Мура подняла голову от статьи Ключевского.
   - Битва на Калке, насколько мне известно, была в 1223 году.
   - Господин Покровский утверждает, что год битвы  установлен  по  описанию
затмения.
   -  Правильно,   -   отозвалась   нетерпеливо   Мура.   -   Есть   способы
астрономической датировки.
   - А господин Покровский пишет, что в летописях  одно  и  то  же  затмение
описано и под 1223 годом и под 1473. Неужели битва на  Калке  могла  быть  в
пятнадцатом веке?
   - Здесь какая-то ошибка, мамочка, -  Мура  дернула  левой  бровкой,  -  в
пятнадцатом веке битвы на Калке быть не могло. В  пятнадцатом  веке  воевали
уже огнестрельным оружием...
   Она вспомнила  по  ассоциации:  пятнадцатый  век,  огнестрельное  оружие,
странная карта на стене Екатерингофского дворца...
   В прихожей раздался звонок, слышно было, как завозилась у  входной  двери
Глаша, до Муры донесся ее радостный голос, и через минуту горничная ввела  в
гостиную румяного и улыбающегося доктора Коровкина.
   -  Добрый  день,  дорогая  Елизавета   Викентьевна!   Любезнейшая   Мария
Николаевна! - Лицо Клима Кирилловича излучало неподдельную радость.  -  Есть
ли известия от Николая Николаевича?
   - Ждем телеграммы о возвращении, - ответила профессорская жена. -  А  как
поживает Полина Тихоновна?
   - Шлет поклоны, благополучно здравствует, благодарю вас. - Приложившись к
ручке Елизаветы Викентьевны и осведомившись о ее здоровье, доктор направился
к Муре. - А вы, Мария Николаевна, все в историю погружены?
   Мура смутилась и захлопнула журнал. Она подала руку Климу Кирилловичу:  в
его дежурном поцелуе она уловила нечто за рамками обычного.
   - После праздничных приключений, - сказал, усаживаясь неподалеку от Муры,
доктор, - я наверстываю упущенное.  Заезжал  вот  на  Васильевском  к  купцу
Астраханкину, судовладелец страдает почками. Навестил и решил заехать к вам.
Мне кажется, я у вас не был сто лет!
   Доктор обезоруживающе улыбнулся Елизавете Викентьевне, слабый отсвет  его
улыбки достался и Муре, на которую вежливый доктор перевел взгляд.
   - Вижу, вы здоровы  и  благополучны,  -  продолжил  он,  -  и  Брунгильда
Николаевна, надеюсь, в здравии?
   - Она в консерватории,  -  пояснила  Елизавета  Викентьевна,  -  она  так
расстроилась, что из-за пожара не состоялся  намеченный  на  вечер  концерт.
Следующая благотворительная акция - послезавтра. Я понимаю, это  смешно,  но
начинаю бояться - не сгорит ли и зал Общества поощрения художников?
   - А как поживает ваш английский гость? Здоров ли?
   - Ой, доктор! - воскликнула Мура. - Вы же ничего не знаете!  Оказывается,
Чарльз в воскресенье упал у себя в гостиничном номере и  напоролся  на  нож,
который, к несчастью, держал в руке. У него резаная рана справа, на  ребрах.
Но он не растерялся, сам нашел врача и получил первую помощь.
   - Так вот почему он не пошел в театр, -  догадался  доктор.  И,  глядя  в
недоумении на Муру, спросил:
   - Но почему он ссылался на боль в животе? Я бы не  стал  прописывать  ему
пурген, но он так красочно описывал симптомы. Зачем  раненому  слабительное?
Не понимаю... Удобно ли мне навестить его, как вы думаете? - Клим Кириллович
посмотрел на супругу профессора.
   - Мистер Стрейсноу предпочитает самостоятельно решать  свои  проблемы,  -
вздохнула Елизавета Викентьевна, - у англичан свои причуды.
   - А мы  были  в  Екатерингофе,  -  доложила  Климу  Кирилловичу  Мура,  -
встретили там и Дмитрия Андреевича Формозова.
   - Устанавливал в Екатерингофском дворце портрет  императора  Петра  кисти
Романа Закряжного? - Губы доктора Коровкина дрогнули в иронической  усмешке.
- У этого молодого человека не в порядке нервы. Будьте с ним осторожнее.
   - Там есть  прижизненные  изображения  Петра  Великого,  -  примирительно
пояснила Мура. - И его вещи. И даже карта на стене висит, возле  которой  он
экзаменовал по географии своих генералов.
   - Ты говорила, доченька, что эта  карта  научной  ценности  не  имеет,  -
отозвалась Елизавета Викентьевна.
   - Карта петровского времени - большая ценность, - усомнился доктор.
   - Видите ли, Клим Кириллович, - после тяжелого вздоха призналась Мура,  -
карта сделана руками Евдокии Лопухиной, супруги Петра. Там с географией  все
напутано. Север с югом поменялись местами. А у реки Амур  обозначено  место,
где был Александр Македонский. Да вдобавок еще  великий  полководец  закопал
там пищаль.
   - Погодите, погодите, - прервал ее доктор, - что-то в этом роде  говорила
мне княгиня  Татищева  два  дня  назад...  В  ее  архивах  имеется  какой-то
документ, в котором написано, что Александр Македонский закопал пищаль...  А
вот где - не помню. Может быть, и вблизи Амура.
   - Странно, - Мура пожала  плечами,  -  я  всегда  считала,  что  ее  муж,
покойный князь, был серьезным исследователем...
   -  Погодите,  Мария  Николаевна,  -  доктор  нахмурился,  припоминая,   -
погодите...  Она  сказала,  что  после  римского  Международного   конгресса
выставлять такие раритеты опасно...
   - Боже мой! Неужели террористы покушаются и на древности?!  -  всплеснула
руками Елизавета Викентьевна.
   - Княгиня Татищева  имела  в  виду  не  террористов,  -  опроверг  страхи
профессорской жены доктор Коровкин. - Она говорила, что все, не  совпадающее
с единым планом развития мировой  истории,  скоро  будет  уничтожено  самими
историками.
   - Не  понимаю,  почему  документы,  противоречащие  взглядам  современной
исторической науки, надо уничтожать? Почему бы не выставить их  на  всеобщее
обозрение  в  какой-нибудь  кунсткамере?  -  недоуменно  спросила  Елизавета
Викентьевна.
   - Придется высказать предположение не очень приятное  для  Муры.  -  Клим
Кириллович ласково  посмотрел  на  пасмурное  личико  девушки.  -  Наверное,
историки опасаются, что пытливые умы вместо  того,  чтобы  смеяться,  начнут
докапываться до истины и придется отменять устоявшиеся мнения.
   - Они боятся,  что  кто-то  докажет,  что  битва  на  Калке  произошла  в
пятнадцатом веке! - подхватила Елизавета Викентьевна.  -  И  поэтому  сожгут
летописи, о которых пишет господин Покровский.
   - Тогда они сожгут и карту Петра Великого,  -  уныло  предрекла  Мура,  -
потому что она свидетельствует, что Александр Македонский жил в  пятнадцатом
веке. И что Петр Первый об этом знал.
   - Кстати, - понизил голос доктор Коров-кин, - я вам уже говорил,  княгиня
намекала мне, что Петр Первый не имел прав на российский престол...
   - Боже! - воскликнула Елизавета Викентьевна. - Как же так?
   - Я теперь начинаю думать о самом худшем,  -  тихо  ответила  Мура,  -  я
боюсь, что может сгореть Екатерингофский дворец... Милый доктор, не могли бы
вы съездить со мной в Екатерингофский сад?
   Доктор Коровкин смутился.
   - Я бы с удовольствием, Мария Николаевна, но боюсь, что в  ближайшие  дни
не буду собой располагать... А когда вы планируете туда съездить?  -  помимо
желания доктора произнесли его губы.
   - Это зависит от вас.  -  Мура  приподняла  голову,  вызывающе  выставила
подбородок, повела черными соболиными бровями.
 
Глава 14 
 
   Следователь Вирхов не спал ночь. Он ходил из угла  в  угол  по  гостиной,
ерошил обеими руками жидкие белесые волосы и проклинал жидкость Перуни - что
за мошенник организовал фирму, выпускающую средства для  ращения  волос!  Не
действует это средство, не действует!
   Вернулся вчера Вирхов домой совершенно убитым. И  ошеломляющий  моральный
удар нанесла ему всегда деликатная Полина Тихоновна!
   Какой он дурак! Нет, это слишком  слабо  сказано!  Какой  он  олух!  Опыт
сыскной работы, конечно, у него немалый, да и  крещен  он  был  своим  отцом
Иоганном Вирховым в православие младенцем, и  все-таки...  слаб  оказался  в
вопросах религии, не знает канонов церковной  жизни.  Открыл  рот  и  слушал
басни этого идиота Закряжного о пелене с именем Дмитрия Донского!  Облапошил
его художник, облапошил...
   В дурном настроении Карл Иванович отправился  на  службу  и  к  удивлению
агента, которого накануне вечером освободил  от  дежурства  в  доме  госпожи
Бендерецкой, снова отправил его туда. Да еще с суровым наказом: не  спускать
глаз с квартиры болтуна, а буде появится, срочно доставить его на Литейный.
   Агент  через  час  телефонировал  Вирхову,  что  по   сообщению   госпожи
Бендерецкой  Роман  Закряжный  вчера  вечером  в  чрезвычайном   возбуждении
примчался в свою мастерскую, но пробыл там недолго и с тех пор не появлялся.
Карл Иванович велел агенту сторожить злодея, ему не  терпелось  узнать,  для
чего художник придумал историю с пеленой к образу Дмитрия Донского.
   "Не послать ли курьера в аптеку  за  ?Жидким  льдом"?"  -  Карл  Иванович
мрачно перебирал синие папки на столе, не решаясь  их  открыть,  голова  его
гудела, как чугунный котел.
   Дав курьеру задание, он открыл папки с донесениями.
   Агент, следивший  за  мистером  Стрейсноу,  докладывал,  что  англичанин,
вернувшись в воскресенье  от  не  установленного  лица,  проживающего  возле
Поцелуева моста, из номера не выходил. В воскресенье же  вечером,  посыльный
из  аптеки  принес  в  гостиницу  на  имя   мистера   Стрейсноу   лекарство,
слабительное средство, прописанное доктором Коровкиным. Вчера  его  навещали
дочери профессора Муромцева  и  ассистент  профессора  Прынцаев.  Англичанин
приболел. Есть основания считать, что  он  страдает  расстройством  кишечной
деятельности: в ресторане гостиницы не  появляется,  на  завтрак  заказал  в
номер овсяную кашу, поджаренный хлеб, крепкий  чай.  Если  удастся  умаслить
коридорного - агент постарается осмотреть вещи больного.
   Модест Багулин полдня отсыпался после чрезмерных возлияний  в  "Фортуне".
Днем наведался в контору страхового товарищества "Саламандра",  в  "Общество
поощрения художников". Вечером гулял около Аничкова дворца,  изучал  ажурную
решетку, заглядывал сквозь звенья в сад. Когда вернулся домой, у дверей  его
поджидал Роман Закряжный. Поднялись в квартиру Багулина, и  в  ее  окнах  до
двух часов ночи горел свет.
   Дмитрий Формозов, не нарушавший своего распорядка дня даже в  праздничные
дни, проснулся  рано,  посетил  Мариинско-Сергиевский  приют,  где  проверял
отчетность. Затем взял извозчика и поехал в Екатерингофский парк. Во  дворец
не заходил, фланировал по пустынным аллеям.  Прогулку  прервал  известный  в
городе попрошайка Ваня Попов.
   О  Ване  Попове  Вирхов  был  наслышан.  В  зимнее  время   -   обитатель
петербургских ночлежек, а с весенним  солнышком  выползает  на  свет  Божий,
ночует по заброшенным кладбищенским склепам,  там  и  хранит  орудие  своего
промысла  -  колобаху,  завернутого  в  тряпье  грудного  младенца.  С  этой
бутафорией мошенник усаживается на тротуарах, для пущей убедительности  один
глаз закрывает черной повязкой.
   Вирхов вернулся к донесению. Дмитрий Формозов в Екатерингофе  побеседовал
с убогим Ваней, дал ему денег  -  сколько  именно,  разглядеть  издалека  не
удалось. Там же появились и две барышни с сопровождающим -  перемолвились  с
господином  Формозовым  да  и  уехали.  Барышни  приличные:   одна   хрупкая
блондинка, красивая; другая румяная брюнетка. Их спутник чрезмерно подвижный
молодой человек, одет  в  приличное  штатское  платье.  После  этой  встречи
господин Формозов отправился к себе домой, переоделся, пообедал  и  отбыл  в
Аничков дворец. Вышел из дворца поздно и подался прямо на свою квартиру,  из
которой более и не выходил.
   Карл Иванович вздохнул - сколько усилий, и все понапрасну. Впрочем,  нет,
кое-что из массива  данных  можно  использовать.  Например,  тот  факт,  что
отпущенный на свободу  Роман  Закряжный  после  посещения  своей  мастерской
закатился на квартиру Барулина, факт полезный. Модеста надо допросить  -  он
может знать, где скрывается художник.
   Курьер доставил лед, и Вирхов велел ему срочно разыскать  и  доставить  в
следственную камеру Модеста Багулина.
   Карл Иванович с удовольствием  обтер  виски  и  лоб  "Жидким  льдом",  и,
склонив измученную голову к столу, вновь погрузился в бумаги. Он внимательно
рассмотрел три листа, на которых были четко обведены контуры босой ноги. Да,
безусловно, в деталях очертания немного разнились, но можно утверждать -  на
всех трех рисунках запечатлена одна и та же нога.  Согласно  учению  доктора
Османа - так выглядит ступня женщины-врача... Глупое учение! Вирхов еще  раз
мысленно перебрал всех фигурирующих в деле  женщин:  из  донесений  агентов,
приставленных к дому Бендерецкой, следовало, что домовладелица,  потрясенная
страшной смертью тихой жилички, заперлась в своей квартире и не покидает ее;
юную  фрейлину,  барышень  Муромцевых,   престарелую   госпожу   Шебеко   он
по-прежнему из числа подозреваемых исключал. Древняя Лукерья? Чепуха!
   Но откуда взялась босая  женщина-врач  в  ночное  время  в  кустах  возле
Воспитательного дома? А что  она  делала  возле  выставки  Дамского  кружка?
Неужели это одна и та же поджигательница? Но почему она ходит  без  обуви  в
апреле? Сумасшедшая? Не  блаженная  ли,  не  юродивая  ли  наподобие  Ксении
Петербургской?
   Следователь Вирхов вызвал в кабинет кандидата Тернова и поручил  молодому
человеку  сходить  на  церковную  службу:  в   Благовещенскую   церковь,   в
Исаакиевский - поговорить с богомольными старушками, те всегда все знают.
   Карл Иванович со смешанным чувством благодарности к Фрейбергу и Пиляеву -
за  обнаруженный  следок  возле  дома  госпожи  Бендерецкой,  -  и   тайного
раздражения за их вездесущесть бросил взгляд на пиляевский рисунок.  Как  же
он, Вирхов, осматривая вершок за вершком окрестности места преступления,  не
обнаружил этого следочка? Сам он, конечно, землю возле конюшни,  примыкавшей
в задней стене доме Бендерецкой, не обследовал. Доверился околоточному.  Тот
клялся и божился, что осматривал землю  в  компании  полицейских  и  никаких
следов на ней не было. Неужели околоточный врет? А если не врет, то что  все
это значит?
   Карл Иванович нарисовал на  листке  бумаги  траекторию,  по  которой  мог
двигаться убийца Аглаи Фоминой, чтобы оказаться  там,  где  обнаружен  след.
Можно было выбраться из окна лестничной площадки и,  ухватившись  за  трубу,
спуститься по ней на три  фута,  проползти  по  крыше  примыкавшей  к  стене
конюшни и спрыгнуть на землю как раз там, где и найден отпечаток босой ноги!
Но при чем здесь женщина? Бендерецкая утверждает,  что  никаких  посторонних
женщин в ту пасхальную ночь в  доме  не  было...  Впрочем,  за  праздничными
хлопотами и беготней могла и не заметить...
   Допустим, какая-то блаженная террористка, босая к тому же, проникла в дом
госпожи Бендерецкой. Попасть в незапертую квартиру Закряжного она могла, это
факт. Могла взять и баранью кость.  Но  зачем  ей  убивать  Аглаю?  С  целью
ограбления? Что она забрала - деньги  или  холст?  Почему  орудием  убийства
выбрана баранья кость? Убийца схватил первое попавшееся под руку? Или  хотел
навести подозрения на художника?
   Карл Иванович вновь обтер носовым платком, смоченным в склянке с  "Жидким
льдом", горящие виски, и открыл еще  одну  папку  -  с  донесениями  агента,
прикрепленного к господину Крачковскому. Хоть солидный поляк и доказал  свое
алиби, Вирхов вчера утром послал  к  его  квартире  соглядатая.  Что  же  он
усмотрел?
   "Господин Крачковский,  положительно  характеризуется  дворником  Матвеем
Сойкиным, не замечен ни в буйствах, ни в слабости к женскому полу и  Бахусу.
Встает поздно, завтракает  и  обедает  в  ресторане  ?Семирамида",  посещает
выставки,  театры,  казино.  Днем  навестил  господина  Холомкова,  богатого
вдовца, склонного к благотворительности, заезжал к нему в  его  собственный,
недавно приобретенный дом у Измайловского,  во  2-й  Роте.  Вечером  посетил
костел святой Екатерины, где несколько минут беседовал со священнослужителем
возле  ящика  для  пожертвований.  Выйдя  из  костела,  направился  на  свою
квартиру, из которой более не выходил".
   Карл Иванович задумался.  Илья  Михайлович  Холомков  был  ему  известен,
молодой человек,  служил  когда-то  у  князя  Ордынского,  путешествовал  по
Европе, затем  вновь  появился  в  Петербурге.  Он  располагал  значительным
капиталом,  доставшимся  от  покойной  жены,  и   распоряжался   им   весьма
осмотрительно. Помнится, однажды едва не утонул -  развлекался  с  певичкой,
катался на лодке, лодка перевернулась... Девушку спасти не удалось, да и сам
господин Холомков чудом остался жив... Что же  его  связывает  с  господином
Крачковским?
   Карл Иванович решил не снимать наблюдения с поляка, может  быть,  удастся
понять, в чем же секрет его дружбы с русским Адонисом, который едва ли не  в
сыновья ему годится.
   В этот момент дверь в кабинет приоткрылась, и на пороге  возник  дежурный
курьер.
   - Господин Вирхов, по вашему  приказанию  господин  Багулин  доставлен  и
дожидается в комнате для свидетелей.
   - Пусть войдет, да пригласи письмоводителя. - Вирхов  захлопнул  папки  и
сложил их аккуратной стопкой в углу стола, отодвинул  склянку  со  льдом.  -
Зови.
   В дверях появился немного смущенный страховой агент и,  стащив  с  головы
котелок, остановился.
   Карл Иванович встал из-за стола и уставился на ноги агента.
   - А почему у вас такие маленькие ноги, господин Багулин?
   - Ноги? У меня? -  растерянно  забормотал  пунцовый  Модест,  так  и  сяк
поворачивая ступни, обтянутые аккуратными  штиблетами  со  шнуровкой.  -  Не
знаю, господин следователь, от природы, наверное.
   - А как вы смотрите на  то,  чтобы  мы  сняли  отпечатки  ваших  ступней,
господин Багулин?
   - Если следствию требуется, готов предоставить в  ваше  распоряжение  все
отпечатки - и ног, и рук, - с готовностью ответил толстячок.
   - Вот и хорошо, очень хорошо... Сплошное  удовольствие  -  иметь  дело  с
законопослушными  гражданами,  с  сознательными  верноподданными  Российской
империи, - улыбающийся Вирхов жестом пригласил толстячка пройти к  столу.  -
Присаживайтесь, разлюбезный Модест Макарович. Отвечайте на вопросы внятно  и
по возможности точно.
   - Мне нечего скрывать от  следствия,  -  ответил  тихо  страховой  агент,
опасливо севший на стул, и следователь заметил,  что  он  избегает  смотреть
собеседнику в глаза.
   Оглянувшись на письмоводителя, уже начавшего заполнять протокол  допроса,
Вирхов уставился светлыми глазками в пунцовое лицо свидетеля.
   - Есть ли у вас причины мстить Роману Закряжному?
   - У меня? - изумился Багулин. - Мстить? За что же я могу мстить?
   - Хотя бы за то, что художник отказался страховаться в вашей "Саламадре".
И тем лишил вас хорошего заработка.
   - Ну и что? - не поднимая глаз, возразил Багулин. - Многие  отказываются.
Неужели всем надо мстить?
   - А почему же тогда  Роман  Закряжный  утверждал,  что  это  вы  подожгли
портрет императора Петра Великого в Воспитательном доме?
   - Он, мошенник, такое утверждал? - Модест вскочил и  начал  рвать  с  шеи
душивший его галстук отвратительного розового цвета. - Ах, тварь! Предатель!
Негодяй!
   - Довольно, господин Багулин, - прервал его Вирхов, - ваше запирательство
ни к чему не ведет. Вы хотели вынудить художника застраховать его шедевры.
   Могло показаться, что Карл Иванович  твердо  уверен  в  истинности  своих
слов, - так убедительно звучал его голос, так жестко двигались тонкие губы и
выпуклый  подбородок  с  глубокой  ямочкой   посередине.   Модест   Багулин,
смотревший  во  все  глаза  на  следователя,  не  знал,  что  Карл  Иванович
отрабатывает новый метод допроса, придуманный им самим. Этот метод он назвал
"буря и натиск". И  состоял  он  в  том,  чтобы  как  можно  более  уверенно
нагнетать в уме допрашиваемого самые  умопомрачительные,  самые  невероятные
версии и мотивы - да так, чтобы тот не выдержал напряжения, сорвался  и  сам
выдал себя.
   - Зачем вчера вечером приходил к вам Роман Закряжный? - продолжал  давить
Вирхов.
   - Он, Роман то есть, зашел, потому что вы его отпустили, -  неуверенно