дится шесть штук женского пола. Гарем можно открывать!
   - Я тебе дам гарем! - шутливо прикрикнула на меня Таня. - Развратник...
   - Ну вот, уже оскорбляют, - сказал я поникшим тоном. - Что за народ...
   - Ладно, не расстраивайся, - снисходительно ответила Таня. - Я тебя на
первый раз прощаю...
   - А на второй?
   - А на второй мы еще посмотрим.
   - Кто это мы?
   - Я, Корнилова и Сафарова.
   - Трое на одного? Так не честно!
   - Честно, честно, Андрюшенька, - подала голос Леночка Корнилова, и
девчонки побежали умываться. Навстречу им попался Михальский, который
окатил их холодной водой. Визгу было на всю деревню... Местные, наверное,
подумали, что кого-то режут. Или насилуют...
   - Скоро меня здесь растерзают на сувениры, - сказал я Зверевой.
   - Не должны, - улыбнулась Лена. - Общественность в моем лице не
допустит, чтобы безвинно погиб в расцвете творческих лет будущий лауреат
Нобелевской премии в области литературы... Чем черт не шутит? - заметила
она с добродушной усмешкой.
   - Слушай, давай этот вопрос обсудим чуть позже, - сказал я. - Из окна
несутся такие аппетитные запахи, что я сейчас буду умирать с голода...
   - И то правда, - согласилась Лена, и мы пошли в дом.
 
 
   5.
 
   Закончилось утомительное, но увлекательное действо под названием
"комсомольское собрание", и мы покидали здание филологического факультета,
чтобы назавтра прийти сюда снова - "грызть гранит науки".
   Оказалось, пока мы заседали, наступила самая настоящая зима.
   Всего четыре часа назад лениво светило слабое ноябрьское солнце, небо
было ясное, почти безоблачное, а электронный термометр в центре города на
старинной колокольне, в обиходе именуемой Башней, показывал пять градусов
тепла.
   Сейчас же темное небо было сплошь затянуто серой пеленой облаков, дул
колючий, пронизывающий ветер, и мела самая настоящая метель! Температура
была явно ниже нуля, так как земля была сплошь покрыта белым ковром снега.
   И даже ветви деревьев прогнулись от тяжести белых пушистых шапок.
Тускло светили засиженные белыми мухами уличные фонари.
   Зима! Самая настоящая зима в середине ноября!
   Конечно, первый снег скоро - возможно, даже завтра - растает, и снова
вернется на какое-то время слякотная осень. Природе, как и человеку, тоже
свойственна излишняя торопливость. Однако это не всегда грозит такими же
катастрофическими последствиями, хотя порой и доставляет человеку массу
неприятных хлопот.
   Но почему всегда, когда в сумрачном и промозглом осеннем небе
начинается танец первых снежинок, и когда, проснувшись ранним утром, ты
вскакиваешь с постели, предчувствуя начало чего-то нового, необычного,
подбегаешь к окну и видишь знакомый с детства двор, укрытый белым
покрывалом, отчего тебя охватывает чувство ничем не объяснимого восторга,
отчего тебе хочется бегать, прыгать, кувыркаться через голову, словно ты
снова стал двенадцатилетним ребенком? Такое чувство было у меня в детстве
при виде первого снега, так со мной иногда бывает и сейчас, хотя мне давно
уже стукнуло девятнадцать лет, и я совсем не ребенок, и я уже не могу, как
прежде, бегать по высоким сугробам. Но хочется, очень хочется вернуться в
детство, хочется радоваться первому снегу... Наверное, подобное чувство -
след генетической памяти предков. Памяти о тех доисторических временах, о
которых вы не найдете упоминания в самых древних летописях, когда предки
славян устраивали языческие празднества, наполненные искренним весельем и
радостным смехом, когда даже бородатые воины на короткое время
возвращались в детство. Быть может, древние славянские племена поклонялись
первому снегу, обожествляя матушку-зиму, и это трепетное отношение к
первому снегу передалось мне. И другим русским людям: недаром никто в мире
больше так не любит зиму, как любит ее русский народ...
   Зверева и Хрусталева, вышедшие из здания факультета следом за мной,
недоуменно остановились на самом пороге.
   - Что это еще за новости? - недовольно пробурчала Лена Зверева.
Вероятно, генетическая память о прошлых временах была в ней недостаточно
сильна.
   - Не видишь - зима! - радостно сказал я.
   - Вижу, что зима, - тяжело вздохнула Лена, наклоняясь к земле, чтобы
скатать снежный комок. - Вот зимы мне сейчас для полного счастья как раз и
не хватало. Завтра все это великолепие растает и я буду добираться до
трамвайной остановки вплавь.
   Она со злостью запустила комком в соседнее дерево. Не попала...
   Я понимал, о чем говорила Зверева. Она снимала комнату на окраине
города, на улице, названой в честь героя обороны Севастополя генерала
Нахимова.
   Лена снимала там комнату вместе с еще двумя девушками с нашего курса.
   Хозяева - старички-пенсионеры - брали не очень дорого, по пятнадцать
рублей с человека, и Лена не думала перебираться в общежитие, которое
находилось совсем рядом с филологическим факультетом.
   Район, где жила Лена, был неблагоустроенным, грязным, дороги не
асфальтированными. Даже в сухую погоду без резиновых сапог там делать было
нечего. А после дождя или ранней весной, когда начинали сходить снега,
жители Нахимовки (так называли свой район обитатели улицы Нахимова и
прилегающих переулков) и случайно оказавшиеся там обитатели выросших
неподалеку блочных домов, героически, с присущим нашему народу
энтузиазмом, преодолевали препятствия из разлившейся, подобно морю, воды и
сопутствующей грязи, для разнообразия заполненной как выброшенными из окно
предметами домашнего обихода, так и оставшимися от строителей обломками
битого кирпича и бетонными блоками. Представьте себе картину: ты идешь по
тропинке, стараясь прижиматься поближе к заборам, и один неуверенный шаг -
и мир может навсегда потускнеть в твоих глазах. Тот, кто хоть раз в жизни
искупался в здешней отнюдь не лечебной грязи, поймет, что значит быть
сталкером...
   Один раз, еще на первом курсе, я был в гостях у Лены Зверевой. Ходил к
ней на день рождения. Правда, без подарка... Потом Лена не один аз
приглашала меня, но я не спешил наносить ей дружеский визит, справедливо
считая, что жизнь и здоровье дороже, нежели аппетитный, испеченный руками
Лены медовый пирог. А готовить разные вкусности Лена умела. А я,
соответственно, любил сладкое. Однако приходилось жертвовать желудком ради
сохранения жизни...
   - Не беспокойся, Елена, - сказал я, - ты не утонешь. Есть такая
субстанция, которая не тонет...
   Лена ничего не ответила, лишь бросила на меня взгляд, обещающий скорую
расправу.
   Трамвайная остановка находилась в двух минутах ходьбы до филфака. По
пути к остановке я немного отстал от девушек, чтобы потереть лицо снегом.
Такая примета - если умыться первым снегом, то зимой не будут страшны
сорокаградусные морозы. Вот и еще один осколок древних поверий...
   Умывшись, я слепил прочный комок и запустил в Лену Звереву. Снежный
снаряд со свистом рассек воздух и угодил Лене аккурат пониже спины.
   - Ты что, совсем озверел? - зарычала Лена.
   - Звереть - твоя привилегия, - ответил я, лепя еще один комок. - Ты у
нас Зверева...
   И запустил комком в Лену. Но не попал - она успела увернуться.
   - Не буди во мне зверя, - грозно сказала Лена.
   - А что будет? - самым невинным тоном спросил я. - Он испугается и
убежит?
   С этими словами я схватил пригоршню снега и, подойдя к Лене, прижал ей
к щеке. Лена взвизгнула, отскочив, как будто ее окатили кипятком.
   - Сейчас получишь, - грозно пообещала мне она.
   В ответ я нагло слепил еще один снежный комок и бросил в Хрусталеву.
   - Ты у нас сейчас допрыгаешься, - пообещала мне Хрусталева.
   - Ага, - ответил я, продолжая лепить очередной комок.
   - Брось снег, - сердито сказала мне Зверева, которой комок угодил в
голову.
   - В смысле?
   - Без смысла, - ответила Зверева. - Просто мне кажется, - обратилась
она к стоявшей рядом Хрусталевой, - что наш Андрюшенька давно не ночевал в
сугробе...
   - По-моему, тоже, - подтвердила Хрусталева, улыбаясь белозубой улыбкой
голливудской кинозвезды.
   - И мы должны немедленно восстановить справедливость, - резюмировала
Зверева. - Окружай!
   И тут я понял, что влип. Бежать было некуда - впереди меня Зверева с
людоедским выражением лица, позади - Хрусталева с белозубой улыбкой. Слева
- металлическая решетка, за которой - сквер. Справа - глухая стена дома. И
никаких шансов прорваться! И почему я не догадался затеять игру в снежки в
более подходящем месте, где было больше оперативного простора?
   Перспектива искупаться в сугробе меня не устраивала. Пусть даже у двух
прекрасных Елен нет садистских наклонностей, а сам процесс напоминает
невинную детскую игру...
   - Может быть, не надо? - попытался я уладить конфликт мирным путем.
   - Надо, Вася, надо, - сочувственно изрекла Зверева. На ее губах
по-прежнему играла людоедская улыбка, как у незабвенного Лаврентия
Павловича, когда он вместе с Иосифом Виссарионовичем стоял на Мавзолее.
   Удивительно, как быстро Зверева умеет перевоплощаться! Ей бы в
театральный идти, а не на филфаке учиться...
   - Двое на одного нечестно, - предпринял я еще одну попытку избежать
купания в сугробе.
   - Честно-честно, - ответила Зверева. - Правда, Лена?
   - Правда, - ответила Хрусталева, продолжая белозубо улыбаться. Надеюсь,
она не станет, подобно вампиру, вонзать мне зубы в шею, когда я окажусь в
сугробе?
   В том, что я там окажусь, я уже не сомневался. Мирные переговоры на
высшем уровне окончились безрезультатно. Пора приступать к военным
действиям, то есть подороже продать свою жизнь и нанести противнику
невосполнимый урон.
   Причем первый удар должен быть за мной - известно же, что лучшая
оборона - это нападение...
   Я бросил только что слепленные комки в Звереву и, когда она уклонялась,
попытался прорваться мимо нее. Я посчитал, что Зверева - наиболее слабое
звено во вражеском кольце и короткая артподготовка выведет из строя
потенциального противника.
   Как же я просчитался! Зверева успела схватить меня за рукав. Я бы,
конечно, вырвался, но на помощь Зверевой подоспела Хрусталева.
   - Помилосердствуйте, красавицы! - взмолился я.
   "Красавицы" остались глухи к моим мольбам...
 
 
   ..Когда меня вытащили из сугроба и я отряхнулся (лицо при этом пылало,
как после хорошей бани), то я сказал смеющимся Еленам:
   - Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Будет и на моей улице
праздник. Я вам припомню...
   - Припоминай, - сверкнула глазами Зверева. - Тоже мне, неуловимый
мститель граф Монте-Кристо!
   - Ой, Зверева, отольются тебе мои слезы...
   - По-моему, - глубокомысленно заметила Зверева, обращаясь к
Хрусталевой, - нашему Андрюшеньке Бородину урок не пошел впрок, извиняюсь
за неудачную рифму. Надо бы повторить...
   - Не надо! - я отскочил от девушек на несколько шагов. - Я больше не
буду...
 
   - То-то же, - проговорила Зверева.
 
 
   * * *
 
   Трамвай к остановке подошел сразу. Оба вагона были забиты битком -
вероятно, только что пришла московская электричка.
   Стоявшие на остановке пассажиры принялись штурмовать переполненный
трамвай. Водитель, моложавая женщина с усталыми глазами, вылаивала в
микрофон ценные указания пассажирам: "Побыстрее, товарищи, побыстрее,
проходите дальше в вагон... Поднимайтесь с подножек... Оплачивайте
проезд". Наконец, кто смог, втиснулись в вагон и водитель пробурчала:
   "Осторожно, двери закрываются..." Но двери закрываться не хотели. Им
это было трудно сделать из-за пассажиров. "Граждане, не держите двери!" -
рычит водитель. Раздается злой, протяжный визг насилуемых трамвайных
дверей. "Граждане, следом идет одиннадцатый маршрут, освободите двери..."
   Двери натужно, изнеможенно визжат. "Пока не закроются двери, я никуда
не поеду", - заявляет водитель. Еще одна тщетная попытка закрыть двери...
   "Сейчас всех высажу и поеду в парк!" - грозится водитель под усталый
скрип дверей. "Да сойдите вы с подножки, в конце-то концов! - выходит из
себя водитель. - Следом идет полупустой вагон..." Но зачем дожидаться
другого вагона, пусть даже полупустого, если тебе нужно забраться - любой
ценой - именно в этот?
   Наконец двери поднатуживаются и, плотоядно причмокнув, соединяют две
свои половинки. Из кабины водителя доносится вздох облегчения. А в утробе
вагона становится еще теснее. Трамвай резко дергает, трогаясь с места, и
пассажиры начинают испытывать чувство локтя друг друга. Слышатся ругань и
оскорбления. На вопрос: "На следующей сходите?" - звучит невразумительный
ответ. На повторный вопрос доносится волчий рык.
   Так и едем до следующей остановки, где новые пассажиры жаждут занять
места в вагоне. И повторяется прежняя история...
   Мне и Ленке Зверевой повезло. Нам удалось без особых потерь втиснуться
в небольшой закуток между билетной кассой и кабиной водителя. Место было
очень удобное: если вдруг войдут контролеры, мы сможем оторвать билет
прежде, чем они успеют до нас добраться... Правда, ей-то пыльный мешок,
набитый картошкой, больно упирался мне в позвоночник. Однако через три
остановки обладатель пыльного мешка покинул вагон под неодобрительные
отзывы других пассажиров, и дышать стало легче.
   Хрусталевой рядом с нами не было - она не успела зацепиться за кассу и
течение унесло ее куда-то в середину вагона, где она и страдала в
одиночестве, не имея возможности поддерживать разговор.
   - Форменное безобразие! - выдала Лена сразу, как только вагон тронулся.
- В такой толпе есть шанс превратиться в лепешку!
   - Хочешь, дам тебе совет, как избежать столь печальной участи?
   Лена изучающе посмотрела на меня, справедливо ожидая подвоха. Она,
конечно же, была права.
   - Ну, говори, коли не шутишь...
   - Худеть надо, - сказал я.
   - А ты, однако, нахал, - заметила Лена и отвернулась к окну.
   - Америку открыла! Я давно это знаю. С детсада...
   - Ничего, мы тебя скоро от этой болезни вылечим, - пообещала мне Лена.
   - Как? - полюбопытствовал я.
   - Лучшее лекарство от избыточной наглости - темная.
   - А кто меня будет таким вот образом лечить? - поинтересовался я. - Ты,
что ли?
   - Не только я. Вся двадцать пятая группа.
   - Двадцать пятая группа на такую провокацию не пойдет, - уверенно
возразил я.
   - Ты думаешь? - усмехнулась Лена. - Если как следует попросить, пойдут
с удовольствием.
   - Нет, - снова возразил я, - Леночка Корнилова и Марго Федосеева,
Танька Кедрина и Светка Шепилова, Жанка, Оксанка, Светка-Тэсс из рода
Баскервилей никогда не пойдут!
   - Посмотрим, - многообещающе улыбнулась Лена.
   - Посмотрим...
   - Лучше смотри, посоветовала Лена, - особенно когда будешь один ходить
по темным и заброшенным переулкам. Ты же любишь такие прогулки...
   - Люблю, - согласился я.
   - Ну, вот, одна из очередных таких прогулок может закончиться для тебя
печально, - произнесла Лена таким тоном, словно всю свою сознательную
жизнь работала в сицилийской мафии.
   - Пожалуй, - проговорил я, - мне нужно будет нанять телохранителей...
   - Они тебе не помогут, - отрезала Лена.
   - Посмотрим...
   - Посмотрим...
   На этой оптимистической ноте тема для трепа исчерпала себя. Тем более,
что на нас уже с нездоровым любопытством стали оглядываться другие
пассажиры... Конечно, только круглый дурак не понимал, что мы беседовали в
дружеско-шутливом духе. Но вдруг кто-нибудь поймет наш разговор как нечто
очень серьезное и захочет проявить бдительность...
   Лена, повернувшись к трамвайному окну, чертила на запотевшем стекле
какие-то странные знаки, похожие на древние иероглифы. Взгляд ее был
затуманенным, словно она находилась где-то далеко, в мире сказочных грез.
   - Это что у тебя за авангард? - полюбопытствовал я.
   В глазах у Лены нехотя проявилось осмысленное выражение. Так бывает у
того, кто возвращается из заоблачных высот на грешную землю.
   Лена небрежным движением стерла со стекла свои шедевры и недовольно
буркнула:
   - Полный маразм с этим комсомольским собранием... Наверное, ночью
кошмары будут сниться. Помнишь, когда базарили о "Слове"?
   Я, конечно же, помнил. Собрание завершилось всего полчаса назад, и
ощущения были свежими, как никогда. И я чувствовал, что на филологическом
факультете вскоре должна начаться совсем новая жизнь.
   И она началась. Буквально на следующий день.
   Но это, как сказал классик, уже совсем другая история...
 
 
   Январь-февраль 1989 
   © Алекс Бор, 2001 

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 09.07.2002 16:56




АЛЕКС БОР
 
                             ОДИНОЧЕСТВО
 
                               Рассказ 
 
   Осенний багрянец прелой листвы печально шуршал под ногами. Зябкий
ветерок гонял сухие листья, поднимая пыль, норовя запорошить глаза.
Бледное оранжевое солнце низко нависало над унылом горизонтом, и его
рассеянные лучи не давали тепла.
   Осень...
   Андрей медленно бр„л по безлюдному переулку, разгребая ногами
наваленную грудой сухую ломкую листву. Он не любил осень - "пышное природы
увяданье"
   всегда наводило его на печальные мысли. Особенно с недавней поры, когда
- это было полгода назад - ему неожиданно стукнуло тридцать лет. В голову
настырно, как непрошеные ночные гости, ломились непонятные, а оттого
пугающие мысли. Мысли столь навязчивые, что избавиться от них не было не
желания, ни физических сил. И они, эти мысли, вели себя в его мозгу так,
словно были там полноправными хозяевами, и в такие минуты на душе
становилось неспокойно, тревожно, тоскливо. Что называется - кошки скребли
острыми коготками. И не просто скребли, а точили свои маленькие коготки.
   И когда становилось невыносимо от непонятной, тревожной, рвущей на
части душу физической боли, Андрей срывался из дома и ш„л, сам не зная
куда.
   Куда глаза глядят... Чаще всего его глаза глядели в сторону Старого
города. Так сам Андрей называл ту часть города Староволжска, которая
сохранилась с прошлого века. Андрей готов был часами бродить по старинным
городским улицам и переулкам, ещ„ не погибшим от натиска аляповатых
новорусских коттеджей, которые росли в Старом Городе как грибы после
т„плого летнего дождя. Росли на месте старинных деревянных и каменных
домиков, таких уютных и милых, которые возвращали Андрею душевное
равновесие и покой, заставляли на недолгое время забыть тревоги и печали и
почувствовать себя чуть ли не мальчишкой лет двенадцати от роду. Вольным и
свободным реб„нком, который в свободное от школы и уроков время бродит в
одиночку по Старому Городу, открывая каждый раз новые тайны Староволжска -
города, бесконечного, как Вселенная...
   Но детство давно ушло - за дал„кий горизонт. И город стал очень
маленьким, хотя он и рос вместе с Андреем, осваивая новые территории за
старыми городскими границами. Но если раньше Андрею не хватало целого дня,
чтобы обойти Староволжск из конца в конец, то теперь он успевал сделать
это всего за полчаса. То есть не весь Староволжск, а только его старую
часть, сохранившуюся с прошлых веков. Новые городские кварталы Андрея
интересовали мало - современные дома были не просто одинаковыми, похожими
друг на друга как братья - близнецы - не на чем остановить взгляд - но и
донельзя унылыми и однообразными, лиш„нными даже нам„ка на
привлекательность.
   Андрей любил бродить по старинным улочкам Староволжска - и в тоже время
чувствовал, что в последние месяцы его пешие прогулки не возвращают
душевное равновесие и покой.
   Андрей ш„л по переулку, по обе стороны которого стояли деревянные
домики, похожие на терема из волшебной сказки, и ловил себя на том, что
ему хочется сейчас одного - лечь на покрытую осеннею прелостью землю,
закрыть глаза и лежать так целую вечность, не думая ни о ч„м.
   Лежать, пока за ним не прид„т смерть, и тогда исчезнут все тревоги,
сомнения и проблемы.
   Андрей вышел на набережную - тихую, уютную, недавно отреставрированную.
   Выкрашенные в живые весенние цвета купеческие особнячки заставили
Андрея улыбнуться: как красив вс„-таки этот Город! Вот этим маленьким
домикам в д