енник.
   Трое панов молодцов расселись по кругу, не выпуская оружия из рук.
   Волки!
   Увидев нас. Грязная Сорочка неторопливо встал, скривился:
   - То что-то вы долго, пане значковый!  Ну  как,  пластать  латинщиков
будем али откуп дадут? Да только чтоб сперва девка...
   - Тут и разложим! - хохотнул владелец мушкета. - А пручаться  станет,
на реку отвезем и покрестим! Как тех баб в Трабзоне! А не захочет,  ядро
к ногам привяжем!
   Краем глаза я заметил, что наша гостья встала  и  вновь  скрылась  за
могучей спиной дю Бартаса. Шевалье, ничего не поняв,  на  всякий  случай
повел плечами.
   - Цыть! - Медвежья  Шкура  окинул  взглядом  всю  нашу  "кумпанию"  и
хмыкнул. - Все будет, хлопцы! И путря, и борщ, и  к  борщу  пампушки!  А
сейчас меня слухай!
 
*** 
 
   Он поступил умно - как и я бы на его месте.  Лошадей  -  и  наших,  и
своих  -  брали  с  собой.  Грязная  Сорочка,  получив  мушкет  вкупе  с
пороховницей, оставался на берегу с приказом глаз не спускать и  держать
нос по ветру.
   Последнее было даже лишним. В степи пешим далеко не уйти, а камышовые
плавни "Панове молодцы" знали, как свой карман.
   Оставался  Днепр,  но   несколько   точных   ударов   топорика-келепа
превратили наш паром в бесполезные дрова.
   Не убежишь, не уплывешь, не спрячешься.
   Оставалось ждать к борщу пампушек.
   Плавни остались за спиной, в лицо  пахнуло  свежим  ветром.  Знакомый
ковыль,  невысокие  холмы  у  горизонта,  яркое  весеннее   солнце   над
головой...
   Степь! Оказывается, я уже успел соскучиться!
   Из густой травы выглянула неосторожная дрофа, округлила желтые глаза,
отпрянула назад, в зеленое море.
   Страшно серой! И не только ей. Мне, признаться, тоже.
   Медвежью Шкуру звали Васылем Челобитько, владельца жупана  и  высокой
шапки - Пилипом Щуром, а рябой и безносый в татарском  халате  отзывался
на Мыколу Горбатько.
   Имя и прозвище Грязной Сорочки мне не сообщили, а я и  спрашивать  не
стал.
   Все четверо - с Микитиного Рога, где среди густых  плавней  затаилась
Сичь, степной Порт-Ройял удалых днепровских корсаров. Пан  значковый  со
своей ватагой  "шарил"  по  днепровским  берегам,  высматривая  татар  и
неосторожных путников. Им не везло: за месяц мы  были  первыми.  Значит,
теперь не повезет нам.
 
*** 
 
   От смотрите, пане Адам! За той могилой - Самарка.
   То смотрю, пан значковый.
   "Могилой" они называли курган. Все-таки я здорово подзабыл русинский!
А может, и не совсем забыл, просто здесь, на полдне,  говорят  по-иному,
чем в Белой Руси или в Галичине.
   - Так выходит, пане зацный, товарищ ваш сам ту мапу вам подарил?
   - Так и было, пан Васыль.
   - То добре!
   "Мапа" - карта. В моем рассказе ее подарил  мне  дальний  родич,  чье
добро пропало в Киеве во время погрома. Верный приказчик спрятал  золото
у Самарки.
   Родич доживал последние дни. "Мала" - его завещание.
   Поверили? Да какая разница!
   - А почему добре, пан Васыль?
   Он хмыкнул, огладил пышные усы, но отвечать не стал. Отозвался хлопец
в жупане - Щур.
   - А потому добре, пан Адам, что мала купленная неверной бывает. Уйдет
клад сквозь землю, в чужие руки не дастся. А то и чего хуже будет!
   Остальные двое согласно закивали.  Я  уже  понял  -  дело  затевалось
нешуточное. А я-то думал просто предложить  панам  молодцам  за  близким
золотом съездить!
   - Или пан зацный не ведает, что клад - то самое химерное дело? Добре,
когда на нем только заговор наложен - от глаза чужого да от рук  жадных.
А если, к примеру, он на головы заговорен?
   Я взглянул в голубое бездонное небо, глубоко вздохнул. Ветер,  степь,
острый ковыльный дух, смерть, скачущая рядом на крепких кровных конях.
   Хорошо!
   - А как это - на головы, пан Пилип?
   - Да разве пан зацный не ведает? Откуда же пан Адам приехал?
 
*** 
 
   Наивный  пан  Адам   приехал   из   Рима,   где   все   действительно
представляется  несколько  иначе.   И   не   только   проблема   изъятия
заговоренного клада из точки, обозначенной литерой "N".
   Например, пан Адам,  как  и  иные  неглупые  люди,  был  уверен,  что
днепровские черкасы, именуемые также запорожцами,  сейчас  спешат  через
весеннюю степь к сapitano Хмельницкому, чтобы грудью стать против клятых
ляхов.
   АН нет! Стоило заикнуться об этом, как мне со смешком  сообщили,  что
гетьман - он лишь на полночь от порогов гетьман, а у них, на Сичи,  всем
вершит Семен Лутай, отаман кошевой, вольными  голосами  выбранный.  А  у
кошевого - своя голова и свой интерес. Хмельницкий же лишь в первый  год
хорош был, когда ляхов да жидов дуванить  разрешал.  Теперь  же  он  сам
вроде короля, а им, черкасам низовым, любой король - кость в горле.
   Кость в горле?
   Так-так!
   - А на головы клад так заговаривается: режется петух черный да  козел
с бородою седою. Кровь мешается да со словами на землю льется...
   Запахло чем-то знакомым. Заклинания, ворожба, инкубы с суккубами. Ай,
химерники!
   - ...А слова те, пан Адам, непростые, и повторять их даром  не  след.
Вот и лежит клад в земле, ждет.  Заговорили  его,  к  примеру,  на  семь
голов. А как сунется кто без спросу, тут ему и конец, только эхо пойдет:
"Первый! Первый!" И так, пока все головы в землю не лягут, не успокоится
клад!
   Я покосился на парня - тот был серьезен.
   - Клад еще обернуться может, - прогудел Мыкола  Гор-батько.  -  Когда
волком, когда псом, когда и молодицей. А особливо, ежели души  заложные,
неприкаянные, его стерегут. Обернется - да к тебе бросится...
   - А ну, цыть! - Пан значковый нахмурился, качнул чубатой  головой.  -
Доболтаетесь, даром ясный день на  дворе!  Поглядим  -  тогда  и  думать
будем!
 
*** 
 
   Трава все выше,  все  гуще,  запах  все  сильнее.  Из  зеленого  моря
выглянула большая черная голова, всмотрелась,  качнула  кривыми  рогами.
Неужели тур? Кажется, мессер Боплан писал о чем-то подобном.
   А вот и "могила"! На вершине, как водится, идол. Усатый, с чубом, при
сабле - ну, точно "пан молодец"! И рожа - не отличить!
   Перекрестились. Я не стал. Нагляделся такого на парагвайских  берегах
- и у кадувеев, и у чимакоки, и, конечно, у колду-нов-тумрагами.  Только
идолы  там  пострашнее,  клыкастые,  многоглавые.  У  каких   и   черепа
человеческие ожерельем на шее желтеют. А у людоедов-тапанюма, которые из
этих черепов чаши делают...
   Стоп! И вправду,  этак  и  доболтаться  можно!  Неужели  это  и  есть
таинственная Каллапка?
   С вершины кургана  река  казалась  тонкой  синей  полоской,  неровной
линией, разрубившей зеленый степной ковер. Невелика речка, летом,  поди,
пересохнет...
   - От вам, пан зацный, и Самарка! Там дальше зимовник ваш, да бурдюги,
да иное хозяйство. Кодацкая паланка это, наш Луг-батько. А  не  достанет
ли пан Адам мапу?
   ...Речной изгиб, компас-паучок в левом верхнем углу, линейка масштаба
в правом нижнем с маленькой буквой "М", три кружка, в центре среднего  -
буква "N"...
   Поехали!
   Почему-то мне все это представлялось  иначе.  Как  -  даже  не  Знаю.
Может, болтовня про химерию да про заговоренное золото повлияла.  Почему
бы не выйти в чисто поле, не зажечь свечу восковую перед  иконой  Черной
Божьей Матери из Ченс-тохова, не заорать во всю дурь: "Клад, клад, никто
тебе не рад, покажись люду, глядеть не буду, месяц уходит, мертвец землю
роет, он найдет клад, а я не виноват"?
   А вместо этого - ветер в ушах.
   Скачем!
 
*** 
 
   Рассыпались лавой - слева Щур  на  своем  караковом  жеребце,  справа
безносый пан Мыкола на тонконогой белой кобыле, в центре мы с  Медвежьей
Шкурой, между нами - заводные кони под седлами. Небольшие холмы брали  с
разбегу, на тех, что повыше,  останавливались,  бросали  быстрый  взгляд
вокруг.
   Два холма. Слева - река, как стрела ровная...
   Дальше!
   Изгиб! Самарка отступает на запад, среди зеленой травы - белый  песок
обмелевшей старицы, высокая "могила" с усатым
   ИДОЛОМ...
   Дальше!
   Снова ковыль с набухшими метелками, испуганные крики птиц, взлетающих
из-под самой конской морды. Солнце перевалило за полдень,  горячие  лучи
обжигают кожу, "цукеркомпф" давно снят, ветер полощет волосы...
   ...А вокруг - холмистая  степь,  покрытая  зелеными  пятнами  кустов,
проклятые бандерайты уходят на север к  подножию  Высоких  Кордильер,  и
отец Хозе торопит, скалит белые зубы. Впереди - бой, самый  первый,  мне
только что исполнилось шестнадцать...
 
*** 
 
   - А ну, стой, Панове молодцы!
   Заморенные кони тяжело дышат, мы спрыгиваем прямо в высокую траву.  Я
смотрю наверх, надеясь увидеть кондора. Кондор - добрая примета в пути.
   Голубое небо, легкие перистые облака,  мелкие  глупые  пичуги  чертят
след в горячем воздухе. Здесь не встретишь кондора. Моя  добрая  примета
осталась там, за океаном.
   - То как пан Адам  себе  думает?  Отчего  той  приказчик  к  Са-марке
свернул?
   Ага! "Думает"! Кажется, пан Васыль сообразил,  что  конским  наскоком
дела не решить. Этак можно всю Самарку объехать - милю за милей.
   - Думаю так, пане значковый. Было их двое, ехали они из Киева в  Крым
самой короткой дорогой... Усачи переглядываются, чешут затылки.
   - То значит Черным шляхом...
   - Где-то южнее порогов... Или  южнее  Сичи,  не  знаю,  один  из  них
заболел. Тогда  они,  наверно,  и  свернули  к  Самарке.  Пан  значковый
переглядывается с Щуром, тот кивает.
   - Ну, тогда, пане Адам, считай, приехали. У  Трех  Братьев  это.  Там
Черный шлях до Самарки всего ближе. Да и на  полдень  таких  могил  нет,
сами видели.
   Три Брата. Три холма?
   - Что, не слыхали, пане зацный?  Сказывают,  бежали  три  брата,  три
бедных невольника, из земли турецкой, из веры басурманской. Бежали, да в
города христианские не попали. Там и лежат. То поехали?
   Теперь кони идут шагом. "Панове молодцы"  ухмыляются  в  густые  усы,
словно ловчие, затравившие зверя. Впрочем, не все. Пан  Щур  явно  не  в
духе, хмурится, по сторонам смотрит, будто беду ждет.
   - У Трех Братьев? Ой, то не добре, паи Адам, родич ваш учинил!
   - Что так, пан Пилип?
   Остальные  только  усмехаются,  слушая  наш  разговор,  но  пан   Щур
серьезен.
   - Ведь с чего те братья погинули, пане Адам? Добра турецкого  набрали
на чересседельники, да так, что кони еле шли. А потом  у  младшего  конь
оступился да ногу сломал. Тут им  бы  вьюки  да  тороки  снять  и  брата
подобрать, да, видать, дидько им очи золотом замазал.  Бросили  брата  у
Самарки.  А  как  одумались,  назад  повернули,  так  уже  поздно  было.
Волки-сиромахи возле бедолаги пируют, а  за  могилой  засада  янычарская
ждет. Не отдадут они нам тот клад!
   - А мы их попросим! - гудит безносый Мыкола. - Крепко попросим!  Свои
же, черкасы! Поделятся!
   Кажется, не только неведомым братьям залепило золотом очи!
   - Не спорю. Увидим!
 
*** 
 
   Сначала река резко ушла влево, на запад,  затем  впереди  взбугрилась
трава, накатом пошла вверх...
   - То приехали, пане зацный!
   Уже? Кони легко взбегают на  вершину  кургана  -  громадного,  словно
гора. Оглядываюсь. Всюду - знакомый  ковыль  под  самое  конское  брюхо.
Слева - еще одна "могила", справа - тоже.
   Три Брата?
   - Пускай коней! Побьем ножки, панове молодцы!
   В первый  миг  я  растерялся.  Почему-то  казалось,  что  холм  будет
маленьким, голым. Буква "N" нарисована прямо в середине,  но  как  найти
эту середину в море травы?
   - Ну вот, пане Адам, все как на мапе. Вон Самарка, вот и могила.
   - Да как же тут искать, пане  значковый?  Пан  Пилип,  кажется,  тоже
недоумевает. Но Медвежья Шкура лишь ухмыляется в пышные усы.
   - Кто же клад так ищет? Иконку на ночь поставим,  он  и  сам  свечкой
объявится. А не свечой, так заревом.
   - А как заговоренный?
   - Хм-м-м... И вправду! Чего скажете, пан зацный? Ваш же клад, вам его
и отворять.
   Вновь оглядываюсь. Трава, трава, трава, серый камень, утонувший среди
зелени...
   - То подумать бы, пан Васыль!
   - Ага! То вы себе думайте, а мы пока костер  запалим.  А  ну,  Панове
молодцы, за дело!
   Карта молчала. Она уже сказала все, что могла. Значит, теперь дело за
мной. Илочечонк, сын ягуара, легко отыщет след в  сельве.  Но  здесь  не
лес, не знакомые парагвайские болота...
   Интересно все же, сколько я проживу после того, как клад "отворится"?
Едва ли долго!
   По вершине можно было ходить целый день.  Или  месяц  -  это  уж  как
повезет. Когда я впервые увидел карту, то  отчего-то  решил,  что  найти
место очень просто. Например, по осевшей земле. Как ни утаптывай,  земля
за два года обязательно уйдет вниз. Я не учел, что  весной  тут  море  -
зеленое травяное море. И осенью тоже, только желтое. А зимой все покроет
снег.
   Вот и склон - противоположный, такой же  пологий,  почти  незаметный.
Самарка осталась за спиной, значит, именно отсюда,  со  стороны  Черного
шляха, взбирался на холм неведомый русин. Сам -  или  с  братом  Алессо.
Нострадамуса из Флоренции к тому времени свалила хворь, поэтому  он  мог
остаться внизу...
   Что сделал бы я?
   Дано: нечто, что необходимо спрятать. Это раз. Высокая "могила".  Это
- два.
   Я оглянулся - трава! Хоть на землю клади, до самой  зимы  не  сыщешь!
Или копни в любом месте, отбрось толстый шмат дерна...
 
*** 
 
   - Гей, пане Адам, как вы там, живы?
   - Вашими молитвами, пане значковый!
   Знаю я его молитвы! Наверно, тот парень-русин тоже повстречал в степи
этаких "панов молодцов". И все-таки ушел - с кровоточащей раной в плече.
Он был смел и неглуп, неведомый новиций, иначе и случиться  не  могло  -
Общество умеет выбирать людей. А если он был умен...
   Я окинул  взглядом  вершину,  пытаясь  понять,  как  поступил  бы  я.
Спрятать! Но не просто спрятать. Спрятать так, чтобы можно  было  найти!
Это не заговоренный клад, что сам собой в землю уходит  или  в  молодицу
превращается! Тайна Общества, неведомая, но очень важная.
   Тот, кто прятал, знал, что сюда  пошлют  меня.  Меня  -  или  кого-то
другого. Значит, он должен оставить подсказку.  Он  и  оставил  -  букву
"М"...
   Место можно было отметить крестом, точкой, как угодно. Но  на  бумаге
именно "М"...
   Я глубоко вздохнул, чувствуя далекий, но верный запах следа. Ягуар не
спутает след. Буква "М" на бумаге... Значит, она должна быть и здесь!
   На земле?
   В траве?
   Или?..
 
*** 
 
   Камень, который  я  заметил  еще  при  подъеме,  -  огромный,  серый,
утонувший в земле, молчал. Молчал и второй, поменьше, на противоположном
склоне. И третий, совсем маленький, неподалеку от костра, на который уже
ставили котелок...
   Заговорил четвертый - черный, плоский, почти весь засыпанный  землей.
Только неровный выщербленный край выглядывал из-под  травы.  Буква  "N",
процарапанная чем-то острым, почти исчезла, и если бы не лучи  закатного
солнца, косо падавшие на вершину холма...
   Прямо под "N" трава росла гуще. Земля просела - незаметно, чуть-чуть.
Яма показалась мне странно большой,  длинной.  В  самом  центре  вздымал
розовую голову наглый репейник, между тонких травинок шныряли муравьи.
   Да, я представлял себе это иначе. Совсем иначе!
 
*** 
 
   - То прошу до кулешу, пане Адам! Вечеря не панская,  да  под  горилку
сойдет. Пан Мыкола, то передайте пану Адаму филижанку!
   Черная звездная твердь над головой,  острый  запах  травы,  маленький
уютный костерок. Жаль, гитару не взял!
   - Хлебните, хлебните, пане зацный! Горилка страхи ночные прогоняет!
   В филижанке - большой кожаной фляге - что-то подозрительно  булькало.
Я резко выдохнул, приложился губами к мягкому краю...
   Да-а-а!
   - А теперь кулешу, кулешу,  пане  Адам!  Она,  злодейка,  такая  -  с
непривычки быка свалит! ...Так пусть не пьет, скотина!..
   - Ото пан хлебнул! Знатно хлебнул, даром что латинщик!
   Меня потчевали - словно на  убой.  А  почему,  собственно,  "словно"?
Приговоренным к смерти принято наливать чарку.
   И даже не одну.
   Меня ни о чем не спросили. Даже не намекнули. Поняли?
   Но возле камня с буквой "N" я был совсем один!
   -  А  вот  к  примеру,  пан  гидравликус,  можно  ли  Днепр  плотиной
запрудить?
   В глазах у пана значкового пляшут черти. В глазах остальных  -  тоже.
Поняли! Я слишком долго стоял у камня!..
   - Можно, пане  Васыль.  И  даже  нужно.  Если  перекрыть  Днепр  ниже
порогов, можно будет плавать к Понту от самого  Киева.  Простая  система
шлюзов, такое уже делается в  Нидерландах.  Правда,  там  не  река,  там
море...
   - А пан зацный может и море перегородить?  Сарбакан  остался  там,  у
переправы. У меня нет даже ножа. Если усачи и вправду верят в заговоры и
заклинания, то доживу до утра. Может быть...
   Теперь говорят они, вразнобой, перебивая друг друга. Оказывается, пан
значковый и его "паны молодцы" не всегда шарили по днепровским  берегам.
Три года назад, когда саpitano Хмельницкий вывел Черкасов в поле  против
гетьмана Потоцкого, они были среди тех,  кто  пошел  защищать  греческую
веру и казацкие вольности. Их даже вписали в реестр, тот,  что  разрешил
составить Его Королевская Милость Ян-Казимир после Зборова.
   Реестр! Что-то знакомое! "Декларация ласки Его Королевской Милости на
пункты супплики Войска Запорожского". Полный список казаков, роспись  по
полкам и сотням! Всех!
   Значит, и старый казак Павло Полегенький!..
   Микитин Рог! Сичь! Этот  список  должен  быть  там!  Ведь  запорожцам
раздают королевское жалованье!
   Так-так!..
   Снова  у  меня  в  руках  филижанка.  Горилка  дерет   горло,   огнем
разливается по жилам. Да, это даже не пульке, не aqua  ardiente!  Усачам
весело, они уже пересчитывают червонцы. Я для них -  просто  труп.  Пока
еще говорящий.
   - А не споешь ли ты нам, пан Мыкола? Он славно поет, пане Адам, жаль,
кобыз не захватил!
   - Да что-то не хочется, пане значковый!
   - А ты еще хлебни! Во-о-о! И мы с тобой! Хмель постепенно берет свое.
Почему бы не выпить со смертью! Рябая безносая смерть играет на турецком
кобызе...
   - Так про что спеть, пане значковый? Про  Ивася  Вдовиченко  или  про
Настю Горовую?
   - Да ну их всех! Давай чего веселее!  Пан  Горбатько  прокашливается,
поправляет усы, заводит тяжелым басом:
   - То не тот ли хмель, что у тычины вьется?..
   - Ото дело! - удовлетворенно кивает пан значковый. - Давай, хлопцы!
   Гей, то пан Хмельницкий, что с ляхами бьется!
   Гей, поехал пан Хмельницкий да к Желтому броду.
   Не один там лях лежит головою в воду.
   Нет, не пей, батько Хмель, ты той Желтой Воды:
   Идет ляхов сорок тысяч хорошего роду...
   Уже не пели - орали. Мне внезапно почудилось, что  эта  песня  -  для
меня. Чтобы перед смертью понял латинщик, с кем связался!
   Утекали с поля ляхов разбитые полки, Ели ляхов  там  собаки  и  серые
волки. Утекали вражьи ляхи,  потеряли  шубы,  Не  один  там  лях  лежит,
оскаливши зубы!
   Спели раз, затем затянули по новой, потом вновь пустили филижанку  по
кругу.
   - Эх, не в показанное время вы, пане зацный, в поле наше собрались!
   Кажется, меня уже начали жалеть. Того и гляди плакать начнут!
   - Скольких мы таких, красивых да умных, под Корсунем  попластали,  а,
пане Мыкола? А под Пилявцами? А у Львова? А какие паненки там были!  Как
плясали, как юбки задирали!
   Теперь я слушал вполуха. Если незаметно отползти в сторону, в  темную
ночь, залечь в траве. Станут искать, разойдутся по одному...
   Нет, не станут - умные. А утром в степи нагонят!
   - А как в Полонном жидов резали! Ой, резали! А добра  сколько  взяли!
Китайку на онучи мотали, шаровары дегтем мазали - не жалко! А  жидовочек
как крестили! Любо-дорого!
   Кажется,  крещение  у  "панов  молодцов"  -  любимое  занятие.  То  в
Трабзоне, то в Полонном.
   Лыцари!
   - А та панночка, пан гидравликус, что с вами, она как, мягкая? Небось
выучилась у басурман всяким штучкам! Ничего, и нас, сучонка, поучит!
 
*** 
 
   Я лег на спину, закинул  руки  за  голову...Забытые  звезды,  нелепый
ковш, острый зрачок Полярной...
   Где ты. Южный Крест?
 
*** 
 
   - Пан