ледователя.
   - Выполнил, Карл Иваныч, побеседовал с прихожанами и священниками.  Никто
из них не знает такой блаженной. Говорят, после Ксении  Петербургской  и  не
появлялось никого похожего...
   - А между  тем  она  есть,  -  с  чувством  нескрываемого  удовлетворения
произнес Вирхов, - и зовут ее Клавка. Плохо искал. -  Он  все-таки  позволил
себе усмехнуться. - Чему вас только учат в ваших университетах?
   - Вы думаете, Клавка - женщина?
   - Такой вывод следует из педологической теории профессора Османа, -  утер
нос юнцу Карл Иванович. - Учиться надо и после университета.
   Кандидат стоял, понурившись и сознавая, что кругом виноват.
   - Ладно, - смягчился Вирхов, - помогу тебе. Идеи есть?
   - Никак нет, господин следователь, - промямлил кандидат.
   - А почему? - поднял белесые брови Вирхов. - В сыскном деле всегда должны
быть идеи. Учись, пока я жив. Что теперь можно предпринять?
   А поскольку кандидат молчал и переминался с ноги на  ногу,  Вирхов  после
затянувшейся паузы подвел итог:
   - Сейчас, братец, познакомишься с материалами дела, а затем отправишься в
желтый дом. Да-да, и не таращь на меня глаза. Блаженная наверняка побывала в
приюте  скорби...  Книжечки  регистрационные   полистаешь   да   расспросишь
старожилов. Может, и найдешь какую-нибудь Клавку. Понял?
   Карл Иванович погрузился в чтение отчетов своих агентов.
   Модест Багулин вчера днем присутствовал в конторе страхового товарищества
"Саламандра",  после  пообедал  в  ресторане  "Фортуна"  и   отправился   на
фотовыставку в  Пассаж.  Там  увивался  вокруг  красивой  барышни  Екатерины
Багреевой. Затем Багулин фланировал  по  Невскому.  Подал  милостыню  нищему
Ваньке Попову, побеседовал с ним. Затем свернул  к  гостинице  Лихачева,  но
заходить в нее не стал. Слонялся по набережной Фонтанки и,  похоже,  ожидал,
что из гостиницы кто-то выйдет.  Промучившись  на  ногах  час  с  небольшим,
господин Багулин взял извозчика и поехал на Васильевский. Там,  как  удалось
установить, он посетил квартиру профессора Муромцева, но пробыл у Муромцевых
недолго. Затем отправился домой и более никуда не выходил.
   Во вторник баронета Ч. Стрейсноу навестили гости -  барышня  Муромцева  и
доктор, спустя некоторое время Ч. Стрейсноу покинул гостиницу и отправился к
Поцелуеву мосту. Там он свернул  под  арку,  миновал  два  проходных  двора,
помедлил около дверей флигеля, потом поднялся на  третий  этаж,  позвонил  в
квартиру, где, согласно табличке, проживает фельдшер Придворов. Однако через
четверть часа оттуда спустился вниз  сам  хозяин,  о  чем  сообщил  дворник.
Мистер Стрейсноу не появлялся. Г-н Придворов направился в  ближайший  сквер,
купил на углу улицы у мальчишки "Петербургскую  газету",  сел  на  скамейку,
рядом с мужчиной в макинтоше, стал читать. Разглядеть  мужчину  не  удалось,
через несколько минут неизвестный удалился. Придворов  читал  газету  еще  с
полчаса, после чего встал и направился домой.  До  наступления  полуночи  ни
фельдшер, ни мистер Стрейсноу из квартиры не выходили, черного хода там нет.
После того, как в окнах квартиры Придворова погас свет, агент провел  еще  с
час в засаде, но понял, что более ничего не дождется.  Во  время  отсутствия
баронета коридорный обыскал его номер, ничего подозрительного не  обнаружил.
Он же сообщил, что наблюдаемый вернулся в гостиницу среди  ночи,  заперся  в
своем номере. Всю среду из номера не выходил,  посетителям  велел  говорить,
что его нет.
   - Что-то фамилия Придворова кажется мне знакомой, - оторвавшись на миг от
бумаг, обратился  к  письмоводителю  Вирхов,  -  не  проходил  ли  по  нашей
картотеке, справьтесь, голубчик.
   Письмоводитель согласно кивнул и отправился  выполнять  указание.  Вирхов
продолжил чтение отчетов.
   Дмитрий  Андреевич  Формозов  в  среду  с  утра  находился  в  Канцелярии
Ведомства Императрицы Марии, затем посетил Мариинский институт для девиц  на
Кирочной, затем взял извозчика до Мойки, где и отпустил его,  прогулялся  по
набережной  до  Театральной  площади...  Оттуда  направился  в   Пассаж   на
фотовыставку. Несколько погодя вместе с  юной  девушкой  и  ее  престарелыми
спутниками сел в карету, проводил знакомых и  отправился  на  свою  казенную
квартиру. Свет в его окне горел до полуночи.
   - Карл Иваныч! - решился  подать  голос  затихший  было  над  протоколами
допросов кандидат. - Могу ли я уже ехать в желтый дом?
   - Езжай, братец, езжай, - пробурчал Вирхов. - Чтоб Клавку мне эту  из-под
земли достал.
   Письмоводитель, столкнувшийся в дверях с юным юристом,  доложил  Вирхову,
что Придворов в картотеке не значится.
   Карл Иванович потянулся в кресле и спросил:
   - Кстати, а где агент, который следил за мистером Стрейсноу?
   - Полагаю, продолжает вести наблюдение.
   - Странно, - Карл Иванович задумался. - А что делает  этот  англичанин  в
районах Мойки? С кем он там общается? Почему остается на ночь?  И  знают  ли
барышни Муромцевы о приключениях своего друга?
   - Смею обратить ваше внимание, Карл Иваныч, что и в донесениях,  куда  вы
еще не заглядывали, упоминаются эти персоны.
   Вирхов взял в руки очередную синюю папку.  Доносил  агент,  следивший  за
господином Крачковским.
   Господин Крачковский вел  рассеянный  образ  жизни:  нежился  допоздна  в
постели, наносил визиты дамам, обедал в ресторане "Семирамида",  либо  один,
либо в компании господина Холомкова. Вирхов обратил  внимание  на  сообщение
двухдневной давности. Агент доносил, что в тот день в  ресторанном  кабинете
господин Крачковский принимал подрядчика Шмелева с  двумя  работниками.  Его
гости покинули ресторан в приподнятом настроении. Объект наблюдения  оставил
"Семирамиду" полчаса спустя, уже в дверях принял из рук ресторанщика зонт  и
саквояж, затем отправился в собственный  дом  господина  Холомкова  во  2-ой
Роте, где пробыл не более часа. Вышел без  саквояжа.  И  взял  извозчика  до
костела  святой  Екатерины,  где  выстоял  службу,  после   переговорил   со
священнослужителем и на том же извозчике вернулся к себе на квартиру.  Более
ее не покидал.
   На странице, помеченной вчерашним днем, Карл Иванович Вирхов с удивлением
прочитал: "Заинтересовавшись саквояжем, переданным на моих глазах  из  одних
рук во вторые и третьи, счел необходимым,  зная,  что  господин  Крачковский
имеет привычку полдня валяться в пуховиках, посвятить это  время  наблюдению
за господином Холомковым".
   - Из такого вырастет  со  временем  неплохой  сыскарь,  -  заметил  вслух
Вирхов, глянув на  письмоводителя,  -  фамилию  этого  молодца  возьмите  на
заметку.
   Вирхов вновь погрузился в чтение.
   "Господин Холомков с саквояжем в руках  покинул  дом,  взял  извозчика  и
направился в Екатерингофский парк, оставив коляску у входа во дворец,  вошел
туда  с  саквояжем.  Чуть  позже  подъехала  еще  одна  коляска,  в  которой
находились две барышни  и  молодой  человек.  Через  час  объект  наблюдения
появился на улице в сопровождении вновь прибывших, саквояж уже был в руках у
молодого человека. Думаю, это четвертый  участник  преступного  сговора.  Из
сообщения хранителя музея: барышни - дочери профессора Муромцева, их спутник
- доктор  Коровкин,  цель  приезда  -  осмотр  китайских  комнат  дворца.  В
настоящее время  остальные  комнаты  для  осмотра  недоступны,  там  ведутся
противопожарные  работы,  финансируемые  господином   Холомковым.   Господин
Холомков задержался в Екатерингофском дворце, потом сел  в  поджидавший  его
экипаж, в тот, что доставил в Екатерингоф доктора Коровкина  и  барышень,  и
последовал  на  квартиру  к  господину  Крачковскому.  Вышел  из  коляски  с
саквояжем.  У  Крачковского  провел  несколько  часов.  Появился  оттуда   с
саквояжем в руках, явно в дурном расположении  духа,  со  следами  гнева  на
лице. Тут же отправился в "Данон", где отобедал в  одиночестве.  После  чего
немного повеселевший отбыл  в  Пассаж,  на  фотовыставку.  Пробыл  там  час.
Отправился в  свой  особняк,  откуда  более  не  выходил.  Обращаю  внимание
следствия на то, что  г-н  Холомков  в  Екатерингофе  обменялся  с  доктором
Коровкиным колясками и саквояжами".
   Карл Иванович с силой захлопнул папку, встал из-за стола  и  взволнованно
начал ходить по кабинету.
   - Что же получается? - вопрошал он то ли  письмоводителя,  то  ли  самого
себя.  -  Получается,  что  доктор  Коровкин  каким-то  образом   связан   с
Крачковским, которого мы еще недавно подозревали в  убийстве  мещанки  Аглаи
Фоминой... Нет,  решительно  не  верю,  не  может  быть!  Иначе  зачем  этот
проклятый  саквояж,  вынесенный  поляком   из   ресторана   "Семирамида"   и
переданный, судя по всему, Холомкову, оказался у доктора?
   В голове следователя мелькнула мысль, что Крачковский, не сам, конечно, а
с помощью своих подручных, например, подрядчика с  работниками,  убил  Аглаю
Фомину  и  похитил  так  и  не  обнаруженные  в  квартире  ее  накопления  и
невыясненный ценный заказ. Возможно, и не пелену, а за что-нибудь другое,  и
без всяких надписей, придуманных сумасшедшим  художником,  скорее  всего,  в
горячечном бреду. Хранил похищенное в ресторане "Семирамида", затем  передал
в саквояже Холомкову, а тот, Коровкину... Но значит,  инициатор  убийства  -
доктор Коровкин? Он главный организатор, вдохновитель,  изощренный  идеолог,
разработчик бандитского замысла?
   А что? Очень убедительно! Доктор - с саквояжем в руках,  как  и  положено
доктору... Никто ни в чем его не заподозрит...  А  если  и  милейшая  Полина
Тихоновна соучастница  изощренного  преступления?  Она  женщина  остроумная,
наблюдательная... Карл Иванович не сдержал непроизвольного стона. Неужели он
был таким дураком, что излагал ход дознания преступникам  -  доктору  и  его
симпатичной тетушке?
   Карл Иванович чувствовал, что нервная система  его  находится  в  крайней
степени напряжения. Ему страстно хотелось помчаться на  Большую  Вельможную,
чтобы взглянуть в наглые глаза преступной женщины и ее племянника. И  он  бы
осуществил свое намерение, если бы в этот момент его  кабинет  не  огласился
трезвоном.
   Карл   Иванович   бессмысленно   уставился   на    телефонный    аппарат.
Письмоводитель проворно вскочил и, подбежав, снял трубку.
   - Это вас, Карл Иваныч, - сказал он,  передавая  трубку  Вирхову,  -  ваш
кандидат из Окружного дома для умалишенных.
   - Ну что? - с трудом разжал губы Вирхов. - Я слушаю.
   Он тут же  отстранил  трубку  от  уха,  ибо  возбужденный  громкий  голос
кандидата грозил разорвать барабанные перепонки.
   Не сводя глаз с прислушивающегося письмоводителя, Карл Иванович  медленно
бледнел.
   - Господин следователь! Карл Иваныч! Вы  меня  слышите?  -  захлебываясь,
орал кандидат. - Я просмотрел регистрационные книги, никаких Клавок там  нет
и никогда не было. Но я нашел кое-что любопытное! Сейчас вы упадете!  Здесь,
в этой психушке, лечился когда-то Иван Попов! Помните вашего наглого бродягу
Ваньку Попова? Так вот в деле его написано после фамилии в скобках -  Адриан
Ураганов Слышите, Карл Иваныч?
   - Слышу, слышу, - рявкнул Вирхов, - какого черта вы так надрываетесь?
   - Как же не надрываться, Карл Иваныч? - продолжал вопить кандидат. - Ведь
старик-санитар  сказал,  что  этот  Ванька,  то  есть  Адриан  -  величайший
публицист прошлого века! Его упекли за смелые идеи!  Но  и  в  заточении  он
будоражил больных откровениями антигосударственного характера! Правда, потом
доктор признал у него последнюю стадию чахотки и выписал, чтоб перед смертью
бедняга мог привольно на свободе умереть... Отправил в богадельню. А потом и
сам уволился со службы.
   - Ну и что? - спросил недоуменно Вирхов. - Что здесь особенного?
   - Да как же, Карл Иваныч! Ведь в деле, которое  вы  мне  велели  изучить,
есть записка! Та, что вы нашли после пожара в Аничковом!  Та,  где  какую-то
Клавку зовет Адриан...
   - Погоди, погодите, дайте сообразить. - Вирхов начинал догадываться, куда
клонит Павел Миронович. -  Вы  намекаете,  что  записку  писал  этот  Адриан
Ураганов? То бишь Ванька Попов?
   - А если это он поджег Аничков, - не унимался кандидат, - вместе со своей
чертовой куклой Клавкой? Тогда все сходится, даже  тот  следок,  помните,  с
каминной доски...
   - Да, таким лаптем я себя давно не ощущал, - с досады Вирхов  заскрежетал
зубами, - сам гнал преступника на свободу, спасал от  правосудия...  Где  же
теперь его искать?
   - А вдруг его  дружок,  доктор,  знает?  -  в  голосе  Тернова  слышалось
неуместное ликование.
   - Доктор? Ладно, выясни его фамилию.
   - А я уже выяснил, Карл Иваныч. Фамилия его известная...
   - Неужели Коровкин? - оторопел Вирхов.
   - Нет, Карл  Иваныч,  нет!  Хотя  он  настоящий  врач,  но  пил  страшно,
разжалован в фельдшеры. Фамилия его - Придворов!
 
Глава 21 
 
   Доктор Коровкин сидел  в  гостиной  дома  господина  Шебеко,  пребывая  в
прескверном настроении после пережитого накануне.  Он  так  ждал  встречи  с
другом и учителем, профессором Муромцевым! И вот! Мало того, что  вчера  все
они испытали нервное потрясение, когда в его саквояже обнаружили карту,  так
еще явился не вовремя несносный страховой агент!
   Клим Кириллович тогда понял, что  агент  разыскал  его  у  Муромцевых  по
поручению Екатерины Борисовны. Не увидев своего конфидента на фотовыставке в
Пассаже, девушка попросила добродушного Модеста  встретиться  с  доктором  и
передать ему всего два слова: "призрак ожил".
   Условная  фраза  сомнений  не  оставляла  -  наверняка  в  Пассаже  перед
фрейлиной предстал шантажист или его посредник.
   Правда, беглые соображения доктора были порядком поколеблены  Мурой.  Она
настаивала, что Модест не просто так заявился к Муромцевым. Он,  несомненно,
сообщник тех, кто убил Аглаю Фомину и подменил фальшивой картой настоящую  в
Екатерингофском дворце. Мура считала, что доктора подкарауливают преступники
- и едва он покинет дом, на него с тетушкой Полиной нападут.
   Ее  подозрения  укрепились  после  того,  как  горничная  Глаша  передала
записку, полученную с посыльным, в которой говорилось, что мистер  Стрейсноу
умирает. Клим Кириллович сразу же бросился  звонить  в  гостиницу  Лихачева:
портье ответил, что мистер Стрейсноу в  настоящее  время  почивает  в  своем
номере, кишечное расстройство его больше не беспокоит, на ужин ему  принесли
из ресторана баранину с овощами и жареной картошкой.
   - Вот, вы видите, я права, - страстно  убеждала  Мура,  -  это  фальшивая
записка. Ее писал не сэр Чарльз.  Кому-то  хочется,  чтобы  Клим  Кириллович
немедленно покинул наш дом:  фрейлина,  болезнь  англичанина  -  лишь  повод
выманить   его   отсюда,   изъять   у   него   вещественное   доказательство
преступления... Я предлагаю обмануть преследователей. Холст надо  переложить
в какой-нибудь баул, который вынесет к извозчику дворник. А Полина Тихоновна
и Клим Кириллович с саквояжем выйдут и сядут в  экипаж.  В  саквояж  положим
что-нибудь ненужное...
   После длительной дискуссии Муромцевы и Коровкины решили реализовать  план
Муры. А утром, если все будет  в  порядке,  профессор  с  дочерьми  навестят
англичанина.
   "Неужели здоровью мистера Стрейсноу что-то угрожает? -  размышлял  уже  в
постели доктор Коровкин. - И  если  он  все-таки  болен,  то  неужели  будет
просить руки Брунгильды на смертном одре?"
   Много, много кое-чего передумал в минувшую ночь доктор  Коровкин.  Они  с
Полиной Тихоновной допоздна не ложились спать: раз преступники не объявились
по дороге  и  позволили  им  благополучно  добраться  до  аптеки,  где  Клим
Кириллович частично восполнил  пропажу  инструментов  и  лекарств,  а  потом
смогли спокойно доехать и до дома, то они непременно дадут о себе  знать  на
Большой Вельможной. Не дождавшись появления преследователей, а потому так  и
не сообщив следователю Вирхову о своих  проблемах,  доктор  Коровкин  и  его
тетушка забылись к рассвету тяжелым, беспокойным сном.
   Вопреки печальным обстоятельствам Клим Кириллович проснулся в  положенный
час, принял водные процедуры, позавтракал и договорился с тетушкой, что если
нагрянут подозрительные личности -  сказать  им,  что  доктор  направился  к
господину Шебеко, и после этого  звонить  Вирхову.  Если  же  Карл  Иванович
пожалует сам и начнет  выяснять  про  карту,  похищенную  в  Екатерингофском
дворце, честно признаться ему, что карту им подложили, и предъявить ее.
   Полина Тихоновна уверила племянника, что он может не беспокоиться  -  все
его указания она выполнит наилучшим образом.
   - А тебе не показалось, Климушка, что Машенька ревнует тебя  к  Екатерине
Борисовне? - уже в прихожей осторожно спросила она, поправляя  шарф  на  шее
племянника. - Как она сердилась, когда вчера ты собирался ехать к Шебеко...
   Доктор перебирал в уме впечатления минувших суток,  пока  в  гостиной  не
появился сам хозяин дома.
   - Добрый день, милейший Клим Кириллович, - дородный старик  играл  сочной
октавой,  оправляя  стеганную  шелковую  куртку,  -  вы  уж  нас,  стариков,
извините, мы по-домашнему, без церемоний.
   - Рад вас видеть в добром здравии,  Ермолай  Егорович,  -  поднимаясь  со
стула, доктор почувствовал легкую дрожь в коленках -  после  бессонной  ночи
так бывает всегда, - вы, говорят вчера посетили фотовыставку в Пассаже?
   - Удивительное зрелище, хоть я ничего в технике и не понимаю, -  пустился
в рассказы старик Шебеко,  -  "Кодаки"  да  "Стеффены"  разные,  техника  из
Англии, Америки... Но и  мы  не  промах...  Вообразите,  лейтенант  Апостоли
представил двойную фотографическую камеру. Он делал ею снимки  с  расстояния
сто сорок миль, и очень удачные, ему удалось передать даже движение  морских
судов, игру волн.
   - Сто сорок миль? - удивился доктор. - Да это же едва ли не триста  верст
- расстояние до Пскова! Неужели из столицы можно Псков фотографировать?  Или
из Пскова столицу?
   - Не знаю, батюшка, сам дивлюсь. Но у этого  аппарата,  говорят,  большое
будущее. А я думаю, что и опасность есть: разве от такого  мощного  аппарата
защитишь свою частную жизнь? Но там  и  другое  было.  Катенька  все  больше
смотрела художественные фотографии, похожие на картины, на гравюры... Да,  я
только ахал и дивился. Пока не повезло с чичероне...
   - Добрый день, милый доктор,  -  бесшумно  вплыла  в  гостиную  Прасковья
Семеновна, -  это  уж  промеж  собой  мы  его  чичероне  назвали,  в  шутку.
Обаятельнейший молодой человек.
   - Неужели Модест Багулин? - улыбнулся доктор.
   - Не угадали. Зовут его Илья Михайлович Холомков.
   - Да? - Доктор поднял брови. - А Екатерина Борисовна...
   - Она сама вам все расскажет, если захочет. - Ермолай  Егорович  протянул
руку  к  колокольчику.  -  Пригласи  Екатерину  Борисовну,   скажи,   доктор
пожаловал, - велел он возникшему в дверях лакею в расшитой галунами  ливрее.
И когда тот удалился, грустно добавил:
   - Катенька вас все дожидалась, на  головокружение  жалуется...  Да  и  не
мудрено - убийство, пожары...
   Екатерина  Борисовна  появилась  скоро,  на  ней  было  надето  миленькое
домашнее платье: узкие оборки по  стоячему  вороту  и  по  манжетам  длинных
рукавов,  тяжелая  юбка  темно-синего  платья  расшита  по   низу   лилиями,
собранными в гирлянды. Цвет платья  подчеркивал  бледность  нежного  личика,
голубизну глаз, под которыми Клим Кириллович с тревогой и сожалением заметил
темные круги.
   -  Что  вас  беспокоит,  Екатерина  Борисовна?  -  ласково  спросил   он,
усаживаясь рядом с девушкой на диван и прикасаясь к хрупкому запястью. Пульс
Катеньки оказался ровным, без перебоев, хорошего наполнения.
   - Весеннее недомогание, наверное. Да и кто в Петербурге не бледен  в  эту
пору? - с беспокойством вглядываясь в печальное личико внучки, поставил свой
диагноз Ермолай Егорович.
   Катенька смотрела на Клима Кирилловича умоляющими глазами, жаловалась  на
слабость, на бессонницу, на непонятную тревогу - и выразительно прикладывала
руку к груди, доктор заподозрил, что за складками лиф