- Что еще за Миллпондз?
     -  Там живет мой брат. Шикарный дом в греческом  стиле, милые лужайки -
это рядом с Ньюбери. В один прекрасный день  туда пришла  дорога. Бац. Все к
черту. Автомагистраль. Лужайки коту под хвост. Я там выросла, понимаешь. Они
еще не продали Саррат, ты не знаешь? Я боюсь, они могут.
     - Конечно не продали.
     Он  уже  не  знал, как  от  нее избавиться, но она прижалась к нему еще
настойчивее, он даже почувствовал, как колотится ее сердце.
     - Если  что-то  не так,  не  возвращайся. Обещаешь?  Я  слишком  старый
леопард, для того чтобы сменить свои пятна ("Может ли леопард  изменить свои
пятна?" - цитата из Библии). Я хочу помнить вас всех такими, какими вы были.
Милые, милые ребята.
     Ему не хотелось  оставлять  ее здесь  в темноте, под  деревьями,  и  он
провел ее  немножко назад к дому; оба молчали.  Он уже шел по дороге,  когда
снова услышал, как она напевает, причем  так громко, что это было похоже  на
вой. Но это  была ерунда  по сравнению с той бурей, что клокотала  у Джорджа
внутри, с  теми вспышками тревоги, гнева и отвращения,  что сопровождали его
во  время этой  поездки в глухую ночь,  и бог знает чем  все это должно было
закончиться.
     Он успел  на пригородный поезд до Слау, где  его ждал Мэндел в  машине,
взятой  напрокат.  Пока они  неторопливо  приближались  к  желтому  мерцанию
городских огней, он слушал, чем увенчались поиски Питера  Гиллема. В журнале
дежурного офицера не содержалось записи  о ночи с  десятого на  одиннадцатое
апреля,  сказал   Мэндел.  Кто-то  вырезал  страницы   бритвенным   лезвием.
Отсутствовали  также  отчет  вахтера  за  ту  же  ночь  и  отчет  об  обмене
радиосообщениями.
     -  Питер  полагает,  что  это сделано совсем  недавно. Там на следующей
странице  нацарапана  приписка: "По всем  вопросам обращаться к руководителю
Лондонского Управления". Почерк Эстерхейзи, датировано пятницей.
     -  Прошлой  пятницей?  -  спросил  Смайли, повернувшись так  резко, что
ремень безопасности жалобно взвизгнул. -  Это тот же день, когда Tapp прибыл
в Англию.
     - Все со слов Питера, - ответил Мэндел бесстрастно.
     И,  наконец,  что касается Лапина (он  же Ивлев) и  атташе  по культуре
Алексея Александровича Полякова, оба  из советского посольства  в Лондоне. В
донесениях   "фонарщиков"    Тоби    Эстерхейзи   не    содержится    ничего
нелицеприятного. Оба были как следует изучены, оба  были признаны "чистыми":
самая  безупречная из всех  категорий. Лапина откомандировали в  Москву  год
назад,
     Мэндел  также  принес  в  портфеле  фотографии  Гиллема,  полученные  в
результате  его вылазки в  Брикстон,  проявленные и увеличенные до  размеров
целого листа. У  Паддингтонского вокзала Смайли вышел, и Мэндел  передал ему
портфель через дверной проем.
     - Думаю, ты не хочешь, чтобы я тебя провожал? - спросил Мэндел.
     - Спасибо, здесь всего метров сто.
     - На твое счастье, в сутках двадцать четыре часа.
     - Да, действительно.
     - Кое-кто уже спит.
     - Спокойной ночи.
     Мэндел все еще не отпускал портфель.
     - Я, кажется, нашел эту школу, - сказал он. - Место называется Тэрсгуд,
рядом с Тонтоном. Он сначала полсеместра подменял кого-то в  Беркшире, потом
вроде  бы  перебрался в  Сомерсет.  Я слышал, у  него есть фургон. Хочешь, я
проверю?
     - А как ты это сделаешь?
     -  Постучусь  в  дверь,  представлюсь  торговым  агентом  или   проведу
социологический опрос.
     -   Прости,  -  извинился  Смайли,  вдруг  забеспокоившись.  -  Я   уже
собственной тени боюсь. Прости, это было невежливо с моей стороны.
     -  Юноша  Гиллем  тоже  боится собственной  тени,  - невозмутимо сказал
Мэндел. Говорит, что на него косо смотрят. - Говорит, что там что-то неладно
и все они что-то затевают. Я посоветовал ему выпить чего-нибудь покрепче.
     - Да,  -  ответил Смайли, немного подумав. - Да, пожалуй,  так и  стоит
сделать. Джим настоящий профи, - объяснил он, - старой закалки. А это на всю
жизнь, что бы они с ним ни сделали.
     Камилла вернулась поздно. Гиллем почему-то решил, что ее урок с  Сандом
заканчивается  в  девять,  но,  когда она  открыла дверь и вошла,  было  уже
одиннадцать, и поэтому он  почти не разговаривал  с ней, не в силах ничего с
собой поделать.  Сейчас она  лежала  в постели, разметав  черные  с проседью
волосы по  подушке,  и смотрела, как  он стоит у темного окна, вглядываясь в
улицу.
     - Ты поела? - спросил он.
     - Доктор Санд меня покормил.
     - Чем?
     Санд был иранец, она ему как-то говорила об этом.
     Нет ответа.  Мечтами, наверное? Отбивной с орехами?  Любовью? В постели
она никогда не возбуждалась, только обнимала  его.  Во сне она  едва дышала.
Иногда он просыпался и  смотрел на нее,  размышляя, что бы он  почувствовал,
если бы она взяла и умерла.
     - Тебе нравится Санд? - спросил он.
     - Иногда.
     - Ты спишь с ним?
     - Иногда.
     - Может, ты лучше переедешь от меня к нему?
     - Это не то, - сказала Камилла, - ты не понимаешь.
     Да.  Он не  понимал. Сначала  влюбленная парочка  целовалась на  заднем
сиденье  "ровера",  затем одинокий  тип в  шляпе  прогуливал своего терьера,
затем две  девушки целый час  названивали  из телефонной кабины напротив его
входной двери. В этом не было бы ничего особенного, если  бы все эти события
не  происходили  последовательно,  как  смена  караула.  Теперь  остановился
фургон, и никто  из  него  не  вышел.  Снова  влюбленные  или  ночная группа
"фонарщиков"? Через десять минут после того, как остановился фургон, "ровер"
уехал.
     Камилла задремала. Он лежал рядом и не мог заснуть в предчувствии того,
что предстоит завтра, когда по просьбе Смайли ему нужно будет выкрасть папку
с делом  Придо,  известным как  скандал Эллиса  или, для более  посвященных,
операция "Свидетель".


        "Глава 14"


     Это  был второй счастливейший  день в  пока короткой жизни Билла Роуча.
Первый произошел  незадолго  до разрыва в их семье, когда его отец нашел под
крышей  осиное гнездо и обратился к Биллу,  чтобы  тот помог ему выкурить ос
оттуда. Его отец мало смыслил в хозяйстве и даже почти ничего не умел делать
руками, но  после того, как Билл прочитал все об  осах в своей энциклопедии,
они поехали  вместе в  аптеку  и  купили серу, которую сожгли в жестянке  на
чердаке. И все осы погибли.
     А  сегодня  состоялось официальное  открытие  ралли в  автоклубе  Джима
Придо. Пока они успели  только разобрать  "алвис"  на части, подновить его и
собрать снова, но сегодня в качестве награды за свои труды они  установили с
помощью ПЛ Латци соломенные тюки для слалома на каменистом участке трассы, а
затем каждый по очереди  садился за  руль и, пуская клубы дыма, маневрировал
между воротами под  гомон болельщиков, а Джим засекал время. "Лучшая машина,
когда-либо сделанная  в Англии -  так  Джим  представил свой  автомобиль.  -
Теперь снята с производства, спасибо социализму".  Они его заново покрасили,
на  капоте красовался  гоночный "Юнион Джек", и, без сомнения, это был самый
лучший, самый быстрый  автомобиль  на свете.  В  первом заезде  Роуч  пришел
третьим из четырнадцати, а теперь во втором он уже поравнялся с каштановыми
     деревьями,  ни разу не  заглохнув, и имел все шансы завершить финальную
прямую с  рекордным  временем. Он  и не  представлял  раньше, что что-нибудь
может приносить ему столько  удовольствия. Он любил  эту  машину,  он  любил
Джима, и даже шкапу он любил, и впервые в жизни он полюбил в себе стремление
победить.  Он слышал, как Джим  орет:  "Полегче, Слоненок!" - и  видел,  как
Латци подпрыгивает на месте с импровизированным клетчатым флажком,  но когда
он прогрохотал  мимо финишного  столба, то понял, что Джим смотрит совсем не
на него,  а  пристально  вглядывается  вдоль  трассы  в  направлении буковых
деревьев.
     - Какое  время,  сэр? - еле  дыша, спросил он,  и  на короткое время  в
воздухе повисла тишина.
     - Хронометрист, - протянул Спайкли. - Время, пожалуйста, Бегемот.
     -   Было  очень  хорошо,  Слоник,  -  сказал  Латци,  вместе  со  всеми
вопросительно глядя на Джима.
     На этот раз дерзость Спайкли,  так же как и мольба  Роуча, остались без
ответа. Джим вглядывался  через поле в направлении тропинки, которая служила
восточной границей. Рядом с  ним стоял мальчик по имени Коулшоу, по прозвищу
Калоша,  двоечник  из  третьего  "Б",  известный  тем,  что  подлизывался  к
учителям.  Этот участок  был совершенно  плоским, и  лишь  далеко впереди он
поднимался,  переходя  в  холмы;  часто  после  нескольких  дней  дождя  его
затапливало. По этой причине возле тропинки не было хорошей живой  изгороди,
а  лишь забор  из столбов  и  проволоки и никаких  деревьев;  только  забор,
равнины и иногда совсем  уж вдалеке виднелся Куонтокс, который сегодня исчез
в  расплывчатой  белизне.  Равнины  могли   быть   заболочены  и  постепенно
переходить в озеро или просто в белесую неопределенность. И вот там, на фоне
этой размытой картины, брела одинокая  фигура:  опрятный, неприметный с виду
пешеход с худым лицом, в широкополой шляпе, в сером плаще и с палкой в руке,
которой  он почти не  пользовался.  Наблюдая  за ним вместе  с Джимом,  Роуч
решил, что этот мужчина хотел бы идти быстрее, но что-то его сдерживало.
     - У тебя стеклышки  с собой,  Слоник? - спросил Джим, продолжая следить
за этим человеком, который уже почти поравнялся со следующим столбом.
     - Да, сэр.
     -  Кто  же  это, а? С виду будто Соломон Гранди (Соломон Гранди - герой
детской песенки).
     - Не знаю, сэр.
     - Никогда не видел его раньше?
     - Нет, сэр.
     - Не из учителей и не деревенский.  Так кто же он?  Бродяга-попрошайка?
Вор?  И  почему он  даже  не смотрит  сюда, а, Слоник?  С  нами  что-то не в
порядке? Неужели ты бы  не  посмотрел на стайку пацанов, гоняющих по полю на
машине? Он что, не любит машины? Или не любит мальчишек?
     Роуч  все еще обдумывал свой ответ на эти  вопросы,  а Джим  уже  начал
разговаривать с  Латци на языке  ПЛ, пользуясь приглушенными уравновешенными
интонациями,  которые внушили Роучу мысль о некоем  заговоре  между ними, об
особых  непонятных ему узах. Это впечатление  усилилось, когда Латци ответил
однозначно отрицательно с тем же непреклонным спокойствием.
     -  Сэр,  знаете, сэр, я думаю, у  него какие-то дела в  церкви, сэр,  -
сказал  Калоша. - Я видел, как он разговаривает с  Уэллсом Фарго, сэр, после
службы.
     Викария  звали  Спарго,  и  был он  очень старым.  Тэрсгудская  легенда
утверждала,  что  на самом  деле это великий  Уэллс Фарго, ушедший на покой.
Услышав  это известие, Джим задумался, а Роуч  пришел в ярость,  подумав про
себя, что Коулшоу, конечно же, выдумал все это.
     - Слышал, о чем они говорят, Калоша?
     - Нет,  сэр. Они  просматривали присутственные списки, сэр. Но  я  могу
спросить Уэллса Фарго, сэр.
     - Наши присутственные списки? Тэрсгудские присутственные списки?
     -  Да,  сэр. Школьные  присутственные  списки.  Тэрсгудские.  Со  всеми
именами, сэр, где кто сидит.
     "А также где сидят учителя", - тоскливо подумал Роуч.
     -  Кто  его  снова  увидит,  скажите  мне.  Или  другую  подозрительную
личность, поняли? -  Джим обращался к  ним  ко  всем, разряжая обстановку. -
Неводитесь со всякими странными типами, околачивающимися вокруг школы. В том
месте, где я работал до этого, орудовала целая чертова шайка. Вычистили  все
в округе. Серебро, деньги, мальчишечьи  часы,  приемники, бог знает чего они
не стянули. В следующий раз сопрут "алвис".  Лучшая машина, которую делали в
Англии, теперь такие уже не производят. Цвет волос, Слоник?
     - Черный, сэр.
     - Рост, Калоша?
     - Где-то метр восемьдесят, сэр.
     - Калоша  всем  дает метр восемьдесят, - сказал какой-то остряк, потому
что Коулшоу был недомерком. Поговаривали, что его вскармливали джином.
     - Возраст, Спайкли, лягушонок?
     - Девяносто один, сэр.
     Его ответ потонул  во взрыве хохота. Роуч  получил возможность проехать
еще раз и сделал это плохо, и в эту же ночь, лежа в кровати, терзался муками
ревности  из-за  того, что  целому автоклубу,  не говоря уже  о Латци,  была
скопом   пожалована   привилегированная   должность  наблюдателя.  И  слабым
утешением было уверять самого себя, что их зоркость все равно не сравнится с
его собственной,  что приказ Джима будет забыт  на следующий же день или что
впредь   Роуч  должен  будет  предпринимать  более   действенные  меры   для
предотвращения отчетливо надвигающейся угрозы.
     Остролицый незнакомец исчез,  но  на  следующий день Джим  наведался на
церковное  кладбище,  куда  ходил  далеко  не  часто;  Роуч  видел,  как  он
разговаривал с Уэллсом Фарго у  свежевырытой  могилы. Впоследствии Билл Роуч
замечал,  что лицо Придо подолгу бывало омрачено тревогой, которая временами
становилась очень  похожей на гнев, возвращался  ли он  в сумерках со  своих
ежевечерних  вылазок,  или сидел на бугорке возле своего фургона, не замечая
холода и сырости, покуривая сигаретку и потягивая свою водку, пока сгущались
сумерки.



        " * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * "


        "Глава 15"


     Отель "Айли" в Сассекс-Гарденс,  в котором на  следующий же день  после
своего  визита  в  Аскот  Джордж  Смайли  поселился  под именем Барраклаф  и
разместил  свою оперативную штаб-квартиру, был  очень тихим местом, несмотря
на свое расположение, и идеально отвечал своему предназначению. Он находился
метрах в ста к югу от Паддингтонского вокзала - один из череды повидавших на
своем  веку особняков, отрезанных  от главного проспекта аллеей  платанов  и
автомобильной стоянкой. Транспорт грохотал, проезжая мимо, круглые сутки. Но
внутри,  несмотря на  режущие глаз  пестрые  обои  и медные  абажуры,  царил
прямо-таки сверхъестественный покой. Не только ничего не происходило в самом
отеле -  казалось, не происходило ровным счетом ничего на целом свете, и это
впечатление усиливалось присутствием миссис Поуп  (The  Pope ( а н г л . ) -
Папа Римский) Грэм, хозяйки, вдовы майора.  Ее  томный  голос внушал чувство
глубочайшей усталости  мистеру Барраклафу, как, впрочем,  и  любому другому,
кто испытал на себе  ее гостеприимство. Инспектор Мэндел,  чьим информатором
она  была долгие годы, утверждал, что ее имя просто  Грэм. "Поуп"  появилось
для придания фамилии значительности или из преклонения перед Римом.
     -  Ваш  отец, случайно, не служил в армии,  дорогуша? - зевая, спросила
она, после того как прочитала "Барраклаф" в регистрационной книге.
     Смайли  заплатил   ей   пятьдесят   фунтов  авансом   за  двухнедельное
пребывание, и она поселила его в  комнате номер восемь, потому что ему нужно
было работать.  Он  спросил  насчет стола,  и она дала ему шаткий  карточный
столик, и Норман, мальчик-рассыльный, принес его.
     -  Это  эпохи  Георга, -  вздохнула она, наблюдая за  тем, как  вносили
предмет меблировки. - Так что обращайтесь с ним аккуратно, ради меня, ладно,
дорогуша? Мне  бы на  самом деле не  стоило  отдавать его  вам,  он когда-то
принадлежал покойному майору.
     К  пятидесяти фунтам Мэндел  добавил из своего бумажника  еще двадцать;
презренные бумажки, как он называл их и которые он позже взыскал со Смайли.
     - Без ничего ничего не бывает, не правда ли? - спросил ее полицейский.
     -  Возможно,  вы правы,  - потупившись,  согласилась миссис  Поуп Грэм,
упрятывая банкноты куда-то в складки своих штанов.
     - Меня интересует  любая мелочь, - предупредил Мэндел, когда они сидели
в цокольной  комнатке за бутылкой  чего-то ее любимого.  -  Время прихода  и
ухода ваших  постояльцев, контакты, образ жизни и  больше всего, - он  любил
придавать вес своим словам,  поднимая палец,  - больше всего, важнее, чем вы
можете  себе представить,  мне  нужны подозрительные  личности,  проявляющие
какой-то  интерес  или   задающие  вопросы  вашему  персоналу  под  каким-то
предлогом.  -  Он  взглянул  на  нес  своим  преисполненным  государственной
значимости взглядом. -  Даже если эти люди представятся  героями Гвардейских
Бронетанковых войск и Шерлоком Холмсом в одном лице.
     - Здесь только я  и Норман, -  сказала миссис Грэм, указывая на робкого
юношу в черном  пальто, к которому она притачала бежевый бархатный воротник.
- А из Нормана они много не  вытянут, потому что он ничего не знает. Слишком
уж вы мнительны, дорогуша
     - То же самое и с приходящими к нему письмами, - продолжал инспектор. -
Мне  нужны  почтовые  марки  и  время  отправления,  если  его  можно  будет
разобрать,  но  не пытайтесь вскрыть  или задержать их у себя  То же самое с
вещами. -  Он подождал,  пока  воцарится тишина, разглядывая солидный  сейф,
который являл собой главенствующий  предмет обстановки.  -  Время от времени
ему  будут  доставлять  кое-какие  вещи.  Главным образом  документы, иногда
книги. Есть  только  один человек, которому можно  будет взглянуть  на  них,
исключая  его  самого.  -  Лицо  полицейского  вдруг вытянулось в  пиратской
ухмылке. -  Я. Понятно?  Никто больше не должен даже догадываться,  что  они
были у вас. И не вздумайте рыться там, он обязательно заметит, потому что он
сообразителен. Рыться нужно опытной рукой. Я все сказал, - подытожил Мэндел.
     Вскоре  после  своего возвращения из Сомерсета  он сообщил Смайли,  что
если  двадцать  монет  -  это  все, что  им  потребуется,  то Норман  и  его
патронесса окажутся самыми дешевыми "няньками" в такого рода деле.
     Подобное  хвастовство было простительно:  ведь  он едва ли мог  знать о
том, как Джим  завербовал целый  автоклуб; точно  так  же  не  мог  он знать
способ,  которым  Джим  сумел  вскоре  вычислить  Мэндела с  его осторожными
расследованиями, несмотря на всю их аккуратность. Мэндел ведь, как, впрочем,
и любой другой, не мог подозревать о том состоянии возбужденной тревожности,
до которой довели Придо раздражение, напряженное ожидание и, пожалуй, легкое
душевное расстройство.
     Комната номер восемь располагалась на последнем этаже. Ее окна выходили
на  парапет.  За  ним лежал  переулок  с  плохоньким книжным  магазинчиком и
туристическим агентством под названием "Весь мир". На полотенце для рук было
вышито "Отель "Лебедь",  Марлоу".  В  тот же вечер к Смайли крадучись явился
Лейкон  и принес толстый портфель  с первой  партией  документов  из  своего
офиса.  Чтобы  поговорить,  они  сели рядом  на кровать,  и  Смайли  включил
транзистор, который заглушал их голоса.  Лейкону от всего этого было явно не
по  себе;  ему  почему-то  казалось,  что   он  слишком  стар  для  подобных
развлечений. На следующее утро по пути  на работу Оливер забрал документы  и
вернул книги, которые  Смайли давал ему, чтобы заполнить портфель. Свою роль
Лейкон   играл   из   рук   вон  плохо.   В   его  поведении  проскальзывали
раздражительность и  грубость; он явно давал  понять, что  терпеть не  может
нарушать правила. Похоже, ему все время было  стыдно - румянец, казалось, не
сходит  с его щек.  Но Смайли не  мог читать эти папки днем,  потому что они
были постоянно в работе у подчиненных Лейкона и их отсутствие тут же вызвало
бы  переполох.  Впрочем, днем они ему были и  не  нужны. Он  знал лучше, чем
кто-либо другой, что  времени - в обрез. В  последующие три дня этот  ритуал
почти  не   менялся.  Каждый  вечер,  перед  тем  как   сесть   в  поезд  на
Паддингтонском  вокзале, Лейкон заносил свои  бумаги,  и каждую ночь  миссис
Поуп Грэм украдкой  докладывала Мэнделу, что снова заходил этот долговязый с
кислой  физиономией,  тот  самый,  который  тогда  так  презрительно  смерил
взглядом  Нормана.  Каждое  утро, после  трех  часов  сна  и  омерзительного
завтрака,  состоящего  из  недожаренной сосиски и  пережаренных помидоров  -
другого меню здесь не знали, - Смайли ждал,  пока придет Лейкон, а  затем  с
облегчением выскальзывал  в  холод  зимнего  дня  и  растворялся  среди себе
подобных.
     Эти но