показалось, что веки ее чудных глаз слегка воспалены, - неужели  она
так сопереживает происходящему на сцене? Изредка юная  фрейлина  с  каким-то
странным выражением лица глядела  то  на  доктора,  то  на  барышень.  Климу
Кирилловичу даже показалась, что она сожалеет, что не может поговорить с ним
один на один немедленно.
   Мура не отпускала доктора ни на шаг, стараясь  показать  новым  знакомым,
что  Клим  Кириллович   является   собственностью   муромцевских   барышень,
чувствовала: доктор и фрейлина подавали друг другу глазами какие-то сигналы!
   И в следующем антракте поговорить с Мурой и с фрейлиной доктору Коровкину
не удалось - некстати явился в  фойе  давнишний  знакомец,  Илья  Михайлович
Холомков. Неувядающая красота тридцатилетнего мужчины - золотистая шевелюра,
томные синие глаза, чуть длинноватый, но правильной формы  нос,  чувственные
яркие губы, великолепная фигура при хорошем росте, - вновь поразила доктора,
но еще большее воздействие имела, кажется, на барышень  Муромцевых.  Розовый
румянец покрыл и прозрачную кожу Катеньки Багреевой. На время девушки забыли
о горьковских босяках,  поддавшись  очарованию  непринужденной  беседы  Ильи
Михайловича.  Он  поведал  о  том,  что  недавно  вернулся  из-за   границы,
удивлялся, что нигде не  встретил  там  Брунгильды  Николаевны,  рассказывал
забавные истории.
   Вернувшись с барышнями Муромцевыми после антракта  на  свои  места,  Клим
Кириллович посмотрел на ложу, занимаемую внучкой  господина  Шебеко,  -  она
была пуста. Он и не заметил, как Екатерина  Борисовна  вместе  с  господином
Формозовым покинули театр.
   По дороге домой Клим Кириллович и Мура  молча  слушали  гневные  суждения
Брунгильды о театральном зрелище.  Ее  речь  прервал  пронзительный  трубный
звук, характерный непрестанный звон колокола, и экипаж, в котором ехали Клим
Кириллович и барышни Муромцевы, резко свернув к тротуару, остановился.  Мимо
промчался на верховой вороной лошади пожарный с поднесенной ко  рту  трубой,
за ним неслась квадрига - четверка горячих могучих  лошадей,  запряженная  в
линейку. На  продольных  скамьях  длинной  повозки  спиной  к  спине  сидели
пожарные в сияющих касках, над скамьями, на особом стеллаже, лежали багры  и
лестницы.  Вслед  за  линейкой  с  такой  же  бешеной  скоростью   следовала
пароконная повозка с пожарным инвентарем: катушками,  шлангами,  а  за  ней,
тоже на пароконной подводе  -  блестящая  даже  в  темноте  паровая  машина,
предназначенная  качать  воду.  Замыкал  длинный  обоз  медицинский  фургон.
Несмотря на поздний час, за обозом бежали любопытствующие зеваки.
   Пока ярко-красные экипажи следовали  мимо,  Клим  Кириллович  привстал  в
коляске и осмотрелся: на пожарной каланче он увидел три зажженных  фонаря  -
пожар был серьезный. Он вышел из коляски и проследовал  вперед.  Свернув  за
угол, он увидел горящее здание. Пожарные уже приступили  к  работе:  выломав
двери и разбив в двух окнах стекла, они  стали  пускать  струи  воды  внутрь
помещения. Оттуда повалили удушливые клубы густого  черного  дыма.  Пожарная
паровая помпа  подавала  воду  сразу  в  несколько  шлангов.  Всем  действом
руководил богатырского роста  брандмейстер  в  зеленом  офицерском  сюртуке,
фигуру его освещали двое пожарных с факелами в руках.
   Клим Кириллович вернулся к коляске. Его встретили две пары  встревоженных
глаз.
   - Придется добираться  в  обход,  там  не  проехать,  горит  здание,  где
открылась выставка Первого дамского художественного  кружка,  -  сообщил  он
своим спутницам.
   - Боже! - воскликнула Брунгильда, приподнимаясь с сиденья. - Я же  должна
была завтра здесь выступать! С благотворительным концертом!
   - А куда должны были  пойти  средства,  полученные  от  пожертвований?  -
спросил доктор Коровкин.
   Расстроенная пианистка опустилась на сиденье и закрыла лицо руками.
   - На поддержание нужд слепых в приюте Вдовствующей Императрицы.
 
Глава 10 
 
   Карл Иванович Вирхов сидел в своем кабинете в глубоком раздумье. Напрасно
он вчера вечером надеялся, что к нему в холостяцкую квартиру заглянет король
петербургских сыщиков - Карл Фрейберг, видимо, был занят. Зато Вирхов хорошо
выспался и с утра сегодня чувствовал себя бодрым и деятельным.
   Карл Иванович заново просмотрел  бумаги,  связанные  с  происшествиями  в
пасхальную ночь. Баранья кость, ставшая орудием убийства, указывала  на  то,
что преступник - Роман Закряжный. Но художник  яростно  отрицал  свою  вину.
Поступили и результаты дактилоскопической экспертизы. К разочарованию  Карла
Ивановича, на отполированной поверхности орудия убийства отпечатков  пальцев
Закряжного не обнаружилось. Да и вообще никаких отпечатков найдено не было -
очевидно, злоумышленник орудовал в перчатках, а  до  того  тщательно  протер
орудие убийства. Уничтожить следы мог, конечно, и сам художник.
   Погорячился Карл Иванович  Вирхов  и  когда  оказывал  на  подозреваемого
психологическое  давление,  обвиняя  Закряжного  в  организации  поджога   в
Воспитательном доме. Версия с сообщниками выглядела малоубедительной, хотя и
красивой  -  Закряжный  в  кутузке,  а  сообщники,  сговорившиеся   заранее,
поджигают здание, чтобы обеспечить главарю алиби.
   Предыдущая ночь тоже не обошлась без пожара. Горело помещение, в  котором
расположилась выставка Дамского художественного кружка. Был  там  и  портрет
императора Петра кисти Романа Закряжного. Художник пока не  знает,  что  еще
один его "шедевр" уничтожен. Пожары в Петербурге, конечно, не редкость, но в
этих двух  есть  какая-то  странность.  Каменная  Адмиралтейская  часть,  по
сравнению с другими, горит редко,  оба  пострадавших  здания  содержались  в
порядке,  требования  пожарных  соблюдались.  Хуже  всего,  что  оба  пожара
косвенно задевают Вдовствующую Императрицу. Вирхов в совпадения не верил. Он
не сомневался, что имели место поджоги. Но в кого метили?
   Вирхов перебрал все донесения, поступившие на этот час в его  кабинет  из
сыскной полиции. Страховой агент Багулин после пасхальной ночи отправился  к
себе домой - видимо, отсыпаться. Во второй половине  дня  вышел  из  дому  и
сделал  несколько  визитов  -  ездил  поздравлять   вышестоящих   чиновников
страхового товарищества "Саламандра". По пути заскочил в лавровые  оранжереи
Таврического дворца, где выставлена для приема заказов гнутая садовая мебель
фирмы Шлоссберга, клиента "Саламандры". После выставки  образцы  планировали
передать в собственность мастерских приюта св. Ольги,  находившегося,  между
прочим, под  покровительством  Марии  Федоровны.  Ближе  к  вечеру,  посетил
Багулин Екатерингофский дворец, после этого отправился ужинать в  "Фортуну".
Оттуда загулявшего клиента, находившегося в  полубессознательном  состоянии,
доставил домой извозчик, в пролетку Багулина усаживал швейцар ресторана.
   Дмитрий Андреевич Формозов,  доставив  вместе  с  двумя  полицейскими  из
квартиры художника портрет Петра в Аничков дворец, вернулся ближе к утру  на
свою казенную квартиру. Отоспавшись, явился вновь во дворец,  приглядеть  за
установкой портрета, затем подался в  Исаакиевский  собор,  где  около  часа
беседовал с настоятелем, затем  поехал  на  Мойку,  к  дому,  где  проживали
господа Шебеко.
   Полдня валялся в  постели  и  долговязый  англичанин  Стрейсноу.  Заказал
завтрак себе в  номер,  говорил  по  телефону,  затем  пошел  в  одиночестве
побродить по городу и где-то у Поцелуева моста свернул в грязную подворотню.
Агент не сразу понял, что  та  ведет  в  три  проходных  двора,  и  не  смог
определить, куда свернул англичанин. С час протоптался агент  на  набережной
Мойки, не выпуская из виду злосчастную подворотню, и уже  собирался  мчаться
вновь к гостинице, чтобы там  поджидать  объект  наблюдения,  но  англичанин
появился - шел медленно и, оказавшись на тротуаре, начал озираться.  На  его
счастье, мимо проезжал извозчик и именно на нем мистер Стрейсноу возвратился
опять в  гостиницу.  Более  из  своего  номера  не  выходил.  Ни  с  кем  не
встречался.
   Гораздо лучше обстояли  дела  с  господином  по  фамилии  Крачковский.  В
Петербурге удалось найти четырех Крачковских. Под  описания  Лукерьи,  тетки
убитой мещанки Фоминой, и домовладелицы Бендерецкой подходил один.  Высокого
роста,  лысоватый,  внушительное  брюшко   его   колыхалось   над   длинными
кривоватыми ногами. Он не отрицал, что  обращался  к  вышивальщице,  и  даже
предъявил вышитый Аглаей халат, разумеется,  не  холщовый,  а  бархатный,  и
разукрашенный шелковыми драконами. Опять же - ничего о  Дмитрии  Донском  на
халате  не  было  написано.  Да  и  халат  этот,  по  утверждению  господина
Крачковского, забрал он у Аглаи за три дня до Пасхи. Было у него  и  твердое
алиби - хозяин ресторана "Семирамида", метрдотель и все опрошенные  служащие
подтвердили, что  в  предполагаемое  время  убийства  вышивальщицы  господин
Крачковский.  вместе  с  господином  Холомковым  разговлялись  в   отдельном
кабинете ресторана.
   Помощники Карла Ивановича собрали сведения  и  о  происхождении  основных
фигурантов дела.
   Роман Закряжный, сын мелкопоместного дворянина  из  Херсонской  губернии,
приехал в Петербург совсем юным, сразу  был  принят  в  Академию  художеств,
учился у Чистякова, стажировался в Риме, но курс неоднократно бросал,  потом
возвращался снова. Слабости к крепким напиткам не имеет, на бегах не играет.
Неуживчивый характер и самомнение развели  его  с  передвижниками,  пробовал
выставляться вместе с художниками "Мира искусства", но повздорил с  ними  по
поводу  трактовки  образа  Петра.  Долго  бедствовал.  По  протекции   члена
попечительного Совета Ведомства  учреждений  Императрицы  Марии  -  Липатко,
имеющего  поместья  в  Херсоне,  -  получил  заказ  на  портрет  Петра   для
Воспитательного  дома.  После  этого   материальное   положение   Закряжного
выправилось, последовали хорошо оплачиваемые заказы от  казенных  учреждений
на портреты великого императора, но образ жизни и  мастерскую  Закряжный  не
переменил...
   Матильда  Ваньковская,  по  мужу  Бендерецкая  -  обрусевшая  полька   из
Томашовского уезда Люблинской губернии, дом в  К-ком  переулке  достался  по
наследству от мужа Адама Бендерецкого, вдовствует десять лет,  детей,  родни
не имеет. Поведения благонамеренного, дом содержит в порядке.
   Модест Багулин - сын разорившегося купца из Гатчины,  живет  в  небольшой
квартирке, охвачен стремлением собрать хоть  какой-то  капитал,  без  устали
работает на  страховом  поприще.  Человек  приятный,  общительный,  балагур.
Страховое товарищество "Саламандра" подтвердило, что Модест Багулин  -  один
из лучших страховых агентов: тогда  как  основная  масса  едва  зарабатывает
рублей сорок - пятьдесят в месяц,  улов  Модеста  Багулина  доходит  в  иные
месяцы аж до двухсот рублей!
   Дмитрий  Формозов  -   единственный   сын   инспектора   уездных   училищ
Архангельской губернии Андрея Бенедиктовича Формозова и его  супруги  Ксении
Карповны, закончил гимназию, затем университет, после чего  пошел  по  линии
Министерства  просвещения...  По  рекомендации   казначея   Человеколюбивого
общества Михайловского, дальнего родственника матери, был принял на службу в
Ведомство  учреждений  Императрицы  Марии   Федоровны.   Скромен,   опрятен,
услужлив, добросовестен, нареканий по служебной линии не имеет.
   Что же касается мистера Стрейсноу, то относительно  него  еще  вчера  был
отправлен запрос в Англию, но сведения придут не ранее, чем через  несколько
дней. Одно  можно  утверждать  с  уверенностью,  отпечатки  пальцев  мистера
Стрейсноу не значатся ни в одной дактилоскопической картотеке России.
   Впрочем, то же самое относится и к господам Багулину и Формозову.
   Вот и получается, что, как ни крути, основной подозреваемый в убийстве  -
Роман Закряжный, привравший насчет холста с вышивкой. Карл Иванович встал  с
кресла, прошелся по комнате, поглядел в окно. Даже сквозь стекла было слышно
звонкое щебетание птиц - и  это  в  начале  апреля!  Наверное,  весна  будет
ранней, а лето - жарким.
   Вирхов три раза присел,  вытянув  руки  вперед,  затем  сделал  несколько
наклонов туловища в сторону - с удовольствием почувствовал,  как  напряглись
мышцы на плечах и спине. Для своего возраста он был  еще  в  очень  неплохой
форме.
   Взбодрившийся  таким  образом  следователь  решил  прекратить  бесплодные
размышления и начать действовать.
   Он подошел к столу и нажал кнопку электрического звонка.  Когда  появился
дежурный курьер по коридору,  велел  ему  привести  в  кабинет  задержанного
Романа Закряжного. Потом заглянул в смежную комнату  и  пригласил  притихших
там письмоводителя и кандидата занять свои места в кабинете.
   Художник явился в дверях  кабинета  и  быстро  устремился  к  вирховскому
столу, на ходу выпаливая вопрос за вопросом:
   - Ну что, Карл Иваныч, что?  Удалось  ли  вам  найти  злодея?  Пойман  ли
святотатец, покусившийся на произведение искусства?
   - Сядьте, господин Закряжный, сядьте, - осадил его Вирхов. - И  отвечайте
лучше на мои вопросы.
   Художник, всклокоченный еще более прежнего  и,  кажется,  не  спавший  ни
минуты с того момента, как был арестован, механически опустился  на  стул  и
костистое лицо его залил румянец гнева.
   - Чем вы занимаетесь?! - взревел он. - Гибнет шедевр русского искусства -
лучший портрет императора! - а вы меня  здесь  держите  по  каким-то  глупым
обвинениям!
   - Спокойно, господин Закряжный, - Вирхов  хлопнул  ладонью  по  столу,  -
прошу без истерики. Обвинения не глупые, а самые что ни на есть серьезные  -
убита  Аглая  Фомина.  Причем  бараньей  костью,  которая   является   вашей
собственностью.  Или  признавайтесь,  или  начинайте   думать.   Попытайтесь
сообразить, как эта кость могла исчезнуть из вашей мастерской.
   - Может быть, я,  уходя  на  службу  в  храм,  забыл  запереть  дверь?  -
страдальчески сморщился Закряжный. - Если это так, то любой мог зайти ко мне
и взять ее.
   - А вы что, всегда забываете запирать двери?
   - Иногда забываю, - смущенно признался художник,  беспомощно  оглянувшись
на строчившего протокол  допроса  письмоводителя.  -  Но  я  живу  на  самой
верхотуре, туда никто и не заглядывает...
   - Значит, заглядывает.
   - А что, если это госпожа Бендерецкая? - побледнел художник.
   - А в каких вы с ней отношениях? - спросил Вирхов.
   - Э... ну... в общем, хороших, приятельских, - замялся арестованный.
   - То есть в интимных, - подвел черту под мычанием портретиста Вирхов.
   - Не так чтобы уж совсем интимных, но  раз  или  два  пригрел...  да  она
алчная, завистливая, себе на уме... Думала, видно, что сможет меня  окрутить
да всю мою славу и деньги заграбастать. Но я был начеку... Может, поэтому  и
решила убить Аглаю, а на меня свалить? Тогда все картины ей достанутся.
   Карл Иванович ясно представил себе  могучие  формы  домовладелицы,  в  ее
ручках баранья кость может стать грозным оружием.
   - И вы думаете, что госпожа Бендерецкая могла украсть холст,  которым  вы
интересовались в квартире Фоминой?
   - Могла! Могла! И очень подозрительно, что  именно  она  обнаружила  труп
бедняжки Аглаи.
   - А зачем Бендерецкой пелена к образу Дмитрия Донского? - спросил холодно
Вирхов. - И куда она ее девала?
   - Откуда я знаю! - Роман Закряжный вскочил. - Вы меня измучили!  Я  Аглаю
не убивал! И почему я сижу здесь, когда там, в моей мансарде, моим  картинам
грозит опасность!
   - Не волнуйтесь, господин Закряжный, - успокоил  его  Вирхов,  все  более
укрепляясь в мысли, что холст - выдумка, - ваша квартира заперта, а за домом
установлено наблюдение. Я окружил его бдительным надзором.
   - Но вы ее не знаете! - не унимался художник. - Эта бесноватая эротоманка
способна на все, чтобы мне отомстить.
   - Не слишком ли вы переоцениваете свою неотразимость для дамских  сердец?
- ирония Карла Ивановича призвана была охладить пыл портретиста.
   - Нет, не слишком! - с вызовом ответил тот. - Женщины от меня без ума!
   -  А  с  покойной  Аглаей  Фоминой  вы  тоже  состояли   в   приятельских
отношениях?
   Закряжный прикрыл глаза и помолчал.
   - Аглаша - святая  душа,  -  проникновенно  ответил  он.  -  Она  мне  по
хозяйству помогала.
   - А подарки  вы  ей  только  в  благодарность  за  хозяйственные  хлопоты
делали?
   Художник густо покраснел.
   - Как относилась Бендерецкая к вашей "дружбе" с Аглаей?
   - Думаю, бешено ревновала.
   Возникла пауза. Художник ждал следующего вопроса. Для пущего эффекта Карл
Иванович не спешил продолжать.
   - А на ваш портрет  императора  Петра,  украшающий  выставку  на  Большой
Морской, тоже госпожа Бендерецкая покушалась? - Светлые глаза  под  белесыми
бровями вперились в лицо допрашиваемого.
   - Что? - возопил в отчаянии художник. - Что вы сказали?
   - Я сказал, что сегодня ночью еще один написанный вами  портрет  погиб  в
огне пожара. - Вирхов выговаривал слова размеренно и четко.
   - Не может быть! - На глазах художника появились слезы.
   - Может! Сгорел. И госпожа Бендерецкая в этот  момент  грелась  на  своих
пуховиках.  А   как   вы,   милостивый   государь,   объясните   мне   такую
закономерность, - продолжал следователь. - Пожары произошли там,  где  висят
портреты Петра Великого вашей кисти.  А  вот,  например,  в  Екатерингофском
дворце, где есть прижизненные изображения императора, никаких возгораний  не
наблюдается... Может быть, в ваших работах есть какой-то изъян, вызывающий в
неустойчивых душах импульс разрушения?
   - Я не понимаю, о чем вы... - Безумный вид художника подтверждал:  он  не
лжет. - Какой я дурак! Боже! Зачем я не застраховал свои работы? Теперь  все
пропало.
   Художник закрыл лицо руками, но через мгновение  с  новой  страстью  стал
взывать к следователю.
   - Карл Иваныч, господин следователь, я начинаю  думать,  что  поджигатель
навязчивый Модест...
   - Хватит, господин Закряжный, довольно. - Вирхов встал. - Вы меня уводите
от существа дела. О Модесте позже... Вернемся к Аглае Фоминой. Вы  говорили,
что видели, как она вышивала на каком-то холсте.
   - Да, говорил. - Художник сник.
   - А почему же тогда никто  другой  этого  холста  не  видел?  Ни  госпожа
Бендерецкая, ни тетка покойной?
   - Не знаю, - безучастно ответил художник.
   В этот момент в кабинет следователя заглянул дежурный  курьер  и  громким
шепотом поинтересовался, можно ли войти господину Фрейбергу?
   Карл Иванович кивнул и пошел к дверям.  Лицо  его  расплылось  в  широкой
улыбке, но двигался он боком - чтобы краем глаза не выпускать из поля зрения
поникшего Романа За-кряжного.
   - Христос Воскресе, любезный Карл Иваныч, - резким, металлическим голосом
произнес высокий худощавый шатен, снимая шляпу и лобызая Вирхова.
   - Воистину Воскресе, - ответил следователь, заметивший за  спиной  всегда
элегантного короля петербургских сыщиков его ассистента  Пиляева.  Ассистент
любил преображаться, ныне  его  голову  украшала  новая  прическа:  короткая
стрижка сзади, а спереди -  прямой  прибор  с  прядями,  уложенными  на  лоб
симметричными полукружиями.
   Вирхов крякнул, повернулся и вместе с другом уставился на Закряжного.
   -  Ну  что,  мин  херц,   все   сражаешься   с   задержанными?   -   чуть
покровительственно спросил король сыщиков.
   - Никак не могу путеводную нить нащупать, - вздохнул Вирхов.
   - А нить-то прямо перед тобой, друг мой, - уголки губ  Фрейберга  тронула
улыбка. Он подошел  к  Закряжному  и  стал  с  интересом  рассматривать  его
огромные стоптанные ботинки. - Решил я тебе помочь,  мин  херц,  как  только
прочитал сегодня в газете, что при проведении дознания в Воспитательном доме
обнаружил ты на почве следок человеческой ноги.
   - Да, обнаружил, происхождения непонятного. Но верить басням, что оживший
арап Петра Великого босиком разгуливает по городу, не хочу.
   - И напрасно, друг мой, напрасно, - хмыкнул Фрейберг. - Отправил я своего
доктора Ватсона  после  этог