о гостя.
   - За  последний  год  дукаты  со  стрелком  упали  в  цене.  Говорят,
кяфиры-голландцы кладут в них слишком много серебра...
   Я постарался улыбнуться как можно любезнее.
   - Могу разменять. Говорят, Аслан-бек, начальник городской стражи...
   - Не надо, - твердо ответил судья уже без всякой улыбки. -  Мы  же  с
вами культурные люди!
 
*** 
 
   Бац!
   - Три! - печально констатировал шевалье. - Нет, уже четыре!
   Бац!
   Его камзол был разложен прямо  на  глиняном  полу,  плащ  пристроился
рядом, сам же доблестный пикардиец ловко орудовал ножнами шпаги, поражая
врагов.
   - И откуда они только берутся? Поистине, дорогой  де  Гуа-ира,  лучше
выйти на бой с испанской пехотой, чем... Бац!
   - Промазал! Ну и местечко!
   Караван-сарай, где нам довелось остановиться, оказался и  вправду  не
самым уютным уголком. Холодно, сыро, мутный свет из  маленьких,  похожих
на бойницы, окошек. Ну и, конечно, полчища врагов, которых с  переменным
успехом разил шевалье. Они были всюду -  на  старых  кошмах,  устилавших
пол, на молитвенных ковриках, уложенных возле восточной стены, и даже на
потолке. Во всяком случае, один из негодяев - маленький и  черненький  -
прыгнул на мою шляпу в первый же миг, лишь только  я  успел  переступить
порог.
   Ко всем неприятностям прибавилась еще  одна.  Никто  в  этом  забытом
Аллахом заведении ничего не слыхал о  реке  с  названием  Каллапка.  Эту
печальную новость мне сообщил шевалье.  Сьер  еретик,  не  изволив  меня
дождаться, отправился на прогулку.
   - К фуриям пошел, - глубокомысленно предположил дю Бартас.
   - К к-кому?
   -  Ну-у...  -  Пикардиец  явно  смутился.  -  Это  я  так  поэтически
выразился, мой друг. Слыхивал я,  что  в  басурманском  раю  праведников
ублажают некие девы, прозываемые...
   - Гуриями, - вздохнул я.
   - Да какая разница! Не хочу сплетничать, но на этой  улице  находится
некий дом, который легко узнать по зеленой двери...
   Когда только узнать успел? Что значит военный опыт!
   Мне повезло меньше. Правда, искал я не веселый домик, полный фурий, а
нечто совсем иное. Увы, торговые караваны начнут ходить на север  только
через месяц, когда в Крым потянутся ватаги чумаков, спешащих загрузиться
перекопской  солью.  Навстречу  им  пойдут  другие,  с  рыбой,  а  также
бесконечные стада овец.
   Мы напрасно спешили.  Ехать  вчетвером  по  холодной  негостеприимной
степи было бы просто самоубийством - верным и достаточно мучительным.
   Итак, придется ждать, пока не покажется на поле трава.
   Я с тоской вспомнил Истанбул. Если  за  неделю  моя  маленькая  армия
умудрилась основательно разложиться, то что случится за месяц  в  этакой
дыре!
   Фурии с гуриями - только начало.
 
*** 
 
   - А верно ли, дорогой де Гуаира, что татары, как пишет мессер Боплан,
не склонны к употреблению вина?
   В голосе шевалье промелькнула тревога. Увы, утешить его было нечем.
   - Поистине наше паломничество будет куда труднее, чем мне думалось!
   Славный пикардиец вздохнул и вновь взялся за  ножны.  Я  почувствовал
легкое жжение за  лопаткой  и  понял,  что  самое  время  следовать  его
примеру.
   - Рах vobscum, дети мои! Я повернулся к двери и обомлел.
   Малахай, теплый стеганый халат, красные  сапожки,  широкий  пояс,  за
который заткнута короткая плеть-камча...
   ...И знакомый прыщавый нос.
   - Рад я несказанно, что пребываете вы в здравии добром!  Возрадуйтесь
и вы, ибо выпущен я бысть  из  узилища  сугубого,  зинданом  именуемого.
Выйдя же на свободу, озаботился я принять вид должный, как  и  учат  нас
Святой Игнатий купно со Святым Ксаверием...
   - Хоп-якши, эфенди! - вздохнул я.  Шевалье  моргнул,  долго  открывал
рот, но так и не смог ничего вымолвить.
   - К вам же, синьор де Гуаира, имею я  некую  просьбу.  Встретил  я  в
узилище отрока  по  имени  Юсуф,  ликом  сходного  с  ангелом  и  нравом
подобного ангелу же. Страдает же сей отрок за сущую безделицу, о которой
и  говорить  невместно.  А  посему  достойно  было  бы  внести  за  него
подходящую мзду ради человеколюбия христианского, равно  как  и  великой
пользы. Ибо готов  наставить  я  его  в  началах  истинной  католической
веры...
   Не помню, чем я в него кинул - кажется, пустым кувшином.
   Попал!
 
*** 
 
   Там, на Кургане Грехов, пред ликом Бирюзовой  Девы  Каакуп-ской,  под
строгим взглядом Ее всевидящих глаз...
   ...Черное  одеяло  сна  подернулось  желтизной,   пестрыми   красками
осеннего леса, недвижно застывшего на пологих склонах Высоких Кордильер.
   Кордильеро-де-лос-Альтос. Каакупе - За Высокой Травой...
   ...Благословляющая рука вздымается над  огромной  молчаливой  толпой.
Это она - Мilagrossa Virgen Azul,  строгая  заступница  и  судья  грехов
наших.
   Моих грехов...
   Тяжелый груз за спиной. У всех - у меня, у брата  Паоло  Полегини,  у
еретика де ла Риверо. Тащить далеко - до  самой  вершины  холма.  Только
там, сбросив неподъемную ношу...
   ...Ее всевидящий взгляд...
 
*** 
 
   - Мне не дойти, отец Мигель! И ты ведаешь почему... Он молчит -  отец
Мигель Пинто,  провинциал  Гуаиры,  когда-то  подобравший  среди  сельвы
несмышленыша Илочечонка. Молчит, потому что мертвые уже все сказали.
   - Они несут камни, но разве камни тяжелее  грехов?  Что  мне  делать,
отец?
   Я-Та, старый ягуар, молчит.  А  склон  дыбится,  вздымается  отвесом.
Бесконечный, непроходимый склон Кургана Грехов.
   - Мне запретили, ты знаешь! Я даже не могу исповедаться!  Даже  перед
смертью, отец! Брат Полегини убил сотни людей, вызвал "даймона" из самых
глубин Ада, но он дойдет! И этот  мальчишка,  ненавидящий  все,  чему  я
посвятил жизнь, он тоже дойдет! Их ноша тяжела, но  они  идут,  они  уже
впереди!..
   Да, они уже высоко, у самой кромки, совсем рядом с черным камнем,  на
котором стоит Она...
   ...И пальцы впиваются в мокрый песок...
 
*** 
 
   - Ты знаешь, отец, что я только выполнял приказ! В  этом  смысл  моей
жизни, ради этого я жил! Ради этого -  и  ради  Гуа-иры!  Мы  -  солдаты
Христовы, наш долг, наш святой долг повиноваться! Ведь я  -  всего  лишь
воск, всего лишь топор дровосека!
   Все! Они уже там, на вершине холма. Тяжкий груз падает на истоптанную
землю, и в бирюзовых глазах Заступницы каждый видит свой приговор.
   Оправданы!
   Они все оправданы - колдун, еретик, остальные...
   ...Песок из-под пальцев. Вниз, вниз,  вниз...  Круг  первый,  второй,
седьмой, девятый... И ледяной холод Джудекки.
   "...Потом я видел сотни лиц во льду, подобных песьим мордам; и доныне
страх у меня к замерзшему пруду..."
   - Я сделал все, что мог, отец!  Мы  изгнали  предателя  -  проклятого
метиса Хозе Итурбидо, сообщившего бандерайтам день, когда  ты  собирался
перейти реку. Изгнали - а наутро его нашли мертвым, распятым  на  стволе
кебрачо.
   Ветхий Завет в ту ночь заступил Новый.
   Око за око!
 
*** 
 
   " - ..И я дрожал в темнеющей пустыне..."
   - Да, я сделал все, что мог! И  потом,  когда  мне  предложили  стать
провинциалом Гуаиры, я отказался. Я отказался, отец! От мечты,  от  дела
всей жизни! Ведь я верил! Я и сейчас верю, что мы  строим  Будущее,  что
здесь, среди сельвы и болот, растет Град Божий!
   "... Так, вмерзши до таилища стыда и аисту  под  звук  стуча  зубами,
синели души грешных изо льда..."
 
*** 
 
   - Я не виноват! Нет! Есть Устав, там сказано, что любой приказ,  даже
если он ведет к смертному греху...
   Чем они лучше меня? Еретики, блудники, убийцы, колдуны!
   "...Когда луча ничтожная  частица  проникла  в  скорбный  склеп  и  я
открыл, каков я сам, взглянув на эти лица..."
   Холм исчез. Длань Бирюзовой Девы За  Высокой  Травой  не  благословит
меня. Никогда! Илочечонка, сына ягуара, изгнали из стаи.
   Там, на Кургане Грехов, пред ликом Бирюзовой  Девы  Каа-купской,  под
строгим взглядом Ее всевидящих глаз...
   "...Подняв лицо от мерзостного брашна, он  вытер  свой  окровавленный
рот..."
   Мой окровавленный рот...
 
КОММЕНТАРИИ ГАРСИЛАСИО ДЕ ЛА РИВЕРО, РИМСКОГО ДОКТОРА БОГОСЛОВИЯ 
 
   Описанные выше события прекрасно характеризуют отношение отца  Гуаиры
к людям.
   Если бы не я и не дю Бартас, он бы  и  пальцем  не  шевельнул,  чтобы
выручить бедного брата Азиния. Следует добавить,  что  наш  товарищ  был
страшно избит и высечен плетью, что  послужило  для  надменного  иезуита
лишь поводом для дальнейших насмешек над несчастным.
 
   Его тайный грех, которым отец Гуаира  так  интригует  читателя  (и  в
котором ни разу открыто не признается), очевиден. Это он, а не  какой-то
несчастный метис, выдал отца Мигеля Пинто  на  расправу  бандерайтам.  И
дело не только в приказе,  им  полученном.  Отец  Гуаира  был  монитором
провинции, то есть непосредственным заместителем отца Пинто.
   Надо ли пояснять?
   Другое дело, из этого ничего не вышло, и, думаю, вовсе не потому, что
автор отказался от  освободившейся  должности  провинциала.  Руководство
Общества  Иисуса,  при  всем  своем  цинизме,  относится  к  убийцам   и
предателям с некоторой гадливостью.
   Надеюсь,  читатель  уже  догадался,  что  гнусные  намеки  автора  на
характер моих отношений с Василисой Канари - всего  лишь  мерзкая  ложь.
Она очень славная и скромная девушка, может быть,  излишне  искренняя  в
проявлении своих чувств и желаний.
 
Глава Х 
 
   О татарийской степи,  вновь  о  речке  Каллапке,  а  также  о  кладах
заложных, зачарованных и химерных
   Ростовщик: Ты, мерзкий  бродяга,  грязный  оборванец,  жалкий  нищий,
босяк, голоштанник. А ну, убирайся отсюда! Как смеешь  ты  идти  той  же
дорогой, что и я?
   Илочечонк: А ты-то кто?
   Ростовщик: Ха! Знай же, что у  меня  в  подвалах  -  восемь  сундуков
золота! Пиастры, дублоны, цехины, экю, соверены, песо! Я ем  на  золоте,
сплю на золоте, умываюсь из золотого таза, и даже ночной горшок  у  меня
золотой! А ты - жалкое отродье с дырой в кармане, не знающее, что  такое
золото, как оно блестит, как звенит, как пахнет!..  Да,  кстати,  что  у
тебя в руке?
   Илочечонк: Разве не видишь ? Лепешка!
   Ростовщик: Так продай мне ее! Вот тебе золотой, радуйся!
   Илочечонк: Не хочу.
   Ростовщик: Как?! Ведь это же... Это же золото! Илочечонк: Вот ты  его
и ешь!
   Действо об Илочечонке, явление десятое
 
*** 
 
   Трупы мы увидели сразу же  за  Перекопом.  Белые  стены  Ор-капе  еще
виднелись вдали, когда впередсмотрящий, резко повернув назад, с  громким
криком помчался к одной из повозок, возле  которой  на  соловом  жеребце
восседал наш караван-баши.
   Странный караван! Охрана в татарских халатах и высоких  остроконечных
шапках, зато с немецкими мушкетами и французскими  пистолями.  То  ли  и
вправду татары, то ли заброды-греки, не разберешь.
   Старшой каравана, красовавшийся в зеленой чалме, звался  Осман-ходжа,
но изъяснялся почему-то исключительно по-итальянски.
   Впрочем,  после  трех  недель  в  Бахчисарае  этому  можно  было   не
удивляться.
   Странная это держава - Татария!
   Новый крик. Повозки,  скрипя  смазанными  колесами,  начали  медленно
останавливаться. Охрана заняла места,  держа  мушкеты  наготове,  но  их
рвение опоздало. Мертвые были уже мертвы, а живые - далеко отсюда.
   Сначала я увидел коня. Вороной красавец со  снятым  седлом  лежал  на
боку, подняв переднюю ногу, словно пытаясь в  предсмертный  миг  ударить
убийцу.  А  дальше  лежали  люди  -  голые,  растерзанные,   с   пустыми
глазницами.
   Тление еще медлило, но степные птицы уже пришли за данью.
   Четверо погибли в бою, изрубленные, пронзенные стрелами. Еще  двое  -
старик и совсем мальчик -  испили  иную  чашу.  Костер  горел  долго,  и
страшные ожоги на их телах говорили о нелегкой кончине.
   Убийцы не спешили. Предсмертные стоны умолкли  совсем  недавно.  Угли
костра еще тлели.
 
*** 
 
   Охрана рассыпалась по степи, но вернулась ни с  чем;  Только  дорогая
женская накидка среди молодой зеленой травы  да  отрубленные  пальцы  со
следами колец - тоже женские.
   Это был первый караван, ушедший на север.
   Мы - второй.
   Мрачные возчики, привыкшие за долгие годы степных странствий к  таким
встречам, деловито  доставали  большие  деревянные  лопаты.  Солнце  уже
сползало  к  горизонту,  до  темноты  всем  хотелось  уйти  подальше  от
мертвецов. Мулла, молодой, белый от ужаса, бормотал молитву, прижимая  к
груди томик в зеленом сафьяне.
   Невесело начинался наш путь!
 
*** 
 
   - Однако же, мой дорогой друг, - вздохнул шевалье, вкладывая шпагу  в
ножны, - не знаю, радоваться или печалиться, что эти мерзкие  разбойники
не дождались нас! Мой Шеи! Тут бы пушка не помешала!
   Я представил себе Стася Арцишевского с его лихими  бомбардирами.  Эти
бы шороху наделали!
   - Странно мне все же, что татары грабят своих же татар!
   - По злокозненности своей, - пискнул брат Азиний, пугливо озирающийся
из-за спины своего серого ослика. - Ибо нет для басурман ни  закона,  ни
совести!..
   Моя славная армия явно пала духом. Да к тому же еще и распалась.
   Со сьером де ла Риверо мы не разговаривали  уже  вторую  неделю.  При
редких встречах со мной сьер еретик лишь кивал и спешил  отвернуться.  Я
не настаивал. Не стал спорить и когда он  решил  ехать  отдельно,  наняв
телегу вместе с возницей. Степь широка, но римскому  доктору  никуда  от
меня не деться. Мы оба это хорошо понимали.
   - Слыхал я, что здешний король весьма строго следит  за  порядком  на
дорогах, - гнул свое дю Бартас.
   - Как  и  мессер  Мазарини,  -  согласился  я,  и  славный  пикардиец
скривился.
   - Не удивляйтесь, друг мой, - решил пояснить я. -  Татары  из  самого
Крыма не грабят. А вот буджаки и ногаи, которые кочуют поблизости, плохо
слушаются приказов Светлейшего хана. Вы же помните, как  здесь  набирают
войско!
   Шевалье кивнул. Сбор орды - последнее, что мы успели увидеть, покидая
Бахчисарай.
 
*** 
 
   Зеленый флаг над дворцом, оглушительные крики глашатаев, звон  копыт.
Ислам-Гирей, владыка Крыма, сзывает бесстрашных батыров на помощь  другу
своему Зиновию Хмельницкому, гетьману Войска Запорожского.
   Толпа - на базаре, на узких улочках, на площадях.  Татарские  халаты,
малахаи, остроносые сапоги - и чужая речь. Не  татарская,  не  турецкая.
Немцы, венгры, греки, черкесы, русины, поляки...
   Поляки!
   И пойдет орда, и заплачут полячки и  русинки,  проклиная  ненавистных
басурман...
 
*** 
 
   Крик. Старик в зеленой Чалме махнул рукой. Заскрипели колеса.
   Пора!
   Я взобрался в седло и пустил коня шагом. Шевалье  пристроился  рядом,
оставив нашего попа далеко позади. Общаться с братом Азинием всегда было
нелегко, теперь же, после того, как бывший  регент  расстался  со  своим
Юсуфом, он впал в черную  меланхолию,  временно  забыв  даже  о  поисках
святых, воссиявших в этих диких землях.
   В общем, всем было не до веселья. Не исключая и меня самого.
 
*** 
 
   - Мессер де Боплан пишет, что из Крыма до Киева  можно  добраться  за
месяц, верхами же - за две недели.
   Я улыбнулся. Книга в желтом переплете была все-таки прочитана. К тому
же у шевалье оказалась неплохая память.
   - Однако же не помешает ли нашему путешествию война, которая,  как  я
слыхал, началась этой зимой?
   Ответить мне было нечего. Бои на границе Галичины  и  Волыни  идут  с
января. Это далеко, но недавно разнесся  слух,  что  Радзивилл,  великий
гетьман литовский, собирает ландскнехтов в Белой Руси, готовясь к броску
на юг.
   Но дело даже не в этом. Я не спешил в Киев.  Правда,  знать  об  этом
славному пикардийцу было пока незачем.
   Я оглянулся. Белые стены Ор-капе исчезли в море зеленой травы.
   Степь.
 
*** 
 
   Три недели в столице Крыма не пропали даром. Каждый из нас  употребил
это время по собственному разумению и, кажется, ничуть об этом не жалел.
   Не жалел и я. Ягуар чует добычу издалека. Легкий  шум,  еле  уловимый
запах, шерстинки, прилипшие к мокрой листве...
   Брат Паоло Полегини оставил свой след. Легкий, еле различимый, он все
же был заметен - - даже из далекого Бахчисарая.
   Собственно, след оставил не Паоло Брахман,  коадъюктор  и  исповедник
трех обетов, а старый казак Павло Полегенький.
   Его видели.
   С ним говорили.
   Татары, ходившие под Зборов,  купцы,  останавливавшиеся  в  Чигирине,
православный монах из Почаева...
   Тесен мир!
   У меня имелся даже его портрет, набросанный свинцовым  карандашом  на
клочке бумаги. Правда, кроме усов и надвинутой  на  лоб  высокой  шапки,
разобрать  что-либо  было  мудрено.  Впрочем,  остальное  я  вполне  мог
домыслить.
   Он появился в Киеве той  весной.  После  резни,  когда  трупы  убитых
братьев уносило разлившимся Днепром, казак Павло Полегенький повел  свою
ватагу под Збараж.
   Там его видели - рядом с кровавым  псом  Морозенко,  обменявшим  свое
шляхетство на казацкую  похлебку.  Под  стенами  Збаража  пуля  настигла
предателя, но Полегенький уцелел и вскоре был уже у Зборова, где  казаки
вместе с ханом окружили Его Милость Яна-Казимира.
   Потом -  Молдавия.  Павло  Полегенький  помогал  Тимошу  Хмельниченко
вырезать Яссы.
   Брат  Манолис  Канари  не  ошибся  -  Брахман  оказался  прирожденным
мятежником. Высокий, плечистый, никогда не улыбающийся, с вечным загаром
на гладком лице, с небольшим шрамом у правого уха.
   И рука - правая рука без среднего пальца.
   Значит?..
   Значит, в Киеве мне делать нечего. Брахмана  не  найдешь  в  лаврской
келье или на паперти Софии.  Он  где-то  там,  на  западе,  где  сарпапо
Хмельницкий собирает казаков  против  короля.  Или  на  юге,  в  плавнях
Борисфена, среди запорожцев.  Или  где-нибудь  в  Молдавии,  в  казацком
пикете.
   Так что славному шевалье дю Бартасу не скоро доведется завершить свое
паломничество.
   Жаль, никто даже краем уха ничего не слыхал о брате Алсс-со Порчелли.
   Сгинул Нострадамус.
 
*** 
 
   На ужин был плов.
   Плов, да еще бараний,  просто  наслаждение  по  сравнению  с  азу  из
конины, которое довелось вкушать на обед. Но и азу - совсем неплохо.
   От стряпни брата Азиния мы отказались еще  в  Джанкое.  На  следующем
привале я, .вспомнив  первые  деньки  в  редукции  Тринидад,  взялся  за
половник - но не тут-то было.  Доблестный  дю  Бартас  вздыбил  бородку,
поклявшись питаться соломой, но не допустить, чтобы дворянин  прикасался
к  котлу.  Поскольку  сьер  еретик  обзавелся  собственным   хозяйством,
пришлось искать выход. Он был найден тут же.  Наши  соседи  по  каравану
охотно согласились за небольшую мзду взять в долю  "кяфиров".  Поскольку
переговоры вел я, дю Бартасу так и не довелось узнать, что есть придется
не только баранину, но и конину.
   Все остались довольны - кроме брата Азиния. Бывший  регент  предпочел
каждый вечер собирать в степи прошлогоднюю солому и варить  в  маленьком
котелке нечто невообразимое из соленой рыбы.
   И всем стало хорошо.
 
*** 
 
   Котелок, деревянная ложка, пряный дух от слегка недоваренного риса...
   - Бар-якши, Нагмат!
   - Хоп, Адам-ага!
   В этих пределах татарский я уже изучил. Даже дю  Бартас  уже  неплохо
отличает "хоп" от "йок".  В  остальном  же  приходится  рассчитывать  на
мимику и труднопереводимое "твоя-моя".
   К счастью, Нагмат, старший из  наших  сотрапезников,  уже  много  лет
ездит по степям и кое-как изъясняется по-русински. Вот уж не думал,  что
впервые за много лет именно так доведется заговорить на родном языке!
   - Наши добрые хозяева чем-то удивлены, мой друг? Не возьметесь ли  вы
за труд узнать?
   Удивлены? Скорее им весело. Младший, Муса, подмигивает,  скаля  белые
зубы, Газиз, средний, посмеивается в редкую бородку.
   - Нагмат, что случилось?
   Старик качает головой, явно осуждая несдержанность  своих  спутников,
но тоже не выдерживает - дребезжит от смеха.
   - Э-э! Адам-ага нукер видел? Нукер  приезжал  после  намаз?  Ах,  да!
Ближе к вечеру караван действительно нагнал небольшой отряд.  Они  ехали
со стороны Перекопа. Старший - в высокой шапке, с маленьким  флажком  на
пике - о чем-то дол