; и,  когда  Джим погнал "фиат"  по дороге
прочь, у  него  создалось впечатление,  что  он уезжает  с  военизированного
праздника  в  самом  его  разгаре.  Он  почти  успел  спастись  -  ему  даже
показалось, что он уже спасся, -  когда из-за  деревьев справа кто-то в упор
открыл  стрельбу  из  пулемета.  Первым  взрывом  оторвало заднее  колесо  и
перевернуло  машину. Он видел, как колесо  перелетает через  капот, и в этот
момент машина слетела в  левый кювет.  Этот кювет, пожалуй, был метра три  в
глубину,  однако снег  смягчил  падение. Машина  не  загорелась,  и он залег
позади нее и  стал выжидать, высматривая через дорогу пулеметчика  и надеясь
его застрелить. Следующий взрыв  раздался  где-то позади  и  швырнул  его на
машину.  Лес просто кишел войсками. Он знал, что  в него попали дважды.  Оба
выстрела пришлись в правое  плечо, и  ему оставалось только изумляться, пока
он лежал  на земле и любовался этим театрализованным военным представлением,
как ему  вообще не оторвало руку.  Раздался звук клаксона, сигналили два или
три  раза.  Подкатила  "скорая  помощь";  по-прежнему  вокруг  стояла  такая
стрельба,  что этого было  бы  достаточно, чтобы разогнать  здешнюю  дичь на
долгие годы. "Скорая  помощь"  напомнила  ему  старые голливудские  пожарные
машины -  такая она была высокая. Кругом шел самый настоящий учебный  бой, а
эти парни из "скорой помощи" стояли и глазели на  него, и ничто в целом мире
их больше не заботило. Он уже  терял  сознание,  когда услышал, что подъехал
еще   один   автомобиль,   послышались   чьи-то   голоса   и   снова   стали
фотографировать, на этот раз того мужчину, что стоял справа. Кто-то  отдавал
приказы,  но  он  не  мог  разобрать,  какие  именно,  потому  что  говорили
по-русски.  Последняя  его мысль, когда они погрузили его на носилки  и огни
погасли, была связана с возвращением в Лондон. Он представил себе, что сидит
в  кресле   в   квартире  на  Сент-Джеймс,  рядом  с  ним  лежат  исписанные
разноцветными  карандашами схемы и  целая  стопка  разных  примечаний  и  он
пытается объяснить Хозяину, как они оба в их-то годы  умудрились вляпаться в
самую громкую  и глупую авантюру  за  всю историю их профессии. Единственным
утешением ему было то, что они завалили Мадьяра, но, оглядываясь назад, Джим
пожалел, что сам не сломал ему шею:  это  он смог бы проделать очень легко и
безо всякого сожаления.


        "Глава 32"


     Джим  не  испытывал  потребности  подробно  описывать  свою  боль.  Его
стоицизм внушал Смайли благоговейный ужас,  тем более что он, кажется, ранее
и не  подозревал  этого в  Джиме. Провалы  в  его  рассказе главным  образом
соответствовали тем моментам, когда он  "отключался",  пояснил Джим. "Скорая
помощь" повезла его, насколько он может судить, дальше на север. Он пришел к
такому  выводу, посмотрев  на  деревья, когда в машине открыли дверцу, чтобы
впустить доктора: позади машины на  деревьях, казалось, снега лежало гораздо
больше. Дорога была хорошая; он решил, что они, вероятно, ехали по трассе на
Градец. Доктор сделал ему  укол; он пришел в  себя  в  тюремной больнице,  с
зарешеченными до  самого верха окнами;  в его палате дежурили три охранника.
Снова Придо пришел в  себя уже в другой  камере после операции,  окон там не
было совсем. Он думает, что первый допрос прошел именно там, через семьдесят
два  часа после  того,  как они  его  "подлатали",  хотя ориентироваться  во
времени ему тогда было уже трудно; кроме того, они, конечно, отобрали у него
часы.
     Они его очень много перемещали с места на место. Не только из комнаты в
комнату, в зависимости от того, что  с ним  собирались делать, но и из одной
тюрьмы в  другую,  в зависимости от  того,  кто его  собирался  допрашивать.
Иногда они таскали его туда-сюда  единственно для того,  чтобы он не заснул:
просто  водили  его ночью  по разным тюремным коридорам. Кроме того,  иногда
перевозили с  места  на место в  грузовиках,  а  один  раз  даже на  чешском
транспортном  самолете; во время  полета, однако, Джима  связали  и  закрыли
голову капюшоном, он  "отключился" почти сразу после взлета. Допрос, который
состоялся  после  этого перелета, длился  очень  долго.  В  остальном  он не
замечал никакой последовательности между допросами.  От того, что он пытался
размышлять,  яснее не становилось, скорее даже  наоборот. Что  сильнее всего
отпечаталось  у  него  в  памяти  -  он  помнит  это и по  сей день, так это
вымышленный план всей  операции,  который он  составил для себя, готовясь  к
первому допросу. Он знал,  что молчать будет  невозможно,  и для того, чтобы
остаться в  здравом уме  или попросту выжить, должен состояться диалог,  и в
конце этого диалога они должны будут прийти к заключению, что  он  рассказал
им все, что  знал. Лежа в больнице, он выстроил  у  себя в мозгу некие линии
обороны, которые,  если ему  удастся,  он будет после долгого  сопротивления
сдавать  одну  за  другой, пока у  них не сложится  впечатление его  полного
поражения. Самой передовой  линией, которой пожертвовать легче всего,  будет
суть операции "Свидетель". Любой на его месте догадался бы, что либо Штевчек
- "подсадная утка", либо его предали. Однако, как бы там ни  было, одно ясно
определенно: чехи  знают  о  Штевчеке больше, чем  Джим. Поэтому  его первым
признанием должен быть рассказ о генерале, который им  и без  того известен;
хотя он и  должен  заставить их  немного потрудиться  для  этого. Сначала он
будет все отрицать и придерживаться своей легенды. После некоторой борьбы он
признает, что на самом деле британский Шпион, и назовет им  свой оперативный
псевдоним Эллис; так что, если это имя  появится  в печати, Цирк по  крайней
мере узнает,  что  он  жив и продолжает  сопротивляться.  У  него  было мало
сомнений в том, что  тщательно подготовленная  ловушка и фотографии в пресce
вызовут в  конце концов  большой переполох.  После этого,  в соответствии со
своей  договоренностью  с  Хозяином,  он  представит  эту операцию  как свой
собственный проект, созревший в нем без согласования с начальством и имевший
целью заслужить ему  расположение этого самого начальства. А вот все мысли о
шпионе  внутри  Цирка он похоронит так глубоко,  что  им  в жизни  до них не
докопаться, думал Джим.
     - Никаких  "кротов", -  сказал Джим, отрешенно глядя на черные  силуэты
Коунтокса.  - Никаких  свиданий  с Хозяином,  никаких  служебных квартир  на
Сент-Джеймс.
     - Никакого Кузнеца и Скорняка.
     Второй линией его обороны должен был стать Макс. Сначала он предполагал
вообще отрицать, что брал с собой курьера. Затем он мог бы сказать, что взял
его, но имени не знает. Затем, потому как все  они  любят, чтобы им выдавали
имена,  он  назвал бы им его:  сначала вымышленное, затем настоящее. К  тому
времени Макс либо уже будет в безопасности, либо в подполье, либо схвачен.
     После   этого  в   воображении  Джима  наступала  очередь   укреплений,
удерживаемых  уже не так сильно: недавние операции  "головорезов",  сплетни,
которые  ходят в  Цирке,  -  короче, все, что  могло заставить его мучителей
подумать,  будто он сломался и рассказывает  совершенно свободно, будто  это
все, что он знает, и что они преодолели последнюю траншею. Он мог бы напрячь
свою  память и вспомнить более давние дела "головорезов"; если потребовалось
бы,  он  бы  дал им  имена  одного-двух  советских  или  восточноевропейских
чиновников, которых недавно перевербовали или "поджарили"; или других, с кем
в прошлом  совершали  одноразовые  сделки,  и  поскольку тогда они  не стали
перебежчиками,  то   сейчас  могли  бы  считаться  первыми   кандидатами  на
"поджаривание" или  повторную сделку. Он кинул бы им любую кость, которая бы
пришла  ему  на  память,  продал бы, если потребовалось,  всю  эту  ораву  в
Брикстоне. Все это служило  дымовой  завесой, призванной скрыть то, что Джим
считал своим самым  уязвимым местом, поскольку  они определенно должны  были
рассчитывать  на его осведомленность  в  этом вопросе:  речь  шла  об именах
членов чешских "филиалов" агентурных сетей "Скорпион" и "Платон".
     - Ландкрон, Крисглова, Билова, Пршибылы, - сказал Джим.
     -  Почему ты расставил их именно  в  таком  порядке? -  поинтересовался
Смайли.
     Джим  уже давно не нес никакой ответственности за эти сети.  Много  лет
назад,  еще  до  того,  как он  принял под свое крыло  Брикстон, он  помогал
налаживать их, вербовать  первых  сотрудников; с  тех  времен  с ними многое
произошло,  ими  занимались  Бланд и  Хейдон, и об этом ему  ничего  не было
известно.  И тем  не менее он был уверен,  что до  сих пор знал  достаточно,
чтобы загубить их подчистую. А больше всего его беспокоил страх, что Хозяин,
или Билл, или Перси Аллелайн, или кто там еще в те  дни имел решающее слово,
пожадничает или  просто не успеет эвакуировать сети до того, как  Джим,  под
давлением мер принуждения,  о которых  он мог  только догадываться, не будет
иметь другого выхода, кроме как сломаться окончательно.
     -  Но  в том-то и весь анекдот, - сказал Джим без какого бы то ни  было
намека  на юмор, - что, если бы даже они хотели выказать большее безразличие
к этим сетям, у них вряд ли бы это получилось. Они задали мне пяток вопросов
о  сети "Скорпион" и после этого совсем потеряли к  ней интерес. Они,  гады,
прекрасно знали, что операция "Свидетель"  не была моим детищем; они знали и
то, как Хозяин покупал  в Вене ключ к будущей встрече со Штевчеком, И начали
оникак раз с  того, на чем я хотел закончить:  с инструктажа на Сент-Джеймс.
Они не  стали спрашивать  меня о курьере,  их  совсем не  интересовало,  кто
привез меня на свидание с Мадьяром. Они собирались со мной говорить только о
том, что касалось концепции Хозяина о гнилом яблоке.
     Одно слово, опять подумал  Смайли, это могло быть всего одно  слово. Он
сказал:
     - Они знали и точный адрес на Сент-Джеймс?
     - Дорогой мой, они знали даже марку этого паршивого хереса.
     - И о  схемах тоже знали? - быстро спросил Смайли.  - Тех, что лежали в
нотной папке?
     - Нет. - Затем он добавил: - Вначале не знали. Нет.
     Стид-Эспри  называл это  "выворачивать  вопрос  наизнанку".  Они знали,
потому что  им  об  этом сказал "крот" Джералд, подумал Смайли. "Крот" знал,
что именно администрации удалось вытянуть из старого  Макфейдина. После чего
Цирк  выдает  "посмертное   заключение",   и   Карла   получает  возможность
воспользоваться  своей  находкой как  раз  к тому  моменту,  когда ее  можно
испробовать на Джиме.
     - Итак,  ты уже должен начать догадываться. Теперь я думаю,  что Хозяин
таки был прав: "крот"действительно существует, - сказал Джордж.


     Джим и Смайли стояли, опершись о деревянную калитку.  Земля здесь круто
уходила  вниз,  туда, где  раскинулись  заросли папоротника,  переходящие  в
широкое поле.  За  ним лежала  другая  деревушка,  там же виднелась  бухта и
тонкая полоска залитого лунным светом моря.
     - Они сразу попали в самую точку: "Почему Хозяин действовал в одиночку?
Чего он надеялся этим  достичь?" - "Вернуть себе былое положение", - отвечаю
я.   Это  их   просто   рассмешило:  "Получить   второсортную  информацию  о
расположении войсковых частей в районе  Брно? Да он бы этим  даже на  обед в
своем клубе не заработал".  -  "Может быть, он  просто начал терять контроль
над ситуацией", - сказал я. Если Хозяин теряет контроль, говорят они,  кто в
таком случае наступает  ему на пятки? Аллелайн, говорю я;  был такой слушок:
Аллелайн  конкурирует  с  Хозяином  по  части  добываемой  информации. Но  в
Брикстон доносятся  только  сплетни, никто точно  не  знает.  "И что удается
добыть  Аллелайну  такого, что не удается  Хозяину?" - "Не знаю". -  "Но  вы
только что сказали, что Аллелайн конкурирует с Хозяином  по части добываемой
информации". - "Это сплетни. Я не знаю". И опять меня в каталажку.
     Ощущение времени на этой стадии окончательно покинуло его, сказал Джим.
Он  жил  или в  темноте мешка,  который  ему  надевали  на  голову,  или при
искусственном свете тюремных камер. Для него  перестали существовать понятия
"день"  и  "ночь",  а  для  того  чтобы  придать  всему  этому  еще  больший
мистический  оттенок,  они  почти  все  время  делали  так,  чтобы  отовсюду
доносились разные шумы.
     Они  обрабатывали  его по принципу конвейера,  объяснил Джим: не давали
спать, постоянно  изматывали  допросами,  дезориентировали, применяли  силу,
пока дознание не стало казаться ему медленным соскальзыванием к тому, что он
либо  слегка свихнется,  как  он  выразился,  либо  сломается  окончательно.
Естественно, он надеялся, что  скорее свихнется, но человек  не может решать
такие вещи  за  себя; в  конце концов, у  них были  способы  привести его  в
чувство. Чаще всего в таких случаях они применяли электричество.
     - Итак, мы начинаем снова. Очередной заход. "Генерал Штевчек был важной
птицей.  Если он просил, чтобы прибыл старший офицер британской разведки, он
рассчитывал, что тот будет  всесторонне информирован обо всех аспектах своей
работы. И вы говорите,  что не  обладаете подобной информацией?" - "Я говорю
лишь то, что получил информацию от Хозяина". - "Вы читали  досье на Штевчека
в Цирке?"  - "Нет".  -  "А  Хозяин?" - "Не знаю". - "К каким  выводам пришел
Хозяин относительно второй командировки Штевчека в Москву? Говорил ли с вами
Хозяин о роли Штевчека в Комитете по вопросам взаимодействия вооруженных сил
стран  Варшавского Договора?"  - "Нет". Они уцепились за этот  вопрос,  а я,
кажется, уцепился за свой ответ, потому что после нескольких моих  "нет" они
слегка вспылили. Кажется, у них кончилось терпение. Когда я "вырубился", они
стали поливать меня из шланга, потом начали все заново.
     Эти  переезды,  вспоминал  Джим... Его  повествование  стало  почему-то
путаным  и  отрывочным. Камеры, коридоры, автомобиль... В аэропорту: сначала
обращение как с особо важной  персоной, потом перед самой посадкой в самолет
стали бить... во время полета провалился в сон и был наказан за это.
     -  Пришел  в  себя снова  в  камере,  еще  меньшей,  чем  раньше, стены
некрашеные. Иногда мне казалось, что  я в России. Я вычислил по звездам, что
мы перелетели на восток. А иногда я словно возвращался в Саррат, на курсы по
поведению во время дознания.
     На  пару  дней  они оставили  его  в  покое.  В  голове  царила  полная
неразбериха.  Он  продолжал  слышать стрельбу  в  лесу  и  снова  видел этот
праздничный военный фейерверк; и к началу этого  большого заседания, которое
ему запомнилось  как  нескончаемый марафон, преимущество  было  сразу  на их
стороне,  потому  что  он  с  самого начала  уже чувствовал  себя наполовину
побежденным.
     -  Когда  ты нездоров, это  сказывается больше,  чем все  остальное,  -
объяснил он очень напряженно.
     - Мы могли  бы сделать перерыв, если хочешь, - предложил Смайли; однако
там, где  был Джим, перерывов не существовало, и то, чего он хотел, не имело
никакого значения.
     Это длилось очень долго, сказал Джим. В какой-то момент он рассказал им
о заметках Хозяина, о его схемах,  о его разноцветных чернилах и карандашах.
Они  тут  же уцепились  за это,  как сумасшедшие; он  только помнил  большую
аудиторию, где в дальнем конце комнаты собрались одни мужчины и  пялились на
него,  как  какой-нибудь   паршивый   врачебный  консилиум  на  безнадежного
больного, и переговаривались без конца друг с другом, и он стал рассказывать
им о  цветных карандашах  только для  того, чтобы что-нибудь говорить, чтобы
заставить  их  помолчать  и послушать.  Они  слушали,  но  разговаривать  не
переставали.
     - Как только они услышали про разные цвета, так тут же захотели узнать,
что  эти цвета  означали. "Что означал  синий  цвет?" -  "У  Хозяина не было
синего".  - "Ладно, что означал  красный?  Для  чего  использовался красный?
Приведите  нам пример того, что было на схеме помечено красным. Что  означал
красный цвет? Что означал красный цвет? Что означал красный цвет?" Затем все
вдруг вышли, кроме пары охранников  и какого-то маленького седоватого типа с
радикулитом, судя по всему, самого главного у них.  Охранники подвели меня к
столу, и этот коротышка сел рядом, сложив ручки, как какой-то паршивый гном.
Перед ним на столе лежали два карандаша  -  красный и  зеленый, и схема всей
карьеры Штевчека.
     Нельзя сказать, что именно  это доконало Джима,  просто  он  был  не  в
состоянии изобретать  что-нибудь  еще. Он не мог больше  выдумывать  никаких
уловок.  В этот момент почему-то именно  та  правда, которую  он так  далеко
запрятал и запер на замок, громче всего просилась наружу.
     - Итак, ты рассказал ему про "гнилое яблоко", - предположил Смайли. - И
про Кузнеца со Скорняком.
     Да, признался Джим, именно  так. Он рассказал, как Хозяин надеялся, что
Штевчек  назовет  имя  "крота"  в недрах Цирка.  Он рассказал  ему  о  шифре
"Кузнец, Скорняк..." и о том, кто кому соответствовал, по именам.
     - И какова была его реакция?
     - Задумался ненадолго, потом  предложил мне сигарету. Терпеть  не  могу
эту гадость.
     - Почему?
     - Американские "Кэмел".
     - А сам он курил? Джим коротко кивнул:
     - Как паровоз, черт бы его подрал.
     После этого  он снова  стал ощущать время, сказал Джим. Его поместили в
лагерь,  как  он  понял,  где-то  за городом.  Он  жил в  барачном  поселке,
огороженном двумя рядами колючей  проволоки.  С  помощью охранника он вскоре
смог передвигаться, один раз они даже  прогулялись по лесу. Лагерь был очень
большим: поселок Джима был лишь его частью. Ночью  на востоке виднелись огни
большого   города.  Охранники   носили   хлопчатобумажную   униформу   и  не
разговаривали, поэтому он никак  не  мог определить  точно, где находится, в
Чехии или в России, хотя  почти уверен, что все-таки в России: когда однажды
на его спину  пришел взглянуть  хирург,  чтобы выразить презрение  к  работе
своего  предшественника,  он  привел с  собой переводчика,  который  говорил
по-русски и  по-английски. Дознание время от  времени возобновлялось, но без
былой  враждебности.  С  ним  работала  новая  группа,   и  по  сравнению  с
предыдущими одиннадцатью  эта казалась просто веселой  компанией.  А однажды
ночью  его привезли на военный  аэродром и на истребителе Королевских ВВС он
улетел в Инвернесс. Оттуда маленьким самолетом его доставили в Элстри, а
     затем перевезли в фургоне в Саррат; обе поездки совершались ночью.
     Рассказ  Джима  стремительно  двигался к  завершению. Он уже фактически
перешел  к  событиям,  произошедшим  с  ним  в "яслях",  когда Смайли  вдруг
спросил:
     - А тот их  главный  начальник, ну седовласый маленький тип, как ты его
назвал... с ним ты больше не виделся?
     Один раз, признался Джим, как раз перед тем, как улетел домой.
     - Для чего?
     -  Да,  ерунда  всякая. - Джим  помолчал  и добавил  гораздо громче:  -
Болтали о разной чепухе: о Цирке, о его людях, вот практически и все.
     - О каких именно людях?
     Джим  попытался  уклониться  от  ответа. О  разной чепухе:  кто наверху
служебной лестницы, кто внизу. Кто следующий на очереди после Хозяина.
     - "Откуда мне знать? - говорю я. - Паршивые вахтеры и те узнают об этом
раньше, чем мы в Брикстоне".
     - Ну а все-таки, о ком именно вы болтали?
     В  основном о Рое  Бланде, угрюмо  сказал Джим.  Как  Бланд  умудряется
сочетать свои  левые взгляды с работой  в  Цирке?  У  него нет никаких левых
взглядов, ответил Джим, вот как. Какое положение занимает Бланд по отношению
к Эстерхейзи и Аллелайну? Каково мнение  Бланда о картинах Билла?  Потом про
то,  сколько  Рой  пьет  и  что  с  ним  будет,  если  Билл  перестанет  его
поддерживать. Джим старался давать скупые ответы.
     - О ком-то еще упоминали?
     -  Об  Эстерхейзи, -  ответил Джим  все  тем  же резким тоном.  -  Этот
паршивец все хотел понять, как вообще можно доверять венгру.
     - А что он  сказал обо