дойду!" Так вот, тянет он жмура по-научному, прямит его, а жмур  ни  в
какую не поддается. Принципиально гад не разгибается!  На  своем  стоит,
как лидер профсоюза. А на  соседнем  столе  другой  лежит,  мой.  Совсем
свежий,  только  весь  в  крови,  с  горлом  перерезанным.  Я  на   него
поглядываю: вот, думаю, жмур организованный,  держит  правильную  линию,
никому не мешает, правда, ноги его в коленях согнуты.  Распрямил  я  ему
ноги,  уложил  пряменько:  лучше  сейчас,  пока  теплый,  а  то,   когда
закоченеет, намучаешься с ним... Пока Череп над несгибаемым работает,  я
на этого любуюсь; обмыть бы да сразу в гроб, так  он  мне  нравится.  Но
надо дядю Вову ждать - прозектора нашего. Он как раз заняться им должен.
Размечтался я о медицине: не  пойти  ли,  думаю,  мне  по  специальности
учиться? Буду гуманистом и человеком в белом халате!  Пока  я  размышлял
так, у моего опять ноги в коленях  согнулись.  С  чего  бы  это,  думаю?
Подошел,  разогнул.  Странно:  жмур  еще  теплый,  а  скрючивается   как
мороженый. Подрулил я к Черепу: может, помощь моя  требуется?  Жмур  его
некондиционный:  то  в  одном  месте  горбылем  пойдет,  то  в   другом:
консистенция такая в нем упругая!  Череп  меня  прогнал.  "Не  мешай,  -
говорит, - человеку заниматься наукой!" Ладно, думаю,  пусть  парится  в
одиночку. Подхожу к своему, а он опять с согнутыми коленями. Нет, думаю,
шалишь! Беру нож и к нему: сейчас я тебе  враз  копыта  разогну!  Только
нащупал сухожилия, а тут Череп хрипит, как удавленник,  зовет:  "Помоги,
Платон!" И уже весь красный от натуги. Я подошел, взял  несгибаемого  за
ноги и держу, а Череп залез на жмура сверху, да вдруг как навалится  ему
на грудь всем своим весом. Череп-то навалился, а жмур возьми да и  охни.
Протяжно так: "О-ох!" Череп замер и как-то весь вытянулся.  Я-то  уже  у
выхода, а Череп - медик будущий, куда ж ему бежать от призвания? Слез он
с покойника, как сапер с мины, и пошел на  выход  -  весь  белый,  глаза
круглые, - покачиваясь слегка. Мимо  меня  прошел,  отпихнул  локтем  от
двери да и бросился наверх. Я за ним! Выскочили  на  свет  Божий,  дверь
закрыли  на  защелку.  Череп  воздух  ртом  хватает,  шарит  глазами  по
кабинету, а я уж  из  горлышка  анестезию  принимаю.  Оставил  ему  пару
глотков,  чтобы  в  себя  пришел.  Череп  по  кабинету  бегает,  смеется
тихонько, а сам дрожит. "Он на меня смертью дохнул! Смертью! -  говорит.
- Теперь мне не жить! Что-то  во  мне  сломалось!"  Дядю  Вову  вызвали,
объяснили, что покойник воскрес. Дядя Вова только ухмыльнулся и еще шила
выдал: мне сотку, а Черепу стакан. "Это, - говорит, -  мальчики,  воздух
из грудной клетки клиента выходит, когда  вы  его  разгибаете.  Так  что
работайте спокойно, товарищи. Оттуда сюда,  наверх,  -  говорит,  -  уже
никто не возвращается. Ну, разве что Командор постучится. Так  ему  что:
он каменный!" Как в воду глядел дядя Вова, поскольку в этот самый момент
- стук в дверь. Как раз оттуда, снизу.
   Череп к стене привалился, сползает на пол,  челюсть  нижняя  прыгает.
"Это за мной", - стонет. Дядя Вова не робкого десятка, а и у того  глаза
забегали.
   "Чушь! - кричит. - Не может быть! Наука такого не допустит!  Кого  вы
там забыли?" - "Никого, - говорю, - один человеческий  материал,  и  тот
потрошеный!"
   Мне после сотки уже совсем весело стало, а вот  Черепа  не  взяло:  и
двести грамм не помогло. А с той стороны стук все сильней: Командор  уже
в дверь ломится, рычит по-звериному. Ну, думаю, я-то  самый  дальний  от
двери, так что он сначала дядей Вовой да Черепом займется.  Пока  он  их
потрошить будет, я успею смыться.
   Очень уж хочется досмотреть, чем  все  кончится!  И  вот  дядя  Вова,
человек  материалистический,  за  свою  жизнь  не  одну   сотню   жмуров
распотрошивший, говорит Командору: "Входи, гад!" и  открывает  дверь,  а
из-за двери... жмур  вываливается...  только  не  Черепов,  а  мой  -  с
перерезанной глоткой: голый, белый, морда в крови запекшейся.  Вывалился
и тут же вцепился дяде Вове  в  горло:  хрипит,  вот-вот  зубами  кусать
начнет! Мне вдруг весело стало: сижу под столом,  давлюсь  от  смеха,  а
Череп уже - как белье постельное после подсинивания:  губы  серые,  руки
синие; лежит на полу без признаков жизни. "Череп, - кричу я ему,  -  это
не твой Командор! Твой внизу остался, не умирай!" А дядя Вова ничего  не
скажешь - человек науки!  Раз  в  соответствии  с  законами  природы  не
положено покойнику оттуда сюда заявляться, значит - отставить.  Обиделся
он за науку да как саданет жмуру меж глаз, тот  вниз  и  покатился  -  в
соответствии с законами природы. Дядя Вова горло свое щупает,  улыбается
виновато и нашатырь Черепу в нос сует.
   "Ошибка, - говорит, - вышла, пионеры! Вместо  жмура  живого  товарища
привезли, только мертвецки пьяного!" "Да у него же горло перерезано!"  -
не верю я, а сам хохочу. У меня что-то вроде истерики началось. "Значит,
- говорит дядя Вова, - недорезали товарища. Из  пивбара  привезли  вроде
уже холодного, а я не проверил сразу, замотался. Ну  что,  -  спрашивает
меня, - будем выпускать алкаша из холодной?" - "А чего с ним еще делать?
- говорю. - Лишь бы компенсацию  не  потребовал!"  Дядя  Вова  сам  вниз
спустился, привел недорезанного, отдал ему его тряпки вонючие да еще сто
грамм налил. Недорезанный враз ожил. "У вас, - говорит, - хочу остаться.
Санитаром буду!" - "Зачем?" - спрашиваю. "Как зачем?!
   - удивляется. - Лучше я буду тут шилом лечиться,  чем  там  чернилами
травиться!"
   Выпили со жмуром недорезанным по стопке. Дядя Вова ему горло  заклеил
и отпустил со словами: "Больше мне не попадайся -  выпотрошу!"  Хотел  я
сказать мужику, что едва не перерезал ему сухожилия. Но зачем мужику это
знать?  Еще  расстроится.  В  общем,  надо  бы  Идти  вниз,   продолжать
доблестный труд, да Череп застыл у двери, с места сдвинуться  не  может.
"Я, - говорит, - туда больше не пойду.  Вышло  из  меня  что-то  важное,
медицинское".  Точно,  смотрю,  вышло:  штаны  у  Черепа   мокрые...   В
покойницкую я уже один вернулся, причем как  к  себе  домой,  ничего  не
страшно.
   Правда, тот жмур, который охал, опять скрючился. А Череп из  медицины
ушел.
   Совсем. И правильно сделал: слабые нервы,  значит,  больше  анестезии
требуется. А раз так и года бы не продержался - снился б! Такое  было  у
меня посвящение в Хароны. Помнишь, фильм был "Я родом из детства"?  Вот!
А я родом из морга: рядом с покойниками и есть, и спать могу, потому что
нет в  них  ничего  страшного.  Все  они  -  человеческий  материал  без
признаков жизни, а потому абсолютно  безвредный...  Ну  что,  интересная
байка? Отработал я  водочку?  -  ухмыльнулся  покрасневший  от  выпитого
Платон и захлопал рыбьими глазами.
   - Пока что не отработал, - сказал Глеб. - Ты хотел рассказать  мне  о
моем брате что-то очень важное.
   Харон  вопросительно  посмотрел  на  Глеба   и   прищурился,   словно
прикидывая, стоит ли посвящать клиента во все тонкости дела, когда плата
уже получена.
   - В общем-то ничего особенного, - начал он лениво,  -  но  есть  один
момент.
   - Какой момент?
   - Да с одежкой. Я ведь почему случай  запомнил...  -  Ну,  почему?  -
насторожился Глеб.
   - А вот почему! - лодочник хитро  прищурился.  -  Поначалу  на  брате
твоем был один костюмчик, а  потом  другой.  Прикинь:  был  синий,  стал
коричневый. Интересно, да? Но это бывает, бывает... - Харон усмехнулся в
стакан, который держал у рта, высматривая в нем остатки водки.
   - Откуда появился?
   - Этого не знаю.
   - А сумка с папкой была при нем?
   - Насчет сумки...  Нет,  сумки  не  было,  -  ответил  Платон,  пьяно
улыбаясь Глебу и едва держась на ногах. - Может, Ошот  знает?  -  Платон
ухмыльнулся. - Он у нас  специалист,  виртуоз-балалаечник.  Да,  ботинки
были у твоего братана первый класс... Ну все, пора к жмурам.
   Хватаясь за края столов и расталкивая обитателей заведения,  лодочник
направился к дверям. Глеб догнал Харона и схватил его за плечо.
   - Скажи, а куда делся тот синий костюм, в котором его привезли?
   - А! - Санитар закачал головой, пьяно  грозя  Глебу  пальцем.  -  Все
хочешь знать, паря!
   - Вот, держи! - сказал Глеб, вынимая из кармана деньги.
   Платон тупо пошевелил губами, потом принялся  неверной  рукой  искать
карман брюк. Наконец он справился с задачей, поднял на Глеба  тонущие  в
тумане забытья глаза и тяжело вздохнул:
   - Сожгли.
 
Глава 8 
 
   В Промзоне царила паника.
   Поднятые по тревоге охранники и ночные  патрули,  явившиеся  сюда  на
звуки  выстрелов,  бегали  между  бараками,  ища  косых.  Все  почему-то
подумали, что совершен  массовый  побег  из  общежитий  и  косые  теперь
разбегутся по  тундре,  как  тараканы.  Никто  ничего  не  знал  толком.
Дежурный по Объекту лежал сейчас в километре от Объекта  в  искореженной
машине и, неестественно задрав  голову,  смотрел  в  пустое  белое  небо
стеклянными глазами. С его лица так и не сошла азартная улыбка охотника.
А немногие оставшиеся в живых  бойцы  брели  к  огням  Объекта...  Когда
тягачи камикадзе на полной скорости, въехали через все  ту  же  брешь  в
заграждении на территорию Промзоны, на них  не  обратили  внимания.  Все
подумали, что это поисковые группы.
   Без  единого  выстрела  вездеходы   протарахтели   мимо   опрокинутых
пулеметных  вышек  и,  спустившись  в  низину,  поползли  по  болоту   к
вертолетной площадке. Ким увидел, что оба вертолета целы.
   Люди, суетящиеся на вертолетной площадке, долгое  время  не  обращали
внимания на ползущие по болоту тягачи, а когда обратили, было поздно.
   В направлении вертолетной площадки упруго  легли  длинные  автоматные
очереди. Косые отрезали от вертолета готовящихся к посадке  охотников  и
зацепили летчика, стоявшего в проеме открытой двери.  Благоразумно  упав
на пол, летчик вывалился  из  вертолета  и  затаился  за  шасси,  сжимая
ладонью раненое плечо.
   Охотники бросились врассыпную, отстреливаясь на ходу.
   Но  косые  были  прикрыты  от  пуль  железом  тягачей,  а   охотникам
спрятаться было не за что. И все же некоторые из них заняли  оборону  за
вертушками.
   Первый из тягачей разорвал колючку, и, взобравшись на бетонные  плиты
площадки, пополз на ближайший вертолет, с ревом набирая скорость.  Вслед
за ним на площадку выскочил второй.
   Прятавшиеся за вертолетами автоматчики бросились прочь, отстреливаясь
на ходу.
   Вездеход с ходу врезался в ближайшую вертушку. Вертолет накренился  и
положил на бетонные плиты лопасти винта,  одно  его  шасси  подломилось.
Двигатель  тягача  заглох.  Из  кабины  выскочил  Ким  с  товарищами   и
устремился внутрь покореженной машины.
   Второй тягач попытался протаранить другой вертолет. Но вывести машину
из  строя  не  удалось.  Вертолет  выдержал  столкновение,   отделавшись
вмятиной в нижней части фюзеляжа. Выскочившие из второго тягача  беглецы
не смогли проникнуть в вертолет, дверь которого заклинило.  Покрутившись
на площадке под пулями охранников, они бросились к бетонному домику, где
еще совсем недавно летчик уныло разгадывал кроссворд... Начальник Службы
безопасности Объекта  разрабатывал  план  штурма  вертолетной  площадки.
Нужно было как можно скорее нанести удар по косым  и  поднять  в  воздух
боевые  машины.  Автоматчики  обложили  вертолетную  площадку.  В  окнах
прилегающих зданий дежурили  снайперы,  ловя  в  перекрестия  стриженные
ежиком головы беглецов.
   Поисковые группы все еще не выехали в тундру на задержание беглецов.
   Засевшие на вертолетной площадке косые вязали  силы  безопасности  по
рукам и ногам.
   Начальник  Службы  безопасности  связался  с  Пионерским  и  попросил
направить к ним вертушки. На прииске имелись свои МИ-8. Правда, это были
обыкновенные транспортники. Пока ждали эти вертушки, пробовали атаковать
вертолет с косыми, но всякий раз атаку срывал прицельный огонь из домика
дежурного летчика.
   Минуло несколько часов с того момента, как косые прорвали  колючку  и
вырвались на свободу. Расстояние между беглецами и Объектом  становилось
критическим.  Еще  чуть-чуть,  и   вероятность   обнаружить   их   среди
многочисленных русел и распадков упала бы до нуля.
   Над площадкой уже висели вертолеты с Пионерского,  ожидая  разрешения
на посадку. Но косые пока что дышали... Под прикрытием тягача,  медленно
вползшего на бетонные плиты из низины, на площадку  проскочили  бойцы  с
гранатометами, и косые тут же открыли по тягачу огонь. Свинец шлепал  по
тракам и решетил кабину, но машина упорно  ползла  к  домику  дежурного.
Стало понятно, сейчас косым придется туго. Что они, вооруженные  АКМами,
могли сделать вездеходу?!
   - Жаль избушку! - крикнул кто-то из гранатометчиков и прицелился.
   - Будем делать фарш, - деловито сказал его товарищ, и оба  выстрелили
в дверной проем.
   Грянули взрывы, и то, что осталось от косых, клочьями вместе с  огнем
и дымом выбросило в окна-бойницы далеко за пределы вертолетной площадки.
   Ким видел,  что  стало  с  его  товарищами,  и  понимал,  что  вскоре
доберутся и до него. И все же кое-чего он добился: погоня задержалась на
несколько часов, да и вертушки были повреждены.
   Может, Паку и остальным удастся уйти?
   Сквозь канонаду боя он не слышал стрекотания зависших  над  площадкой
МИ-8.
   Равнодушно взглянув на  товарищей,  сраженных  пулями  снайперов,  он
выглянул в окошко и увидел бегущих по  площадке  автоматчиков.  Выставив
перед собой АКМ, Ким пошел к выходу, готовый получить прицельный выстрел
в голову.
   У  самой  двери  он  действительно  почувствовал   сильный   удар   в
переносицу. Но это был приклад автомата в руках здоровенного парня. Так,
по крайней мере,  показалось  Киму  за  миг  до  того,  как  он  потерял
сознание...
 
Глава 9 
 
   - У  меня  здесь  какой-то  Пинкертон  объявился,  -  прикрыв  трубку
ладонью, взволнованно говорил Ошот Хоренович,  скосив  взгляд  на  дверь
кабинета. - Интересовался тем покойником, которого вы тогда...  Помните?
Вы сами тогда просили... Как ну и что? Он документы ищет, акт требует. А
если копать начнет?..
   Это  ведь  не  моя  проблема!  -  Прозектор  неожиданно  замолчал  и,
сморщившись, отвел трубку от уха: в трубку грубо кричали.  -  Хорошо,  я
понял, можете не повторять... Ошот Хоренович вздрогнул:  дверь  кабинета
резко открылась; на пороге стоял Донской.
   - Что-нибудь еще,  уважаемый?  -  прозектор  испуганно  посмотрел  на
Донского и бросил телефонную трубку  мимо  аппарата.  Чертыхнувшись,  он
схватил ее, как змею, двумя пальцами и положил на рычаги. - Я же сказал,
ара, помогу с прахом. Не беспокойся! - Голос его дрожал.
   - Возможно, прах не понадобится!
   - Почему не понадобится?  Ну?  -  Прозектор  настороженно  глядел  на
Донского.
   - Слушай, дорогой, тебе прах брата не нужен? Ты  родственник  или  не
родственник?
   Э-э! - он махнул рукой. - Что оплакивать будешь, если праха нет?!
   - А если его действительно нет?
   - Есть! Это я гарантирую!  С  этим-то  у  нас,  как  в  аптеке:  если
кремировали, значит, будьте любезны получить урну! - попробовал пошутить
Ошот Хоренович.
   - Но брат поехал на конгресс в одном костюме, а привезли его сюда,  в
морг, в другом, - А... твой брат не мужчина?! Купил в ГУМе себе  костюм.
Что тут удивительного?
   - А  то,  что  матери  покойного  предъявили  коричневый  костюм  для
опознания! А где же тот, синий, в котором его привезли в  морг?  -  Глеб
торжествующе глядел на прозектора.
   - Кто тебе это сказал?
   - Санитар... Тот самый, который готовил покойника.
   - Платон? Этот алкоголик? Он еще и не то сказать может! Небось просил
на выпивку? Ну, просил?
   - Это не важно, - смутился Глеб.
   - Значит, просил. Будто  не  знаешь:  алкаш  за  выпивку  что  угодно
сделает и что угодно расскажет! Так-то, ара! - прозектор засмеялся.
   - Но я совсем не хотел... -  Вот  тут,  -  прервал  Глеба  прозектор,
указывая на вдруг отыскавшийся документ, -  черным  по  белому  сказано:
коричневый. Коричневый, а не синий.
   Матери вашего  двоюродного  брата  костюм  какого  цвета  предъявили?
Коричневый, а не синий. Ведь так? Так. Возможно,  были  два  костюма:  и
синий, и коричневый.
   Только синий на  клиенте,  а  коричневый  в  сумке.  Синий  порвался,
испачкался и его выбросили, а коричневый, который в  сумке,  как  раз  и
предъявили родственникам.
   Слушай, Пинкертон, охота тебе разводить следствие? Уже  столько  воды
утекло.
   Твоего брата, царство ему небесное, давно нет. Что  хочешь  доказать?
Дался тебе этот костюм! Брат-то твой до сих пор  не  объявился  на  этом
свете, верно?
   Что ж, Ошот Хоренович был убедителен.
   Прозектор пообещал Донскому  уже  сегодня  вечером  решить  вопрос  с
получением  урны  с  прахом  Юрия.  Он  попросил  Глеба  дать  ему  свой
гостиничный телефон для связи. Расстались они почти друзьями.
   Донской вышел на улицу. По  серому  небу  метались  сырые  чернильные
клочья.
   Мелкий дождь, подгоняемый ветром, хлестал и сыпал в лицо. Полдня было
потеряно впустую. Ничего нового о последних днях брата он не  узнал.  Но
главный вопрос был решен: урну с прахом ему пообещали. "Привезу  урну  с
прахом, - подумал Донской, - и она успокоится..."
   Он уже успел устать от Москвы.
   Нет, не нахрапистая рысца ее жителей, не гудящие  авто  с  хамоватыми
водителями раздражали его. Глеб  был  не  против  спринтерской  скорости
жизни, сорвавшейся с накатанных рельсов. Он хорошо понимал эту  жизнь  и
пытался даже оправдать ее из своего сытого далека.
   Угнетало несоответствие между  скоростью  жизни  города  и  надсадным
хрипом его  жителей,  рвущих  на  горле  рубашку  и  по-рыбьи  хватающих
пропитанный  смрадом  воздух.  Они  напоминали  загнанных   лошадей   на
последнем круге.
   Узкий пролив, выводящий из бушующего моря в бухту  благополучия,  был
забит торосами амбиций и звериной злобы. И весь  этот  лед  ненависти  с
хрустом выдавливал из потока людские судьбы. Выдавливал и швырял  их  на
камни. И эта правда превращала одних, захлебывающихся и теряющих силы, в
строительный материал для других - деловых и безжалостных.
   Время выбрало безжалостных, и теперь  они  лепили  из  людской  глины
будущее страны.  Ограниченное  количество  койко-мест  белого  парохода,
увозящего на счастливый берег, делало горстку  палачами  и  всех  прочих
жертвами. Этот город был смертельно болен. На всем  -  зданиях,  улицах,
вереницах машин и пешеходов -  лежал  лихорадочный  блеск  обреченности,
Глеб подумал о том, что скоро он убывает из  этого  ада  в  свою  сытую,
регламентированную жизнь, где время остановилось возле пальм и фонтанов.
   Остановилось и превратилось в вечность... Спускаясь по эскалатору, он
вдруг вспомнил: тетка говорила ему о материалах,  которые  Юрий  брал  с
собой в Москву для доклада. Но ведь этих карт, если верить милиции,  при
нем не обнаружено.
   Может, их и не было?
   Но что же тогда Юрий повез  на  конгресс?  Нет,  материалы  наверняка
были.
   "Их при Юрии не обнаружили, - размышлял Донской. -  Но  почему?  Ведь
его не ограбили, он упал с моста! Где же тогда  они?  Под  мостом?  Если
карты были, то наверняка лежали в папке.  В  папке,  которую  предъявили
Нине Павловне, в папке, которая, в свою очередь, была в сумке. Если  все
же допустить, что его ограбили, то зачем грабителям геологические карты?
Они скорей забрали бы сумку и кожаную папку, а  карты  выбросили...  Но,
может быть, все-таки никаких карт не было?"
   Глеб вошел в вагон и замер: "А что, если его сбросили с  моста  из-за
этих самых карт?"
   Мысль показалась чудовищной.
   Он сначала отмахнулся от нее, как от мухи.  Но,  ясная,  она  затмила
собой все остальное.
   "Нет, - глядя на свое отражение в окне вагона, попытался  убедить  он
себя в обратном, - это обыкновенный несчастный случай.  Кто  такой  Юра?
Инженер Гарин?
   Нильс Бор? Менделеев? Да нет же! Неудачник. Не гений же он,  в  самом
деле?!"
   "А если все же гени