старайся парить мне мозги! Выбирай: или правда, и  тогда  можешь  валить
отсюда на все четыре стороны, конечно, оставив слиток мне на память. Или
вранье, и тогда я отдаю тебя сержанту: он сначала колонет тебя, а  потом
вытащит все, что у тебя есть вот тут, - офицер постучал Бармина  пальцем
по лбу и улыбнулся. - Извини, такая уж у нас работа. Нравится  тебе  мое
предложение?
   - Значит, если я вам скажу, где взял, вы меня отпустите?
   - Конечно! Только сначала съездим туда, проверим. А вдруг  ты  врешь?
Где это?
   - В Заполярье!
   - Значит, не договорились... - Лейтенант устало  покачал  головой.  -
Ну, готовь задницу, милый!
   В этот момент  в  комнату  ворвался  Паша.  Глаза  его  горели,  губы
дрожали.
   - Без меня - не выйдет! Я  этого  бычару  с  лавки  сдернул,  значит,
слиток мой! - сказал он дрожащим голосом лейтенанту.
   - Не шуми, Паша! - досадливо поморщился лейтенант. - Кто ж против?  Я
и не собирался без тебя! - Он  вышел  из-за  стола  и  что-то  прошептал
подчиненному на ухо.
   Паша угрюмо выслушал офицера и, зыркнув на Бармина,  в  свою  очередь
что-то зашипел начальнику. Видимо, у него был свой план действий.
   Бармин вздрогнул, на лбу и щеках выступила испарина:  он  понял,  что
эти волки непременно задерут его, чтобы он никому  уже  не  рассказал  о
слитке... Милиционеры затихли. По всему было видно, что они договорились
и распределили роли. Бармин, до этого момента смотревший в  пол,  рывком
вскочил и, схватив стул за спинку, швырнул его в застывших от  удивления
милиционеров.
   Воспользовавшись их замешательством, он  зажал  в  ладони  слиток  и,
перекатившись через стол, выскочил в коридор. Там он с  разгона  налетел
на дверь и выбежал в зал ожидания.
   Здесь было довольно оживленно: публика двигалась  к  перрону,  слушая
информацию о прибывающем поезде. Юркнув между чемоданами, Бармин вылетел
на перрон. С десятисекундной задержкой в  зале  ожидания  появились  оба
стража порядка, размахивая пистолетами и грубо  расталкивая  пассажиров.
Увидев спину убегающего, милиционеры кинулись следом.
   Нет, Бармину было от них не уйти. Это понимали и  милиционеры,  и  он
сам.
   Шкуродер пылал яростью: стул угодил ему ножкой в лицо. Теперь у  него
были все основания разобраться с синяком.
   Тихонько посвистывая, локомотив катил вдоль перрона.  Бармин,  шныряя
между пассажирами и тележками, петлял как заяц. Паша уже  дважды  хватал
беглеца за шиворот, но всякий раз под ноги  подвертывались  чьи-то  узлы
или дети, и он упускал добычу.
   Тепловоз пронзительно  загудел,  призывая  к  порядку  толпящуюся  на
перроне  публику,  и  Бармин,  чувствуя  на  затылке   горячее   дыхание
Шкуродера, неожиданно шарахнулся прямо под чугунные колеса локомотива.
   Пассажиры дружно вскрикнули и замерли, а Бармин перелетел  на  другую
сторону полотна, чувствуя на  спине  мурашки  от  легкого  прикосновения
горячей стали.
   Оставленный с носом Паша разразился отборным матом.
   Отставший от Паши офицер имел время, чтобы повторить маневр  Бармина,
но не решился. Он понимал, что беглый  рано  или  поздно  упадет  к  его
ногам, моля о снисхождении...
 
Глава 2 
 
   Навалившись на холодное железо грудью и упираясь ногами  в  дробленую
породу, Богданов толкал перед собой вагонетку. По стенам туннеля обильно
сочилась влага, с низких сводов текло прямо  за  шиворот:  ледяная  вода
струйками скатывалась по разгоряченной спине, постепенно согреваясь.
   Богданов уже научился терпеть усталость и  не  обращать  внимания  на
сырость... Тот, кто, обессиленно привалившись к нему плечом, сейчас едва
переставлял ноги, был плохим помощником. Этот кореец скорее держался  за
вагонетку, чем толкал ее вперед. Время от времени он заходился надсадным
кашлем, словно выталкивал из груди колючего ежа, причинявшего ему боль и
никак не дававшего отдышаться.
   Изо дня в день Богданов только и делал, что  толкал  вагонетки,  тупо
глядя себе под ноги. Толкал, не обращая внимания на скрючившихся у стены
рабов, не могущих больше самостоятельно двигаться  и  ждущих,  когда  их
поволокут в дальний конец шахты, чтобы избавить  от  неподъемного  груза
жизни.
   Майор потерял счет суткам. Здесь, под землей, где  жила  и  трудилась
бригада штрафников, не было дневного света. Утром после провального, как
пропасть, сна, напоминавшего похмельное забытье,  им  раздавали  скудную
еду и меняли аккумуляторные лампы. Встать сразу  было  невозможно.  Тело
разламывалось  от  боли,  а  суставы  ныли  так,  словно   их   накануне
выламывали. Но Богданов вскакивал первым.
   Штрафники неукоснительно следовали распорядку  дня  и  беспрекословно
подчинялись приказам надсмотрщиков - охранников  Промзоны,  угодивших  в
забой за какие-то собственные провинности. Эти ребята были  обозлены  на
судьбу и потому по-звериному жестоки.
   При малейшем нарушении режима надсмотрщики стремились  отыграться  на
несчастных: они долго с сопением и  уханьем  избивали  провинившегося  -
спускали пар. Потом его лишали пайки. При  этом  наказанный  должен  был
работать наравне с остальными и выполнять норму. В противном случае  его
волокли в одну из рассечек и минут через двадцать возвращались  обратно,
неся с собой его одежду.
   Первый раз Богданову досталось от охранников, когда  один  из  них  -
какой-то мокрушник, скрывавшийся на Объекте от всероссийского розыска, -
узнал, что Богданов майор милиции.
   Без всякого  повода  он  принялся  избивать  мента  прикладом  своего
автомата.
   Охранник ждал, что мент, защищаясь, хотя бы оттолкнет его.  Оттолкнет
и тут же получит пулю. Но Богданов упал навзничь и, ударившись головой о
камень, потерял сознание. Подбежавшие охранники едва  оттащили  от  него
мокрушника - не дали кончить легавого. С  бригады  требовали  выполнения
плана проходки, а Богданов был здесь лучшим работником: заменить  его  у
вагонеток было некем.
   Второй раз майору досталось после того,  как  он  не  смог  подняться
утром с нар. Накануне он трудился  за  двоих:  его  напарник  -  бледный
подросток - умер в самом начале смены, и стремящийся во  что  бы  то  ни
стало выполнить норму майор, кажется, надорвался...  Уже  не  раз  майор
закрывал глаза соседям по нарам и потом делил с остальными, еще  живыми,
пайку мертвеца. Здесь, среди холода, смерти  и  постоянного  мускульного
напряжения, не было ни друзей, ни  врагов.  Каторжный  труд  раздавил  в
людях все человеческое, выжав из них сострадание, жажду  справедливости,
таланты и пристрастия. В них не осталось даже ненависти. Только животное
желание - пожить, похрипеть хотя бы еще  смену  и  потом  провалиться  в
черную пропасть небытия.
   Почти все они были уже законченными доходягами. Некогда прямые  спины
их теперь не разгибались,  а  если  б  и  разогнулись  под  воздействием
какой-то внешней силы,  то  непременно  треснули  бы  в  позвоночнике...
Богданов чувствовал, что долго не протянет. Эта рабская  жизнь  во  тьме
постепенно убивала его. Но все же она была лучше ямы на  Пионерском,  на
край которой его однажды поставили.
   Тогда их с Донским спас вертолет. Сам Илья Борисович просил  за  них,
правда, только за Донского. Когда  же  окончательно  выяснилось,  что  о
Богданове  речь  не  шла  и  его  можно  бросить  в  шахту  к  остальным
потерпевшим,  с  Объекта  прибыла  комиссия,  расследовавшая  похождения
Березы, и о Богданове на время забыли.
   Когда о результатах охоты, которую Береза устроил в тундре,  сообщили
Блюму, тот пришел в ярость. Он, конечно, кое-что слышал об этих  охотах,
но относился к ним как к  досужим  выдумкам.  Теперь  "досужая  выдумка"
оказалась реальностью, которая поставила под удар дело Блюма.
   Перепуганные дружинники всю вину за бойню в тундре  хором  валили  на
своего мертвого начальника.  И  все  же  всем  им  пришлось  попотеть  и
раскошелиться.
   Наказывать Илья Борисович предпочитал  денежными  штрафами  и  потому
слыл гуманистом.
   Богданова  под  шумок  купил  у  Витька  один  из  членов   комиссии,
курировавший добычу сырья  в  шахтах  Объекта.  Оценив  физическую  силу
майора, он заверил, что засунет мента с глаз долой поглубже  под  землю.
Так засунет, что никто об этом и не узнает. А если о Богданове  спросят,
можно указать на общую яму.
   - Не бойся, Витя, этот опер через недельку сам  загнется!  -  говорил
довольный "куратор", хлопая начальника дружины по плечу  и  рассматривая
майора, как лошадь на ярмарке.
   - Да все сразу увидят, что это не косой! - воскликнул Витек.
   - А он у  меня  из-под  земли  носа  не  высунет!  В  моем  хозяйстве
организуется бригада штрафников, которая живет и трудится, не выходя  на
поверхность! - подмигнув, сообщил "куратор". - Что нам важно, Витя?
   - Не знаю, - Кубометры, родной! Зачем же  таких  орлов  отпускать  на
небо? Из них надо эти самые кубометры выжимать! Понял? Привезешь мне его
на днях... - А по мне решение комиссии уже есть?
   - Не бойся, в обиду тебя не дадим. Ты нам еще понадобишься... ***
 
   Кореец снова закашлялся. Прижав руки к груди, он  упал  на  колени  и
уперся лбом в вагонетку.
   - Юра, положи  руки  в  вагонетку  и  попробуй  повиснуть,  -  сказал
Богданов. - Я буду сам  толкать.  Ты  только  перебирай  ногами.  Нельзя
останавливаться!
   Охранник близко!
   - Нет, не могу. Я останусь, - отрывисто говорил кореец,  отхаркиваясь
кровью. - Здесь нет воздуха! - в отчаянии закричал он и вновь разразился
кашлем.
   Богданов поднял корейца за плечи и погрузил его в  вагонетку.  Кореец
захрипел, уткнувшись лицом в куски руды. Смена заканчивалась, и  кореец,
мог потерпеть... Держа на  коленях  котелок  с  кашей,  Богданов  кормил
лежащего на нарах корейца, отталкивая руки тех, кто  норовил  стянуть  с
груди корейца четвертину хлеба. Замотанные до запястий обрывками  тряпок
руки доходяг с раздутыми фиолетовыми пальцами плетеобразно свешивались к
коленям, а плоские лица, обтянутые пергаментом желтоватой кожи, выражали
тупое безразличие ко всему происходящему. Казалось, еще немного - и  они
должны обратиться в двуногих животных, равнодушно поедающих друг друга.
   Среди этих полулюдей-полуживотных выделялись майор и  азиат  высокого
роста, широкий в кости, с огромной круглой головой. Богданов не знал его
имени.
   Доходяги  сторонились  высокого,  пряча  от  него  хлеб  и   стараясь
побыстрей выпить похлебку  из  миски.  К  нему  никогда  ни  за  чем  не
обращались. Он был вдвое больше любого и беззастенчиво пользовался  этим
своим преимуществом.
   Когда  Богданов  появился  в  штрафной  бригаде,  ушкуйник  попытался
завладеть его хлебом. Он подкрался к майору сзади и ткнул его кулаком  в
затылок. Богданов упал, разливая суп и выпуская  из  рук  пайку.  Открыв
глаза, майор увидел, что его хлеб держит во рту узкоглазый с низким лбом
питекантропа. При этом питекантроп  выгребал  ладонью  из  миски  майора
вермишель с перловкой.
   Никто из штрафников, у раскаленных печек пивших через край миски  суп
и вминавших в рот сырую пайку, не обращал на это внимания.
   Майор подсечкой сбил ушкуйника на землю. Потом поднялся  и  ударом  в
челюсть оставил его в лежачем положении до конца  обеда...  После  этого
азиат, с тупым упорством несколько раз  пытался  отнять  у  майора  еду,
однако натыкался на стальные кулаки Богданова.
   Скоро майор понял, что ушкуйник - обыкновенный идиот.  Информация  не
держалась в его огромной голове, и никакие  условные  рефлексы  у  него,
похоже, не вырабатывались. Увы, гигант был безнадежней собаки Павлова...
Глава 3
 
   Бармин терся на городском рынке, опасливо озираясь по сторонам и  ища
укромное место. Он спиной чувствовал, что волки уже  вышли  на  охоту  и
кольцо вокруг него сжимается. По дороге сюда он  стал  свидетелем  того,
как выскочившие из машины милиционеры схватили  какого-то  оборванца  и,
отходив дубинками, затолкали в машину.
   Бармина поразило количество нищих и бомжей в городе. И  при  этом  на
каждом углу - на каждом фонарном столбе!  -  были  приклеены  фотографии
аккуратно причесанных кандидатов в депутаты. Особенно выделялся какой-то
молодой и зубастый. Его цветные  портреты  были  огромны,  как  портреты
вождей на пролетарских демонстрациях.
   "Немного смахивает на Березу! - подумал Бармин. - Что-то  березовское
в нем есть. Пожалуй, взгляд... "
   Остатки денег машинистов и бутылку водки из его карманов  выгребли  в
комнате милиции, и теперь он жадно, как дворняга, поглядывал на  колбасы
и копченую рыбу,  шагая  вдоль  рыночных  рядов.  Какая-то  сердобольная
старуха протянула ему яблоко.
   - Спасибо, бабуля, - поблагодарил Бармин, - но мне кусать нечем...  В
этот момент на рыночную площадь въехала  милицейская  машина.  Завизжала
сирена. Бармин заметался  вдоль  рядов.  К  воротам  он  не  успевал:  в
открытых дверях уже мелькали фуражки.
   Сирена испугала не только  Бармина.  Какие-то  кавказцы  бросились  в
подсобное помещение рынка, что-то гортанно крича. Бармин кинулся  следом
за ними.
   Кавказцы бежали узким коридором, заваленном мешками  с  овощами.  Они
знали, куда бегут. Наконец остановились в полутемном помещении. Один  из
кавказцев подошел к двери и щелкнул задвижкой,  потом  осторожно  открыл
дверь на улицу и выглянул. И тут же кто-то ударил его  кулаком  в  лицо.
Кавказец повалился на своих товарищей.
   Дверь  распахнулась,  и   в   помещение   вошли   Паша   Шкуродер   с
милиционерами.
   - Попался бычара! - торжествующе зарычал он, заметив позади кавказцев
Бармина. - Стоять!
   Кавказцы прижались к стене и  смотрели  то  на  милиционеров,  то  на
Бармина, неизвестно откуда здесь взявшегося.
   - Ну что,  чернота,  обделались?  -  спросил  Шкуродер  кавказцев.  -
Считайте, что вам сегодня повезло. Мне вот этот бычара нужен! - Шкуродер
кивнул  на  Бармина.  -  Слиток  у  тебя?  Щас  посмотрим!  -   Шкуродер
вразвалочку подошел к Бармину и приставил дубинку к его щеке. - Ну, где?
Давай сюда!
   - Что за слиток? - обнажая золото зубов,  спросил  стоявший  рядом  с
Барминым кавказец.
   Бармин покосился на кавказца и небрежно бросил:
   - Платина.
   - Чистая? - удивился золотозубый.
   - Чище не бывает!
   - Молчать! А ну, вон отсюда!
   Толкая друг друга  в  спину,  кавказцы  поспешили  удалиться.  Только
золотозубый на мгновение задержался, зачарованно глядя  на  роющегося  в
карманах Бармина, но Паша зыркнул на золотозубого, и тот исчез.
   - Ребята, - обратился Паша к милиционерам, - подождите на выходе. Нам
с синяком потолковать треба... - Шкуродер прикрыл за ними дверь.  -  Вот
ты и приплыл, бычара! Ну, давай слиток! Облегчайся!
   Бармин молча оценивал грузноватого Шкуродера: сто восемьдесят пять на
сто двадцать. Да там, за дверью, еще двое с дубинками.  Нет,  ничего  не
выйдет... Паша протянул руку, и Бармин вытащил  из  кармана  слиток.  Не
беря слиток в руки, Шкуродер вдруг ударил Бармина дубинкой поперек лица.
Тот взвыл и прижал кулаки к ушибленному носу, потом согнулся пополам.  В
этот момент за спиной у него раздался глухой  бутылочный  звук,  и  Паша
Шкуродер, перевалившись через Бармина мешковатым телом, ударился головой
о бетонный пол.
   Чьи-то сильные руки крепко схватили Бармина.
   Отняв кулаки от  измазанного  кровью  лица,  он  увидел  перед  собой
золотозубого.
   - Покажи слиток! - прошептал золотозубый. Бармин разжал кулак. -  Еще
есть?
   Бармин посмотрел на распластанного у ног Пашу, потом на  золотозубого
и прошептал:
   - А сколько надо?
 
*** 
 
   Кавказцы везли  Бармина  на  заднем  сиденье  автомобиля  куда-то  на
окраину.
   Даже в теплом салоне его знобило. Он сидел между кавказцами,  которые
без умолку переговаривались между собой.
   В квартире, куда его привели, было три комнаты. В двух на  полу  были
свалены нераспакованные товары: видеотехника, куртки, консервы.
   Золотозубый выгнал двух молодых женщин, вышедших навстречу мужчинам в
длинных халатах и тапках на босу ногу. Те попробовали было  возмутиться,
но золотозубый так гаркнул, что те, молча собравшись, покинули квартиру.
   Бармина посадили за стол. Двое молодых кавказцев, одного  из  которых
звали Мансуром, а имя второго парня с хищным  тонким  лицом  и  бешеными
глазами  не  произносилось,  открывали  консервные  банки.  Золотозубый,
грузный мужчина лет сорока пяти, - без сомнения, главный здесь -  взялся
за бутылки. Прежде  чем  расспрашивать  "бычару",  его  решили  прилично
угостить.
   - Не стесняйся, джигит! Наш дом - твой дом! Пей, кушай на здоровье!
   Бармина откровенно  хотели  напоить,  а  он  налегал  на  лососину  и
колбасу.
   -  Слушай,  дорогой,  почему  слиток  такой  маленький?   Почему   не
килограмм?
   - Какой есть, -  отвечал  Бармин,  как  бы  невзначай  поглядывая  по
сторонам и оценивая обстановку.
   - Слушай, брат, где ты его взял? - обняв Бармина  за  плечи,  спросил
золотозубый.
   - Есть место!
   - А много там таких? - Золотозубый подбросил на ладони слиток. - Три,
пять, сто?
   - А-а! - Бармин пьяно погрозил золотозубому. - Все хочешь знать!
   - Нет, брат, кроме шуток?
   - Мне хватит!
   - Можно я возьму посмотреть? - Золотозубый сжал  слиток  в  ладони  и
вопросительно уставился на Бармина. Бармин, налив себе еще стопку, пожал
плечами. - Вот и хорошо, пей, кушай, будь  моим  гостем!  -  золотозубый
похлопал по плечу пьяно качающего головой  Бармина...  Кавказцы  посреди
комнаты о чем-то спорили, отчаянно жестикулируя.
   Золотозубый зло выговаривал одному, чье  имя  не  произносилось.  Тот
бросал  в  сторону  Бармина  хищные   взгляды   и   пытался   оттолкнуть
золотозубого. При этом Мансур хватал их за руки, стараясь примирить.
   Хищник вышел из комнаты и вернулся с ремнями в руках. Голова  Бармина
уже лежала на столе, глаза были закрыты. Парень бросил ремни на стол  и,
раздувая ноздри тонкого носа, уставился на сопящего гостя.
   - Эй, друг, -  обратился  к  Бармину  золотозубый.  -  Эй,  проснись,
дорогой, хватит спать!
   Он легонько ударил Бармина ладонью по щеке. Бармин замычал.
   К столу подошел хищник. Схватив Бармина за  волосы  и  приподняв  его
голову над столом, он  наотмашь  ударил  его  по  скуле.  Бармин  боднул
головой воздух, открыл мутные  глаза  и  тут  же  засопел,  причмокивая.
Парень принялся хлестать Бармина по лицу, но тот только  мычал  и  пьяно
мотал головой.
   -  Нажрался!  -  злобно  изрек  безымянный   и,   сверкнув   глазами,
замахнулся.
   - Но! - крикнул золотозубый и схватил его за руку.
   Хищник отошел, а золотозубый, взяв Бармина под мышки, пересадил  его,
бесчувственного, в кресло. Мансур ловко прикрутил руки Бармина ремнями к
подлокотникам. Потом посмотрел на ноги гостя. Золотозубый махнул  рукой:
мол, не надо. Бармин не проснулся и после этого: свесив голову на грудь,
он еще громче засопел, периодически всхрапывая.
   Кавказцы сели ужинать. После бесконечных споров и ругани они  наконец
поднялись из-за стола и,  удостоверившись,  что  гость  спит,  вышли  из
комнаты, погасив свет.
   Золотозубый направился в комнату, где штабелями были сложены  коробки
с телевизорами и магнитофонами. Не раздеваясь, он повалился на кровать и
перед тем, как заснуть, сунул руку в. карман. Нащупав  слиток,  блаженно
улыбнулся и закрыл глаза.
   Мансур отправился на кухню и включил  телевизор.  Безымянный,  хлопая
себе по ладони лезвием выкидного ножа, долго ходил вокруг Бармина, мерно
свистящего и вздымающего грудь вместе с покоящейся на ней головой.
   Допрос был  назначен  золотозубым  на  завтра,  но  хищнику  хотелось
взяться за дело прямо сейчас. Кровь закипала в его жилах при одной мысли
о том, что знает этот синяк... До трех часов в квартире кавказцев  горел
свет. Наконец он погас везде, кроме коридора и кухни, откуда раздавалось
шипение невыключенного телевизора.
   Бармин давно открыл глаза. Он не  шевелился,  привыкая  к  темноте  и
прислушиваясь. Наконец шум невыключенного  телевизора  убедил  его,  что
хозяева заснули.
   Стараясь не скрипеть, Бар