стоял
графин с водой. Очевидно, он (ВЯК, а не графин, конечно) играл роль
председателя. Правое место рядом с ВЯКом пустовало. За обшарпанной
деревянной кафедрой с выцветшим советским гербом стояла секретарь
комсомольского бюро факультета и, не отрываясь от спасительной бумажки,
заупокойным голосом вещала: "мы добились определенных успехов...", "мы
провели целый ряд мероприятий...", "однако несмотря на определенные
успехи...", "отдельные недостатки не дают нам...", "мы будем и впредь
вести борьбу за перестройку...", "против негативных явлений в жизни
филологического факультета..." Словом, докладец был еще тот. Если бы в
аудитории в это время летали мухи, они наверняка бы сдохли. Очевидно, это
и был отчет о проделанной работе. И, что самое занимательное, мне
показалось, что он слово в слово повторял то, что мне (да, думаю, и не
только мне) приходилось слышать на школьных комсомольских собраниях.
   Различие было несущественным: сейчас были добавлены всего два новых
слова - "перестройка" и "гласность". Но контекст, в котором употреблялись
эти два слова! У любого нормального человека - не филолога! - от
услышанного волосы мгновенно встали бы дыбом. Как вам такие перлы изящной
словесности:
   "Мы все как один должны помогать партии двигать вперед перестройку,
бороться за демократизацию и гласность. Наша помощь партии должна
заключаться в отличной учебе и активной общественной работе на благо
страны. Студенты филфака должны взять на себя повышенные обязательства
сдавать сессию только на "хорошо" и "отлично". Отличной учебой студенты
будут крепить перестройку!"
   Слушать такие высокоумные речи лично мне было смешно. А главное - до
зевоты скучно. И такого мнения придерживался не только я. Великолепный по
изяществу слога спич секретаря комсомольского бюро внимательно слушали
процентов десять аудитории - в основном те, кто не запасся заблаговременно
интересной книгой. Или кому не с кем было обсудить личные проблемы.
   По всей видимости, именно обсуждением личных проблем и занимались
сейчас девушки из 25-й группы. Я хорошо видел, что Ленка Зверева что-то
рассказывает сидящей рядом с ней Леночке Корниловой и Маринке Федосеевой.
   Вероятно, что-то смешное, потому что через короткие промежутки времени
Леночка и Маринка прыскали. Лицо Ленки Зверевой при этом оставалось
совершенно невозмутимым. Танька Кедрина о чем-то увлеченно беседовала со
своей подружкой Светкой Шепиловой. Ленка Хрусталева что-то писала.
   Словом, все были при деле.
   Наконец секретарь комсомольского бюро кончила читать свой доклад.
Вопреки моим ожиданиям, окончание доклада не было встречено бурными
продолжительными аплодисментами, переходящими в несмолкаемую овацию. В
аудитории раздался вздох облегчения - словно паровоз спустил пары.
   Докладчица аккуратно сложила листочки своей шпаргалки и степенно сошла
с трибуны, заняв место во главе стола президиума, рядом с Кузькиным.
   - Кто-нибудь хочет высказаться по существу вопроса? - спросил ВЯК, не
вставая.
   Ответом ему было гнетущее молчание. Высказываться по существу вопроса
никому не хотелось. Большинству присутствующих хотелось поскорее завершить
это скучное мероприятие, именуемое комсомольским собранием, и заняться
куда более важными делами.
 
   - Значит, прений по докладу открывать не будем, - резюмировал Кузькин.
- Тогда переходим ко второму вопросу повестки дня. Слово имеет...
   - Погодите! - раздался звонкий девчоночий голос рядом со мной. Это была
первокурсница, читавшая что-то античное. - Я хочу сказать...
   - Мы уже перешли ко второму вопросу, - торопливо заметил Кузькин,
которому, видимо, тоже хотелось поскорее все закончить.
   - А я хочу сказать, что... - не унималась девушка.
   - А этот как народ решит, - демократично прервал первокурсницу Кузькин,
справедливо полагая, что уставший народ будет целиком на его стороне.
   Однако когда поставили вопрос на голосование, выяснилось, что народ не
оправдал ожиданий Кузькина, и слово первокурснице было предоставлено.
   Кто мог знать в тот момент, что это решение перевернет жизнь всего
факультета!..
   Девушка осторожно, стараясь не побеспокоить меня, протиснулась между
моим стулом и задним столом и вышла за дверь, покинув "десятку". Но не
навсегда. Спустя несколько секунд она снова оказалась в аудитории, войдя
через другую дверь, ближайшую к президиуму. И, быстро перебирая полными
длинными ногами, более чем наполовину открытыми мини-юбкой, подошла к
трибуне.
   - Я хочу сказать вам вот о чем, - начала длинноногая первокурсница. - Я
сейчас на первом курсе... Я на факультете два месяца... И я думаю... То,
что нам сейчас прочитали по бумажке, нельзя воспринимать всерьез... Это не
отчет комсомольского бюро, это... Не знаю, как сказать...
   - Не знаешь, так заткни фонтан, - крикнул кто-то с места.
   - Тише, товарищи! - сказал Кузькин. - Продолжайте, - это относилось уже
к девушке.
   - Да, я хочу сказать... Я здесь новый человек, учусь всего два месяца...
   Но мне кажется... Не только мне... Нам кажется, что на факультете
отсутствуют нормальные человеческие отношения между студентами и
преподавателями... Здесь царит неприятная, душная атмосфера... А в докладе
говорится о сотрудничестве между администрацией и студентами... Но это
только на бумаге...
   - Короче, Склифосовский, - снова раздался чей-то выкрик с места. Еще
кто-то оглушительно свистнул. Кузькин постучал карандашом по стакану с
водой.
   - Продолжайте, - проговорил он, - если, конечно, вам есть что сказать.
   - Мне есть что сказать, - резко бросила девушка, развернувшись всем
телом в сторону президиума. - Я вот что хочу сказать: с первого дня нам
твердят о перестройке. Но это только слова. Пустые слова. И в "Слове" тоже
одни слова. Но мы все видим, что у нас нет никакой перестройки! Филфак -
это застойное болото! Вот что я хотела сказать...
   Закончив, девушка выскочила из-за трибуны, словно боялась, что за ней
погонятся, и стала пробираться на свое место через всю аудиторию. Видимо,
запамятовав от волнения, что путь на трибуну лежал у нее через коридор.
   Впрочем, девушка не прогадала. Несколько рук протянулось ей навстречу,
и на все она ответила пожатием. Видимо, у нее были единомышленники... В
"десятке" поднялся шум, который, впрочем, никак не относился к
возмутительнице спокойствия. Все шумели, потому что надоело битый час
сидеть без движения и требовалась небольшая разрядка.
   Девушка вернулась на свое место, сияя от радости. И снова ей пришлось
пожимать протянутые руки.
   Она пожимала руки и улыбалась. Наверное, чувствовала себя триумфатором,
с победой вернувшимся в Рим.
   А с "камчатки" неслось:
   - Молодец, Наташка!
   - Правильно сказала!
   - Держись, мы с тобой!
   Я придвинулся поближе к триумфаторше Наташе и язвительно сказал:
   - За тобой прилетит черный воронок...
   - В смысле? - вскинула она красивые брови и устремила на меня взор
голубых, как южное море, глаз. Красивая девушка, однако. Глаз, что ли, на
нее положить?
   - О, святая простота! Думаешь, такие выступления здесь прощают?
   - А что мне будет? - в морских глазах Наташи я заметил испуг.
   - Расстреляют как врага народа. А потом лет через пятьдесят
реабилитируют.
   Посмертно...
   Девушка промолчала, и я не понял, как она отреагировала на мою подколку.
   - Товарищи студенты! - поднял руку ВЯК, успокаивая шумевший зал. -
Внимание! То, что вы сейчас слышали, есть самая настоящая демагогия! -
последнее слово Кузькин произнес по слогам, отбивая ребром ладони по
столу. - И я думаю, не стоит всерьез рассматривать подобные заявления,
которые - я в этом уверен - как следует не обдуманы. Ибо как может судить
об университете человек, проучившийся здесь без году неделю? В данном
выступлении я вижу только одно: желание приобрести дешевый политический
авторитет. С чем я, секретарь партбюро, никак не могу согласиться!
   - Она правильно говорила! - прозвенел фальцет за моей спиной. Я
обернулся.
   Поверх стола примостился высокий худощавый парень с безобразной щетиной.
   Точь-в-точь уголовник из детективных фильмов.
   - Она права, и все об этом знают. Только все молчат...
   - Я знаю только одно, проговорил Кузькин, - что на факультете
отвратительное положение с успеваемостью. Студенты разболтаны донельзя.
   Почти половина студентов сдала прошлую сессию на "удовлетворительно". А
в ректорате с нас снимают стружку: "Почему на филологическом факультете
такое положение с успеваемостью? Кого вы готовите? Ваших выпускников нигде
не хотят брать на работу!" Вот что мы вынуждены слушать по вине студентов.
   И это горькая правда. Мы выпускаем отвратительных специалистов.
   Антиспециалистов. Некомпетентных молодых людей и девушек.
   - А вы не подменяйте понятий, - не сдавался первокурсник с внешностью
уголовника. - Мы вам говорим, что на факультете царит застой. Болото. Идет
холодная война между кафедрами, от которой страдают студенты, которым нет
дела до ваших распрей.
   - Молодой человек! - раздраженно проговорил Кузькин. - Вы зачем
поступали в университет? Учиться или заниматься разлагающей демагогией?
   - Конечно, учиться, - спокойно, но твердо ответил первокурсник. - Но
для того, чтобы нормально учиться, нужны соответствующие условия. А их
здесь нет.
   - Молодой человек! - повысил голос Кузькин. - Кстати, как ваше имя?
   - Юрий Домбровский. Одиннадцатая группа.
   Кузькин криво улыбнулся. Зал по-шмелиному загудел.
   - Это не вы случайно написали "Факультет ненужных вещей"? - с издевкой
поинтересовалась какая-то девушка с пятого курса, сидевшая впереди меня.
   Ее лицо было покрыто прыщами, что делало девушку похожей на
отвратительную жабу.
   - На провокационные вопросы не отвечаю, - с достоинством парировал
Домбровский, чем вызвал у сидевших рядом бурный смех.
   Сидевшие ближе к президиуму не слышали этого короткого диалога и потому
не поняли причину смеха. Кузькин грозно нахмурился и постучал карандашом
по графину, требуя тишины.
   - Так вот, Юра, - сказал он. - Вы на факультете без году неделя, совсем
ничего не знаете, а уже пытаетесь насадить свои порядки.
   - Я ничего не хочу насаждать, - спокойно, однако с достоинством ответил
Юрий. - Я хочу лишь обратить внимание на некий устоявшийся порядок вещей,
при котором студенты лишены элементарных человеческих прав, не говоря уже
о том, что преподаватели относятся к студентам как к людям второго сорта.
   Первокурсники на "камчатке" ободряюще загудели.
   - Молодец, Юрка! - крикнула девушка с вызывающе разукрашенным лицом,
которую для себя я уже окрестил Куртизанкой.
   - Жми, не бойся, мы с тобой! - хрипло прокричал парень, у которого было
лицо начинающего алкоголика.
   - Мы тебя поддержим! Не бойся! Давай! - неслось отовсюду.
   Кузькин, который, видимо, понял, что ситуация грозит вырваться из-под
его контроля, медленно поднялся из-за стола. И, опустив тяжелый,
прибивающий к земле взгляд, произнес, стараясь, чтобы его голос звучал
спокойно и миролюбиво:
   - Если, Юрий, вы хотите сказать что-либо по существу, то попрошу вас
подняться сюда. Пусть все вас видят...
   - А ему и там неплохо! - крикнул кто-то.
   - Вот именно, что неплохо, - раздался другой голос. На этот раз
женский. - Все они смелые, когда сидят на "камчатке"...
   - А я вообще не понимаю, о чем можно говорить, - возмущенно
проговорила, обращаясь ко мне, старшекурсница, похожая на жабу. -
По-моему, этому Домбровскому вообще не стоит давать слово.
   - По-моему, тоже, - согласился я.
   Да, если говорить честно, мне с самого начала не понравился этот
самоуверенный первокурсник. Молодой он еще, зеленый, и не может знать
того, что уже известно любому второкурснику. В первую очередь, не стоит
быть таким самонадеянным. Ведь, по сути дела, первокурсник пока еще не был
студентом. Это должна была выяснить первая - зимняя - сессия. Если ты
успешно выдержал бесчисленные зачеты и экзамены - то ты автоматически
"посвящаешься" в студенты. Если не повезло и ты сошел с дистанции, то
есть, говоря простым языком, завалил сессию, значит, не судьба тебе стать
студентом. А успех или неуспех на сессии зависит от слишком большого числа
факторов, о наличии которых зеленый первокурсник еще не подозревает.
   Поэтому любому новичку самое лучшее - это до поры до времени затаиться
и не высовываться. Не дразнить зверей в лице администрации факультета. А
этот парень с чрезвычайно громкой фамилией сознательно идет на конфликт не
только с администрацией, но и с партийным бюро. А это уже, как говорится,
наверняка чревато вполне предсказуемыми последствиями. Завалят тебя,
Юрочка, на первой же сессии...
   Тем временем Домбровский подошел к трибуне и вскинул правую руку к
потолку, призывая к тишине - зал, воспользовавшись паузой, снова
по-пчелиному загудел.
   Я убрал в дипломат Кира Булычева - меня всерьез заинтересовало, чем
завершится столь нетрадиционное продолжение так тривиально начавшегося
комсомольского собрания. События, по-моему, грозили принять совершенно
фантастический оборот...
   - Товарищ Кузькин выразился в том смысле, - начал Юрий, - что я-де на
факультете без году неделя и потому должен молчать. А мне кажется, что я
свободный человек, полноправный гражданин Советского Союза, и потому не
обязан спрашивать разрешения, чтобы сказать, о чем я думаю. В конце
концов, в нашей стране объявлена демократия и гласность, поэтому зажим
критики надо рассматривать как действия, направленные против политики
партии...
   На десятую аудиторию внезапно упала напряженная тишина. Смолкли
разнообразные разговоры, были отодвинуты в сторону интересные книги,
отложены недописанные конспекты. Не стало слышно скрипа столов и шума
передвигаемых стульев. Почти четыре сотни пар глаз внимательно следили за
реакцией ВЯКа на слова Юрий Домбровского. Такого еще не было в этих стенах
- чтобы студент-первокурсник обвинял секретаря партбюро в антипартийной
позиции! Даже умудренные жизненным опытом пятикурсники впали в оцепенение,
не понимая, что же случилось. И какие теперь меры предпримет грозный
Вольдемар Ярополкович к зарвавшемуся первокурснику? Тревожная тишина
висела в воздухе, готовая в любой момент оглушительно взорваться.
   Однако взрыва не случилось. Кузькин - чело мрачнее грозовой тучи! -
почему-то молчал. А Домбровский, видя, что его не спешат прервать,
продолжал:
   - Я вышел на эту трибуну совсем не для того, чтобы критиковать
администрацию факультета. У меня есть конкретное предложение. Вот мы
сейчас заслушали бездарнейший отчет комсомольского бюро. Я слушал его
внимательно, однако, честно говоря, ничего не понял, кроме общих фраз,
которые не несут ровным счетом никакого смысла. Так происходит везде, не
только у нас. И у меня возникает резонный вопрос: почему все комсомольские
собрания - в школах, на предприятиях, в вузах - проходят скучно и
однообразно, по одной схеме, так что, побывав один раз на этом
мероприятии, в следующий раз туда не захочется идти? И ведь действительно
комсомольцы не ходят на собрания, потому что они знают, что собрания лично
им ничего не дадут. Почему было сорвано собрание на прошлой неделе? Да
потому, что отчетно-выборное собрание превратится в обычную пустую
говорильню...
   - Регламент пять минут, - подал нервный голос Кузькин. Он слушал Юрия
очень внимательно. - У вас осталось тридцать секунд.
   Юрий повернулся в сторону президиума:
   - Извините, Вольдемар Ярополкович, но, насколько я знаю, у нас сейчас
проходит комсомольское собрание. И вести его должен секретарь
комсомольского, а не партийного бюро.
   Снова нависла тревожная тишина. Сказать такое самому Кузькину!..
Бедный, бедный Юрочка Домбровский... Он так и не понял, на кого поднял
руку...
   Теперь ему точно несдобровать, как пить дать, повторит незавидную
судьбу своего знаменитого однофамильца-писателя...
   Однако гроза, слегка подув ветром тревоги, почему-то прошла стороной.
   Кузькин не начал метать, подобно Зевсу, громы и молнии. Он выглядел
совершенно спокойным, однако было ясно, что гроза ушла ненадолго и придет
время пролиться очистительному ливню, с громами и молниями. Кузькин был
готов дать бой...
   - Член КПСС имеет право присутствовать на комсомольском собрании, Юра,
- спокойно сказал ВЯК.
   - А я не отнимаю у вас такого права, - хладнокровно заметил Юрий.
Сейчас он был народным трибуном, почти вождем, и это чувствовали все, кто
находился в аудитории. Пожалуй, предложи он сейчас свою кандидатуру на
пост секретаря комсомольского бюро, его выбрали бы единогласно. Но долго
ли продлился б его триумф - известно только товарищу Кузькину. Когда
неразумная пташка взлетает очень высоко, падать бывает очень больно,
потому что соломки никто предварительно подстилать не будет. Вождей у нас
любят, когда они сильны. А падший вождь будет распят его же прежними
сторонниками.
   - Я не отнимаю у вас такого права. Вы приписываете мне слова и мысли,
которых я никогда не говорил. Вольдемар Ярополкович, я всего лишь сказал,
что вы не имеете законных оснований, чтобы вести комсомольское собрание.
   - Вы опять ошибаетесь, Юра, - сказал ВЯК. Мне показалось, что его голос
прозвучал не очень уверенно. Всемогущий секретарь партбюро Кузькин, гроза
неуспевающих и излишне свободомыслящих студентов, казалось, растерял свой
прежний кураж и занял глухую оборону. Надолго ли? Не может быть, чтобы
Кузькин признал свое поражение в споре с каким-то выскочкой
первокурсником. ВЯК мне совсем не нравился, однако сейчас я был целиком на
его стороне.
   - Не надо считать меня извергом или монстром, - продолжал Кузькин, - а
также кровавым узурпатором и врагом партии и перестройки. А такие речи
давно уже гуляют по факультету...
   - Я этого не говорил, - отчего-то смутился Юрий. Неужели сам испугался
своей смелости?
   - Вы не говорили, так другие утверждают, что я ретроград и враг
перестройки. В этой связи я хочу заявить вполне официально, - Кузькин
поднялся из-за стола и продолжил, не переставая рубить воздух правой
рукой: - я заявляю вполне официально, что подобные разговоры есть
очернительство меня как секретаря партбюро и плохо прикрытая демагогия. И
даже хуже, чем демагогия. На факультете действительно сложилась очень
сложная обстановка, и вы, Юра, в силу своей молодости, еще недостаточно во
всем разобрались. И мне кажется... нет, я уверен, что ваше серьезнейшее
выступление инспирировано теми, кому не по душе политика нашей партии. Вы,
Юрий, попали под вражеское влияние и поете с чужого голоса. Не стоит,
Юрий, поддаваться на провокации. Не надо быть ребенком, пора начинать
ориентироваться в сложной политической обстановке. А в вас, Юрий, до сих
пор играет ребячество. И это ребячество только вредит вам, делая вас
заложником чужих игр. И вы, запутавшись, начинаете лить воду на мельницу
врагов партии и перестройки. И это очень прискорбно... Что же касается
того, что я сижу в президиуме и веду собрание, - словно подтверждая свои
слова, Кузькин сел на свое место, - то это тоже не соответствует
действительности. Я и уважаемый Игорь Викторович сели в президиум по
предложению секретаря комсомольского бюро. Думаю, я вас убедил...
   - Почти убедили, - согласился Юрий. Однако мне показалось, что он не
верил в искренность Кузькина. Как, впрочем, и я. Уж если говорить о
демагогии, то самым первым демагогом можно считать самого Кузькина.
   - И что ВЯК с ним цацкается, - проворчала пятикурсница с жабьим лицом.
- Согнать пора с трибуны, чтобы не занимал чужое время, раз свое не ценит.
   - Это не совсем демократично, - сказал я.
   - Ты что, его поддерживаешь? Первака этого? - с подозрением
осведомилась Жаба.
   - Вот еще! Я воздерживаюсь, - дипломатично ушел я от прямого ответа.
   - А если потребуется применить комсомольскую принципиальность? -
поинтересовалась Жаба.
   - Посмотрим, как обстоятельства сложатся, - дипломатично ответил я.
   Пятикурсница с жабьим лицом неудовлетворенно пожала плечами и
отвернулась.
   Жест был слишком многозначительным, чтобы прави