнет и не  выдаст,  дорога  одна  -  на  кол.
Сначала бревно вострят, затем задницей сажают, потом конями натягивают.
   Якши!
   А есть еще разбойники,  и  свои,  и  лихие  запорожцы.  Вон  пальчики
женские до сих пор в траве лежат - закопать забыли.
   Плов почему-то начинает горчить.
   Огонь в камине, бросив алый блик,  Совсем  по-зимнему  пятная  стены,
Трепещет меж поленьев - злобный, пленный. И он к своей неволе не привык.
   Умирающие угли костра,  усталая  гитара  на  коленях.  Голос  шевалье
звучит негромко, глухо.
   Во Франции - весна, и каждый куст Расцвел и пахнет трепетным апрелем.
А здесь в апреле - сырость подземелья, Мир  вымочен  дождем,  и  нем,  и
пуст...
   Лишь капель стук по черепицам крыши
   Звучит в ночи. И сердце бьется тише -
   Смерть кажется желаннейшим из благ...
   Нет, не блеснуть мне вдохновенной одой:
   Родник души забит глухой породой.
   ...И лишь рука сжимается в кулак.
   Да, во  Франции  весна,  а  на  берегах  Парагвая  уже  осень.  Дожди
кончились, в бездонном небе ярко горит Южный Крест...
   - Думал ли я еще год назад, дорогой де  Гуаира,  что  буду  встречать
Пасху на чужбине! Увы!
   И я не думал. И от того, что земля, лежащая за близким горизонтом,  -
моя забытая родина, почему-то не становится легче.
   - А я ведь был женат, мой друг! Моя Элиза скончалась тоже весной, два
года тому назад.
   Странно, что он сказал об  этом  только  сейчас.  Наверно,  очень  не
хотелось вспоминать.
   - Не скрою, напоследок мы поссорились  с  нею,  когда  собрался  я  в
войско славного принца Бофора. И с тех пор терзает меня печаль,  ибо  не
пришлось принять мне последний вздох моей дорогой супруги.  Не  кинул  я
горсть земли на ее гроб, и даже не ведаю, что сталось  с  дочкой  нашей.
Жива ли? Говорят, проклятые испанцы осадили Руссильон,  куда  увезла  ее
моя тетка, баронесса дю Брасье...
   Сочувствовать? Утешить? Из меня плохой утешитель. И  я  снова  трогаю
струны гитары.
   ...Пусть души их повенчает облако Южный Крест!
 
*** 
 
   День - ночь, день - ночь, день - ночь,  день  -  ночь.  Скрип  телег,
тоскливое воловье мычание, конский топот, пряный запах плова...
   - Если верить мессеру де Боплану,  то  скоро  мы  подъедем  к  весьма
широкой реке. Никак не разберу надпись... Ньеппер?
   - Днепр, шевалье...
 
*** 
 
   День - ночь, день - ночь, день -  ночь.  Молодой  ковыль,  курганы  с
черными идолами, коршуны в глубоком весеннем небе...
   - А верно ли, сьер де Гуаира, что именно в  сих  местах  проповедовал
Андрей Апостол? И как раз тут, возле Борисфена, воссияли  первые  Святые
земли скифской - великомученики Римма, Пимма и Инна?
   - Вам виднее, отец Азиний.
 
*** 
 
   День - ночь, день - ночь.
   Горячее солнце, первая, еще робкая пыль, вздымающаяся  из-под  колес,
яркие цветы среди изумрудной травы, темные  силуэты  всадников  в  лучах
вечерней зари...
   - Благодарю вас, сьер де Гуаира, но я прекрасно себя чувствую  и  без
вашего общества!
   - Как хотите, сьер Гарсиласио.
 
*** 
 
   День - ночь...
   А потом появились чайки. Белые  птицы  парили  над  степью,  недвижно
распластав острые крылья. Повеяло свежим ветром.
   - Ну, я же говорил, дорогой де Гуаира! Вот он, Ньеппер!
   - Днепр, шевалье.
   - А у Боплана написано "Ньеппер". Вот, первая страница:
   "Река Борисфен, именуемая в просторечии Ньеппером"...
   ...Борисфен. Ньеппер. Днепр.
 
*** 
 
   Переправу стерегли,  и  стерегли  крепко.  Два  десятка  всадников  в
мохнатых малахаях  у  пристани,  еще  столько  же-у  огороженного  тыном
куреня,  над  которым  возвышалась  сторожевая  "фигура".  Легкий,   еле
заметный дымок - факельщик замер возле смоляной бочки, готовый  в  любой
миг известить весеннюю степь о внезапной беде.
   Место называлось Кичкасы. Именно здесь находилась  главная  татарская
переправа через древний Борисфен. Слева - заросшая лесом Хортица, справа
- страшный Ненасытец, каменной грудью загородивший реку.
   Обо  всем  этом  мне  бодро  отрапортовал  шевалье,  не   преминувший
прибавить, что ширина  переправы  -  три  четверти  лье,  и  главный  ее
недостаток - густые заросли камыша у противоположного берега.
   У славного дю Бартаса оказалась и  вправду  отменная  память.  Однако
всезнающий Боплан забыл  добавить  всего  лишь  одну  мелочь.  Здесь,  у
вытащенных на пологий берег паромов, - Татария. Там, на  правом  берегу,
за зеленой стеной молодого камыша - Русь.
   Я вернулся. Тридцать лет! Целых тридцать лет...
 
*** 
 
   Первые возы привычно подкатили к парому, но  тут  случилась  заминка.
Крик,  растерянная  беготня  возчиков,  топот   копыт,   зеленая   чалма
караван-баши, мелькнувшая возле самой воды...
   - Уж  не  казаки  ли  затеяли  некую  каверзу?  -  бодро  предположил
пикардиец. - Ибо мессер Боплан особо отмечает их  привычку  нападать  на
караваны.
   Послышался испуганный писк. Брат Азиний  истово  крестился,  надвинув
малахай на самый нос.
   Я привстал в стременах, но ничего не заметил. Легкая  рябь  на  воде,
белые чайки, молчаливая стена леса, подступавшая к самой воде...
   Оставалось ждать, пока вернется Нагмат, а затем пытаться  понять  его
обычное "твоя-моя".
   Твоя-моя понимай мало-мало шибко однако.  Но  все-таки  понимай,  тем
более причина всей этой суеты оказалась на диво простой.
   Искали "жинку".
   Как я понял, обычно телеги просто пересчитывались, дабы знать,  какой
"бакшиш" полагался с владельца каравана.  Но  Ор-бек  не  любил  шутить.
Виденные уже нами нукеры побывали и здесь, строго наказав проверять  все
повозки, да не вприглядку, а основательно: возчиков в сторону,  тюки  на
землю, какие по-боле - развязать, а ежели надо - вспороть.
   Отсюда и крик, и беготня, и зеленая чалма у парома.
   - Бояться нечего, синьоры, - резюмировал я. - А  в  особенности  вам,
отец Азиний.
   Попик потупил глаза и поспешил раствориться между повозок.
   - Лет этак сорок назад, - задумчиво молвил дю Бартас, - Ее Величество
Мария, королева-мать, изволила тайно  покинуть  некий  замок.  Для  сего
употреблена была ивовая корзина с плотной крышкой. Говорят, тяжела  была
старушка!
   - Потом все это  изобразил  нидерландец  Рубенс,  -  улыбнулся  я.  -
Правда, корзину он лишь обозначил, поместив на заднем  плане.  Этим  был
весьма недоволен мессер Ришелье...
   - Погодите! - перебил дю Бартас,  всматриваясь  в  запрудившую  берег
толпу. - Неужели поймали?
   Действительно, у паромов стоял  крик.  Малахаи  суетились,  в  центре
толпы образовался водоворот, кого-то кинули на землю, заломили руки...
   - Но... Насколько я вижу, это не дама, - растерянно  прокомментировал
шевалье. - Не странно ли?..
   - Монсеньор! Монсеньор! Ослиный вопль ударил в уши.
   - Монсеньор! Он... Она... Они...
   - Оне, - вздохнул я, поворачиваясь, дабы осуществить давнюю  мечту  -
наградить благочестивого брата Азиния изрядным тумаком.
   Повернулся - и тут же раздумал.
   Раскрытый в ужасе рот, малахай, едва цепляющийся  за  лысый  затылок,
выпученные глаза...
   - Монсеньор!
   - Наш дурак вас что, за епископа принял? - хмыкнул  пикардиец,  но  я
отмахнулся.
   - Что?!
   Попик резко выдохнул, мотнул головой:
   - Некая дева... В телеге под рядниной  пребывающая...  Они...  Они...
Синьор де ла Риверо! Синьор...
   - Вы что-то поняли? - начал пораженный дю Бартас, но я уже соскакивал
с коня, ругая себя последними словами вкупе  с  предпоследними  и  всеми
прочими.
   Но не только себя. Напрасно  я  считал  брата  Азиния  самым  большим
дураком в нашей теплой компании.
   Глаза! Мои глаза!
   Протолкаться поближе оказалось мудрено.
   "Некую деву" заслонял плотный ряд малахаев, и я даже  не  пытался  ее
разглядеть. Зато  сьер  еретик  предстал  во  всей  красе  -  скрученный
веревками, в разорванном камзоле, с залитым кровью лицом.
   Все еще не веря, я  вслушивался  в  беглую  скороговорку  двух  наших
охранников, дышавших мне прямо в затылок. Левантийское наречие оказалось
все же понятнее татарского. Вскоре я  убедился,  что  прав  -  и  насчет
дурака, и по поводу зрения.
   Кажется, узнавать мессера Нострадамуса скоро станет некому!
 
*** 
 
   Беглянка ехала в той же телеге,  которую  нанял  римский  доктор.  Не
особо и прячась, просто накинув сверху мужской халат  вместе  с  шапкой.
Охрана проглядела - или  засмотрелась  на  блеск  новеньких  дукатов  из
кошеля сьера Гарсиласио.
   Наша охрана - но не те, что стерегли переправу.
   Телегу выкатили к парому, сняли вещи, затем -  полотно,  прикрывавшее
сено, один из нукеров наклонился...
   ...и получил удар ножом.
   У "некой девы" оказалась быстрая рука.
 
*** 
 
   - Я так и не понял! Мой друг, что происходит? -  загудело  над  самым
ухом. - Синьоры, синьоры, прошу вас, не толкайтесь, мне ничего не видно!
   Шевалье, растерянный и изрядно встрепанный, протиснулся поближе.
   - Vieux diable! - гаркнул  он,  заметив  меня.  -  Да  объясните  же,
Гуаира!..
   - Смотрите! - перебил я.
   Толпа  расступилась,  отодвинулась  назад,  образуя  неровный   круг,
посреди которого сгрудились стражники.
   Двое нукеров вынесли недвижное тело товарища и уложили его  прямо  на
траву. Подбежал мулла, склонился, что-то забормотал, качая головой.
   Крики стихли, сменившись легким  опасливым  шепотом.  Мулла  медленно
выпрямился, что-то крикнул.
   - Аллагу акбар! - слитно охнула толпа. Юзбаши,  старшой  переправы  -
высокий татарин в ярком халате, махнул рукой. Громкий стук -  из  телеги
выламывали оглоблю. Дерево трещало, не поддавалось.
   Кто-то подбежал, принес топор.
   Удар, удар, еще...
   Двое других уже копали яму, кто-то распрягал лошадей.
   - Это... Для кого? - прошептал побледневший  шевалье.  -  Неужто  для
бедной синьорины?
   Отвечать было нечего. Как я понял, беглянку полагалось вернуть назад,
за белые перекопские стены.  Полагалось  -  но  в  тот  миг,  когда  нож
вонзился в грудь излишне бдительного стража, правила изменились.
   Оглобля поддалась, и теперь быстрые  удары  острой  стали  превращали
один ее конец в острый стимул.
   Кони нетерпеливо ржали.
   - Неужели... Неужели кол? - ахнул дю Бартас. - Что за варварство?
   Я поглядел на сьера  римского  доктора.  Тот  стоял  недвижно,  глядя
куда-то в бездонную небесную ширь.  Кровь  из  разбитого  носа  заливала
подбородок, капала на помятый камзол.
   Дурак! Господи, какой дурак!
   Злость ударила, захлестнула волной, и я наконец очнулся.
   Кол ничуть не хуже мокрой соломы, но всему свое время.
   Сейчас мне выколют глаза!
   Мне!
   - Найдите попа!
   -  Что?  -  вскинулся  шевалье,  не  отрывавший  глаз   от   страшных
приготовлений. - Думаете, нашему другу следует исповедаться?
   Ну, нет! Сьера римского доктора я сожгу без всякой  исповеди.  Но  не
сейчас.
   Толпа, воздвигаемый  кол  и  дурак  с  разбитым  носом  меня  уже  не
интересовали.  Я  оглянулся,  пытаясь  сквозь  окружившие  меня  малахаи
разглядеть пристань.
   На прибрежном песке было пусто.
   Два парома, больше напоминающие плоты,  стояли  у  берега,  брошенные
растяпами-перевозчиками. На одном, том, что побольше,  -  груженый  воз,
второй, поменьше...
   Ага!
   - Шевалье! Найдите отца Азиния и вместе с вещами тащите его на паром.
Оглянитесь!
   Дю Бартас привстал на цыпочки, кивнул.
   - И... лошадей?
   - Если успеете. Мне - сарбакан, он в  сумке.  Там  же,  в  тряпке,  -
колючки. Поняли? Пикардиец только моргнул.
   - И сразу же возвращайтесь.
   У него хватило ума ничего не  переспрашивать.  Миг  -  и  славный  дю
Бартас исчез среди малахаев. Я облегченно вздохнул.
   Между тем топор и лопата закончили работу. Зрители вновь расшумелись,
торопя палачей. Настала очередь веревок, затем оглоблю воткнули в землю,
измерили высоту, снова вынули и принялись углублять яму.
   Мои соседи оживленно обсуждали важный вопрос: выйдет ли кол через рот
сьера  римского  доктора  или  нет?  В  прошлый  раз,   как   я   понял,
палачи-неумехи проткнули жертву насквозь, и острие пробило спину.
   Я поглядел на храброго спасителя пленных дев, по-прежнему  изучающего
облака.
   А хорошо бы! Наверно, у брата Паоло была большая коллекция вот таких,
нанизанных.
   Приготовления закончились,  кол  был  торжественно  продемонстрирован
публике. Толпа радостно взревела, и я понял, что опоздал. Сейчас с этого
мозгляка сдерут штаны...
   ...И некому будет опознать брата Алессо Порчелли.
   Амен!
   Мгновения тянулись, малахаи нетерпеливо переступали с ноги  на  ногу,
но распорядители торжества  почему-то  не  торопились.  Юзбаши  подозвал
одного из нукеров, что-то проговорил тому на ухо...
   Начинают?
   Пестрый халат поднял руку, подождал,  пока  стихнут  крики,  и  начал
что-то говорить. Чем дальше, тем радостнее  дышала  толпа.  Наконец  над
берегом пронесся общий вопль, и я проклял себя за то, что не  удосужился
выучить татарский.
   Нукеры расступились, выталкивая вперед кого-то невысокого,  в  старом
рваном халате. Резкий взмах руки - и новый крик разгоряченных малахаев.
   ...  Теперь  на  ней  была  только  длинная  рубаха.  Светлые  волосы
рассыпались по плечам...
   Я понял. Прежде чем сьера Гарсиласио нанижут на  кол,  чашу  поднесут
беглянке. Она стояла не так далеко, но заглядывать в лицо  светловолосой
не хотелось. Сразу же вспомнились рассуждения о надрезе под горлом...
   - Держите, друг мой!
   Что-то твердое коснулось ладони.
   Сарбакан!
   - И эти... Только, осторожнее!
   Рука шевалье дрожала, когда он передавал мне колючки.
   Я поглядел назад и  почувствовал,  как  отпускает  сердце.  На  малом
пароме, среди груды наших вещей, гордо стояли  два  осла:  длинноухий  и
лысый.
   Стреноженные кони топтались по деревянному настилу.
   - Надеюсь, друг мой, я все...
   - Вы гений, дорогой шевалье!  -  Я  хлопнул  пикардийца  по  плечу  и
благословил тот миг, когда услыхал его ругань в гостиничном коридоре.  -
А сейчас устройте какой-нибудь кавардак. Да погромче!  И  тут  же  -  на
паром!
   - Ага! - Его глаза блеснули. - Славно! Но что  будет  с  этой  бедной
девицей?
   Отвечать я не стал. Кому-то сегодня не повезет. И ничего тут  уже  не
поделать.
   - Поспешите, шевалье!
   Он вновь кивнул и начал протискиваться сквозь толпу. Я  повернулся  к
сцене. Ее лицо... Нет, не смотреть, сниться будет!
   Я думал увидеть нож, но в руках у палачей были  камчи.  Один  из  них
легко толкнул девушку в спину.
   Крик!
   Забытый всеми сьер Гарсиласио дернулся, бросился к нукерам и  тут  же
упал  -  древко  копья  ударило  в  живот.  Упал,  скорчился,  попытался
встать...
   Копье ударило снова.
   Девушка уже лежала на траве. Камчи лениво приподнялись...
   Толпа затаила дыхание, кто-то, совсем близко, начал громко  хихикать,
и я почувствовал омерзение.
   Почему я не рыцарь, не безумный идальго из  Ламанчи?  Первую  колючку
тому, кто слева, вторую...
   И снова крик. Но на этот раз кричала она.
   Камчи свистели, гоготала толпа, на белой рубахе  проступало  неровное
красное пятно. Мои соседи уже бились об заклад, сколько ударов  выдержит
несчастная, прежде чем испустит последний вздох.
   Крик, крик, крик...
   Я опустил  глаза  и  поудобнее  пристроил  сарбакан  в  руке.  Теперь
колючки...
   "Батарея, пся крев, холера ясна, к бою!" -  так,  кажется,  говаривал
Стась, наливая очередной кубок огненного пульке.
   К бою, пся крев!
   Я толкнул того, кто стоял передо мной,  и,  не  обращая  внимания  на
обиженный вопль, пробрался вперед. В ноздри ударил запах конского пота.
   ...Ее пальцы вцепились в траву, в мягкую весеннюю землю... Прости!  Я
не виноват, что мне нужны глаза!
 
*** 
 
   Сначала был удар и лишь потом - звук.  Удар  бросил  на  землю,  звук
залепил уши...
   ... Черный столб над повозками...
   Сарбакан!
   Я вскочил, радуясь, что не оказался в толпе, в страшной каше,  вбитой
в землю тугим ударом взбесившегося воздуха. Кричащей, орущей, ничего  не
понимающей каше.
   Неужели в караване был порох?
   Ну, шевалье!
   Думать некогда, некогда осматриваться, разглядывать очумелых палачей.
   "Будьте мудры, яко змий!"
   Мне незачем быть мудрым, кир Афанасий!
   Я просто - змея!
   Я - жарарака из бразильской сельвы, взбесившая от злобы и  ненависти,
шипящая, смертоносная...
   Первый укус! Юзбаши, ты  самый  опасный,  самый  сильный,  ты  сейчас
сообразишь, что порох взорвался не случайно... Есть!
   Пестрый халат еще ничего не понял, ему не до легкого жжения в руке...
   Тот, с копьем!
   Укус!
   Эти двое, что стоят рядом с мальчишкой, с глупым мальчишкой, которого
надо кусать первым, но нельзя, нельзя!
   Укус!
   Все? Нет, те, с камчами, они уже встают, уже оглядываются...
   Комара ищете?
   Колючки еще есть, маленькие, черные, как блохи из караван-сарая...
   Кусаю, кусаю, кусаю!
 
*** 
 
   Я обернулся только после того, как сьер Гарсиласио, зацепившись ногой
за какой-то вьюк, ткнулся носом прямо в неструганые доски настила.
   Перепуганный ослик дернулся в сторону, чуть не  скинув  ополоумевшего
брата Азиния в воду.
   Где шевалье, черт побери?
   Сзади кипел водоворот.
   Поначалу я решил, что зрители, кое-как встав на ноги и отряхнув  пыль
с халатов, недоумевают по поводу  резкой  смены  декораций.  К  тому  же
распорядители зрелища отчего-то лежат на земле, подергивая конечностями.
   Нет, уже и конечностями не дергают!
   Дю Бартас, где ты, пикардийская башка?
   Сейчас они опомнятся, сообразят, что порох сам собой не взрывается  и
колючки изо лба не вырастают!..
   Сьер римский доктор, кое-как поднявшись на  ноги,  завопил,  рванулся
обратно,  но  я  толкнул  его  в  грудь.  Брат  Азиний,  что-то  наконец
сообразив, схватил нож и принялся резать спеленавшие парня веревки.
   Шевалье, бес тебя съешь!
   Я вновь оглянулся...
   Кол!
   Кол ожил. Огромный, тяжелый, он летал  над  толпой,  сбивая  малахаи,
бросая людей наземь.
   Звон в ушах исчез, сменившись целым водопадом воплей.
   На миг толпа расступилась, спасаясь от очередного удара, и я узрел дю
Бартаса. Шевалье возвышался, словно кедр  ливанский,  сжимая  оглоблю  в
руках. Какой-то излишне смелый халат попытался  поднырнуть  поближе,  но
кол снова взлетел... - А-а-й-й-й!
   - К веслам! - гаркнул я и, не дожидаясь, пока сьер еретик  очухается,
принялся отталкивать паром от берега. Брат Азиний схватил другое  весло,
начал бестолково помогать...
   - Стойте! Стойте! - взвизгнул сьер де ла  Риверо  и  вновь  попытался
соскочить на берег. Не оглядываясь, я двинул его кулаком в бок.
   - Назад, дурак!
   Краем глаза я заметил, что водоворот приближается к пристани. Шевалье
пошел на прорыв.
   - Да толкайте же!
   Паром, чуть дрогнув, отвалил от берега в тот миг,  когда  на  него  с
грохотом бухнулся дю Бартас, волоча что-то напоминающее длинный вьюк.
   - Шевалье, весло!
   Я ждал, что заговорят мушкеты, но в  помост  т