ию вплоть  до прошлой  пятницы, он  бы, несомненно,
рассказал ее именно так. На своих отношениях с Джорджем он остановился  бы в
самом конце.
     Гиллем  тогда большую часть времени  жил в районе лондонских доков, где
пытался  организовать плохонькую агентурную  есть из  всяких  там  польских,
русских и китайских  моряков,  которых он вместе с группой своих вербовщиков
время  от  времени  ухитрялся  прибрать  к рукам.  Случалось, он  заходил  в
маленькую комнатку на втором этаже  Цирка и утешал хорошенькую секретаршу по
имени  Мэри и  был  почти  счастлив,  если  не  считать  того, что никто  из
начальства  не отвечал  на  его  записки.  Когда он  пробовал  позвонить  по
телефону,  там либо было  занято, либо  никто не брал трубку. Ему доводилось
слышать  какие-то  намеки, что  случилась  какая-то  неприятность,  но  ведь
неприятности неизбежны. Общеизвестно было, например, что Аллелайн  поцапался
с Хозяином, но ведь они делали кое-что еще все эти годы. Он так же знал, как
и  все остальные, что большая операция в Чехословакии была  срочно прервана,
что  Министерство  иностранных дел вместе с  Министерством  обороны устроили
скандал  и  что  в  Джима  Придо,  руководителя  "головорезов",  опытнейшего
специалиста по Чехии  и неизменную  правую  руку  Билла Хейдона,  стреляли и
таким образом убрали его со сцены. Отсюда, догадывался он, кричащая тишина и
угрюмые лица. Отсюда  и приступы маниакальной ярости Билла Хейдона, известия
о  которых распространялись по  зданию,  как нервная дрожь; как гнев  Божий,
говорила  Мэри,  которая  любила выражать свои мысли  максимально  красочно.
Позже он услышал о катастрофе, получившей название "Свидетель". "Свидетель",
как поведал ему Хейдон много позже, стал самой неумелой и кровавой операцией
из  тех,  что   стареющие  профессионалы   когда-либо   организовывали   для
поддержания  своей увядающей славы, и Джим Придо стал платой за это. Кое-что
проникло в прессу, делались парламентские запросы, и даже  появились  слухи,
никогда,  правда, официально  не  подтвержденные,  что британские  войска  в
Германии были приведены в состояние повышенной боевой готовности.
     В конце концов, послонявшись по кабинетам коллег,  Питер начал понимать
то, что  другие поняли еще за несколько недель  до этого. Цирк на самом деле
не  молчал, он был просто заморожен. Ничто  не  поступало внутрь,  ничто  не
выходило наружу,  по  крайней мере,  на  том уровне,  на  котором  находился
Гиллем. Внутри  здания люди  из руководства спустились с небес  на землю, и,
когда наступил очередной день зарплаты, никто  не обнаружил в  своих ящичках
привычных    желтоватых    конвертов,    потому   что,   по   словам   Мэри,
административно-хозяйственный отдел не получил обычной ежемесячной директивы
для их выдачи. То один, то другой  говорил,  что видел Аллелайна, выходящего
из своего клуба взбешенным. Или Хозяина,  садящегося  в свою  машину в самом
безоблачном настроении. Или,  что Билл  Хейдон подал в отставку на основании
того, что  к нему не прислушиваются или  ставят подножки, но Билл  уже много
раз  подавал в  отставку.  В этот  раз, по  слухам,  основания были, однако,
несколько иными: Хейдон  пришел  в  ярость  из-за того,  что  Цирк отказался
платить запрошенную  чехами  цену  за  возвращение  на  родину  Джима Придо;
говорили, что это чересчур жирно или  чересчур престижно для агента.  И  что
Билл вышел из  себя в одном из припадков шовинизма и  заявил, что любая цена
будет  справедливой,  чтобы  вернуть  домой  одного  преданного англичанина;
отдать им все, но заполучить Джима обратно.
     Затем однажды вечером Смайли  заглянул в кабинет к  Гиллему и предложил
вместе  выпить. Мэри  не поняла, кто это был,  и  просто  сказала "хэллоу" в
своей стильной  протяжной манере, скрывающей принадлежность  к определенному
классу.  Когда  они вышли из Цирка бок о бок, Смайли непривычно сухо пожелал
вахтерам спокойной  ночи, и лишь  в пивной на Уордор-стрит  он сказал: "Меня
вытурили" - и больше ничего.
     Оттуда они направились в винный бар рядом  с Чаринг-Кросс,  в погребок,
где звучала музыка и больше никого не было.
     -  Они дали какое-то объяснение? - поинтересовался  Гиллем. -  Или  это
только потому, что ты перестал следить за своей фигурой?
     На слове "объяснение" Смайли просто-таки зациклился. К этому времени он
уже  был  порядочно пьян, хотя и держался прилично,  но  слово "объяснение",
пока  они  неуверенной  походкой  шли вдоль  набережной Темзы, захватило его
целиком.
     - "Объяснение"  в смысле "причина" или "объяснение" в смысле "повод"? -
вопрошал  он, став еще меньше похожим на самого себя,  чем на Билла Хейдона,
чей довоенный  оксфордский стиль полемики в те  дни,  кажется, был у всех на
слуху. - Или "объяснение" в смысле  "образ жизни"? - Они если на скамейку. -
Они  не должны давать мне объяснений.  Я могу  изложить им свои  собственные
объяснения, черт побери. И это  не то же самое, - подчеркнул он, пока Гиллем
заботливо усаживал его в такси, давал водителю деньги и называл адрес, - это
не  то  же  самое, что  сформировавшаяся  терпимость, которая проистекает из
желания плюнуть на все.
     - Аминь,  -  сказал Гиллем, смотря вслед удаляющейся машине и полностью
отдавая себе отчет в том, что по правилам Цирка их дружба - такая, какой она
была,  -  в  эту минуту  прекратилась.  Наследующий день Гиллем  узнал,  что
большинство  голов  полетело,  и  что  Перси  Аллелайн  вот-вот  должен  был
возглавить  Цирк  в  должности  исполняющего обязанности шефа,  и  что  Билл
Хейдон,  ко   всеобщему  радостному  изумлению,  которое,  вероятнее  всего,
проистекало из устойчивого раздражения по  поводу  Хозяина, будет служить  у
него  в  подчинении  или,  вернее,  как  говорили  наиболее  проницательные,
подчинит его себе.
     К  Рождеству  Хозяин  был мертв. "Скоро  они  доберутся и  до  тебя", -
сказала Мэри, которая рассматривала все эти события как второй штурм Зимнего
дворца. Она заплакала, когда Гиллем отбывал в брикстонскую ссылку, чтобы, по
иронии судьбы, заполнить ячейку Джима Придо.
     Поднимаясь  по четырем  ступенькам  к  Цирку  в тот дождливый полдень в
понедельник, всецело поглощенный перспективой  тяжкого преступления, которое
ему сегодня  предстояло  совершить,  Гиллем  прокрутил эти события  у себя в
мозгу и решил, что сегодняшний день может стать началом его возвращения.
     Предыдущую ночь он провел в  своей  просторной квартире на Итон-Плейс в
обществе  Камиллы, долговязой  студентки консерватории с  красивым печальным
лицом.  Хотя  ей  было  не  больше  двадцати,  ее  черные  волосы уже успели
подернуться  сединой,  будто  она пережила какое-то  потрясение, о  котором,
впрочем, никогда не рассказывала.  Другим проявлением все той же  скрываемой
ею душевной  травмы,  наверное,  было то, что  она  не  ела мяса,  не носила
кожаных вещей и не пила ничего спиртного; и только  в  любви, как показалось
Гиллему, она освобождалась от этих таинственных оков.
     Все утро он просидел в одиночестве в своем чрезвычайно тусклом кабинете
в Брикстоне, фотографируя документы Цирка.  Перед этим он  получил из своего
личного  оперативного  набора  миниатюрную  фотокамеру;  проделывал  он  это
довольно часто, чтобы не потерять сноровки. Кладовщик спросил: "Для дневного
света или электрического?" - и они провели дружескую дискуссию о зернистости
пленки. Он попросил секретаря,  чтобы  его не  беспокоили,  закрыл  дверь  и
принялся за работу, тщательно следуя  инструкциям Смайли. Окна располагались
довольно высоко.  Сидя, он вообще видел только небо и верхушку новой школы в
глубине улицы.
     Он  начал  со  справочных  материалов из своего  личного  сейфа. Смайли
установил  очередность.  Сначала справочник персонала, предназначенный  лишь
для  старших офицеров, который содержал  домашние адреса, номера  телефонов,
номера и псевдонимы всего  "домашнего" персонала Цирка. Затем свод правил  и
обязанностей  сотрудников  со вклеенной схемой структуры управления  Цирком,
реорганизованной  под  руководством Аллелайна.  В  центре  ее  располагалось
Лондонское  Управление  Билла  Хейдона,  похожее  на  гигантского  паука   в
собственной  паутине.  "После  провала Придо, -  раздраженно  заявил  во все
услышание Билл, - у нас больше не будет этих проклятых частных армий, и так,
что левая рука  не будет знать,  что  делает правая".  Как  заметил  Гиллем,
Аллелайн значился  в списке дважды: один раз в  качестве шефа, другой раз  в
качестве  "Директора  Службы особых  источников информации".  По слухам, это
были те самые источники, которые  поддерживали функционирование Цирка. Ничто
больше,  по  мнению  Гиллема,  не  могло  объяснить  с   такой  наглядностью
инертность  Цирка на  рабочем уровне и уважение, которым  он  пользовался  в
Уайтхолле.  К  этим  документам, по настоянию Смайли, он  добавил измененный
устав "головорезов"  в форме письма Аллелайна, начинающийся словами "Дорогой
Гиллем!"  и  детально  излагающий  сокращение  его  полномочий. В нескольких
случаях в выигрыше оказался  Тоби Эстсрхейзи,  руководитель  "фонарщиков"  в
Эктоне, единственного  автономного образования, которое фактически разжирело
в условиях латерализма.
     Затем Питер переместился к своему  столу и, следуя  инструкции  Смайли,
сфотографировал пару-тройку казенных циркуляров, которые могли  бы оказаться
полезным  подручным материалом. Сюда входила  кляуза  от  Эдмина о состоянии
явочных квартир  в черте Лондона ("Аккуратно обращайтесь с ними, как если бы
они были  вашими  собственными")  и  другая  -  о  злоупотреблении  частными
звонками по  не внесенным в  справочник  телефонам Цирка. Наконец,  он  снял
очень   суровое   личное   письмо   из   отдела   изготовлений   документов,
предупреждающее его  "в  последний  раз", что у водительского удостоверения,
выписанного на  его оперативный псевдоним, истек срок действия и если он  не
позаботится    о    его     продлении,     "его     фамилию     сообщат    в
административно-хозяйственный  отдел  для  соответствующего  дисциплинарного
взыскания".
     Он отложил фотокамеру и вернулся к сейфу. На нижней полке лежала стопка
донесений от "фонарщиков" за подписью Тоби Эстерхейзи с условным штампом "На
уничтожение".  Они  включали  в  себя  имена и должности двухсот или трехсот
выявленных офицеров советской разведки, действующих в Лондоне под  легальной
или  полулегальной  "крышей":  сотрудники  торгпредств,  ТАСС,  "Аэрофлота",
"РадиоМосква",  консульских и дипломатических сотрудников. В соответствующих
случаях там значились также даты проводимых "фонарщиками" наблюдений и имена
"побочных  отростков", что на жаргоне  обозначало контакты, установленные  в
ходе слежки, которые можно использовать в перспективе. Донесения подшивались
в основном  ежегоднике и в ежемесячных приложениях.  Он справился сначала по
основному  ежегоднику, а затем  в  приложениях. В  11.20 Питер  запер  сейф,
позвонил по прямому  телефону  в  Лондонское  Управление  и  спросил  Лодера
Стрикленда из Финансового отдела.
     - Здравствуйте, Лодер, это Питер из Брикстона, как дела?
     - Да, Питер, чем можем вам помочь?
     Он  проговорил это торопливо и отчужденным тоном.  Дескать,  у  нас,  в
Лондонском Управлении, есть друзья и поважнее.
     Он  звонит  насчет  отмывания некоторой суммы,  пояснил Гиллем,  насчет
субсидирования одной операции  с французским дипкурьером, который,  кажется,
готов кое-что продать. Прикинувшись кроткой овечкой, Гиллем поинтересовался:
может быть, Лодер найдет время, чтобы встретиться и обсудить это дело?
     - Операция согласована с Управлением? - спросил Лодер.
     -   Нет.  -  Но  Гиллем  уже  отослал  Биллу  документы  с  "челноком".
Почувствовав,    что    Стрикленд   сбавил   тон,   Гиллем   поспешил   этим
воспользоваться: - Здесь есть несколько щекотливых моментов, Лодер, я думаю,
мы не обойдемся без ваших мозгов.
     Лодер сказал, что, пожалуй, сможет ему уделить полчаса.
     По  пути в  Вест-Энд  Гиллем  занес свои пленки в неприметную захудалую
аптеку под вывеской  "Ларк" на Чаринг-Кросс-роуд. Сам Ларк, если это был он,
оказался толстяком с огромными кулачищами. Аптека была пустой.
     - Это пленки мистера Лэмптона, нужно проявить, - сказал Гиллем.
     Ларк унес пакет в подсобку. Через некоторое время  вернулся,  скрипучим
голосом  произнес: "Готово" - и выдохнул большую порцию воздуха, как если бы
он сейчас  курил. Он проводил  Гиллема до двери и с  грохотом захлопнул  ее,
когда  тот вышел.  "Господи, - подумал Питер,  -  и где только Джордж  таких
находит?" Перед тем как  уйти, он купил упаковку таблеток от ангины.  Каждый
шаг нужно продумать,  предупредил его Смайли: нужно  вести себя  так,  будто
ищейки Цирка следят за тобой двадцать четыре часа в  сутки. "Ну и что в этом
удивительного?  -  подумал Гиллем. - Тоби  Эстерхейзи натравил бы  ищеек  на
собственную мать, если бы мог этим заслужить похвалу Аллелайна".
     Свернув с Чаринг-Кросс,  он зашел в кафе "У Виктора" пообедать со своим
начальником  Саем  Ванхофером  и  каким-то бандюгой,  который  называл  себя
Лоримером и утверждал, что спит с любовницей посла ГДР в Стокгольме. Лоример
сказал, что девчонка  готова  работать на них,  но взамен требует британское
подданство и  много  денег  за первый  "улов". Она  готова  делать  все, что
угодно, сказал  он: вскрывать посольскую  почту, нашпиговать квартиру  посла
"жучками"  или  "насыпать ему в ванну  битого стекла"  (это, вероятно,  была
шутка). Гиллем подумал, что Лоример лжет, он допускал, что и  Ванхофер может
лгать,  но он  был достаточно  разумен, чтобы понять,  что вот так с ходу не
сможет определить, к чему клонит  каждый из них. Вообще ему нравилось бывать
"У  Виктора",  но  сейчас  он  даже не  мог вспомнить,  что  ел,  и, входя в
вестибюль Цирка, понял, что волнуется.
     - Привет, Брайант.
     - Рад  видеть вас, сэр. Присаживайтесь, сэр,  пожалуйста, одну минутку,
благодарю  вас,  -  выдал  Брайант  на  одном  дыхании,  и Гиллем  уселся на
деревянную скамью, размышляя о дантистах и Камилле. Она была его  недавним и
в  некотором  смысле непостоянным  приобретением; с некоторых  пор  подобные
обстоятельства его жизни менялись довольно часто. Они познакомились на одной
из вечеринок; Камилла была  одна  и, сидя в уголке  за  стаканом  морковного
сока,  рассуждала  о том,  что есть  истина. Гиллем,  решив  воспользоваться
удобным случаем, сказал, что не слишком искушен  в этикете, поэтому не пойти
ли попросту им  вместе в постель?Она немного с серьезным видом поразмышляла,
а  затем пошла и принесла свое пальто. С тех самых пор она часто приходила к
нему, готовила ореховые пончики и играла на флейте.
     Вестибюль   выглядел  более  мрачно,  чем  обычно.  Три  старых  лифта,
деревянный  барьер,  рекламный плакат  чая  "Мазават",  остекленная  комната
дежурного с календарем "Английские пейзажи" и телефонами болотного цвета.
     -  Мистер  Стрикленд уже  ждет вас,  сэр,  -  снова  появившись, сказал
Брайант  и неторопливым  движением поставил штамп  с  указанием  времени  на
розовом пропуске: " 14.55.  П. Брайант, вахтер". Решетка  центрального лифта
загремела, как связка сухих палок.
     - Давненько вы  ее не  смазывали,  верно? - воскликнул Гиллем,  ожидая,
когда заработает механизм.
     - Мы только и делаем, что просим, - завел Брайант свою любимую песню. -
А им все одно, хоть кол на голове теши. Как семья, сэр?
     - Все хорошо, - ответил Гиллем, у которого ее не было.
     - Ну и правильно, - сказал Брайант.
     Гиллем проводил  взглядом его напомаженную  голову, уплывающую вниз. Он
вспомнил,  как Мэри  называла  его  "ванильно-клубничное мороженое": розовое
лицо, белые волосы и весь такой мягко-слащавый.
     В лифте  он  рассмотрел как следует свой пропуск. "Разрешение на вход в
ЛУ"  - гласила  крупная надпись.  Мельче: "Цель  визита:  Финансовый  отдел.
Документ подлежит  возврату при  выходе".  И  незаполненная  графа: "Подпись
принимающего лица".
     - Рад встрече, Питер. Привет. Вы, по-моему, немного опоздали, но ничего
страшного.
     Лодер в  белом воротничке ждал его возле барьера, тайком  приподнявшись
на  цыпочки,  чтобы  при  росте  в  полтора  метра выглядеть  хоть чуть-чуть
солиднее. Во времена Хозяина этот этаж напоминал оживленную улицу в час пик.
Сейчас  вход  был  перекрыт  барьером и вахтер с  крысиным  лицом  тщательно
проверил пропуск Гиллема.
     -  Боже мой, и давно вы  обзавелись  этим  монстром?  - спросил  Питер,
остановившись   у  сверкающей  новой  кофеварки.  Две  девушки,  наполнявшие
стаканчики, обернулись и сказали: "Привет,  Лодер", уставившись на  Гиллема.
Высокая напомнила  ему Камиллу: те же едва тлеющие глаза,  будто  живой укор
мужской неполноценности.
     - О,  вы не представляете, сколько человеко-часов это  сберегает, - тут
же воскликнул Лодер.  - Поразительно. Просто поразительно.  -  И, охваченный
энтузиазмом, чуть не сбил с ног Билла Хейдона.
     Он как раз выходил из своего кабинета  - шестиугольной башенки с окнами
на  Нью-Комптон-стрит и Чаринг-Кросс-роуд. Он  направлялся  в ту же сторону,
что и  они, но двигался со скоростью меньше километра в час, что в помещении
было  для Билла предельно быстро. На улице - другое  дело, Гиллем не раз это
замечал: и  на учебных сборах в Саррате, и один раз во время ночного десанта
в  Греции.  На  улице  Хейдон   становился  подвижным  и   энергичным;   его
выразительное лицо, которое в  этом  казенном коридоре выглядело сумрачным и
задумчивым, на  свежем  воздухе  будто носило отпечаток  всех тех  заморских
краев,  где  ему приходилось работать. А им  не было  числа: к непреходящему
изумлению Гиллема, он не знал такой  оперативной  точки, где  бы  не ступала
нога  Хейдона.  Раз за  разом,  выполняя собственную  работу,  он  с  ужасом
натыкался на свидетельства необычных  достижений Билла. Год или  два  назад,
все так же работая  в морской разведке, Гиллем, одной из задач которого было
организовать  группу  береговых  наблюдателей для китайских портов Вэнчжоу и
Амой, к  своему удивлению, обнаружил, что, как ни  странно, в  тех же  самых
городах До сих пор живут агенты, завербованные Биллом  Хейдоном еще во время
войны, в ходе одной,  теперь уже забытой,  операции;  к  тому  же  у  них  в
тайниках остались  радиопередатчики  и все необходимое снаряжение, и  с ними
вполне можно было  возобновить контакт. В другой раз, копаясь  в  документах
участников  "силовых  операций"  Цирка  времен  войны  и   испытывая  скорее
ностальгию по прошлому, чем  профессиональный оптимизм в отношении будущего,
Питер дважды  наткнулся  на оперативный  псевдоним  Хейдона  в  двух  разных
протоколах:  в сорок  первом  он  выводил французские одномачтовые  рыбацкие
лодки из устья Хелфорда; в том  же году,  работая в паре с Джимом  Придо, он
налаживал курьерскую связь  через всю Южную Европу  от Балкан  до Мадрида. В
глазах Гиллема Хейдон принадлежал к тому неповторимому, увядающему поколению
Цирка,  что  и  его  родители,  и  Джордж  Смайли  -  исключительному,  даже
аристократическому, как  в случае с  Хейдоном, - которое  неторопливо смогло
прожить с десяток разных  жизней по сравнению с  его  суматошной одной, и до
сих пор, тридцать лет спустя, эти люди, несмотря ни на что, сумели сохранить
в Цирке эту исчезающую атмосферу авантюрности.
     Увидев их  обоих,  Хейдон застыл  на месте. Прошел месяц с тех пор, как
Гиллем последний раз  разговаривал с ним; Билл, вероятно, куда-то уезжал  по
своим делам. Сейчас, напротив света, падающего из его открытого кабинета, он
выглядел неестественно черным и высоким. Он что-то держал в руках. Гиллем не
мог разглядеть,  что  именно:  то  ли журнал,  то ли  папку, то  ли  доклад.
Кабинет,  рассеченный   надвое   его  силуэтом,  походил  на  комнатушку   в
студенческой  общаге, захламленную  и уединенную,  как келья. Доклады, копии
счетов,  досье кипами  лежали  повсюду; на