е?
- загадочно улыбнулся Прынцаев.
   - Существует налаженное  производство,  -  сурово  изрекла  профессорская
супруга.
   - Так-то оно так, - Прынцаев  многозначительно  прищурился,  -  но  тогда
объясните мне, откуда  малодоступные  вещества  появляются  у  частных  лиц?
Почему мне звонит какой-то человек и предлагает их купить?
   - Кто и когда вам звонил? - настороженно спросила Мура.
   - Кто, не знаю, - быстро отреагировал Прынцаев, - он не  представился.  А
цену назвал - восемьдесят пять тысяч рублей. И я ему не отказал сразу же.  А
знаете,  почему?  -  Вид  у  ассистента  стал  гордым.  -  А  вдруг  Николаю
Николаевичу не удастся купить нужное в Европе? Начнет меня  бранить,  что  я
упустил вещество здесь.
   - А что же он предлагал у него купить?  -  спросила  Брунгильда,  розовые
губки ее брезгливо скривились.
   Ипполит Прынцаев понизил голос до шепота:
   - Несколько граммов радия!
 
Глава 7 
 
   Вечер первого дня светлой  седмицы  судебный  следователь  Карл  Иванович
Вирхов проводил в одиночестве, в своей холостяцкой  квартире  на  Кирпичном.
После бессонной ночи и суматошного дня он чувствовал  себя  опустошенным:  в
его многолетней практике такого еще не было!  Чего-чего  не  повидал  он  на
своем веку, с какими только преступлениями ни сталкивался, но еще никогда ни
одно из них не носило столь кощунственного  характера.  В  пасхальную  ночь,
когда весь православный люд радуется Воскресению Христову,  находится  урод,
который проникает в квартиру беззащитной женщины и лишает  ее  жизни  ударом
бараньей  кости  по  голове!  А   другой   урод   поджигает   парадный   зал
Воспитательного дома! Зачем?
   Несмотря на праздник, пришлось Карлу  Ивановичу  заниматься  убийством  и
поджогом. На место пожара он ходил еще утром: парадный зал  пострадал  мало,
обгорела стена да погиб портрет Петра и наполовину выгорела рама, в  которую
он был заключен. После дотошного осмотра и  повторных  допросов  служащих  и
дежурного дворника,  учиненных  вместе  с  брандмайором  Петербурга,  Вирхов
разрешил приводить зал в порядок.
   Сейчас  он  пытался  сосредоточиться  на  убийстве.  Он  опросил  сегодня
множество свидетелей по делу мещанки Фоминой,  но  картина  не  прояснилась.
Единственное, что удалось установить точно, - так это  то,  что  за  час  до
полуночи и в течение  часа  после  нее  вход  в  дом,  где  обитала  жертва,
оставался без присмотра, - войти и выйти мог кто угодно. Но  именно  в  этот
промежуток   времени,   как   утверждают   домовладелица    Бендерецкая    и
подозрительный портретист  Закряжный,  должна  была  отсутствовать  и  Аглая
Фомина. Можно ли доверять им? Арестованный признался,  что,  отправляясь  на
службу, заходил  к  девушке,  благодарил  за  помощь  по  хозяйству,  но  не
задержался - поспешил к ожидавшему его у подъезда Модесту, с которым состоял
в приятельских отношениях уже с полгода.
   Карл Иванович предпологал, что убийца - Закряжный, в конце концов, именно
ему принадлежало орудие убийства, у него была  возможность  в  любой  момент
войти  в  квартиру  доверявшей  ему  девушки.  Предстояло   выяснить   мотив
преступления - не исключено, что  художник  и  в  самом  деле  позарился  на
немудрящую выручку вышивальщицы, - в ее жилище денег так  и  не  обнаружили,
хотя искали тщательно. Могла иметь место и вспышка ревности  -  вышивальщица
выглядела миленькой.  Удар  нанесен  в  левый  висок,  нападавший  находился
спереди, девушка  явно  не  ожидала  нападения:  нет  следов  сопротивления,
борьбы, лицо оставалось спокойным.
   Однако человек, которому грозило обвинение в убийстве и каторжные работы,
при задержании вел себя по крайне мере странно:  ходил  из  угла  в  угол  с
полубезумным взором, причитал во весь голос о  шедевре,  погибшем  во  время
пожара в Воспитательном доме. А что, если он действительно психически болен?
И эти сотни портретов Петра Великого и есть тайное проявление его недуга?
   Впрочем, арест художника не исключал поиска возможного убийцы и по другим
направлениям.  Вне  подозрений  оставались  немногочисленные   жильцы   дома
Бенедерцкой  -  у  них  было  твердое  алиби.  Домовладелица  назвала  имена
заказчиков Аглаи Фоминой,  которые  посещали  квартирку  бедняжки,  -  их  в
ближайшие дни опросят, проверят алиби.
   Была у Карла Ивановича и еще одна  версия:  убийца  -  кто-то  из  гостей
художника.  Но  она  казалась  ему  наименее  вероятной.  Во-первых,   сразу
следовало исключить из числа подозреваемых господина и госпожу Шебеко  и  их
хорошенькую внучку. Во-вторых,  вряд  ли  дочери  профессора  Муромцева  или
доктор Коровкин могли убить бедную вышивальщицу бараньей  костью,  тут  и  о
мотивах думать бессмысленно, их и быть не может.
   А вот за чиновником Ведомства Марии Федоровны  господином  Формозовым,  а
также за страховым агентом Модестом  Багулиным  негласный  надзор  учрежден.
Пришлось телефонировать начальнику  сыска,  в  светлый  день  беспокоить  не
поздравлениями, а служебной просьбой. Тот поворчал, но людей своих  выделил.
Для собственного спокойствия Вирхов прикрепил соглядатая  и  к  англичанину,
который появился в столице  всего  несколько  дней  назад  и  остановился  в
приличной гостинице Лихачева, у Аничкова моста.
   Карл Иванович отодвинул плотную гобеленовую  штору  -  ранние  апрельские
сумерки уже нависли над городом. Еще один одинокий вечер.  На  кресле  спал,
уютно свернувшись, полосатый серый кот Минхерц. Натура  самостоятельная,  он
оказывал знаки внимания хозяину, только  когда  хотел  есть.  Карл  Иванович
втайне надеялся, что сегодня заглянет на огонек единственная близкая душа  -
частный детектив Фрейберг, король петербургских сыщиков. От Карла  Фрейберга
мысли Вирхова почему-то неожиданно перешли к Полине Тихоновне Коровкиной...
   Следователь тряхнул головой, опустил штору и рассмеялся - не навестить ли
тетушку доктора Коровина? Не поздравить ли  со  светлым  праздником?  Полина
Тихоновна казалась Карлу Ивановичу женщиной достойной  и  рассудительной,  а
временами он думал о ней и с жалостью - тоже душа одинокая. Сидит в  четырех
стенах, души не чает в своем племяннике, всю жизнь посвятила  Климушке...  А
тот днем по пациентам разъезжает да во всяких заседаниях участвует, а ночью,
видишь ли, вместо  того,  чтобы  быть  дома,  под  крылом  любящей  тетушки,
развлекается в мансарде подозрительного художника.
   "Если потребуются дополнительные свидетельства от доктора, -  решил  Карл
Иванович, - не буду я вызывать его к себе, а заеду-ка к нему домой.  А  пока
надо дать отдых голове и ногам". Но и  оказавшись  в  постели,  под  тяжелым
атласным одеялом, Вирхов мысленно перебирал встречи  минувшего  дня,  в  том
числе и те, что состоялись в следственной камере на Литейном...
   Новый товарищ прокурора положил конец его  самодеятельности,  категорично
потребовав, чтобы  судебный  следователь  участка  ј2  Адмиралтейской  части
исполнял присутственные обязанности только в здании Окружного  суда,  как  и
положено, и Вирхову пришлось расстаться  с  уютным,  обжитым  кабинетиком  в
Ново-Исаакиевском переулке. Карл Иванович  понимал,  что  товарищ  прокурора
прав, но в Ново-Исаакиевском следователь был территориально  ближе  к  своим
подопечным,  да  и  казенная,  пугающая   обстановка   Окружного   суда   не
способствовала доверительности разговоров. Но начальник есть начальник...
   Постепенно  думы  следователя  сосредотачивались  вокруг  двух  допросов,
которые он провел в следственной камере на Литейном...
   В ожидании свидетельницы по делу Фоминой, доставить  которую  он  поручил
еще   утром,   Карл   Иванович   безуспешно   поинтересовался   результатами
исследования бараньей  кости:  эксперты  еще  только  приступили  к  работе.
Отправил  молоденького   помощника,   кандидата   на   судебные   должности,
проходящего у него практику, поискать, значится ли в полицейских  картотеках
Крачковский.
   Появившаяся  в  сопровождении  дежурного  курьера  маленькая  сгорбленная
старушка пошарила глазами по углам,  перекрестилась  на  портрет  императора
Николая II и поклонилась в пояс следователю.
   - Лукерья Христофоровна Фомина?
   Карл Иванович встал навстречу посетительнице и сделал жест,  приглашающий
женщину сесть на стул.
   Письмоводитель занял свое место  за  черным,  покрытым  бумагами  столом,
стоящим поодаль, около шкафа с раскрытыми дверцами, забитого  грудой  дел  в
синих обложках. Когда этот худой, взъерошенный  человечек  водрузил  на  нос
круглые очки в черной оправе и придвинул к себе лист бумаги,  Карл  Иванович
понял, что можно начинать допрос.
   Тем временем старушка вынула из рукава темного убогого  жакета  платок  и
поднесла к маленьким впавшим глазкам.
   - Примите мои соболезнования, - сказал Карл  Иванович,  усаживаясь.  -  С
трудом  разыскали  вас  -  да  с  печальной  вестью.  Но   вы   единственная
родственница покойной.
   - Дальняя  родственница,  хотя  горемычная  и  называла  меня  теткой,  -
прошелестела Лукерья, - да и виделись  мы  нечасто.  Я  далеко,  в  Волковой
деревне обитаю да  христарадничаю  на  старости  лет.  Сил  уж  нет  копейку
заработать.
   - А Аглая помогала вам деньгами? - спросил участливо Вирхов.
   - Да иной раз у нее самой работы не было, и без гроша часто  сидела.  Она
из Торжка на заработки приехала, торжковское шитье  знаменито,  и  на  царей
работали. Да кому оно теперь надо? - жалостливо понурилась старушка.  -  Это
она только недавно комнаткой здесь обзавелась, да и то потому, что хозяйке и
жильцам по хозяйству помогала. Так и рассчитывалась.
   - А вас к себе жить не приглашала? - Светлые глаза из-под белесых  бровей
смотрели на свидетельницу доброжелательно.
   - Звала, батюшка, звала, да что проку от  меня?  Только  нахлебничать,  -
охотно отвечала старушка.
   - А не припомните ли вы, Лукерья Христофоровна,  когда  в  последний  раз
встречались вы с племянницей?
   - Как же, не забыла - с неделю тому назад будет.  Навещала  она  меня,  с
Вербным воскресеньем поздравила да немножко денег  оставила.  Говорила,  что
выполняет заказ богатый. Мечтала капиталец сколотить.
   - А что за заказ? От кого? Не говорила?
   - Да пошто я упомню фамилию? - вздохнула старушка. -  Нет,  не  скажу.  А
думаю, что был это какой-то полячишко.
   - Почему вы так думаете?
   - А Бог его  знает,  -  смутилась  старушка,  -  откуда  в  голове  такое
очутилось?
   - Не о Крачковском ли шла речь? - подсказал Вирхов.
   - Похоже.  Крачковский?  Имечко-то  шляхетское...  Нет,  врать  не  буду,
фамилию не припомню. Да и про заказ не  говорила,  все  отмалчивалась,  чего
шьет... А вот что пришло мне на ум - я  тогда  над  ней  посмеивалась,  так,
по-доброму, - дескать, не хватит ли в старых девках  сидеть,  нельзя  ли  за
денежного полячишку замуж выйти?
   Женщина вздохнула и задумалась, видимо, представив мысленно свою Аглаю.
   - И не уродом была девка, да работящая. Почему нет?
   - И что ответила вам Аглая? - спросил Вирхов.
   - Стала надо мной, старой дурой, насмехаться.  Говорила  -  он  похож  на
бочонок, поставленный на две кривые оглобли.
   -  Длинноногий,  значит.  -  Вирхов  не  заметил,  как  машинально  начал
подкручивать кончик своего пшеничного уса. -  С  брюшком.  А  лет,  лет  ему
сколько? Не говорила?
   - Про лета не упоминала, - покачала головой старушка. - Только  я  думаю,
если б он моложе ее был, она бы сказала. Значит, по возрасту  подходил.  Или
постарше ее.
   - А где живет, не упоминала, как познакомилась?
   - Нет, батюшка, ничего не знаю. Может, на гуляньях  в  Екатерингофском  -
раза два она там была. А так все с иголкой сидела.
   Карл Иванович встал и начал расхаживать за спиной  посетительницы.  Пауза
затянулась. Молоденький кандидат Павел Миронович Тернов проскользнул в дверь
и  замер,  встав   у   широкого   подоконника,   где   лежали   вещественные
доказательства, проходившие по другим делам: фомка, воровской лом да пузырек
с темной жидкостью.
   Старушка оглянулась и через плечо спросила:
   - А вы, батюшка, уж не полячишку ли в убийстве подозреваете?
   Вирхов остановился.
   - А когда Аглая должна была богатый заказ выполнить? Не к Пасхе ли?
   - Чего не знаю, того  не  знаю,  -  огорчилась  старушка,  -  кабы  знать
заранее, что такая беда грянет, поспрошала бы и вдоль и поперек,  а  так  не
полюбопытничала, грешна... Хотя погодите... Аглаша обещала мне на огородишке
помочь - вот на будущей неделе, говорила, посвободнее буду. Верно, к Пасхе и
должна была управиться.
   - А не было ли у Аглаи другого сердечного дружка на примете? - И так  как
Лукерья не отвечала, Вирхов решил помочь ей:
   - Художник, например, что выше этажом  жил?  Про  него  Аглая  ничего  не
говорила?
   - Хвалила его, она у него по хозяйству хлопотала, да и жалела очень. Иной
раз, говорила, затемно работает, поесть забывает. Если бы не Аглаша, так и с
голоду помер. Но чтоб замуж ее звал, речи не было. - И так как Карл Иванович
слушал внимательно, не перебивал и  сердечными  делами  покойной  племянницы
явно интересовался, Лукерья Христофоровна совсем разоткровенничалась:
   - А кто их знает, дело молодое. Денег у него не брала, я  спрашивала,  да
он и не предлагал. На еду, правда, давал  да  подарки  делал,  то  шаль,  то
сережки позолоченные подарит. Не обижал он ее, не слышала...
   - А какие  отношения  были  у  вашей  племянницы  с  хозяйкой,  Матильдой
Яновной?
   Вирхов намеренно избегал в разговоре употреблять слово "покойная".
   - В гости к друг другу ходили. Матильда-то женщина одинокая,  скучно  ей.
Родни в Петербурге никакой. Дом от  покойного  мужа  достался,  вдовеет  она
давно, бездетная. Нет, хозяйка Аглашу жаловала, за  чистоплотность  уважала,
заказчиков ей приискивала.
   - Спасибо,  Лукерья  Христофоровна.  -  Вирхов  чувствовал  исчерпанность
допроса, ничего более свидетельница сообщить ему не могла. - Я  распоряжусь,
чтобы вас до вашего дома доставили, а то вам далеко добираться.
   - Спасибо тебе, батюшка, за доброту твою, - поклонилась вставшая со стула
старушка, - век за тебя молиться буду.
   Письмоводитель поднес бумаги, на которых допрашиваемая поставила  крупный
крест вместо подписи, потом Карл Иванович проводил свидетельницу до дверей.
   Кандидат,  белокурый  молодой   человек   с   тоненькой   шеей,   жалобно
выглядывавшей  из  крахмального  воротничка  рубашки,  со  светлыми  прямыми
усиками, не придававшими ему солидности,  следил  за  допросом  с  затаенным
дыханием - теперь наконец-то он мог отчитаться. В полицейской картотеке  имя
Крачковского не значилось. Не было ни отпечатков его пальцев,  ни  описаний,
ни  упоминаний  в  связи  с  другими  криминальными  происшествиями.  Вирхов
поблагодарил старательного помощника. И призадумался: сведений из  адресного
стола  еще  не  поступило,  а  Матильда  Бендерецкая  клялась,  что   адреса
Крачковского не знает, телефонировать в сыскную  бесполезно,  сейчас  агенты
обходят костелы, шныряют по всем злачным местам, ищут таинственного  поляка,
выясняют в православных храмах, не заказывал ли кто-нибудь пелены  с  именем
Дмитрия Донского.
   Карл Иванович принял в Светлое воскресенье еще одного посетителя, сторожа
Воспитательного  дома.  Околоточный,  примчавшийся  в  мансарду   художника,
поспешил с выводами. Да, сторож лежал у  крыльца  без  чувств,  лицом  вниз,
ступени у его щеки были залиты кровью. Но он не был мертв - а только потерял
сознание, что установил прибывший на место происшествия полицейский  доктор.
Беднягу отвезли  в  Мариинскую  больницу,  где  оказали  первую  помощь.  Но
оставаться в больнице пострадавший отказался, отправился домой. Околоточный,
вручавший сторожу повестку, подтвердил, что старик  в  состоянии  прибыть  в
Окружной суд сегодня.
   Вирхов выглянул в серый коридор со стеклянным потолком. В будние дни  это
казенное помещение, забитое скучающими конвойными, курьерами, оторванными от
дел, сидящими с утра до ночи рядком на скамьях, свидетелями  напоминало  ему
гигантский муравейник, и Карл Иванович снова  и  снова  с  тоской  вспоминал
сыскной кабинет на Ново-Исаакиевском с его уютной приемной.
   Но сегодня коридор являл собою пустыню. Около его  кабинета,  украшенного
табличкой "Судебный следователь участка ј2",  томился  кряжистый  мужичок  в
пиджаке,  жилете,  хромовых  сапогах.  Из-под  забинтованного  лба   глядели
растерянные, близко посаженные глаза. Мужичок сглатывал слюну поминутно -  и
на его худой шее ходил острый кадык.
   Вирхов вернулся, прикрыл дверь и обратился к робкому кандидату:
   - Павел Миронович, сами будете следующего свидетеля допрашивать  или  еще
понаблюдаете?
   -  Пожалуй,  я  еще  присмотрюсь,  -  покраснел   тот,   обернувшись   на
ухмыляющегося письмоводителя, и отправился приглашать свидетеля  по  делу  о
пожаре в следственную камеру.
   - Ну что, братец, выжил на свое счастье? - приветствовал Вирхов сторожа и
кивнул помощнику - тот подвел доставленного к стулу и помог ему сесть. - Кто
же тебя так отделал?
   Сторож смотрел во все глаза на Вирхова, изучая его массивный подбородок и
маленький рот.
   - Имя, фамилия, отчество, - мягче сказал  следователь,  в  то  время  как
письмоводитель придвигал к себе очередной лист бумаги.
   - Кротов Кузьма Кузьмич, - хрипло произнес сторож.
   - Излагай по порядку,  как  было  дело,  -  вполне  добродушно  предложил
Вирхов. - Все припомни хорошенько. Можешь? Или запамятовал?
   - Все помню, господин следователь, - ответил Кротов, - да только  вы  мне
не поверите.
   - Твое дело рассказать, а наше дело понимать, - изрек важно Вирхов. -  Не
тушуйся, братец. Если что - поможем тебе. Итак?
   - Мое дело предупредить, - виновато опустил голову сторож, -  а  там  Бог
нам судья.
   - С этим не спорю, - согласился Карл Иванович. - Не надо ли воды?
   - Нет, господин следователь, не надо, - вздохнул Кротов, -  а  за  заботу
спасибо. Да и чувствую я себя терпимо.  Как  все  произошло?  Сам  не  знаю.
Обходил я, как всегда, вокруг Воспитательного дома да завидовал тем,  кто  в
этот час в  храме  стоит,  ангельское  пение  слушает,  Воскресению  Божьему
радуется. Грустно мне было... Один раз обошел - все тихо, спокойно,  другой,
третий... А может, и четвертый - уж не упомню точно. В  который  раз  пошел,
поднял  голову,  смотрю,  на  стекле  оконном  блики   какие-то   пробежали.
Остановился, чтобы поглубже заглянуть. А там, в окне, и  вижу,  что  писаный
портрет императора Петра вдруг начинает снизу светом освещаться, да свет все
более и более разгорается... А потом и языки пламени выросли.  Ахнул  я,  да
глаз отвести не могу - зашевелился Петр, заблистали очи его  царские,  стали
руки двигаться. Будто ожил на  моих  глазах...  Уж  и  понял  я,  что  пожар
начинается,  а  все  глаз  отвести  не  могу  от  ожившего  императора,  как
колдовство какое-то... Но и это еще не все... Только хотел я бежать пожарных
вызывать, как прямо  передо  мной  в  стекле  еще  одна  фигура  возникла  -
маленькая, черненькая с ног до головы... Вот  он-то,  арап  Петра  Великого,
арапчонок, вскочил на подоконник, рвет раму, как будто хочет  выпрыгнуть  на
меня да живота лишить... Бросился  я  стремглав,  обо  всем  забыв,  а  куда
бросился - и сам не понимаю, такой ужас меня охватил... Вспыхнули в душеньке
моей отчаянные мысли:  говорили  же  мне  в  трактире  мужики,  что  поверье
сложилось... Воскреснет Петр в последнюю Пасху перед праздником двухсотлетия
да наведет порядок в стране... Но кто же знал, что вместе с ним и  арапчонок
явится?
   - Погоди, погоди, братец, -  очумевший  Вирхов  тряс  головой  и  пытался
осознать услышанное. - Так это арапчонок тебя по голове ударил?
   - Нет, ваше благородие, убежал я, насилу ноги унес. Да видно, Бога чем-то
прогневал... Со страху в темноте запнулся о камень да об каменную  ступеньку
крыльца и расшиб голову... А уж дальше не помню ничего...
   - Да, занятная история. - Карл  Иванович  откину