дданного! Я воевал с  проклятым
Мазарини, этим жалким  лакеишкой,  но  особа  Его  Величества  для  меня
священна!
   Уже не смешок - хохот. Мальчишка с  трудом  держался  в  седле,  и  я
пожалел, что не могу дотянуться и сбросить наглеца в грязь.
   - А вот русины, представьте себе, думают иначе. Они хотят свободы.  И
обратите внимание, все они - волонтеры!
   - Эти?!
   Марс обвел взглядом людей  в  свитках,  месивших  опорками  грязь,  и
остался явно недоволен. Я его понимал. Не войско - толпа.
   - Их обманули... - начал я, но сьер еретик тут  же  перебил,  не  дал
договорить:
   - Да! Их обманывали! Обманывал король, обманывали дворяне, обманывали
проклятые иезуиты. И теперь они все поняли! Скоро  по  всей  Европе,  по
всему миру!..
   Голос сорвался на крик. Я поморщился, пожалев, что не заткнул уши.
   - Им никто не обещал свободы, - вздохнул я. - Сapitano Хмельницкий не
собирается уничтожать права магнатов. По соглашению в Зборове посполитые
остаются собственностью своих хозяев. А вместо убитых магнатов  появятся
новые, уже из самих Черкасов. Неужели вы думаете, что  своя  плеть  бьет
слаще?
   Меня не слушали, да я и не надеялся никого убедить. Даже себя самого.
Там, на  берегах  Парагвая,  мы  действительно  защищали  нашу  свободу.
Смуглые парни в таких точно белых рубахах  с  луками  и  сарбаканами  не
боялись сцепиться насмерть с закованными в латы  копьеносцами-ланца.  Но
за что воюют эти?
 
*** 
 
   В лицо ударил ветер - сильный, неожиданно холодный. Я с трудом  успел
удержать готовую взлететь шляпу. И в тот же миг  стена  тумана  рухнула,
распадаясь на бесформенные рваные клочья.  Солнечные  лучи  блеснули  на
остриях отточенных кос...
   Вот оно!
   Я привстал в седле в странном  нетерпении.  Это  не  моя  война!  Мне
незачем спешить вперед, туда,  где  над  неровным  мокрым  полем  вьется
пороховой дым...
   ...Дым казался не белым, не серым, а темным, почти черным. Он не плыл
и не клубился - полз по земле, медленно  поднимаясь  по  склону.  Только
вершина  холма,  на  которой  темнел  острый  силуэт   высокого   шатра,
возвышалась словно утес над темным  хаосом.  Ветер  рвал  хвосты  рыжего
бунчука.
   Татары!
   И словно в ответ послышался визг - громкий, отчаянный, он  перекрывал
даже пушечный гром - Порыв ветра на миг разогнал дым, и я  увидел  сотни
всадников на маленьких лохматых конях.
   Снова визг, затем тысячеголосое: "Кху-у-у-у! Ху-у-у-у!"
   Негромко пискнул брат Азиний, в это утро  не  проронивший  ни  слова.
Очевидно, и он понял, что мы едем не на ярмарку.
   - Атакуют! Они атакуют!
   Дю Бартас тоже привстал, придерживая рукой  мохнатую  казачью  шапку.
Его коняга, словно почуяв  настрой  седока,  ударила  копытом  в  жидкую
грязь.
   - Гуаира! Эти проклятые татары, кажется, решили напасть на  Черкасов!
Надо им помочь, все-таки христиане!
   На этот раз даже  сьер  Гарсиласио  предпочел  промолчать,  настолько
хорош был шевалье - наш Марс, наивный, простодушный бог войны.
   Черкасам было нечего бояться. Ислам-Гирей, владыка  крымский,  дружок
гетьмана Богдашки, бросил свою вопящую и орущую конницу  на  войско  Его
Королевской Милости Яна-Казимира.  Первый  камень  в  фундамент  будущей
мечети во славу Великого Турка.
   - Но... Но мы едем совсем не туда! - Дю Бартас растерянно  оглянулся.
- Синьоры! Нам не сюда, нам в ту сторону, где стреляют!
   Добродушный Марс так спешил помочь своим друзьям-черкасам!
 
*** 
 
   Дорога сворачивала влево. Кони с трудом одолевали грязь - тысячи  ног
и копыт за эти дни превратили проселок в топь. Впереди показался  долгий
ряд повозок, блеснуло золото -  на  возносившихся  к  небу  православных
крестах, на полумесяце, парившем над огромным шатром-мечетью.
   Табор!
   Река Вавилон вливалась в море. И море поглотило нас.
 
*** 
 
   Мы потерялись сразу, как только первый ряд телег остался  за  спиной.
Кипящая толпа окружила, закружила, понесла вперед.  С  писком  сгинул  в
налетевшем водовороте брат Азиний, бурный поток подхватил и  унес  сьера
еретика. Мы с шевалье пытались противостоять стихии, но...
   - Гуаи-и-ра-а-а!
   Его голос был еще здесь, со мной, но сам дю Бартас уже растворился  в
людском Мальмстриме. Тщетно я оглядывался, тщетно пытался разглядеть его
шапку с красным верхом.
   Шапок - море, маками цветут, да все не те.
   Я соскочил с коня,  приметил  вдалеке  коновязь  и  направился  туда,
решив, что на все - воля Божья. Не утонули мы в море Черном, не  погибли
в море степном. Не пропадем и здесь. Suum quique. Каждому - свое. А  мое
было где-то совсем рядом, там, где стояли  сотни  Переяславского  полка.
Павло  По-легенький,  казак   бывалый,   решил   скрыться   в   глубинах
Вавилонского моря.
   Нырнем!
 
*** 
 
   Хоругвь - огромную, белую, с клювастым красным орлом - волокли  прямо
по земле. Гордая, увенчанная короной птица  бессильно  опустила  крылья,
униженная, брошенная в грязь.
   - Потоцкий! Потоцкий!
   Крик рос, поднимался до низких облаков  и  оттуда  рушился  вниз,  на
острия отточенных кос, на белую сталь наконечников казачьих пик.
   - Ай, гетьман Потоцкий! Иль у тебя разум женоцкий? Свистели,  ревели,
верещали.  Белая  хоругвь   польного   гетьмана1   покрывалась   грязью,
истоптанная, оплеванная.
   Польный     гетьман     -     заместитель     коронного      гетьмана
(главнокомандующего).
 
*** 
 
   - Слава! Слава! Победа!
   Бой еще догорал, еще  гремели  пушки,  еще  слышался  отчаянный  визг
татарской конницы, но в таборе уже ликовали.  Из  уст  в  уста  неслось:
победа! победа! победа! Лучшие королевские полки: Станислава  Потоцкого,
Миколы  Потоцкого,  Леона  Са-пеги.  Юрка   Любомирского   -   порубаны,
постреляны, повязаны татарскими арканами. А с ними - посполитое  рушение
Холмщины, гусарские эскадроны и немецкие роты. Шумела, гремела  страшная
перекличка:
   - Его мосць Адам Осолинский, староста люблинский!
   - Убит, собака!
   - Его мосць Станислав Казановский, каштелян галицкий!
   - Убит! И голова на пике!
   - Его мосць Казимир Казановский, сучий потрох, подстолий волынский!
   - Сдох! К хвосту коня привязали!
   - Зигмунд Лянцкоронский, воевода брацлавский!
   - В полон попал, конским лайном накормлен!
   - Свинья поганая Кшиштоф Сапега...
   Радовались, выкатывали обитые железом бочки, черпали, разливали прямо
на мокрую землю. А хоругвь волокли все  дальше,  на  невысокий  горб,  к
малиновому шатру, к трем сверкающим крестам. Тучный старик в  блистающей
золотом рясе неторопливо шагнул вперед, наступил  прямо  на  опозоренную
корону.
   - Батька! Батька! Благослови жидов и ляхов  бить!  Золотой  наперсный
крест вознесся  над  толпой.  Иосааф,  митрополит  Коринфский,  призывал
милость Божию на победителей.
   ...Я вновь оказался прав.  Перед  боем  митрополит  опоясал  сарitanо
Хмельницкого тяжелым мечом, освященным на Гробе Господнем.  В  Истанбуле
не жалели подарков для своего нового данника Богдашки.
   Но вот новый крик потряс табор. Сотни  людей,  забыв  о  растоптанной
хоругви, бросились к огромному шатру, стоявшему  чуть  в  отдалении  под
сенью двух  штандартов  -  белого  и  красного.  Невысокий  широкоплечий
человек в зеленом жупане и  высокой  шапке  с  соболиной  опушкой  резко
взметнул руку к небу. Тускло блеснула золотая булава.
   - Гетьман! Гетьман! Слава! Сла-а-ава-а-а!
   Зиновий Богдан Хмельницкий приветствовал своих бойцов.
   Я всмотрелся - и покачал  головой.  Казачий  вождь  стоял  под  двумя
штандартами. Белый польский орел и золотой османский  полумесяц  осеняли
самозваного царя Вавилонского.
 
*** 
 
   К вечеру хаос начал становиться космосом. Вавилон был велик,  но  все
же не безбрежен. И различить, кто есть кто, оказалось очень просто -  по
цветам. Пестрые, черные, белые...
   Я поглядел на бушевавшую возле митрополичьего шатра  толпу.  Пестрые!
Запорожцы в разноцветных жупанах  и  черкесках,  в  шароварах  из  яркой
китайки - усатые,  чубатые,  раскрасневшиеся  от  крика  и  горилки.  Их
немного, зато  они  -  самые  шумные,  самые  горласгые.  А  коли  горло
охрипнет, хватай рушницу да пали в белый свет!
   Черные держались в стороне. Вот и сейчас почти никто из них не пришел
сюда хвастаться победой да лить горилку на истоптанную траву. Реестровцы
- спокойные, молчаливые, знающие свое дело. Они  понимали,  что  баталия
только началась, что первый  успех  -  еще  не  успех,  коронное  войско
побито, но не разбито. Их полки стояли в стороне, поротно  и  посотенно,
под красными и синими значками, тихие, готовые к новому бою.
   Где-то там - Воронкивская сотня. Мне опять не  повезло.  Они  были  в
сражении, на правом фланге, но в табор не  вернулись.  Бог  весть,  куда
послал их сарitanо Хмельницкий!
   - Пане, пане! А выпьем! Чтоб всех ляхов до ноги перерезать!
   Я  уклонился  от  сунутой  прямо  под  нос  глиняной  чарки  и  начал
протискиваться через толпу.  Они  зря  радовались,  горячие  усачи,  зря
спешили праздновать! Если слушать не крики, а шепот,  если  не  туманить
голову горилкой...
   Слева от высокого холма, вокруг  которого  стояли  татары,  доносился
вой. Не победный, не радостный. Немецкие пушкари знали свое дело - сотни
всадников в малахаях остались на поле боя. Погибли самые  лучшие,  самые
смелые. Убиты  мурза  Мехмст-Гирей,  ханский  племянник,  мурза  Муфрах,
бахчисарайский подскабий, говорят, сам хан ранен.
   Убит и Тугай, Ор-бек Перекопский. Выходит, панна Ядвига - вдова?
   Янычары, пытавшиеся сгоряча атаковать гусарский  строй,  едва  сумели
вырваться из железного кольца.
   Это еще не Турция, Эвлия-эфенди!
   У турок нет пушек, а всадники в малахаях бессильны  против  мортирных
стволов.  Им  еще  повезло,  что  в   королевском   войске   нет   Стася
Арцишевского! Как бишь он говорил? "Батарея,  огонь,  пся  крев,  холера
ясна!"
   Завтра татарам - снова на пушки. Они уже знают, что такое "пся крев".
   Пойдут? Не побоятся?
 
*** 
 
   Возле телег и возов, неровным  полукольцом  обступивших  табор,  было
тише. Часовые в  одинаковых  черных  каптанах  напряженно  всматривались
вперед, в сторону королевского лагеря, все еще скрытого за клубами дыма.
Но черных реестровцев было мало. Здесь царили белые.
   Свитки, рубахи, полотняные штаны, соломенные шляпы. Кто в лаптях, кто
в постолах, кто просто босиком.  Посполитые  -  сотни  и  сотни  молодых
парней, почти без оружия, без лат, без  значков  и  штандартов.  Они  не
кричали, не праздновали, не хвалились - работали.
   Тысячи лопат раз за разом врезались в землю. В мокрую землю, в сухую,
в гнилую, болотную. Земля уступала, уходила  вглубь,  змеилась  глубоким
рвом. А за ним рос вал. Пока еще невысокий, приземистый,  он  поднимался
вверх с каждой секундой, тяжелел, осыпался вниз рыжей порушенной твердью
и снова рос...
   - А от пан зацный до работы стать хочет!
   - То просим пана до лопаты!
   Они шутили - лишних лопат не было. Сотни копали, а еще  сотни  стояли
на подхвате, готовые прийти на смену. Они привыкли  работать  и  теперь,
пока другие праздновали, не торопились к откупоренным бочкам.
   Лыцари пируют, смерды копают. Так было всегда, ничего не изменилось.
   Я медленно направился вдоль растущего на глазах вала. Может, повезет,
может, среди часовых найдется тот,  кто  видел  неуловимую  Воронкивскую
сотню?
   - Какого полка, козаче?
   - Тарнопольского, пане!
   Дальше, дальше...  Табор  заворачивал  влево,  к  болотистым  берегам
маленькой речушки со странным именем Пляшивка. Здесь тоже рыли  землю  -
по щиколотку в воде, разбрызгивая рыжую  жижу.  Сколько  же  их,  белых?
Двадцать тысяч, тридцать?
   Больше, наверняка больше!
   - Какого полка, панове черкасы?
   - Кропивянского, полковник пан Хведор Дхаджалий! Дальше, дальше...
   Внезапно ровный строй возов и  телег,  сцепленных  цепями,  связанных
веревками, разорвался. Вал, до  этого  ровно  обтекавший  лагерь,  резко
завернул вправо. Люду прибавилось - не десятки, а целые сотни  муравьями
рылись среди болотистой земли.  Что-то  большое,  странной  пятиугольной
формы, росло на низких болотистых берегах.
   - Эй, ви! Копать, копать! Vieux diable! Это есть редьют, а не фарм дю
кошон!
   Я  не  поверил  своим  ушам.  Не  поверил  своим  глазам.  Захотелось
перекреститься.
   - Пане пулковнику! Пане пулковнику! А куды хвашины ставить?
   - Ма foi! Ставь на фланг ля гош, глюпий голова! Тудья, тудья!
   Славный шевалье дю Бартас... То есть пан полковник Бар-тасенко...
   - Шевалье?! Мой Бог! Что вы тут делаете?
   - Ба! Гуаира! Мой дорогой друг!
   Жупан - нараспашку, мохнатая шапка набекрень, бородка торчком.
   - Как видите, строго редут. Этот фланг,  признаться,  мне  совсем  не
нравится! Синьор Богун, здешний фельдмаршал-лейтенант,  обещал  прислать
десяток мортир!..
   Смеяться? Плакать?
   - Дорогой шевалье! Вы что, решили воевать?
   - Но... - Его голубые глаза удивленно моргнули. - Надо же помочь этим
славным черкасам против проклятых татар! Они уже совсем  близко,  я  сам
видел!
   Наивный бог Марс так ничего и не понял!
   - Конечно, эти вилланы - не войско, но синьор Богун  обещал  прислать
три сотни ландскнехтов из этого, как его, прости Господи, реестра...
   Мы поднялись  на  вал,  и  шевалье  гордо  развел  руками,  показывая
сделанное. Оставалось  только  восхититься  -  редут  строился  по  всем
правилам.
   Я поглядел на поле - неровное, усеянное недвижными телами -  людскими
и конскими. Дым уже развеялся. У дальнего леса проступили ровные контуры
бастионов.
   Королевский лагерь - Сегодня Его Милости Яну-Казимиру не повезло...
   - Признаться, позиция тут очень удобная. Справа - болота, коннице  не
пройти, да и пушки подтащить трудно.
   Менее всего хотелось думать о стратегии и тактике, но энергия шевалье
захватила и меня. Редут - дело полезное, очень полезное,  особенно  если
завтра счастье переменится. Но вот болото...
   - Вы ошибаетесь, дорогой друг. Это ловушка.
   Я  прошел  чуть  дальше,  к  самому  краю   строящегося   укрепления.
Недоумевающий дю Бартас проследовал за мной.
   -  Смотрите!  Через  болота  течет  река.  Она  называется  Пляшивка.
Видите?
   Узкая синяя полоска была почти незаметна среди густой зелени.
   - Ну и что? - удивился он. - Очень  удобно,  с  этой  стороны  лагерь
нельзя атаковать! К тому же всегда можно отойти через гати...
   Я вздохнул. Неплохо бы capitano Хмельницкому пригласить сюда хорошего
гидравликуса. С одним митрополитом каши не сваришь.
   - Дожди, шевалье! Река выступила из  берегов.  К  тому  же  ее  легко
запрудить. День работы  -  не  больше.  И  тогда  здесь  будет  Венеция.
Поверьте, я строил плотины, и не один год.
   - Гм-м...
   Трудно сказать, насколько шевалье оценил мои выводы. Военные  -  люди
особого склада. Порох, шпаги, пушки - вещь  незаменимая,  конечно.  Пока
вода не подступит к горлу.
   -  Пане  пулковнику,  пане  пулковнику!  Гарматы  привезли!  И  пушку
большую, "Сирота" называется! Ох, и справная пушка! Куды ставить?
   Шевалье вздохнул, взъерошил бородку.
   - Извините, дорогой де Гуаира! Эти  вилланы  сами  ничего  не  могут!
Приходите вечером, моя штаб-квартира будет здесь, и... Mort Dieu!  Давно
я так не веселился!
   Грозный полковник Бартасенко устремился прямо в гущу белых свиток,  а
я сообразил, что так и не  успел  рассказать  ему  о  погибели  Ор-бека.
Ничего, еще будет время! С такой новостью можно прямо к панне  Ружинской
ехать!
 
*** 
 
   Солнце ушло, и дождь,  словно  выпущенный  тьмою  на  свободу,  опять
забарабанил по полотну палаток.  Я  порадовался,  что  так  и  не  успел
избавиться от шляпы. Плохо ли, хорошо ли, но "цукеркомпф",  несмотря  на
свое название/все еще не развалился окончательно.
   Мне не везло.
   Воронькивская сотня оставалась неуловимой. Хлопец  из  Переяславского
полка, которого удалось найти возле брошенных на землю чугунных  гармат,
сообщил, что "батька Полегенький" со своими черкасами ушел "шарпать".  Я
хотел переспросить - но понял. Кому-то этой ночью придется несладко!
 
*** 
 
   Пороховой дым сменился гарью от пригоревшей каши. Веселье стихло,  но
возле чадящих костров  по-прежнему  шумели,  поднимали  кубки  и  чарки,
хвалились победами.
   Вавилон оставался Вавилоном. Это было. И не раз, и не два...
   ...И сделал Валтасар-царь  пиршество  для  тысячи  вельмож,  и  перед
глазами тысяч  и  тысяч  пили  они  вино.  И  славили  богов  золотых  и
серебряных, медных, железных, деревянных и каменных.  В  тот  самый  час
вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести  стены
чертога царского...
   Мене, такел, упарсин... Исчислено, взвешено, поделено...
   Найдется ли тут хотя бы один Даниил?
   Я шел мимо костров, мимо шумных усачей, мимо тихих  хлопцев  в  белых
свитках, и мне стало казаться, что я попал в преддверие Дита. Они еще не
знают, они еще верят, что царь .  Валтасар,  турецкий  данник  Богдашка,
завтра подарит им  победу.  Валтасар  пирует,  пируют  вельможи  его,  и
тысяченачальники, и колесничие, и сотники...
   Громкий смех. У ближайшего костра зашумели, кто-то  вскочил,  тряхнул
чубом:
   Ох, и славно нынче стало у нас в Украине! Нема ляха,  нема  жида,  не
будет унии!
   Подхватили, заорали в десяток глоток. И словно  в  ответ  из  темноты
донеслось негромкое:
 
   Взбунтовалась Украина, и попы, и дьяки.
   Погинули в Украине жиды и поляки,
   Погинули кавалеры хорошего рода,
   Даже шляхта загонова, даже хлеборобы.
 
   Крикуны стихли, а голос креп, наливался горечью.
   Обещали нам свободу, а настало горе:
   Посмотрите, как повсюду вера веру борет.
   Эй, Богдане, наш гетьмане, как нам жить на свете?
   И поляки, и русины - Адамовы дети!
   Голос оборвался, словно певцу не  хватило  сил.  Тишина,  неуверенное
молчание, а затем веселье вновь вступило в свои права.
   Вавилон пировал.
 
*** 
 
   Возле недостроенного редута меня  впервые  за  весь  день  остановили
часовые. Рослые хлопцы  в  черных  каптанах  отвели  меня  к  маленькому
костерку и поинтересовались, кто я такой и чего мне надо  в  "хозяйстве"
пана полковника Бартасенко. Пришлось назваться. Помогло - но  не  сразу.
Несколько  минут  пришлось  проскучать  под  дулами  мушкетов.  Я  вновь
восхитился. Ай да шевалье!
   - Его мосць Августин Бартасенко просит пана Гуаиру в  свое  хозяйство
пожаловать!
   Вот это да!
   Его мосць восседал возле полупустого  казана,  от  которого  отчаянно
несло горелым  салом.  Рядом  с  ним  пристроился  кто-то  подозрительно
знакомый, но почему-то в черном черкасском каптане, при мушкете и сабле.
Каптан лениво тыкал ложкой в казан, кривил тонкие губы...
   - Вечер добрый панам зацным! То пан Гарсиласио теперь  в  реестровцах
состоит?
   Ответом меня не  удостоили.  Подозреваю,  не  только  потому,  что  я
заговорил по-русински. Зато славный шевалье  даже  подскочил.  Откуда-то
появилась ложка, затем миска, за нею - чарка. Я с трудом сумел  отбиться
- этим вечером кусок не лез в горло.
   - Но, мой друг!.. - Дю Бартас явно расстроился. - Конечно,  это  каша
не  то,  что  едят  жантильомы,  но  обещаю  вам,  что  завтра  я  лично
прослежу...
   Завтра?
   Я  огляделся.  Тьма  накрыла   усыпанное   трупами   поле,   спрятала
королевские бастионы у леса.
   Завтра?
 
*** 
 
   - Дорогой шевалье! Мой аппетит вырос  бы  десятикратно,  если  бы  вы
помогли найти нашего попа.
   Я честно осматривал лагерь, но ни кола, ни веревки с  болтающимся  на
ней братом Азинием увидеть не удалось.
   - Попа? Parbleu! Так нет ничего проще!
   Оказывается, дю Бартас озаботился и этим. Впрочем, обнаружить бывшего
регента оказалось несложно. Под вечер на редут наведался  некий  румяный
отрок, сообщивший, что "пан Озимов" находится поблизости  и  спрашивает,
не прислать ли пану полковнику горшок с пшенной кашей.
   Отрок? Ну, тогда понятно!
   - Тащите попа сюда! - распорядился я. - И побыстрее!
   Дождь слегка стих, зато налетел в