пробирался  под  рукава  и
воротники.
   - Теперь наша очередь, Бармин, - наконец сказал подполковник.
   - Подождем немного. Думаю, вот-вот придет!
   - Он должен был вернуться полчаса  назад.  Что-то  случилось.  А  это
значит, что мы у  цели!  -  Подполковник  глядел  на  Бармина  холодными
глазами.
   Они решили взобраться на ближайшую  сопку  и  оглядеться.  Однако  на
вершине было сплошное молоко от кружащегося и  бьющего  в  глаза  снега.
Подполковник показал Бармину рукой куда-то вниз и лег на спину.
   Бармин последовал его примеру. Они стали сползать  в  распадок.  Снег
плотно облепил их, так что они были незаметны на склоне. Между  порывами
ветра им удавалось посмотреть вниз, и тогда они видели светящуюся  точку
и рядом что-то вроде человеческого силуэта.
   Борис Алексеевич чуть притормозил и подождал Бармина.
   - Приготовь оружие. Может случиться драчка. Надеюсь, жилет на тебе?
   - Под курткой, - прошептал Бармин. - А почему драчка?
   - Там лежит Силыч. Сам он упасть не мог. Значит, ему помогли.  Только
не лезь вперед. И еще: смотри по сторонам. Они где-то здесь  притаились.
Фонарь на снегу - приманка. О-па! Вот один!
   Подполковник указал рукой  на  подножие  сопки,  где  тлел  маленький
красный огонек. Кто-то курил, лежа на земле. Подполковник стал  забирать
вправо, чтобы оказаться над курящим. Их с Барминым все еще не заметили.
   Когда до засевшего в снегу оставалось не больше десяти метров,  Борис
Алексеевич встал и, держа  перед  собой  оружие,  нацеленное  на  огонек
сигареты, побежал. Куривший заметил подполковника, когда тот  уже  летел
на него сверху, вытянув вперед руки с десантным автоматом.
   Удар приклада пришелся сидевшему в засаде в ухо. Он охнул и  уткнулся
в снег. Бармин съехал к подножию и тут  понял,  что  находится  рядом  с
выходом Уклона на поверхность. Он хотел сообщить об этом  подполковнику,
но тут все поплыло у него  перед  глазами,  и  земля,  встав  перед  ним
отвесно, ударила его обледенелым сланцем в лоб.
 
Глава 31 
 
   - Никуда я с тобой не поеду, -  сказала  Вероника  Николаевна,  зябко
передернув плечами.
   Она сидела  в  кресле,  кутаясь  в  пуховый  платок.  Илья  Борисович
прогуливался перед ней, заложив руки за спину.
   - Значит, ты не хочешь увидеть настоящее море? Ты представить себе не
можешь, какое это блаженство - сидеть в горячем песке, а потом бросаться
в волну! Ну, хочешь, я куплю тебе остров, где ты  будешь  королевой.  Ты
будешь срывать с пальмы бананы, а черные мальчишки, как обезьянки, будут
доставать для тебя кокосы. Ты не веришь мне?!
   - Как обезьянки... - Вероника  Николаевна  усмехнулась.  -  Не  надо,
Илья. Я все равно никуда не поеду отсюда!
   - Но почему?!
   - Потому что не хочу оставлять обезьянок, которые доставали для  тебя
кокосы! Не делай удивленные глаза, не надо! Я знаю, ты решил  избавиться
от них!
   Ты хочешь начать новую жизнь - жизнь  политика  с  чистыми  руками  и
безукоризненной биографией! Геолог-первооткрыватель, честно  наживший  в
тундре... миллиарды. С этой сказочкой ты  объявишься  в  столице  этакой
скромной серой лошадкой.  Потом  выиграешь  основной  забег.  Непременно
выиграешь! Ты умеешь охмурять массы...  А  потом...  потом  устроишь  на
одной шестой части суши Объект, где счет обезьянкам пойдет на  миллионы,
десятки миллионов!
   - Что же в этом плохого, дорогая?!
   - Люди с Объекта могут тебе помешать. Они знают, откуда взялось  твое
богатство и,  главное,  какой  ценой.  Сколько  за  эти  слитки  полегло
обезьянок? Что ты задумал: уморить всех голодом или заморозить?  Правда,
тебе удобней сжечь их... Что ж, я сгорю одна из первых!
   - У тебя жар! - сверкнул глазами Илья Борисович. - Какой там голод!
   Закрома от консервов ломятся. Топлива в цистернах на пять лет вперед.
Все, что я здесь делаю, - для них, для людей!
   - Ты не на трибуне. Не кричи! Какие там люди?! Они для тебя материал.
   Человеческий материал. Разве это не твои слова? Сначала ты убил моего
отца.
   Убил, убил! Мама рассказала мне об этом перед смертью.  И  все  из-за
этого открытия, из-за руды этой проклятой. Кстати,  и  жил  ты  с  мамой
после этого только для того, чтобы тайна смерти отца не  стала  всеобщим
достоянием. Жил, жил... да и отравил!
   - Замолчи! - Голос Ильи Борисовича задрожал.  -  Гадкая  девчонка!  -
Блюм опустился в кресло, держась за сердце.
   - Отравил, - продолжала Вероника Николаевна. - Ведь она грозилась все
рассказать. Она  была  виновата  перед  отцом  и  очень  этим  мучилась.
Кажется, тогда же приехал на Манское и этот твой фармацевт с  уголовными
наклонностями. Он подсказал тебе, как незаметно убрать человека.
   - Вероника, - твердым голосом  начал  Илья  Борисович,  -  тебе  надо
уменьшить дозу и почаще бывать на воздухе. Дурь так и прет из тебя!
   - А потом ты принялся за меня, - не обращая внимания на слова  Блюма,
продолжала она. - Нет-нет, ты не боялся, что я могу что-то рассказать  о
тебе.
   Просто ты вдруг заметил меня и... захотел иметь девочку. Я  помню,  с
каким удовольствием ты растлевал меня.
   - По-моему, ты была не против! - усмехнулся Блюм. - Или я ошибаюсь?
   - Я тогда ничего не понимала, да и ты никого не подпускал ко мне.
   Сознайся, ты ведь хотел убить Донского  тогда,  двадцать  лет  назад?
Работяги избили его тогда по твоему приказу. Хорошо еще, что там не было
твоего Березы.
   Этот пес не отпустил бы Глеба.
   - Нехорошо так о покойнике, Вероничка! - Блюм с издевкой  смотрел  на
нее.
   - Я возненавидела тебя. Мне не  повезло:  ты  успел  вынуть  меня  из
петли.
   Второй раз на это было трудно  решиться...  Но  ведь  были  таблетки!
Можно было принять целый пузырек и уже никогда не проснуться. Вот  тогда
тебе опять понадобился Аптекарь. Он посадил меня на иглу. Ты прав, когда
кричишь, что я несчастная наркоманка и потому никому не нужна... -  Даже
ему, слышишь, твоему Донскому! - взвился побледневший Илья Борисович.
   - Даже ему, Донскому... - Вероника Николаевна горько усмехнулась. - Я
уже давно - человеческий материал... и никуда отсюда не уеду.  Отныне  я
не выйду из этих четырех стен. Не надо мне никакого моря!
 
Глава 32 
 
   Уже неделю на Объект падал  мокрый  снег.  Мохнатые  хлопья  бесшумно
ложились на гнилые крыши домов и  ангаров,  придавая  угрюмым  строениям
сказочный вид.
   Дважды в сутки жилые кварталы  объезжали  автобусы,  собирая  сменных
рабочих ТЭЦ и комбината, чтобы везти  на  работу.  Дважды  в  сутки  они
проезжали мимо лежащего на обочине трупа, покрывавшегося за ночь толстым
снежным одеялом, обдавая его серым  месивом  из-под  колес.  Лежащий  на
обочине был никому не интересен.
   Патрульные УАЗы утюжили  грязные  улочки  Промзоны,  загоняя  в  норы
бомжей и вдруг объявившихся здесь лаек.  Как  только  косые  исчезли  из
Промзоны, собачки покинули подземные убежища.
   Однако не бомжи и не собаки  интересовали  патрульных.  Они  получили
приказ отловить и вернуть в казарму своего товарища: беглый вбил себе  в
голову, что он - полярный волк. Сверкая безумными глазами, он в сумерках
бродил по Промзоне  в  поисках  одинокого  прохожего...  Шахты  Промзоны
замерли, перестав выдавать на-гора руду. Комбинат встал: плавильные печи
не  отплевывались  раскаленным  металлом.  Объятые  густым  паром,   они
вполнакала тлели в опустевших цехах. Всюду  царило  запустение.  Бригады
литейщиков под началом сменных мастеров поддерживали на комбинате режим,
позволявший печам не замерзнуть в ожидании сырья.
   Рудное тело  под  Объектом  было  выбрано  целиком,  а  новое  только
разведывалось: буровые установки за пределами Промзоны ни на  минуту  не
прекращали бурение. Блюм сообщал металлургам, что как может воздействует
на геологов, и те честно не жалеют себя. Но плод должен созреть: сначала
необходимо определить границы рудного тела и  подсчитать  в  нем  запасы
руды.
   А пока целый город  простаивал,  медленно,  но  неуклонно  сползая  в
бездну пьянства и безделья. Можно было сколько угодно кричать на людей и
строго наказывать их, но  ничего  в  принципе  не  менялось:  дисциплина
падала,  как  высота  на  приборах  подбитого   бомбардировщика.   Город
погружался  во  мрак  безвременья  и  смуты...   После   отъезда   косых
строительные работы прекратились, башенные краны  безжизненно  свешивали
стропы, раскачиваемые ветром. Смолкла отрывистая речь  азиатов,  куда-то
пропали КПП на дорогах, и не слышно стало матерщины охранников,  ведущих
рабов в столовую или баню... Среди стынущего железа и вопиющего  к  небу
бетона жили в своих полумертвых квартирах прорабы,  бригадиры,  мастера,
нормировщики...  и,  конечно,  бомжи  -  черные  от  угольной   пыли   и
неуловимые, как насекомые. Когда-то списанные администрацией  в  расход,
но ускользнувшие от патрулей, они зацепились за жизнь гнилыми  зубами  и
чудом удержались на самом ее краю... Оставшиеся без  работы  специалисты
днями валялись на раскладушках, а ближе к ночи собирались в забегаловках
и рюмочных Буферной зоны,  где  просиживали  до  утра,  вдрызг  пропивая
заработанное и ведя бесконечные разговоры о том, какая теперь  сказочная
жизнь на Материке. Эти  ночные  разговоры,  как  правило,  заканчивались
поножовщиной или мордобоем. Приезжали сонные патрульные и, колотя налево
и  направо  резиновыми  дубинками,  раскидывали  "кучу  малу",   забирая
наиболее отличившихся  в  дежурку.  Там  их  ставили  под  ледяной  душ,
штрафовали и отпускали на просушку домой.
   Многие специалисты привыкли к Объекту и вовсе не  собирались  уезжать
отсюда, справедливо полагая, что на Материке  им  придется  искать  себе
место под солнцем. А здесь каждый из них хоть немножко, но  ощущал  себя
если  не  рабовладельцем,  то   надсмотрщиком   с   широкими   палочными
полномочиями... Однако были и такие, кто не желал оставаться на  Объекте
ни минуты,  поскольку  контракт  закончился.  Их  никто  не  держал:  им
выплачивали аванс и группами увозили на побережье, где швартовались суда
с мазутом для ТЭЦ или ледокол с продуктами.
   Улететь на Материк  было  теперь  проблематично.  Самолеты  в  Москву
летали всего два раза в месяц, да и то с частыми отменами и  задержками.
Поэтому те, кто всерьез собирался убраться отсюда, предпочитали  морской
путь.
   Пока одна половина населения Объекта  наливалась  спиртным,  заполняя
безвременье, другая убивала время у телевизоров,  просматривая  огромную
коллекцию  боевиков  и  порнушек...  Трудовые  будни  Объекта  отошли  в
прошлое, и в моду вошли женщины,  которых  на  Объекте  было  не  больше
сотни.  Их  добивались,  за  ними  охотились...  Верхушка  администрации
проводила время на голубых дорожках бассейна,  в  саунах  и  спортзалах.
Физкультурники часами просиживали в "райском саду" Блюма - под  фикусами
и пальмами в кадках, пересказывая свои любовные  приключения  и  запивая
это вранье кислым вином. Жизнь в "Жемчужине"  не  изменилась,  оставаясь
все той же размеренной и вялотекущей, как шизофрения.
   Серьезные  проблемы  после  отъезда   косых   возникли   со   Службой
безопасности  Объекта.  Она  пошла  вразнос,  как   лишенный   нагрузки,
сорвавшийся с оси механизм.
   Ведь основной криминальный элемент,  державший  их  в  боевой  форме,
покинул Промзону... Охранники беспробудно пили,  даже  на  дежурстве  не
продирая  мутных  кроличьих  глаз,  дрались  смертным  боем,  засыпая  в
собственной крови и блевотине. Никто не слушал командиров, обещая  им  в
случае чего пулю в спину. Начались кровавые разборки.
   Сработала мина замедленного действия, заложенная в основание системы:
уголовники и скрывающиеся от наказания преступники, некогда  принимаемые
на службу, теперь давали  ход  своим  наклонностям,  стреляя  по  любому
поводу.
   Немотивированные убийства стали обычными. Какой-нибудь обезумевший от
выпитого охранник ни с того ни с сего стрелял в соседей по столу. Убийцу
сажали  в  карцер  на  хлеб  и  воду,  бесконечными   полярными   ночами
вымораживая дурь в его мозгах. Однако через неделю убийца возвращался  в
казарму, чтобы играть в карты, злобно  материться  и  тянуться  рукой  к
ножу. Неделя в карцере - все,  чем  наказывал  преступника  неисправимый
гуманист Блюм... Джинн беззакония вырвался из бутылки, и  волевому  Илье
Борисовичу  было  не  под  силу  загнать  его  обратно  в  узкое   горло
дисциплины.
 
*** 
 
   На  Объекте  объявились  автобусы-вахтовки.  Каждое  утро,  груженные
ящиками и катушками, они ползли с включенными фарами по черным от  грязи
улицам.
   Это была  специальная  бригада,  состоявшая  из  пятнадцати  человек,
набранных из  числа  мастеров  и  специалистов  горного  дела,  временно
оставшихся без работы.
   Неохотно отвечая на расспросы  любопытных,  эти  люди  называли  себя
"консерваторами", объясняя,  что  занимаются  консервацией  объектов  до
начала  следующего  производственного  цикла,  который,  как   известно,
откладывается в связи с затянувшимся бурением.
   Консерваторы имели, доступ в любое помещение, в любой  потайной  угол
Объекта. Их всегда сопровождали охранники, следившие за тем, чтобы никто
из зевак не проник во время  их  работы  в  помещение.  Первые  дни  они
работали под землей - в каналах и туннелях Объекта где-то в районе жилых
кварталов. Потом занялись наземными строениями. Двери законсервированных
зданий не только закрывались на ключ, но  и  намертво  заколачивались  и
опечатывались.  Блюм  предупреждал  всех,  что  Объект  с  его  шахтами,
перерабатывающим комбинатом, ТЭЦ  и  десятком  подсобных  производств  -
сложнейший  механизм,  каждый  узел  которого  жизненно  важен.  Поэтому
проникновение в законсервированное  здание  должно  рассматриваться  как
попытка террористического акта.
   Руководил бригадой Немой, временно оставивший обязанности заместителя
начальника ТЭЦ по режиму. После встречи с бешеной лайкой голова  циклопа
легла щекой на судорожно приподнятое плечо. Не имея возможности  поднять
голову,  стянутую  снизу  многочисленными  швами,   Немой   смотрел   на
окружающих исподлобья.
   Жизнь ему тогда  спас  Аптекарь,  вколов  истекающему  кровью  Немому
какую-то химию и чудом удержав в нем нитевидный пульс. Через час  циклоп
зашевелился,  засвистел  рваным  горлом...  Кажется,  он  не   собирался
умирать. Следивший за зрачками циклопа Аптекарь только похохатывал:
   - Ай да зверюга! Уникум! Вот бы заспиртовать такого!..
   Сегодня был законсервирован последний  объект  по  списку,  и  членов
бригады ждал праздничный ужин. Они находились в радостном возбуждении.
   Немой нацарапал на бумажке несколько слов и показал ее работникам.
   Консерваторы собрали инструмент и направились к автобусам.
   Один из них по пути отстал. По-утиному переваливаясь,  он  подошел  к
стене сарая и расстегнул ширинку.
   - Ты что, Андреич? Дома сольешь! - сказал ему охранник.
   - До дома не дотерплю! Иди, Теля, я быстро! - сказал Андрей Андреевич
и повернулся к нему спиной.
   Охранник зевнул и пошел к вахтовкам... а Андрей  Андреевич,  несмотря
на свою грузную  комплекцию,  резво  кинулся  за  угол  сарая,  на  ходу
застегивая пуговицы.
   Быстро перебирая  ногами,  он  покатился  загаженным  проходом  между
бараком и ангаром, впечатывая подошвы в кучи дерьма.
   Он бежал из последних сил, боясь услышать за спиной окрик  охранника,
лязг затвора и... Там, впереди, было  его  спасение,  лаз,  ведущий  под
землю... Подойдя к автобусам, Теля  порыскал  глазами  и,  не  обнаружив
толстяка, крикнул: "Эй, где ты там?"  Члены  бригады  уже  расселись  по
вахтовкам. Немой вышел из автобуса и заковылял к охраннику.  Теля,  чеша
затылок, сообщил, что Андрей Андреевич исчез. Немой отпихнул Телю локтем
и бросился было назад, но остановился, глядя на серые сараи и  ангары  с
заколоченными дверями, уже сливающиеся в сумерках  в  один  бесформенный
слепок. Искать Андрея Андреевича сейчас было бесполезно.  Немой  скривил
губы и толкнул Телю к автобусу.
   Автобусы направились к казарме.
   - Где этот долбаный Андрей Андреевич? - вполголоса спросил  Телю  его
товарищ, исподлобья поглядывавший на оживленных консерваторов.
   - Пропал... Наверное, сбег!
   - Сбег! - передразнил Телю охранник.  -  Теперь  Немой  тебя  на  кол
посадит!
   Теля повернул к ухмыляющемуся товарищу свое круглое лицо и равнодушно
пожал плечами, У  здания  лабораторного  корпуса  вахтовки  свернули  на
окраину и скоро запрыгали по кочкам.
   - Куда эго он свернул? - спросил кто-то Телю.
   - А пес его знает... - сонно ответил он. - Наверно, где-то раскопали.
   Объезд.
   - Жрать охота! Хорошо, что сегодня борщ на ужин! Бросаешь туда  сало,
натертое с чесночком, мажешь хлеб горчицей...  Друг,  у  тебя  есть  что
пожевать?
   - Щас посмотрю. - Теля  положил  автомат  на  пол  и  стал  рыться  в
карманах,  извлекая  оттуда  грязный  носовой  платок,  горсть  семечек,
наручные часы без стекла... - Кусок колбасы должен  остаться!  Мне  тоже
куснуть захотелось.
   - Это потому, что я про борщ сказал! Я вкусно рассказываю! Эх,  люблю
борщ с салом!
   Тут автобусы резко  затормозили.  Пассажиры  повалились  на  ящики  с
оборудованием и прильнули к окнам, вглядываясь в темноту.
   Как-то странно улыбаясь, товарищ взглянул на Телю  и  дернул  его  за
рукав:
   - Кончай рыться, придурок!
   В  этот  момент  совсем  близко  заработали  автоматы.   Консерваторы
тревожно переглянулись, а охранники передернули затворы и встали; в руке
у Тели был кусок колбасы. Товарищ ткнул Телю локтем в бок и открыл огонь
по консерваторам.
   Теля выронил колбасу и присоединился к товарищу, с  удивлением  глядя
на бьющееся в руках оружие. Автомат напомнил ему большую рыбину,  взятую
поперек спины.
   Через несколько секунд стрельба прекратилась.
   - Ты что, гад,  надумал  в  самый  ответственный  момент  с  колбасой
вошкаться?
   - спросил охранник Телю.
   Теля уже подобрал с пола драгоценный кусок и сдувал с него соринки.
   - Жрать захотелось. Как этот дядя про борщ сказал, так у  меня  слюна
потекла, - ответил он.
   - С чего ты вздумал фраеров колбасой  кормить?  -  спросил  охранник,
смахивая с комбинезона капли крови.
   - Хотел угостить.
   - Угощать фраера, когда ему на тот свет пора? ! - загоготал охранник.
- На пустой желудок на том свете легче!
   - А последнее желание? Последнее желание - закон! - серьезно  ответил
Теля.
   Все пассажиры были мертвы.
   Когда товарищ Тели ушел докладывать Немому о результатах, Теля сел на
скамейку  и  принялся  меланхолично  перемалывать   колбасу   челюстями,
равнодушно глядя на покойников.
   Пассажиров побросали в вырытую еще вчера  яму  и  присыпали  сланцем.
Автобусы поехали домой.
   - Ну-ка, угости меня твоей колбасой! - Зябко потирая ладони,  товарищ
весело подмигнул Теле.
   - Не могу, - пробубнил Теля.
   - А последнее желание? - Охранник хлопнул его  по  плечу  и  радостно
захохотал:
   - Желаю!
   - Но ты же сам сказал, что на пустой желудок легче?
   - Так то помирать, дура! - захохотал охранник. Вахтовки  остановились
у одноэтажного строения, стоящего немного на отшибе. Здесь  жили  только
те, кто был причастен к консервации Объекта.
   Водители и охранники направились в душ, а Немой  сел  на  скамейку  у
входа и принялся массировать затекшую шею.
   Теля задержался в столовой, жадно бегая глазами по накрытому к  ужину
столу.  В  двадцатилитровой  кастрюле  остывал  борщ.  Высилась   стопка
алюминиевых тарелок, гора  ложек  и  вилок.  Хлеб,  нарезанный  толстыми
треугольниками, лежал на  подносе  вместе  с  розовыми  ломтями  сала  и
головками чеснока. На столе поблескивали бутылки водки.
   Проглотив слюну, Теля сел за  стол  и,  положив  автомат  на  колени,
схватил кусок сала потолще, положил его на осьмушку  хлеба,  оторвал  от
головки чеснока зубок и надкусил его. Потом с жадностью впился зубами  в
бутерброд, закрыв от наслаждения глаза.  Глухо  урча,  он  жевал  вязкий
пряный ком, кругло оттопыривая румяные щеки.