рятал  в  нее  руку  и  ткнул  железную  дверь.  Дверь
приоткрылась, протяжно скрипнув... Глеб вспомнил, что именно  через  нее
вчера Аптекарь вывел его с Объекта.
   Прижимая ладони к распухшему лицу, Донской брел по пустырю  Промзоны.
По мере приближения к Буферной зоне земля становилась все черней и суше.
От сгоревших зданий тянуло горьким теплом.  Донской  согрелся.  Сознание
возвращалось  к  нему.  Отрывочные  воспоминания  складывались  в  ясную
картину.
   Первый проблеск осенил его  мозг  еще  у  зимовья.  Второй,  -  когда
Аптекарь наставил на него  пистолет.  Когда  же  Серый  впился  в  горло
Аптекарю, Донской очнулся. Химик так и не смог выстрелить: пес  намертво
сомкнул челюсти на его горле...  Вертолет  улетел  без  химика.  Летчики
хотели подождать Аптекаря,  но  губошлепы  закатили  истерику.  Пришлось
срочно поднимать машину в воздух.
   Телохранителям же было по большому счету наплевать  на  Аптекаря.  На
его счет хозяин не давал им никаких указаний...  Донской  вспомнил  свою
палату, то, как пробуждался лишь на несколько минут и  ему  делали  укол
или ставили капельницу. Он помнил нервные  руки  лечащего  врача  и  его
глумливую улыбочку. И еще он помнил молодую женщину, которая не отходила
от его постели. Всякий раз, когда он просыпался, его взгляд встречался с
ее то грустными, то  лихорадочно  сверкающими  глазами.  Она  молчала  и
улыбалась, когда прикасалась к его лбу своей прохладной ладонью.
   Ее звали Вероника. Однажды она показала ему раковину.  Глеб  подумал,
что женщина хочет подарить  ее.  "Это  мне?  Спасибо!"  -  сказал  он  и
потянулся к  раковине,  но  Вероника  нахмурилась  и  спрятала  раковину
обратно в карман. Эта  женщина  говорила  ему,  что  когда-то  они  были
знакомы. Глеб силился вспомнить, где и когда, но так и не вспомнил...  А
потом лечащий врач начал колоть ему какое-то  новое  лекарство,  и  Глеб
сделался ко всему равнодушным. Его сознание начало давать сбои. И тут  в
борьбу за него вступила Вероника. Однажды она предупредила, чтобы он  ни
в коем случае не пил тех таблеток, которые давал ему лечащий  врач.  Она
почему-то  называла  врача  Аптекарем.  Несколько  дней  назад  Веронике
удалось заменить ампулы с "химией" на обычную глюкозу. И чтобы  Аптекарь
ни о чем не догадался, Донскому  следовало  имитировать  прогрессирующее
сумасшествие.
   Глеб туго соображал, к тому же воля его была ослаблена вмешательством
Аптекаря, и все же он нашел в себе силы последовать ее советам. Вероника
продолжала чутко стеречь его, не позволяя Аптекарю оставаться наедине  с
больным... Донской ясно вспомнил свою последнюю  встречу  с  ней,  когда
Вероника бросилась в палате на Аптекаря  с  кулаками.  Обычно  улыбчивый
Аптекарь не сдержался, обозвал Веронику наркоманкой,  а  потом  и  вовсе
шлюхой.
   Пока стоял крик, женщина - Донской это отлично видел, а Аптекарь нет!
- поменяла шприцы: тот, который предназначался ему, оказался у Вероники.
Она туг же ввела иглу себе в вену и, закусив губы, выскочила из палаты.
   Аптекарь, едва не сломав иглу, ввел Глебу какую-то  адскую  жидкость,
предназначенную Веронике.
   После укола пространство  поплыло  в  сторону;  краски  усилились,  а
предметы увеличились в размерах и сделались  осязаемыми  на  расстоянии.
Когда же рядом с  ним  на  тумбочке  появилась  огромная  красная  жаба,
смотревшая на него огненными глазами, Донской испугался. Начались ужасы:
появились трехметровые громилы без лбов с мохнатыми, доходящими до  пола
руками.  Донскому  хотелось  спрятаться,  забиться  в  щель,  но   белые
скорпионы, светящиеся, как снег на вершинах, кишели у него под ногами...
Гигантские слоны - черные  и  обросшие  длинной  шерстью  -  гулко,  как
пароходы, трубили в небо... Галлюцинации продолжались до вечера.  Только
в  сумерках,  по  дороге  к  зимовью,  наркотическое  опьянение   начало
ослабевать... А теперь он шел на Объект, чтобы найти Веронику. Он до сих
пор не мог понять, ради чего  его  спасали  и  выхаживали  как  ребенка.
Вероника сказала, что они были двадцать лет назад знакомы.  Но  двадцать
лет назад он не знал женщины по имени Вероника... Стоп!
   Ведь тогда она была еще... маленькой девочкой!
   Донской вспомнил, как когда-то подарил маленькой девочке раковину,  и
вдруг вспомнил все: прошлая жизнь ворвалась в него и затопила до  краев.
Бредущий среди обгоревших руин  человек  с  распухшим  лицом  вновь  был
Глебом Донским.
 
*** 
 
   Тлеющий город остывал на морозном ветру. Поверженный огнем, он  лежал
в черных руинах, ощетинившись обломками бетона и прутьями арматуры. Увы,
монстр так и не стал птицей  Феникс,  не  смог  подняться  из  пепла,  и
обугленные кости его заносил снег.
   На одной из площадей Буферной  зоны  толпились  люди.  Около  двухсот
человек - все, что осталось от  населения  Объекта.  Среди  полураздетых
обывателей мелькали пятнистые комбинезоны охранников. Здесь больше никто
не командовал и не следил за режимом. Беда уравняла всех.
   Когда-то все они были в состоянии вражды друг с другом. Режим будил в
них зверей, в зависимости от обстоятельств объединяя то в  хищную  стаю,
то в блеющее стадо. Но режим пал, стая рассеялась, и покорно  идущее  на
бойню стадо остановилось у ворот скотобойни. Огонь выжег из них  зверей.
Они вновь ощущали себя людьми. Из них вдруг вышел страх, и они  увидели,
что и у соседа человеческое лицо... На площади сейчас обсуждался вопрос:
куда идти погорельцам, ведь на Объекте  не  осталось  ни  одного  целого
здания. Можно было, конечно, перезимовать в подземных каналах,  но  там,
кажется, до сих пор бушевало пламя. И самое главное: Жемчужина  частично
ушла под землю. В результате подземного пожара свод туннелей оттаял и не
выдержал давления железобетонной громады.
   Земля больше не держала на себе монстра; породы раздвигались под ним,
чтобы поглотить  и  переплавить  в  атомной  печи...  Часть  погорельцев
настаивала  на  том,  чтобы  немедленно  идти  в  Поселок.   Но   кто-то
предупредил, что и Поселок на грани вымирания: аэродром разрушен,  да  и
топливо, которое поступало туда с Объекта, на исходе. Нет, в Поселок  их
не пустят. Зомби наверняка выставят  на  подходе  кордоны  и  пристрелят
любого. Все понимали, что поселковые не захотят делиться с ними теплом и
продовольствием... Глеб смотрел на выступающего. Это был майор, вместе с
которым его когда-то  вели  к  затопленной  шахте  расстреливать.  Возле
майора стоял толстяк - кажется, тот  самый  Андрей.  Андреевич,  который
встретил его на аэродроме в Поселке.
   Богданов говорил, что город уничтожил Блюм, что по его приказу Объект
сначала заминировали, а потом раздали населению  бочки  с  соляркой.  Он
говорил, что жители Объекта были обречены. Недаром  же  сюда  приглашали
только одиноких специалистов, чтобы потом их некому было искать.
   Наконец он сказал,  что  у  жителей  Объекта  остался  один  выход  -
добраться  до  железной  дороги  в  трехстах  пятидесяти  километрах  от
Объекта, и нужно готовиться к  длительному  переходу  через  заснеженную
тундру... Народ стал разбредаться с площади  в  поисках  одежды  и  хоть
какой-нибудь еды. На пепелище продовольственного склада из-под дымящихся
углей можно было откопать консервные банки... Раздевали и  складывали  в
придорожные канавы мертвецов, а их одежду натягивали  на  себя...  Серый
опять исчез, а навстречу Глебу шел Бармин, улыбающийся беззубым ртом,  и
еще кто-то очень знакомый.
   Вместе с Барминым... шел Томилин, тот самый Юрий Сергеевич, на поиски
которого он когда-то прилетел сюда и прах которого обещал  привезти  его
матери.
   Донской обнял Бармина, потом Томилина.
   - Нина Петровна хотела, чтобы я привез ей  урну  с  твоим  прахом,  -
сказал он брату. - Ты не против, если я привезу ей тебя живого?
   - Значит, ты знал,  что  я  здесь?  -  спросил  Томилин,  разглядывая
ссадины на лице Донского.
   - Догадывался. Особенно после  того  как  профессор  Барский  пытался
доказать мне, что ты мертв.
   - Это Барский... - начал Томилин.
   - Я все знаю, - не дал ему закончить Глеб. - Они убили Валеру Бандита
после того вечера в чебуречной. Ведь это он был с тобой?
   - Да. И еще Блюм с Барским.
   -  Верно.  Вместо  тебя  они  подсунули  тело  Бандита  и  быстренько
кремировали труп. У них там, в Москве, серьезная компания. Если бы  я  в
последний момент не пересел из самолета в самолет, ты бы меня не увидел.
   - Однако ты живучий! - улыбнулся Томилин.
   - У меня не было иного выхода. Я же дал слово твоей маме!
   Между Томилиным и Донским встал Бармин.
   - Ну, братья, счастливо добраться до Материка! - сказал он.
   - Разве ты не с нами? - удивился Донской.
   - Нет. Я там уже был.  Не  получилось.  Похоже,  у  меня  аллергия  к
цивилизации! Ничего, здесь воздух почище, да и людей поменьше. Вот, идем
вместе с Эдиком, - Бармин показал  на  Артиста,  сосредоточенно  трущего
рукавом закопченную консервную банку, - в тундру. У него там избушка  на
курьих ножках.
   Перезимуем, а дальше решим: там оставаться или... - Брось, Гена! Идем
с нами. Или ты не веришь, что  дойдем?  -  Донской  легонько  ткнул  его
кулаком в грудь.
   - Да я не о том! Не смогу я там... Там  народец  какой-то  озверелый:
глаза оловянные, оскал хищный. Нет, не пойду... Вот Эдик - бомж и бывший
артист  -  все  к  морю  теплому  рвался.  Жить  без  жаркого  солнца  и
аплодисментов не  мог!  А  когда  узнал,  что  я  остаюсь,  обрадовался.
Говорит, что я у него камень с души снял.
   Человек не хочет больше играть, и это признак здоровья. А на Материке
нельзя не играть. Так устроен цивилизованный  мир.  Душит  он  человека,
давит. Жаль, если однажды и вас...
 
Глава 48 
 
   - Мой главный принцип - предоставить  людям  максимум  свободы!  Дать
выход всему, что в  них  томится  и,  так  сказать,  саднит  психику!  -
разглагольствовал   Илья   Борисович   перед   посмеивающимся    Борисом
Алексеевичем и Виктором Кротовым.
   Все трое сидели в каюте, приготовленной на  ледоколе  специально  для
Блюма.  Илья  Борисович  представил  их   капитану   судна   как   своих
компаньонов. Они уже успели распить бутылку водки. - Вот именно психику!
Если их всю жизнь держать взаперти в каменном мешке  предрассудков,  они
непременно спятят! А на Объекте каждый  был  собою:  шахтер  трудился  в
шахте, литейщик - у печи... - ... а  вертухай  на  вышке!  -  иронически
заметил подполковник.
   - Конечно! - воскликнул Блюм. - А где ж ему еще быть, если он  только
и  умеет,  что  смотреть  в  оба  да  стрелять?!  Моя  система  работает
безотказно: хочешь носить костюм и сорочку с галстуком  -  носи.  Хочешь
ходить голым - пожалуйста.
   Зато у меня каждый - личность! В этом смысл  Нового  порядка,  Нового
времени, если хотите! Человек должен  наконец  понять,  что  он  и  есть
божество - последняя ин. станция во вселенной. Вы спросите меня,  а  как
же Творец? Наш пресловутый Создатель?! А человек и  есть  творец!  Он  и
есть создатель! Жизнь лежит у него под ногами, как  падаль.  Так  возьми
эту жизнь в руки и сделай из нее, что тебе угодно. Выжимай из нее сок  и
наслаждайся! Мне можно возразить: а как же  совесть,  обязанности  перед
обществом, рамки существующих законов и прочие путы?..  Да,  все  так...
Смысл прогресса и заключается в том, что человек  когда-нибудь  разорвет
эти путы. Путь цивилизации -  это  путь  богоборчества.  Но  ради  чего,
спросите вы?  А  ради  того,  чтобы  осознать  себя  божеством.  Прошлое
осталось за Богочеловеком,  будущее  принадлежит  человекобогу!  -  Илья
Борисович захлебывался от восторга.
   - Если вашим людям дать ту свободу, о которой вы говорите, они съедят
вас, - сказал подполковник. - Не поэтому ли вы  держали  их  за  колючей
проволокой под присмотром целой своры автоматчиков?
   - Вот вы опять смеетесь,  дорогой  Борис  Алексеевич,  -  с  грустной
улыбкой продолжал Блюм. - А я ведь серьезно. Да,  пусть  я  мечтатель  и
неисправимый  оптимист,  но  я  еще  построю  город,  в  котором   будет
действовать закон абсолютной свободы!
   - Вы хотели сказать вседозволенности?
   -  Ну,  если  хотите,  называйте  это  так.  Все  социальные   химеры
отменяются.
   Семья, брак, долг, обязанности, моральные устои - дурман, лицемерие и
больше ничего. Не надо  никаких  религий,  кроме  полной  и  бесконечной
свободы: делаю, что хочу. Хочу живу, хочу пускаю себе пулю в лоб,  и  вы
не имеете права хватать  меня  за  руку!  -  Блюм  победоносно  сверкнул
глазами.
   - Но если я все же хочу схватить вас за руку? Ведь я свободен  делать
то, что хочу!
   - Ах, опять вы со своей логикой! - засмеялся Блюм. - Я поэт и не могу
мыслить так, как мыслите все  вы,  прагматики!  Лучше  представьте  себе
общество, которым правит одна свобода, полная и бесконечная. Знаете, как
это называется?
   - Знаю. Предаст же брат брата на смерть, и отец  детей,  и  восстанут
дети на родителей, и умертвят их, -  процитировал  Борис  Алексеевич.  -
Последние времена это называется.
   - Ого! - воскликнул Блюм. - Вы и в Писании начитаны!
   В каюту кто-то стучался. Витек встал с диванчика и распахнул дверь.
   - Илья Борисович! - В дверном проеме возникла  испуганная  физиономия
буфетчика. - Вас там зовут!
   - Где там? - рявкнул Блюм и подмигнул подполковнику.
   - Да над  нами  вертак  кружит,  летчик  садиться  собрался.  А  куда
садиться, если площадка занята?! Поднимитесь на  мостик,  капитан  хочет
посоветоваться с вами.
   - Вертак?! - Блюм хлопнул себя ладонью по  лбу.  -  Ах  да!  Мы  ведь
прилетели сюда не на той машине. Я обещал этим людям взять их с собой! -
Он посмотрел на подполковника. - Ну как, будем отсылать их назад?
   Вертолет завис над кормовой палубой.
   Губошлепы требовали немедленно посадить машину на  палубу  и  наконец
избавить их от вибрации, холода и нервотрепки. Молодые  люди  словно  не
понимали, что, как только машина снизится до уровня снастей, она тут  же
заденет винтом мачту или надстройку - и все они покойники.
   Посадка отменялась. Топлива оставалось только до берега. Но губошлепы
вопили, как недорезанные поросята. Да  и  телохранители  были  не  прочь
завалиться спать в теплой каюте. На палубу ледокола сбросили записку,  в
которой губошлепы умоляли Илью Борисовича взять их с собой... Блюм стоял
на палубе, свистел и весело размахивал  руками,  словно  гонял  голубей.
Дверь вертолета открылась, и оттуда вывалилась  лестница.  Ее  конец  не
доставал до крыши надстройки всего каких-то трех-пяти метров. Спуститься
ниже вертолетчики побаивались.
   - Надеюсь, мы договорились, - начал вполголоса Борис Алексеевич, -  и
вы, Илья Борисович, не станете делать глупостей? Знаете, лучше не  надо!
Можете все испортить!
   - Зря вы меня обижаете! - всплеснул руками Блюм. -  Вот  я  знаю  вас
всего ничего, а вы для меня стали как  родной  сын!  -  проворковал  он,
глядя на подполковника блестящими спелыми маслинами.
   Илья Борисович бегал и взмахами рук приглашал пассажиров вертолета на
палубу. На лестнице появились молодые люди. Вцепившись  в  металлические
ступени, они орали от ужаса. Тот, кто спускался первым, страшно  трусил,
а тот, кто был над ним, бил его подошвой ботинка по  макушке...  Ледокол
болтало. Ветер раскачивал лестницу. Попасть точно на крышу рулевой рубки
было совсем нелегко.
   Лестница раскачивалась,  как  трапеция  под  куполом  цирка.  Молодой
человек закрыл глаза  и  разжал  руки.  Его  вялое  тело  просвистело  в
сантиметрах от борта ледокола и плюхнулось в воду. Все бросились к борту
в надежде увидеть барахтающегося человека, но тот так и не  вынырнул  на
поверхность.
   Второй губошлеп  не  стал  испытывать  судьбу.  Намертво  цепляясь  в
перекладины лестницы, он стал карабкаться назад: вертолет, взявший  курс
к берегу, набирал скорость. Летчики боялись не дотянуть до суши.
   - Жаль паренька! - воскликнул Блюм и взял  стоящего  у  борта  Бориса
Алексеевича под локоть. - Выходит,  не  судьба  ему  плыть  с  нами!  Но
вернемся к нашим баранам! Значит, вы не верите в Новый порядок, то  есть
в абсолютную свободу?..
 
Глава 49 
 
   Люди постепенно освоились на пепелищах; почти каждый запасся  едой  и
кое-какими вещами в дорогу.  Ими  командовал  Богданов.  Даже  пятнистые
сразу же почувствовали в нем лидера. Те, кому из них дорога  на  Материк
была заказана, потихоньку  исчезли  с  Объекта.  Встреча  с  законом  не
входила в их планы. Но среди охранников были и наемники, на  которых  не
висело  никакого  криминала.  Они,  как  и   простые   обыватели,   были
заинтересованы в том, чтобы побыстрее добраться до цивилизации.
   Донской искал Веронику. Хотелось верить, что она не погибла в огне.
   Томилин  был  рядом  с  братом.  Попадавшиеся  им  навстречу  люди  с
интересом смотрели на них и даже спрашивали, кого они ищут.
   - Вкатала себе пару кубов  и  отправилась  в  соседнюю  галактику!  -
весело скалясь, сказал им один парень, повстречавшийся им у Жемчужины. -
Зря, ребята, ищете!  Сгорела  Пантера!  Как  пить  дать  превратилась  в
головешку! А туда не ходите, там паленым мясом пахнет и живых никого уже
нет... Донской  угрюмо  смотрел  на  развалины  Жемчужины,  на  огромный
провал, из которого вырывалось пламя и валил едкий дым.
   -  Кажется,  лаборатория  Аптекаря  горит!  -  сказал,  усмехнувшись,
Томилин. - Я после его укола месяц отходил. Блюм спас: я наплел ему, что
нашел еще одно рудное тело... ***
 
   По улице Буферной зоны женщина вела за руку мужчину. Мужчина озирался
по сторонам, смешно поворачиваясь всем  корпусом,  и  шагал,  неуверенно
выбрасывая впереди себя длинные худые ноги.  Попадавшиеся  навстречу  им
люди сторонились и потом долго смотрели вслед. У женщины было болезненно
серое лицо, она разговаривала сама с собой, иногда с вымученной  улыбкой
поглядывая на спутника.
   Мужчине явно не хотелось идти дальше, но женщина тянула его за  собой
и говорила что-то ободряющее.
   Наконец они вышли на площадь. И тут  их  увидели  столпившиеся  здесь
люди.
   Увидели и замерли. Женщина растерянно смотрела на  обывателей,  а  ее
спутник ссутулился и спрятался ей за спину.
   По-бабьи резкий крик всколыхнул толпу. Андрей Андреевич,  одетый  как
полярник, в десяти шагах от себя  увидел  упыря!  Того  самого  людоеда,
который собирался перерезать ему глотку.
   - Это он! Убийца! - пронзительно вопил Андрей Андреевич.
   Немой стремительно пошел прочь.  Он  сделал  свое  дело:  привел  эту
женщину к людям. Теперь он спешил к себе под землю.
   Андрей Андреевич с вытаращенными глазами метался по  площади.  Хватая
людей за грудки, он молил их догнать циклопа и разорвать его  на  части.
Да-да, непременно разорвать на части, пока он... не  разорвал  их  всех!
Андрея Андреевича убеждали, что  Немой  больше  не  опасен...  По-детски
доверчиво улыбаясь, Вероника робко шла вперед.  Погорельцы  расступались
перед ней. Неподалеку стоял студент Глеб Донской и удивленно смотрел  на
нее.
   Вероника не знала, что ей сейчас надо говорить. У нее было лишь  одно
желание, чтобы Донской взял ее с собой.
   - Я больше не раковина, - начала она, остановившись в шаге от  Глеба,
держась пальцами за виски. - Отец достал меня со дна моря и...  Возьмите
меня с собой! - Вероника с мольбой посмотрела на Глеба. - Я  могу  опять
стать раковиной, только потом не забудьте меня достать... Глеб смотрел в
лицо Вероники. Взгляд ее рассеянно  скользил,  словно  искал  что-то,  и
вдруг устремлялся в небо. Тогда в ее  глазах  отражалось  бледно-голубое
небо... Тот последний укол превратил ее в маленькую девочку.
   Донской схватил Веронику за  плечи  и,  прижав  к  себе,  зажмурился.
Томилин положил свою тяжелую ладонь на вздрагивающее плечо брата.
 
*** 
 
   Бармин и Эдик семенили по пустырю  Промзоны,  сгибаясь  под  тяжестью
поклажи.
   Оба были навьючены мешками с консервными банками,  как  мулы.  Артист
радовался богатой добыче, лишь иногда позволяя себе поворчать.
   - Хорошо хоть под з