взойду на эшафот.
   Я напрасно беспокоился о славном шевалье.
   Синьор дю Бартас оставался неотразим -
   Даже за толстой железной решеткой,
   Даже небритый и непохмеленный.
   Не рано ли поэту умирать?
   Еще не все написано, пропето!
   Хотя б еще одним блеснуть сонетом -
   И больше никогда не брать пера...
 
   Как я понял, томик  без  обложки  оказался  с  ним.  Судя  по  унылым
физиономиям рассевшегося по углам сброда,  эта  рецитация  -  далеко  не
первая. Ничего, они еще про принца Бурбона услышат!
   К счастью, городская тюрьма -  не  монастырь  Святой  Минервы.  Здесь
можно читать  сонеты,  можно  даже  общаться  с  друзьями  через  ржавые
железные прутья.
   Король, судья, палач и Бог - глухи. Вчера кюре  мне  отпустил  грехи,
Топор на площади добавит: "Аmеn".
   Погибну я! Но и король умрет! Его проклятьем помянет народ, Как я при
жизни поминал стихами.
   - Отлично! - улыбнулся я.
   - Но, дорогой де Гуаира, - поспешил заметить шевалье, - вы,  конечно,
понимаете, что я не разделяю мысли этого  пиита  о  природе  королевской
власти, равно как и о духовном сане...
   Все-таки тюрьма не проходит бесследно!
   - Разумеется, дорогой шевалье, - тут же согласился  я.  -  Сей  сонет
хорош сам по себе... И не будем больше об этом. Рад,  что  вы  в  добром
здравии.
   Дю Бартас поклонился, погладил растрепанную бородку.
   - Благодарю, о мой дорогой друг! Я же несказанно счастлив, что вы  не
оказались в узилище. Эта мысль согревает меня в этой сырой яме!
   Шевалье - простая душа -  даже  не  поинтересовался  причиной  такого
чуда. Мне стало неловко.
   - Я был у городского подесты, дорогой дю Бартас. Увы, он непреклонен.
Пять лет - самое меньшее...
   - Гм-м...
   Я отвел взгляд, чувствуя себя достаточно паскудно. Но ведь мне  нужна
шпага!
   - Если бы за вас мог заступиться посол Христианнейшего Короля...
   Длинная рулада о "прихвостнях этого канальи Мазарини, лакея с  драной
задницей" сотрясла своды.
   - Понимаю... Остается одно - просить заступничества у Церкви.
   - Что?! - Шевалье даже подпрыгнул от возмущения. - Монастырь? Вервии,
четки, эти... власяницы! Лучше в тюрьму!
   Я невольно залюбовался славным пикардийцем.
   - Можно добиться замены тюремного заключения паломничеством...
   - В Иерусалим? - Бородка  встала  дыбом.  -  К  туркам?  В  Крестовый
поход?
   - Чуть ближе, - улыбнулся я. - В Киев. В Печерский монастырь.
   - К-куда?!
 
*** 
 
   Он слушал внимательно,  затем  решительно  тряхнул  гривой  нечесаных
волос, в которых застряли рыжие соломинки.
   - Идет! Эта чертова Италия у меня уже сидит в  печенках.  Однако  же,
дорогой де Гуаира, мне не хочется расставаться с вами. Где еще встретишь
такого верного друга!
   - Мы не расстаемся, - усмехнулся я, чувствуя тяжесть шпаги на боку. -
Я ведь тоже согрешил. Так что, друг мой, едем вместе.
   Из-за стальных решеток послышался радостный вздох.
   - Правда? Но, дорогой де Гуаира, это же восхитительно!
   Поехать с вами! Бегите скорей и скажите этим сморчкам судейским,  что
я согласен! Согласен, и даю слово дворянина...
   Внезапно мне стало легче. И в  самом  деле,  зачем  славному  шевалье
голодать в римских ночлежках? Шпага должна сверкать!
 
*** 
 
   Прежде чем положить тетрадь на стол, горбун-библиотекарь смерил  меня
таким взглядом, что захотелось немедля  превратиться  в  старый  пыльный
книжный том. Превратиться, вспрыгнуть на полку, прижаться к собратьям  в
толстых кожаных обложках...
   - То, что вы просили, отец Адам...
   Интересно, когда  побежит  докладывать  -  сейчас  или  чуть  погодя?
Наверно, все-таки подождет. Вдруг подозрительный  читатель  закажет  еще
что-нибудь этакое? Книгу "Зогар", "Черную  Библию",  "Застольные  беседы
Мартина Лютера"? А может, и докладывать не станет. Вот сейчас из  рукава
вынырнет стилет...
   - Если еще что-то понадобится, я в соседнем зале...
   Среднее Крыло, знакомые полки, все  тот  же  почерневший  от  времени
стол.
   Странно, что мне это все-таки принесли! Конечно, исповеднику  четырех
обетов обязаны предоставлять любую книгу из "Индекса", любой документ...
   Но все равно - странно.
   Страница пахла сыростью, и я  вновь  подумал  о  недостатках  здешней
вентиляции.
   "Вопрос: Назовите свое имя, прозвище, место рождения и род занятий.
   Ответ: Крещен я во имя Святого Алессо,  прозвище  же  имею  Порчелли,
каковое носит  и  отец  мой,  мастер  башмачного  цеха  славного  города
Флоренции. В том  же  городе  мне  довелось  родиться  четырнадцать  лет
назад..."
   Я посмотрел на дату: Аnnо Dоmini 1614. Значит, весной 1649-го,  когда
поднялась трава на поле, брату Алессо не стукнуло и полвека. Я почему-то
представлял его дряхлым стариком.
 
   "Ответ: Да. Клянусь и обещаю сообщить Трибуналу все, что смогу.
   Монсеньор Дамичелло, прокурор: Нет, сын мой, вы обязаны сообщить суду
не то, что можете, а то, что знаете!"
 
   Повеяло  чем-то  знакомым.  Да,  мир  оказался  тесен.  Брату  Алессо
Порчелли, вернее, будущему брату, тогда же - башмачному подмастерью,  во
время оно тоже довелось побывать в подвалах Святой Минервы.  Именно  это
наряду с иным, не менее интересным сообщил мне злокозненный еретик  сьер
Гарсиласио де ла Риверо. Профессор астрономии был странно откровенен  со
своими студентами. Он даже назвал точную дату  процесса.....что  изрядно
облегчило труд брата библиотекаря.
 
   "Вопрос: С какого возраста, подсудимый, посещали вас сии сомнительные
видения, навеянные, без сомнения, силами, далекими от Господа?
   Ответ: С самого детства, монсеньор. Вначале не  ведал  я,  что  вижу,
однако же в семь лет было мне видение моей матери, в  то  время  с  нами
жившей и пребывавшей в изрядном здравии. Узрел я, к ужасу своему, ее  на
смертном одре со следами оспы на лице. И не только узрел, но и  провидел
тот страшный день, который и настал месяц спустя на праздник  Троицы.  И
тогда уразумел я, что дан мне свыше дар предвидения, о коем и сообщил  я
своему духовнику..."
 
   ...который на миг позабыл о тайне исповеди.
 
   "Ответ:  Да,  монсеньор,  лекарь  освидетельствовал  меня   и   нашел
полностью здоровым, хотя сам я готов был счесть себя безумцем. Однако же
через какое-то время смог я не  без  помощи  отца  Лодовико,  настоятеля
храма Святой Агнессы, смирить буйство сих видений и ныне вполне  овладел
собой.
   Вопрос: Означает ли это, что вы можете вызывать оные видения по своей
воле, а тако же точно ведать, когда станется виденное вами ?
   Ответ: Точно так, монсеньор.
   Вопрос: Сын мой, слыхали ли вы о Мишеле де Нотр Даме, именуемом также
Нострадамусом?"
 
   Беднягу башмачника могли легко отправить на Саmро di Fiore, как новую
Орлеанскую  Деву.  Подобные  странности  не  слишком  поощряются  Святой
Католической Церковью. Но парню  повезло.  Кто-то  в  Трибунале  вовремя
понял, какая удача выпала Обществу.
   Общество должно иметь все лучшее, что есть в мире. Лучших  философов,
солдат, палачей, художников. Самое лучшее! И если у Екатерины Медичи был
свой пророк, то Обществу следует иметь такого же. Такого же - но  только
лучше. И послушней, ибо мессер Нострадамус не баловал читателей  точными
датами.
   Внезапно я почувствовал холод, нестерпимый, лютый, словно передо мной
распахнулось забитое наглухо окно, за которым - ледяная стужа.
   Знать будущее!
   Не темные намеки, которые можно расшифровывать до Страшного  Суда,  а
саму Правду: что, когда, почему!.. Знать!  Но  если  знать  такое...  Не
станем ли мы Богоборцами?
 
   "Вопрос: Сын мой, не приходилось ли вам слышать также об Ибн Араби по
прозвищу Ибн Афлатуч, что означает Сын Платона, и читать его книги ?
   Ответ: Монсенъор! Клянусь Господом и Святым Себастьяном,  что  отнюдь
не читал я творений упомянутых еретиков, равно как и не слышал о них!.."

   Не читал, конечно. Но  довелось.  Недаром  через  двадцать  лет  сьер
башмачник  уже  читал  курс  астрономии   в   Краковском   университете.
Интересно, почему именно астрономии? Или этот Араби - астролог?
 
   "Ответ: Да, монсеньор, и видение это поистине смущает мою  душу.  Ибо
видел я страшную войну, которая длится три десятка  лет.  Видел  города,
ставшие пеплом, и Божьи Храмы, обращенные в конюшни.  А  после  узрел  я
земли Германские, кои покинула  благодать  истинной  веры,  и  Лютеровых
пасторов, что служат Сатане от Балтики до Дуная.
   Вопрос: Можете ли вы сказать, когда и где начнется сия война?
   Ответ: Да, монсеньор. Ибо начаться ей  через  четыре  года  в  земле,
прозываемой Богемия. А вот отчего и что станет к тому поводом, не  ведаю
и узреть не могу..."
 
*** 
 
   Если бы не  старая  пожелтевшая  бумага,  не  чернила,  выцветщие  от
сырости... Парень не ошибся.
   Через четыре года в Богемии действительно началась  война,  и  теперь
Лютеровы пасторы славят Сатану от Балтики до Дуная.
   Мы потеряли Германию.
   Навсегда.
   И лишь один Господь ведает, не начало ли это Исхода  истинной  Церкви
из ее колыбели - Европы!
   Если бы ему поверили!
 
*** 
 
   Холод исчез, горячая волна захлестнула, сорвала  с  места.  Не  ведая
зачем, я подошел к мутному стеклу, коснулся рукой... Если бы  ему  тогда
поверили! Если бы мессер Франческо Инголи хотя бы задумался над  словами
флорентийского подмастерья! Пожар в Богемии можно  было  потушить,  чехи
сами хотели мира...
   Будь я на месте Мертвой Руки! Два-три года работы!  А  ведь  Общество
крепко держало Богемию. Чехи любят кукольный театр. Наш кукольный  театр
был лучшим в Европе...
   Я глубоко вздохнул, отгоняя химер. Если бы!  Увы,  Богемию  курировал
мессер Инголи, а не Адам Гуаира!
   Пальцы вновь заскользили по  страницам.  Хорошо,  что  флорентиец  не
попал на костер! Но плохо, если такие, как мессер Мертвая Рука...
   Что это?
   Ах да, конечно!
   "...и с тем прекратить дело, подсудимого же Алессо Порчелли  передать
покаяния ради в монастырь Святого  Джованни,  дабы  наставить  заблудшее
чадо на путь истины. С тем и подписал:
   Франческо Инголи, кардинал Курии..."
   Что-о-о? Еще не веря, я вновь пробежал глазами выцветшие строчки.
   "С  тем  и  подписал..."   Выходит,   мессер   Мертвая   Рука   лично
распорядился!
   Неужели поверил?
   Поверил и...
   Хохот за левым ухом. На этот раз смеялся не один - целая  дюжина.  От
хохота вовсю несло смолой и чем-то душным, сладковатым, похожим на запах
гниющей плоти.
   И было над чем!
   Тогда в Богемии...
   Тогда в Богемии мессер Инголи все делал правильно! Все: дискредитация
графа Турна,  командующего  богемской  армией,  создание  "правительства
десяти  лейтенантов",  переговоры  с  умеренными  "чашниками",   попытка
заменить слабохарактерного цесаря Матвея решительным и  бескомпромиссным
Фердинандом Штирийским.
   И - рвануло!
   Именно  там,  где  предсказывал  четырнадцатилетний  Нострадамус   из
Флоренции. Кто ведает, если бы Его Преосвященство Мертвая Рука не  делал
бы вообще НИЧЕГО, может быть, события  пошли  бы  иначе.  Чехи  -  народ
осторожный, и надо очень постараться, чтобы заставить взяться за  оружие
этих добродушных пивоваров.
   Инголи постарался.
   Он ЗНАЛ!
   Знал - и делал все, что мог. И в результате...
   Выходит, ЗНАНИЕ брата Алессо  Порчелли  включало  в  себя  и  мессера
Инголи. Без него пророчество могло бы и не сбыться!
   Пожар не начался бы, если бы не кликнули  пожарных?  Решили  обмануть
судьбу, ту, что намечена Свыше, и...
   "Это - не Божья работа".
   Я  понял  -  пора  бежать.  Пусть  другой  читает   старую   тетрадь,
заполненную аккуратным писарским почерком. Устав Общества мудр - приказы
должно выполнять, не рассуждая И не доискиваясь причин.
   Познание умножает скорбь. Во многие знание - много печали.
   А попросту говоря, этак и спятить можно!
 
*** 
 
   День был  солнечным,  но  холодным,  и  лед  по-прежнему  трещал  под
башмаками. Бледное зимнее солнце больше походило на луну,  заблудившуюся
на небосводе.
 
*** 
 
   В толпе - шумной, пахнущей луком и мокрой шерстью -  сразу  же  стало
легче. Илочечонк, сын ягуара, всегда боялся колдунов. Они ловили душу на
острый рыболовный крючок. Они протыкали тень врага  острым  дротиком  из
дерева жакаранди. Они пытались изменить Грядущее.
   Беги, ягуар, беги!
   Бежать нельзя, но  можно  просто  идти,  протискиваясь  через  толпу,
запрудившую узкие улицы, временами толкаться локтями,  пробираясь  между
телег, наполненных свежей рыбой и мешками с мукой. Толпа - та же сельва,
здесь можно спрятаться, затаиться...
   Затаиться и не думать. Ни о Богемии,  где  мы  проиграли  все,  ни  о
далекой Японии, которую спустя короткий  срок  стал  курировать  Мертвая
Рука. Общество, до этого старательно соблюдавшее  нейтралитет,  внезапно
вмешалось в борьбу дома Токуга-вы с наследниками Хидэеси. Ведь  Токутава
готовился запретить Иисусову веру! Готовился - и запретил. Именно за то,
что "северные варвары" помогали его соперникам!
   А потом была Абиссиния...
   И была еще Индия, где брат  Паоло  Полегини  изучал  клещей  вкупе  с
тараканами!
   Все! Хватит!
   Я  ловко  избежал  столкновения  с  очередной  повозкой,  налетел  на
какую-то почтенную матрону, извинился на ходу, поймал упавший  с  головы
"цукеркомпф" и пулей вылетел  аккурат  к  дверям  гостиницы,  предвкушая
глоток виноградной водки, ждущий меня на дне полупустого кувшина.
   Точильщика не было. Я облегченно вздохнул.
   - Синьор Адам?
   Я обернулся - и увидел Черную Бороду.
   - Синьора Адама желает  видеть  синьорина.  Над  бородой  возвышалась
шапка, тоже черная, но с малиновым верхом. Странная шапка, такие тут  не
носят. Шитый серебром пояс, вместо шпаги - кривая сабля. Красные сапоги,
блестящие шпоры...
   Одно хорошо - не точильщик. Только борода похожа.
   - Прошу в карету, синьор.
   Карета оказалась тут же, у дверей. Странно, что я ее не  заметил!  Не
иначе о водке задумался.
   Дверцу кареты открыл некто, тоже носивший саблю, но зато  не  имевший
бороды. Вместо нее из-под носа свисали усы. Даже не усы - усищи.
   Бежать поздно, просить пощады - рано.
   Оставалось одно - поправить шляпу, успевшую съехать на ухо.  Наверно,
оттого, что я слишком резко повернул голову, разглядывая то,  что  ярким
золотом сверкало над занавешенными стеклами экипажа.
   Герб!
   Меня не взяли бы в герольды, но этот, с маленькой короной наверху...
 
*** 
 
   - Синьор Адам?
   Ей  не  было  и  восемнадцати.  Девчонка  -  востроносая  улыбающаяся
девчонка в огромной соболиной шапке.
   - Мы разве знакомы, синьорина?
   - Конечно, нет! - Она засмеялась и  внезапно  выпрыгнула  из  кареты.
Маленькая, в короткой шубке, ростом - чуть выше моего плеча.
   Это если вместе с шапкой считать.
   - Мы незнакомы, синьор Адам, но обязательно познакомимся. Более того,
я  вас  сейчас  украду  и  хочу  заметить,  что   всякое   сопротивление
бесполезно. Ну, может, мы все-таки поздороваемся?
   Я взглянул на герб, все еще не веря, а меня уже целовали.
   В щеку.
 
*** 
 
   Триста лет тому,  когда  над  Ла-Маншем  прогремели  залпы  неуклюжих
бомбард, знаменуя начало Столетней резни, а тут, в Вечном  городе,  Кола
ли Риенци еще только готовил свой великий заговор, надеясь  восстановить
Великий Рим, в Киев вошли литовцы.
   Случилось  это  как-то  тихо  и  незаметно,  может,  потому,  что   и
сопротивляться было некому. После татар всего-то и оставалось, что Лавра
да две сотни домов. Последний князь  сгинул  неведомо  куда.  Его  и  не
искали. Никудышный был князек, только  и  славен  тем,  что  митрополита
Владимирского в полон взял. Взял - да не удержал.  Бежал  митрополит  на
крестьянских санях, а следом и князю черед пришел.
   ...Пустой город, руины Софии с чудом уцелевшей Нерушимой  Стеной,  на
которой плачет Оранта. Кончилась давняя слава.
   Пришельцы хмурились, криво цедили славянские слава, но не  грабили  -
нечего было. И начал вылезать народ из погребов.
   Кому досталось мечом по загривку, кому - по шапке боярской.
   Васыль  Волчко,  великий  боярин,  стал  служить   литовскому   князю
Ольгерду.
   Так  все  и  началось.  Не  знаю  даже,  можно  ли  гордиться   столь
благоразумным предком? Девиц красных от Змея не спасал,  Золотые  Ворота
на копье не насаживал...
   И было у Волчка три сына:  Олизар,  Иов,  прозывавшийся  Ивашкой,  да
Александр. Средний, Иов-Ивашко, породил Романа, тот - Остафия...
   Бог весть почему мы стали прозываться  Горностаями!  Пожалели  предки
битых таляров ушлым герольдам. Те и не придумали. Горностаи - и все тут.
А какую легенду можно было бы сочинить!
   Завидно даже!
   Так и пошло: наместники, державны,  господарские  дьяки  и  маршалки,
подскарбии,  сенаторы,  воеводы.  Дворцы:  в  Киеве,  Житомире,  Вильне,
Ейшишках... Знать бы, где  эти  Ейшишки!  "Собинные  друзья"  краковских
монархов, "хранители  чрева",  просто  королевские  собутыльники.  После
очередного  загула   прапрадед,   Остафий   Романович,   был   пожалован
Гиппоцентав-русом. До сих пор спорят, по чьей милости  -  то  ли  короля
Жигимонта Августа, то ли королевы Бонны Сфорцы. Красив, говорят, был мой
предок!
   А потом пошла резня. Да такая, что и  вспоминать  нет  охоты.  Делили
наследство, а как огляделись, то и делиться  стало  не  с  кем.  Повезло
прадеду Гавриле - уцелел.  Всю  жизнь  в  Горно-стайополе  просидел,  за
частокол не выходя, тем и спасся. Сын его за ограду  вышел  -  и  голову
сложил под татарскими саблями.
   Отец умер от ран под Дорогобужем, добывая Мономахов венец  королевичу
Владиславу. Дивны дела: был батюшка протестантом, матушка -  католичкой,
а старший их сын снова в схизму перешел. Мы ни разу не виделись с ним, с
братом Ми-хайлой. Писал я ему - из Рима и после - из Гуаиры. Говорят, не
пожелал гордый магнат знаться с братом-латинщиком.
   Вот и все. Сестры давно замужем в чужой земле, а я...
   А что - я?
   Моя семья - Общество, отчизна - весь мир.
 
   "...Ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного,
   Тот мне брат, ч сестра, и матерь".
   Всю жизнь я старался в это поверить.
 
   Дверь в гостиницу оказалась запертой. Пришлось долго стучать, а затем
ублажать ворчливого привратника несколькими байокко.
   И правда - ночь на исходе, добрые люди уже седьмой сон видят.
   На лестнице было темно, в коридоре - тоже, возвращаться же за  свечой
не хотелось. Говорят, ягуары видят в темноте, но  на  этот  раз  темнота
была какой-то особенной: густой, плотной, сырой.
   Скрип половиц, потрескивание старого дерева... Соседи  слева  съехали
позавчера, в комнате шевалье - дверь настежь. В моей комнате...
   Я взялся за ручки двери - и замер. Повеяло сквозняком.
   За что хвататься - за нож или за распятие? За нож - вернее, но его-то
я и не ношу.
   Темнота дышала, холодный ветер из раскрытого окна задувал  искры,  не
позволяя загореться труту. Фитиль свечи окаменел, заострился колом...
   ...Она сидела в кресле - недвижная,  все  в  том  же  черном  платье.
Мантилья брошена рядом, руки в темном шелке сцеплены на коленях.
   - Надо было закрыть окно, - выдохнул я, стараясь говорить спокойно. -
Холодно!
   - Правда? - Франческа удивленно оглянулась, плечи дрогнули. - А  я  и
не заметила. Долго гуляете, Адам!
   Она ошибалась. Лучше бы мне задержаться до рассвета. А еще лучше - до
полудня.
   -  Пришла  попрощаться.  Нам  запретили  выступать,  так  что  бедным
комедиантам, посмевшим глумиться над духовным саном,  придется  поискать
другой город. Они уезжают завтра.
   ...Я так и не понял, чего боюсь. Темноты? Открытого окна?  Того,  что
уезжают "они", а не "мы"?
   Рука скользнула за ворот. Распятие! Сразу же стало легче.
   - Хотела вас спросить, святой отец. Вы думали, что вас пригласила  на
свидание я. Думали - и не пришли. Почему?
   Лучше всего отшутиться. Но слова замерзали, не сходя с языка.
   - Вы странный священник, Адам.
   - Странный, - вздохнул я. - На что вы обиделись,  синьорина?  На  то,
что я принял бедную Климену за вас? Или на то, ч