тарому Городу, по старинным улицам и переулкам,
рассказывая им то, что знал об истории моего города, об его каменной
летописи.
   А летопись эта была у нас очень богатая, нужно было только уметь читать
ее обветшавшие от времени страницы.
   Самым красивым местом Староволжска была Волжская набережная, на которой
в один длинный ряд стояли, тесно прижавшись друг к другу, маленькие домики
в два этажа, выкрашенные в ядовито-желтый цвет. "Единая фасада",
выстроенная в стиле раннего классицизма, прерывалась только пересекавшими
набережную улицами и переулками. Когда-то точь-в-точь такие же набережные
существовали в Москве и Петербурге, но прошло время, и двухэтажные домики
уступили место где великолепным дворцам, а где - мрачным бетонным
коробкам. И только Староволжск сумел сохранить в неприкосновенности
старинную набережную с маленькими домиками конца восемнадцатого века...
   Существовало в Староволжске и очень много тихих старинных улочек,
грязных и заброшенных, где каждый дом, выстроенный в прошлом веке из
красного кирпича, хранил в своих стенах память о давно ушедшем прошлом.
Многие из этих домов давно уже потеряли былую привлекательность и тихо
доживали свой нелегкий век.
   Больше всех мне нравилась одна тихая деревянная улочка, носившая старое
название - Медная. В прошлые века там жили медники. От улочки веяло
поэзией и добротой. Медная была самой узкой улицей в Старом Городе, ее
мостовая еще в середине восемнадцатого века была вымощена булыжником, и
эти камни помнили скрип старинных экипажей, шаги Пушкина, Гоголя,
Достоевского, которые часто останавливались в Староволжске, в гостинице
Гальяни, расположенной неподалеку. По обе стороны мостовой стояли
деревянные домики, похожие на терема из старинной русской сказки.
   Да, очень богата была каменная и деревянная летопись моего Города. Было
на что смотреть, было чем любоваться и чем восхищаться. И только одно
заставляло в тревоге сжиматься сердце: с каждым годом, месяцем и даже днем
все меньше и меньше становилось на улицах Староволжска старинных домиков
прошлых эпох, они медленно, почти без боя, уходили, уступая свои исконные
места либо безликим и уродливым бетонным коробкам, либо зарастающим
колючей травой пустырям, которые бесцеремонно вторгались в Старый Город,
обезображивая его древний, покрытый благородной сетью морщин лик,
превращая его во что-то серое, однообразное, невзрачное, невыразительное и
мертвое... Словно чья-то злая рука вырывала из древней летописи одну за
другой драгоценные страницы...
   И я боялся, что когда-нибудь мой Город исчезнет совсем...
   Однажды я привел Марисель и Фиделину в Заречную слободу. Этот уголок
большого города, зажатый со всех сторон современным многоэтажьем
новостроек, казалось, сошел со средневековых миниатюр, изображавших
древний Староволжск. Узкие и кривые неасфальтированные улицы, деревянные
дома, любовно украшенные в прошлом веке затейливой резьбой, потемневшей от
времени, сбегались к небольшой площади. В центре площади, на небольшом
зеленом холмике, стояла маленькая церквушка, которая в окружении
деревянных домов казалась очень высокой. Белокаменные стены церкви ковром
покрывала узорчатая резьба, изображавшая библейские сцены и каких-то
необычных животных и птиц. На куполе храма безо всякого соблюдения
пропорций в хаотическом порядке были расставлены семь главок-луковиц
различной величины. К церкви примыкала высокая шатровая колокольня.
   - Вот оно, самое древнее архитектурное сооружение Города! -
торжественно произнес я, указывая на церковь.
   - Она работает? - спросила Марисель.
   Из дверей храма медленно выходили пожилые люди. Они спускались со
ступенек паперти, поворачивались, и, кланяясь, крестились.
   - Эта церковь действующая, единственная в Городе, - ответил я.
   - Красивая церковь, - одобрительно отозвалась Марисель.
   - А по моему, не очень. У нас в Камагуэе церкви красивее.
   - Я не была в Камагуэе, - ответила Марисель, - я из Гаваны.
   - Я тебя приглашу в гости, когда приедем на Кубу, - сказала Фиделина -
Посмотришь.
   - Хорошо, - кивнула Марисель, - я приеду к тебе. Я никогда не была в
Камагуэе.
   - Раньше эта церковь была совсем другая, - сказал я, заступаясь за
самый древний памятник архитектуры Староволжска, - и, наверное, более
красивой.
   У нее очень бурная история. Хотите, расскажу?
   - Хотим! - в один голос крикнули Марисель и Фиделина. Фиделина от
избытка чувств даже захлопала в ладоши. С ней иногда это случалось,
сказывался пылкий кубинский темперамент.
   - Эта церковь носит название Святая Белая троица, - начало я. - Белая -
потому что построена из белого камня. Церковь построили в 1564 году по
приказу самого Ивана Грозного. Однако пять лет спустя, в 1569 году, когда
опричники шли карать непокорный Новгород, они по пути сожгли и разграбили
Староволжск. Белая Троица сильно пострадала от огня, но была
восстановлена. А через сорок лет на Руси началось смутное время, и Город
захватили литовцы. Белая Троица стала последним оплотом защитников
Староволжска, когда пал кремль и другие укрепления. Последние защитники
города укрылись в этой церкви, не подпуская к ней захватчиков. Русские
воины стойко оборонялись, они не хотели, чтобы враги осквернили и
разграбили храм. Литовцы так и не смогли взять Белую Троицу.
   - А почему они не разрушили ее тараном? - спросила Марисель.
   - Дело в том, Мари, - сказал я, едва удерживаясь от смеха. Такой
наивный вопрос могла задать только Марисель, которая очень плохо знала
историю. - Дело в том, что в начале семнадцатого века тараны уже не
применялись. Для разрушения оборонительных сооружений использовались пушки.
   - Тогда почему они не разрушили ее пушками? - не унималась Марисель,
словно ей хотелось, чтобы храм-крепость поскорее пал.
   Я ответил, что, к сожалению, не жил в семнадцатом веке, поэтому не могу
ответить на провокационный вопрос. Марисель язвительно пронзила меня
блестящей чернотой хитрющих агатовых глаз и со значением хмыкнула. И тут
мне на выручку пришла Фиделина.
   - Какая ты, Мари, агрессивная, - сказала она, незаметно подмигивая мне.
   Дескать, держись, я с тобой. - Почему ты так хочешь разрушить эту
церковь?
   Посмотри, какая она красивая!
   Только что Фиделина говорила, что в ее родном Камагуэе церкви намного
красивее. А теперь утверждает обратное... Такая она и была,
Фиделинка-Делинка. Всегда старалась показать мне, что она целиком на моей
стороне...
   - Я не хочу ничего разрушать, - смутилась Марисель. - С чего ты взяла?
Мне просто интересно узнать, почему эти... как это? Литовцы... Не
захватили такую маленькую церковь, когда даже кремль был в их руках?
   - Не знаю, - чистосердечно признался я. - Наверное, стены были очень
крепкими...
   - Ага! - обрадовано закричала Марисель. Да так громко, что верующие,
которые толпились у церкви, оглянулись на нее. А одна старушка в черном
одеянии испуганно перекрестилась. - Значит, не знаешь? А кто мне говорил,
что все знаешь о своем городе?
   - Ну, я говорил, - сказал я. - Но пойми, Мари, я же не большая
советская энциклопедия...
   Кубинкам, видимо, понравился мой ответ, и они звонко рассмеялись, снова
привлекая к себе внимание верующих старушек. Смеялись они настолько
заразительно, что я не выдержал и присоединился к ним.
   Затем продолжил рассказывать о церкви.
   - Когда враги поняли, что церковь им не захватить, они решили поджечь
ее.
   Это им удалось. Огонь был настолько жарким, что стены треснули, и пламя
проникло внутрь храма. А в церкви, кстати, находились не только воины, но
и простые посадские жители, в основном маленькие дети, которые спрятались
от врага. Все они погибли. Сгорели заживо или задохнулись в дыму. Хотя
могли остаться в живых: литовцы обещали всем, кто сдастся и выйдет без
оружия, сохранить жизнь. Они говорили это перед тем, как поджечь церковь,
но русские люди не пошли на поклон к захватчикам... Своды храма
обрушились, погребая под обломками всех, кто был внутри. Существует
старинная легенда, что каждый год в тот день, когда в храме погибли
защитники города и невинные горожане, по стенам церкви течет кровь...
   - Ой! - вскрикнула Фиделина, хватая меня за руку. Ее ладонь, потная от
волнения, чуть дрожала. - Неужели правда?
   - Не знаю, - ответил я. - Я же говорю, легенда, я ее слышал от
экскурсовода. Но люди на самом деле погибли здесь, об этом даже летопись
писала... Слушайте дальше. Когда литовцев прогнали русские войска, церковь
была восстановлена. Но и после этого случая она несколько раз горела, но
уже не от нашествия врагов, а от пожаров, которые часто опустошали
Староволжск. Самые страшные пожары случились в 1674 и 1763 годах. Пожар
1763 года вошел в историю как Великий Пожар, сгорел почти весь
Староволжск. Белая Троица пострадала и в 1941 году, во время Отечественной
войны. Видите, какая бурная история у этой небольшой церквушки. А ты,
Делинка, говоришь, что в Камагуэе церкви красивее...
   - Но они на самом деле красивые, - тихо возразила Фиделина. - Ты же не
видел... правда...
   Она стояла напротив, опустив глаза. И я понял, что невольно задел
Фиделину за живое, и она не знает, что ей делать. С одной стороны, ей
очень хочется поспорить со мной, отстоять свою точку зрения, доказать мне,
что в ее родном городе Камагуэе церкви более красивые, чем у нас в
Староволжске. И это для Фиделины было бы естественно - она же приехала с
Кубы. Куба была родиной Фиделины, и все, что осталось там, было ей очень
дорого. И она хотела спорить со мной, доказывать мне свою правоту. И в
тоже время Фиделина боялась невзначай обидеть меня. Она чувствовала, что
история, которую я рассказал - это часть истории моей страны, России,
страны, в которой она, Фиделина, оказалась благодаря случайному стечению
обстоятельств. Не будь она дочерью кубинского военного, ее отца не
отправили в советскую военную академию, и она никогда не увидела бы
Староволжск. Не познакомилась бы со мной...
   Фиделина не просто жила в России, в Староволжске, не просто дружила со
мной - она еще пыталась понять, насколько это было возможно, эту неведомую
страну, историю ее народа. Фиделина внимательно слушала меня, когда я
рассказывал ей о русской истории. Она слушала, не перебивая, мои рассказы
об истории Древней Руси, о монголо-татарском нашествии, о борьбе с
иноземными поработителями.
   И однажды, примерно за месяц до того, как навсегда уехать навсегда,
сказала мне? "Наверное, ты будешь историком. Ты очень много знаешь по
истории своей страны". Ты ошиблась, милая Фиделинка. Я не стал историком,
я закончил совсем другой факультет. Но историю люблю до сих пор...
   - У Камагуэя, - сказал я, - более спокойная история. Враги не
превращали твой город в руины...
   Фиделина ничего не ответила - наверное, согласилась со мной. Молчала и
Марисель. Обе девочки задумчиво смотрели на белокаменный храм, самый
древний в Староволжске. Я не знал, о чем они думали в этот миг. Может
быть, пытались понять, почему русские люди предпочли умереть, но не
покориться врагу. Или они думали о тех безымянных русских мастерах,
которые строили и воссоздавали из руин этот храм, вкладывая в мертвый
камень тепло своих рук и любовь своих сердец. Или перед их взором вставали
картины лютого побоища, которое произошло на этих заросших полевыми
травами улочках Заречной слободы.
   Я не знал, о чем думали Марисель и Фиделина, стоя перед древними
стенами белокаменного русского храма. Не знал, о чем думала Марисель...
   А она, наверное, уже знала, что пройдет совсем немного времени - и мы
расстанемся.
   Расстанемся навсегда...
 
 
   III
 
 
   Перед осенними каникулами погода установилась на редкость теплая.
   Затянувшееся "бабье лето", казалось, не хотело уступать место
промозглой осени. По-летнему теплое солнце весело лилось на землю с
безоблачного бирюзового неба. И хотя листва с деревьев облетела еще в
начале октября, обманутая долгим теплом травка кое-где зазеленела вновь.
   Я изнывал на переполненной остановке, ожидая прихода трамвая. Однако
трамвая сегодня явно не спешили развозить утренних пассажиров. И я решил,
что не пойду на первый урок, все равно опоздаю, а раз не пошел на первый
урок, то и на второй с третьим идти и вовсе необязательно. А лучше плюнуть
на духоту пыльных классов и побродить по тихим улочкам Старого Города. По
переулкам, каждый из которых хранит ему одному известную тайну - дорогу в
Сказку...
   Но моему заветному желанию не суждено было сбыться. На соседней
остановке уже вырисовывались угрюмые очертания запаздывающего трамвая. А
из своего подъезда вышла Фиделина. Что меня удивило: Фиделина была
примерной ученицей, отличалась пунктуальностью и никогда не опаздывала на
уроки. А о прогулах можно вообще не упоминать... И если Фиделина
опаздывала, значит, мир перевернулся. Или случилось нечто
экстраординарное...
   - Ты знаешь, - тихо сказала Фиделина, подходя ко мне, - Марисель
уезжает.
   - Как уезжает? - спросил я, сраженный неожиданной вестью. - Серьезно?
   - Конечно. Зачем мне врать?
   - А когда?
   - Завтра. То есть из города уже сегодня, - едва слышно ответила
Фиделина.
   - Но она говорила, что уедет только следующим летом, - глухо сказал я.
   - Так получилось, - вздохнула Фиделина. - Обстоятельства изменились, -
совсем по-взрослому добавила она.
   - И что теперь будет? - спросил я, в глубине души надеясь, что Фиделина
сможет найти ответ на мой нелепый вопрос.
   - Не знаю... Но Марисель просила меня сказать тебе прийти сегодня к
трем дня к Старому мосту, - одним духом выпалила Фиделина. Ее тихий голос
звучал очень печально. - Она очень просила тебя прийти. Ты придешь?
   Я почувствовал, что мне хочется куда-то спрятаться. Исчезнуть... Чтобы
меня никто не видел и не слышал. Чтобы никто не смог меня найти...
   Спрятаться и сидеть в укрытии долго-долго, ни о чем не думая, никого не
желая видеть. Со мной всегда было так, когда кто-то уезжал из
"иностранного двора". Даже если уезжали те, с кем я почти не общался. Я
ходил в "иностранный двор" вот уже два года, но никак не мог привыкнуть к
тому, что дружба может когда-то кончиться. Что наступит миг, когда друзья
уедут.
   За эти два года уехало много тех, кого я мог назвать своими друзьями...
   И вот теперь уезжает Марисель. Уезжает раньше срока...
   Фиделина, видимо, поняла меня, потому что сказала:
   - Что же делать... Я ведь тоже... Уеду когда-нибудь...
   - Когда? - вырвалось у меня. Я испугался, что она ответит: "тоже
сегодня".
   Однако она сказала:
   - Еще не скоро. Через полтора года, - она тяжело вздохнула. И вдруг
взяла меня за руку. - Но ведь мы все равно останемся друзьями?
   Я поднял глаза и увидел ее взгляд. Грустный взгляд больших черных глаз.
И понял, что проваливаюсь в глубокую пропасть, со дна которой мне уже
никогда самостоятельно не подняться...
 
   .. Целый день я не находил себе места. Думал только о том, чтобы скорее
закончились все эти дурацкие уроки. Но время, как специально, тянулось
очень медленно, и я пожалел, что пришел сегодня в школу, отбыть положенные
часы, а не отправился бродить по переулкам Старого Города. К тому же мое и
так не слишком радужное настроение оказалось омрачено двумя жирными
двойками в дневнике. Самое обидное, что по литературе и истории - моим
любимым предметам.
   Наконец радостный звонок возвестил об окончании последнего урока. Я
мельком бросил взгляд на часы - пятнадцать третьего, успею. И, кинув в
портфель учебники, бросился двери.
   Но неожиданно на моем пути возникло препятствие.
   Этим препятствием оказалась Ленка Воронюк. По прозвищу Ворона. Староста
класса. Она стояла в дверях, как стоит капитан на мостике своего корабля.
   Скрестила руки на груди и сверлила меня буравчиками своих зеленых
кошачьих глаз. И ее взгляд не сулил мне ничего хорошего.
   - Ты куда это намылился, Бородин? - сурово осведомилась дылда Ворона. -
Ты, я вижу, забыл, что сегодня предпраздничная генеральная уборка школы.
   Ты в списке, так что соизволь вернуться в кабинет.
   - Не могу я сегодня, - промямлил я, мысленно проклиная и эти дурацкие
списки, и тех придурков, которые их составляли.
   - Можешь! - категорично отрезала Ленка.
   - Но мне сегодня надо, - пролепетал я, пытаясь сообразить, как
выпутаться из этой дурацкой ситуации. И это в то время, когда меня ждет
Марисель!
   - Да ничего тебе не надо, - еще категоричней отрезала Ленка. - Тебе
сегодня нужно убирать кабинет. Скоро праздник, и директриса сказала, что
школа должна блестеть. А к своим кубинцам ты еще успеешь смотаться, день
большой.
   Я вздохнул. Спорить с Вороной - себе дороже. Бесполезное дело...
Особенно сейчас, когда речь идет о предпраздничной генеральной уборке
школы. Мало того, что Ворона была старостой класса, так она еще отвечала
за чистоту в школе. Ленка была очень принципиальной девчонкой, поэтому ее
и назначили старостой класса и ответственной за генеральные уборки. В
самом деле, не меня же назначать...
   Но ее принципиальность никому покоя не давала. Стоило кому "слинять"
без уважительной причины, Ворона поднимала такой вой, словно речь шла о
шпионаже в пользу вражеского государства. На край света хотелось бежать...
   Ворона обо все докладывала классному руководителю, - сгущая краски,
разумеется. А классный руководитель - суровая накрашенная дама в строгом
классическом костюме, - доводила полученную информацию до администрации
школы и до родителей. Что происходило потом, лучше не объяснять...
   Но все эти репрессивные меры касались только тех, у кого не было
уважительной причины. Те же, кто сумел найти, могли не беспокоиться за
свою судьбу. Классный руководитель ничего не узнавала, а Ленка брала с них
честное слово, что они останутся убирать кабинет в следующий раз.
   У меня, конечно же, была самая уважительная из причин - сегодня уезжала
Марисель, и мне нужно было проститься с нею. Но бездушная Ворона не
захочет принять во внимание мои аргументы. Моя причина для нее никакая не
уважительная. Черствой душе общественницы Вороны совсем наплевать, что
Марисель сегодня уедет, и я больше никогда не увижу ее.
   - Ну? - насупилась Ворона.
   Я еще раз бросил взгляд на часы. Прошло пять минут. Если я сейчас не
найду способ договориться с Вороной, то наверняка опоздаю к встрече с
Марисель.
   К последней встрече...
   Нужно было срочно что-то решать...
   Но что? Не драться же мне, в самом деле, с Ленкой. Она хоть и вредная,
но все же девчонка. Да и неприятностей потом не оберешься...
   И тогда я решил соврать. Это было очень рискованно, потому что моя ложь
могла не сработать. Да и сама Ворона наверняка узнает, что я соврал. И
тогда мне точно несдобровать...
   Но будущее меня сейчас волновало мало.
   Гораздо важнее было успеть увидеть Марисель.
   Успеть проститься...
   - Послушай, Лена, - сказал я, - пойми, я действительно не могу сегодня.
У меня мама вчера сильно заболела, мне в аптеку нужно сходить, в магазин.
   Ну, будь человеком...
   - Мама? Заболела? - Ворона недоверчиво просверлила меня желтыми
буравчиками кошачьих глаз. В ее взгляде я не видел ни капли сочувствия.
   Сейчас она скажет: "Как же так, Бородин? Сегодня утром я видела твою
маму, она была жива и здорова. Как же так, Бородин? Не хочешь убирать
кабинет, так и скажи. А врать-то зачем? Чревато последствиями..."
   Однако она сказала:
   - Ну, если мама, тогда иди, - ее голос чуть смягчился, однако взгляд
по-прежнему был стальным. - Но не думай, я проверю. И если ты соврал, то
знай...
   Что я должен был знать, я так и не услышал, потому что стремглав несся
вниз по лестнице, сбивая с ног зазевавшихся младшеклассников.
 
 
 
   IV
 
 
   Волжский берег был тих и пустынен. Слабый ветерок, играя, гонял по
пустынному в это время года пляжу обрывки старых газет и прочий мусор.
   Воробьи задиристо дарились из-за сухих хлебных крошек. Изредка на берег
выплескивались ленивые волны. И ни одного человека вокруг. Мир словно
затаился. Или вымер...
   Только п