о такое бледно-голубое, что казалось почти белым, и даже обычный  бриз  с
моря падал до нежного зефира.
   На западе огромная скала Гибралтар выступала в  мареве  жары,  мерцая  на
расстоянии пятнадцати миль. Ее бледные  скаты  бетонной  системы  для  сбора
дождевой  воды  в  подземные  цистерны,   построенной   военными   саперами,
выделялись как шрамы на боках скалы.
   В холмистой местности за пляжами Касареса  воздух  был  попрохладней,  но
ненамного. Жары не было только на рассвете и перед заходом солнца,  так  что
виноградари Алькантара дель Рио вставали в  четыре  утра,  чтобы  поработать
шесть часов, пока солнце  не  загонит  их  в  тень.  После  обеда  наступает
традиционная испанская сиеста - они дремлют в своих белых прохладных домах с
толстыми стенами до пяти часов, а затем вновь трудятся до захода солнца,  то
есть приблизительно до восьми часов вечера.
   Под жарким солнцем гроздья винограда поспевали и наливались соком.
   Урожай еще не созрел, но было видно, что в этом году он будет хорошим.
   Хозяин  бара  Антонио  поставил,  как  всегда,  графин  с   вином   перед
иностранцем и широко улыбнулся:
   - Как дела, сосед? Хорошо?
   - Да, - отвечал высокий человек, улыбаясь, - в  этом  году  урожай  будет
очень хорошим и я смогу заплатить мои долги в баре.
   Антонио громко захохотал, ибо все знали, что  иностранец  был  владельцем
своей земли и всегда платил наличными.
 
*** 
 
   Через две недели Михаилу Сергеевичу Горбачеву было не до шуток.  Хотя  он
был  искренним  человеком  с  хорошим  чувством  юмора  и  легко  общался  с
подчиненными, он мог также продемонстрировать  взрывной  темперамент,  когда
его донимали  западники  по  поводу  прав  человека  или  когда  подчиненный
подводил его в работе. Он сидел за  своим  столом  в  кабинете  на  седьмом,
последнем этаже в здании Центрального Комитета на Новой  площади  и  сердито
смотрел на доклады, разложенные по всему столу.
   Кабинет представлял собой  длинную  узкую  комнату  шестьдесят  футов  на
двадцать, стол Генерального секретаря находился напротив двери, так  что  он
сидел спиной к стене. Все окна,  выходившие  на  площадь,  были  расположены
слева от него и закрыты сетчатыми занавесками и  бархатными  портьерами.  По
центру комнаты проходил стол для совещаний, а  стол  Генерального  секретаря
составлял верхнюю часть буквы Т.
   В отличие от многих  своих  предшественников  он  предпочитал  светлый  и
просторный интерьер. Стол для совещаний был из  светлого  бука,  как  и  его
рабочий стол. Вокруг стола  стояло  шестнадцать  удобных  кресел  с  прямыми
спинками, по восемь с каждой стороны.  Именно  на  этом  столе  он  разложил
доклады,  собранные  его.  другом  и  коллегой,  министром  иностранных  дел
Эдуардом Шеварднадзе, по просьбе которого  он  скрепя  сердце  прервал  свой
отпуск на берегу моря в Ялте. Он мрачно думал, что было бы гораздо  приятней
плескаться в море со своей внучкой Оксаной, чем сидеть  в  Москве  и  читать
этот мусор.
   Прошло уже больше шести лет с тех пор как холодным мартовским  днем  1985
года  Черненко  наконец  упал  со  своего  насеста,  и  он  был  вознесен  с
беспрецедентной быстротой, хотя он и планировал  и  был  готов  к  этому,  к
самому высшему посту. В течение шести лет он пытался взять  страну,  которую
он любил, за шиворот и перенести ее в последнее десятилетие двадцатого  века
в  таком  состоянии,  чтобы  она  могла  предстать  на  равных  и  превзойти
капиталистический Запад.
   Как все преданные своей стране русские  люди,  он  наполовину  восхищался
Западом, который в целом ему не нравился своим  благосостоянием,  финансовой
мощью и самоуверенностью, граничащей с пренебрежением  к  другим.  Однако  в
отличие от большинства русских людей  он  не  мог  примириться  с  тем,  что
положение в его стране никогда не изменится, что коррупция, лень, бюрократия
и летаргия являются частью системы, что они были и будут всегда. Еще  будучи
совсем молодым, он знал, что  у  него  хватит  энергии  и  динамизма,  чтобы
изменить существующий порядок, если ему представится  такая  возможность.  И
это было его главной движущей силой все эти годы учебы и партийной работы на
Ставрополье, его уверенность в том, что у него будет такой шанс.
   За те шесть лет, когда такая возможность у него  была,  он  осознал,  что
даже он недооценил силу сопротивления и инерции. Первые годы правления  были
отмечены неуверенностью: он хорошо  шел  по  канату  и  несколько  раз  едва
избежал беды.
   Первой задачей было провести чистку партии, вымести из нее  консерваторов
и балласт, если не всех, то почти всех. Сейчас он знал, что он первое лицо в
Политбюро и ЦК, что назначенные им люди контролируют партийные организации в
республиках Советского Союза, и что они разделяют его убежденность, что СССР
сможет реально конкурировать  с  Западом  только  в  том  случае,  если  его
экономика будет достаточно сильной.  И  именно  поэтому  большая  часть  его
реформ имела дело с экономикой, а не вопросами морали.
   Будучи убежденным коммунистом, он считал, что его страна имеет  моральное
превосходство, которое ему незачем доказывать. Но он  был  достаточно  умен,
чтобы не обманывать себя относительно экономической  мощи  двух  лагерей.  И
теперь, на пороге нефтяного кризиса, о котором он прекрасно знал, ему  нужны
были огромные ресурсы, чтобы направить  их  в  Сибирь  или  Арктику,  а  это
означало, что где-то необходимо урезать расходы. Все эти факторы  привели  к
Нэнтакету и неизбежной конфронтации с военным истеблишментом.
   Партия, армия и КГБ были тремя столпами власти, и он знал, что  никто  не
может бороться против  двух  из  них  одновременно.  Натянутые  отношения  с
генералами  -  это  уже  плохо,  а  получить  удар  в  спину  от   КГБ   при
этом,совершенно недопустимо! Сообщения, лежавшие  на  его  столе,  собранные
министром иностранных дел из западной прессы и переведенные на русский язык,
были ему не нужны, особенно сейчас, когда общественное  мнение  Америки  все
еще могло заставить Сенат отвергнуть  Нэнтакетский  договор  и  настоять  на
создании  и  размещении  этого  ужасного  бомбардировщика  "Стеле",   против
которого у русских не было защиты.
   Лично он не  испытывал  больших  симпатий  к  евреям,  желавшим  покинуть
Родину, которая дала им  все.  Вообще,  что  касается  отбросов  общества  и
диссидентов, Михаил Горбачев  был  типично  русским  человеком.  Но  он  был
рассержен тем, что то, что было сделано по отношению к нему, было  совершено
намеренно, и он знал, кто стоял за этим. Он  до  сих  пор  не  мог  простить
злобный видеофильм о походе его жены по лондонским магазинам три года назад,
показанном по московскому телевидению. Он знал также и о том, кто  стоял  за
этим. Это были одни и те же люди. Один из  них  был  предшественником  того,
кого он вызвал и сейчас ожидал.
   В дверь, расположенную в дальнем конце комнаты справа от книженго  шкафа,
постучали. Его личный секретарь просунул голову и просто кивнул.
   Горбачев поднял руку, что означало "одну минуту".
   Он вернулся на свое место и сел за стол, на котором стояло три телефона и
письменный прибор из светлого оникса. Затем он кивнул.
   Секретарь широко раскрыл дверь.
   - Председатель Комитета государственной безопасности, товарищ генеральный
секретарь, - сказал секретарь и удалился.
   Он был в полной военной форме, иначе и быть  не  могло,  и  Горбачев,  не
приветствуя, дал ему пройти через весь кабинет.  Затем  он  встал  и  указал
рукой на бумаги, разложенные на столе.
   Генерал Владимир Крючков, председатель КГБ, был близким другом, протеже и
единомышленником  своего  предшественника,  ветерана  и   ультраконсерватора
Виктора Чебрикова. Генеральный  секретарь  добился  смещения  Чеб-рикова  во
время большой чистки, проведенной им в октябре 1988 года, и, таким  образом,
избавился от последнего могущественного оппонента в Политбюро. Но у него  не
было иного выхода, как  назначить  на  этот  пост  его  первого  заместителя
Крючкова. Одно удаление было достаточно, два было бы массовым избиением.
   Даже в Москве существуют какие-то пределы.
   Крючков взглянул на бумаги и поднял брови в немом вопросе. "Вот сволочь",
- подумал Горбачев.
   - Не надо было избивать их до усеру перед камерой, - как обычно, Горбачев
подошел прямо к делу без всякого вступления. - Шесть западных  телекомпаний,
восемь радиожурналистов и двадцать щелкоперов из газет и журналов,  половина
из них - из американских. Да на наших Олимпийских играх в восьмидесятом году
было меньше иностранных журналистов!
   Крючков поднял бровь. "Евреи проводили незаконную  демонстрацию,  дорогой
Михаил Сергеевич. Лично я был в отпуске, но считаю,  что  мои  работники  из
Второго главного  управления  действовали  правильно.  Эти  люди  отказались
разойтись после распоряжения и мои работники действовали обычными методами.
   - Это происходило на улице, так что это дело милиции.
   - Это были подрывные элементы, они занимались антисоветской  пропагандой,
прочитайте их плакаты. Так что это дело КГБ.
   - А как насчет того, что весь иностранный журналистский корпус был там  в
полном составе?
   Председатель КГБ пожал плечами: "Они как хорьки проникают всюду".
   Да, подумал  Горбачев,  особенно  если  им  позвонят  и  предупредят.  Он
подумал, что, может быть, стоит  использовать  этот  инцидент,  чтобы  снять
Крючкова, но отбросил эту идею. Чтобы снять председателя КГБ  нужно  решение
всего Политбюро, а оно не  пойдет  на  это  из-за  избиения  какой-то  кучки
евреев. Он все равно был сердит, и был готов показать это. Он  делал  это  в
течение пяти минут. Крючков молчал сжав губы. Ему  совершенно  не  нравились
нотации со стороны человека младше его по возрасту, но старше по  положению.
Горбачев вышел из-за стола и подошел к нему. Оба они  были  одного  роста  и
телосложения. Горбачев, как обычно, смотрел на него,  не  отрываясь.  И  вот
тут-то Крючков совершил ошибку.
   У него в кармане лежало сообщение резидента КГБ в  Белграде,  дополненное
исключительно важной информацией,  собранной  Кирпиченко  в  Первом  главном
управлении. Сообщение было настолько важным, что он привез его  Генеральному
секретарю сам. "А ну его в жопу", - подумал  с  горечью  глава  КГБ,  "Пусть
подождет". И, таким образом, сообщению из Белграда не был дан ход.
 
Сентябрь 
 
   Ирвинг Мосс обосновался в Лондоне, но перед отлетом  из  Хьюстона  они  с
Сайрусом Миллером договорились о собственном коде. Он  знал,  что  приемники
Национального агентства безопасности в Форт Мид день и ночь проверяли  эфир,
просеивая миллиарды слов  международных  телефонных  разговоров,  а  системы
компьютеров отбирали из них крупицы, представляющие интерес. Не говоря уже о
британской контрразведке, о русских или о ком-либо еще, кто мог  бы  создать
центр прослушивания. Но объем коммерческих сообщений настолько  велик,  что,
если в послании нет ничего слишком подозрительного, оно по всей  вероятности
пройдет  незамеченным.  Код,  используемый  Моссом,  основывался  на   ценах
продуктов для салата, которые передавались из солнечного Техаса и  туманного
Лондона. Он записывал список цен по телефону, вырезал слова, оставляя цифры,
и в соответствии с днем в календаре расшифровывал их с помощью  одноразового
блокнота, копия которого была только у Сайруса Миллера.
   В том месяце он узнал три вещи: образец советского оборудования  проходил
последнюю стадию подготовки и будет доставлен ему  в  течение  двух  недель;
нужный ему источник в Белом доме был на месте; он был уже куплен и  оплачен,
и ему надлежало выполнять план "Трэвис" по  намеченной  программе.  Он  сжег
листки и ухмыльнулся. Его плата зависела от планирования, действий и успеха.
Сейчас он мог уже просить следующую часть гонорара.
 
Октябрь 
 
   Осенний семестр в Оксфордском университете состоит из восьми  недель,  и,
поскольку ученые стараются руководствоваться логикой, они так и называются -
первая неделя, вторая неделя, третья неделя и т. д.  По  окончании  семестра
проводится ряд мероприятий, в  основном  спортивных,  театральных,  а  также
публичные дебаты. Это называется девятая неделя. А  в  тот  период,  который
называется нулевой неделей, приезжает много студентов, чтобы подготовиться к
занятиям, устроиться с жильем или приступить  к  тренировкам  перед  началом
следующего семестра.
   2 октября, в первый день нулевой недели, в клубе Винсент,  представлявшем
собой бар и место  сборища  молодых  спортсменов,  было  достаточно  "ранних
пташек". Среди них был  высокий  худой  студент  по  имени  Саймон,  который
готовился к третьему и последнему семестру в Оксфорде по  годовой  программе
обучения за рубежом. Радостный голос окликнул его сзади:
   - Хэлло, молодой Саймон, занятий еще долго не будет, а ты уже здесь?
   Это был коммодор Джон де Ат, казначей колледжа Иисуса и старший  казначей
спортивного клуба, куда входила и команда кроссовиков.
   Саймон широко улыбнулся: "Да, сэр".
   - Собираешься сбросить жир, накопленный за летние каникулы, не так ли?  -
Отставной коммодор ВВС улыбнулся. Он похлопал  студента  по  несуществующему
животу. - Отлично. - Ты наша главная надежда  на  победу  над  Кэмбриджем  в
декабре в Лондоне.
   Всем известно, что самым большим соперником Оксфорда  в  спорте  является
Кэмбриджский университет.
   - Я собираюсь начать утренние пробежки и восстановить  форму,  сэр,сказал
Саймон.
   Он действительно  начал  серию  утомительных  ранних  утренних  пробежек,
начиная с пяти миль, намереваясь дойти в течение  недели  до  двенадцати.  9
октября, в среду  утром  он  отправился,  как  обычно,  из  своего  дома  на
велосипеде по Вудсток-роуд в центр города. Он объехал памятник  Мучеников  и
церковь святой Марии Магдалины, повернул налево на Брод-стрит, проехал  мимо
дверей своего колледжа Бейл-лиол и затем  дальше  по  Холиуэл  и  Лонгуол  к
Хай-стрит. Последний левый поворот привел его к  поручням  ограждения  около
колледжа Магдалины.
   Здесь он слез с велосипеда, пристегнул его цепью  к  поручням  на  всякий
случай и начал пробежку. Через мост  Магдалины,  через  Черуэл  и  по  улице
святого Климента на Плейне.  Сейчас  он  бежал  прямо  на  восток.  В  шесть
тридцать солнце взойдет перед ним, и ему останется пробежать по  прямой  еще
четыре мили и выбраться из пригорода Оксфорда.
   Он  бежал  через  Нью-Хедингтон,  чтобы  пересечь  кольцевую  дорогу   по
стальному мосту, ведущему к Шотовер-хилл. Никаких других бегунов рядом с ним
не было, и он был почти один. В конце Олд-Роуд начался подъем на холм, и  он
почувствовал боль в ногах, знакомую всем бегунам на длинные  дистанции.  Его
жилистые ноги вынесли его на холм и затем на  Шотовер-плейн.  Здесь  мощеная
дорога кончалась и он был на проселке с многочисленными рытвинами, где после
ночного дождя вода еще стояла  в  колеях.  Он  свернул  на  заросшую  травой
обочину, наслаждаясь, несмотря  на  боль,  упругостью  травы  под  ногами  и
свободой бега.
   Позади  него  из-за  деревьев  на  холме  появился  ничем  не   приметный
автомобиль, съехал на проселочную дорогу и затрясся по ухабам. Его пассажиры
знали этот маршрут и ненавидели его. Пятьсот ярдов  по  дороге,  огражденной
серыми валунами, к пруду, затем обратно к пологому спуску  в  деревню  Уитли
через небольшой поселок Литлуорт.
   За сотню ярдов до пруда дорога становилась уже, и  над  ней  простиралась
крона огромного ясеня. Именно там, на самой обочине стоял  фургон.  Это  был
видавший виды "форд-транзит", на стенке которого было  написано:  "ПРОДУКЦИЯ
САДОВ БАРЛОУ". Ничего необычного в этом не было. В  начале  октября  фургоны
фирмы "Барлоу" разъезжают по всей стране, развозя сладкие яблоки Оксфордшира
по магазинам. Если кто-нибудь посмотрел бы на заднюю часть фургона, чего  не
могли видеть люди в автомобиле, так как  фургон  стоял  к  ним  передом,  то
увидел бы сложенные ящики с яблоками.
   Этот человек не понял бы, что  это  были  просто  картины,  прикрепленные
изнутри к двум окнам фургона.
   У фургона случился  прокол  шины.  Человек  с  гаечным  ключом  сидел  на
корточках, пытаясь  снять  колесо,  поднятое  домкратом.  Он  был  полностью
погружен в свою работу. Молодой человек по имени Саймон был  на  обочине  на
противоположной от фургона стороне и продолжал свой бег.
   Когда он пробегал мимо  передней  части  фургона  две  вещи  произошли  с
молниеносной быстротой. Задние дверцы фургона открылись, из  него  выскочили
два  человека  в  одинаковых  тренировочных  костюмах   и   лыжных   шлемах,
закрывавших лицо, бросились на пораженного бегуна и повалили его  на  землю.
Человек с гаечным ключем повернулся и встал. Под широкополой шляпой  у  него
тоже был лыжный шлем, а гаечный ключ оказался чешским автоматом  "скорпион".
В ту же секунду он дал очередь по лобовому стеклу автомобиля, проезжавшего в
двадцати метрах от него.
   Водителю пули попали в лицо и он умер мгновенно. Машина свернула с дороги
и остановилась. Человек на заднем сиденье отреагировал на  это  молниеносно:
он открыл дверцу, вывалился из машины,  два  раза  перевернулся  и  вскочил,
готовый вести  огонь.  Он  дал  два  выстрела  из  своего  короткоствольного
револьвера "Смит и Вессон" калибра 9 миллиметров. Первый выстрел  прошел  на
фут мимо цели, а второй на десять футов, ибо, когда он стрелял,  непрерывная
очередь из "скорпиона" попала ему в грудь. У него не было никаких шансов.
   Человек на переднем  сиденье  выскочил  из  машины  через  секунду  после
пассажира на заднем  сиденье.  Дверца  машины  была  широко  раскрыта  и  он
попытался стрелять через открытое окно по автоматчику, но три  пули  пробили
дверцу и  попали  ему  в  живот,  отбросив  его  назад.  Через  пять  секунд
автоматчик уже сидел рядом с водителем  фургона,  двое  других,  забросивших
студента в кузов, захлопнули дверцы, и фургон скатился  с  домкрата,  быстро
проехал задним ходом к пруду, сделал поворот и помчался по дороге к Уитли.
   Агент секретной службы умирал, но это был отважный человек.  Несмотря  на
агонизирующую боль, он дюйм за дюймом прополз  до  открытой  дверцы  машины,
вытащил  микрофон  из-под  приборного  щитка  и  прохрипел  свое   последнее
послание. Он уже не заботился об обычных правилах радиопереговоров,  никаких
вызовов или кодов, ему было уже не до этого.
   Когда через пять минут подъехала помощь,  он  был  уже  мертв.  Он  успел
сказать в микрофон: "Помощь... нам нужна помощь. Кто-то только  что  похитил
Саймона Кормэка".
 
Глава 4 
 
   После  этого  сообщения,  переданного  умирающим   агентом   американской
секретной службы, произошли многочисленные  события,  причем  с  нарастающей
скоростью. Похищение единственного сына президента произошло в  7  часов  05
минут. В это же время было зарегистрировано радиосообщение. Хотя  передавший
его использовал специальный диапазон, он говорил открытым  текстом.  Хорошо,
что в это время никто из посторонних лиц  не  слушал  радио  на  полицейских
частотах. Сообщение было услышано в трех местах.
   В арендованном доме недалеко от  Вудсток-роуд  находились  десять  других
агентов секретной службы, охранявших сына президента во время  его  учебы  в
Оксфорде. Восемь из них все еще были в постелях, а двое уже встали,  включая
ночного дежурного, слушавшего на предназначенной для них частоте.
   Директор секретной службы Крейтон Бербанк с самого начала выступал против
того, чтобы сын президента учился за рубежом во время пребывания  президента
у власти. Но президент Кормэк настоял на своем, так  как  не  видел  причины
лишать сына возможности провести год в Оксфорде, о котором он давно  мечтал.
Примирившись в этим Бербанк попросил группу из пятидесяти человек для охраны
сына в Оксфорде.
   И опять Джон Кормэк согласился с просьбой сына: "Дай мне жить  нормально,
папа, а не выглядеть как экспонат на выставке скота, если вокруг меня  будут
ходить пятьд