Джон Ле Kappe.
        Шпион, выйди вон!

 ---------------------------------------------------------------
     John Le Carre "Tinker Tailor Soldier Spy"
     Copyright (c) 1974 Le Carre Productions.
     Москва ВАГРИУС 1998, В. Прахт, перевод с английского, 1998
     OCR & Spellcheck - Ostashko
 ---------------------------------------------------------------



     Памяти Джеймса Беннетта и Дасти Родоса



        " * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * "


        "Глава 1"


     По правде говоря, если бы старина майор Довер  не разбился насмерть  на
скачках в Тонтоне, Джим вообще никогда не появился бы у Тэрсгуда. Он приехал
в середине семестра,  в конце мая - хотя  по  погоде это было незаметно. Его
наняли через  одно из этих  агентств,  специализирующихся на поиске учителей
для подготовительных школ,  и взяли только  для того, чтобы заменить старину
Довера,  пока не  найдется  кто-нибудь  более подходящий. "Филолог, - сказал
Тэрсгуд общему собранию. - Временная мера. - Он словно оправдывался,  убирая
со  лба  прядь  волос.  -  Придо.  -  Он  продиктовал  по  буквам:  P-R-I-D,
французский не был специальностью Тэрсгуда, и он на всякий случай сверился с
бумажкой. - E-A-U-X, зовут Джеймс. Я думаю, он вполне подойдет нам до июля".
Персонал  без труда  понял намек: в сообществе  учителей Джим Придо - словно
бедный  родственник. Он принадлежал  к  той же  жалкой касте,  что и  миссис
Лавдэй  -  та  самая, что носила каракулевый жакет и на которую разве что не
молились,  пока банк не  опротестовал ее чеки.  Или мистер Молтби,  пианист,
которого  часто  вызывали  прямо  с  уроков хорового пения,  чтобы  он помог
полиции в ее расследованиях. Все  были уверены, что он продолжает "помогать"
им и  по  сей день: его  чемодан  до сих  пор лежал в подвале. Некоторые  из
учителей, и  главным образом Марджорибэнкс, настаивали на том, чтобы открыть
этот чемодан. Они уверяли,  что там  хранятся  пресловутые  пропавшие  вещи:
например,   портрет  мамы-ливанки  Апрахамяна,  обрамленный   серебром,  или
швейцарской  работы  армейский  складной  ножичек  Бест-Ингрэма,  или   часы
Воспитательницы.  Но  несмотря на  их  настойчивые  просьбы,  лицо  Тэрсгуда
оставалось невозмутимым. Всего пять лет прошло с тех пор, как он унаследовал
школу от  своего  отца, но за  это время  он уже успел понять, что некоторые
вещи лучше держать под замком.
     Джим Придо прибыл в пятницу во время сильного ливня. Дождь скатывался с
бурых  гребней  Куонтокса  и,  пронесшись через пустые  крикетные  площадки,
врезался в песчаник осыпающихся фасадов. Джим приехал как раз после обеда на
старом красном  "алвисе"  с подержанным  фургоном-прицепом, который когда-то
был синим. Ранний полдень в школе Тэрсгуда - это  что-то вроде тихого  часа,
кратковременная  передышка  в   постоянной   борьбе,  сопровождающей  каждый
школьный  день.  Мальчишек  отправляют отдыхать в спальни,  учителя  сидят в
общей комнате и пьют кофе, просматривая газеты или проверяя тетради. Тэрсгуд
читает  своей  матушке  какой-нибудь  роман.  Так  что  из  всей  школы лишь
маленький  Билл  Роуч  видел,  как  приехал Джим.  Он один  видел,  как  пар
вырывался из-под капота  "алвиса", когда тот,  пыхтя, подъезжал  по разбитой
дороге, как работали  на полном  ходу его  "дворники"  и как, проваливаясь в
лужи,  волочился следом  прицеп.  Роуч  был  новеньким  в этой школе  и слыл
туповатым, если не сказать неполноценным.  Тэрсгуд был его второй  школой за
два  семестра.  Упитанный  круглолицый мальчишка,  страдающий  астмой,  Билл
проводил большую  часть своего свободного  времени  стоя на коленях на  краю
кровати и глазея в окно.  Его мать  роскошествовала  в Бате; отец, по общему
мнению, был самым богатым из родителей, и это дорого стоило сыну. Ребенок из
распавшейся семьи был  наблюдателен  от природы.  Как  заметил Роуч, Джим не
остановился  возле школьных корпусов,  а  продолжал  двигаться в направлении
конюшни, срезая угол. Это место было ему явно знакомо. Роуч потом решил, что
он, должно быть,  либо заранее провел рекогносцировку, либо изучал карты. Не
остановился  он и  тогда, когда поравнялся с конюшней, а так и ехал прямо по
сырой траве, даже не сбрасывая скорости. Затем перемахнул через бугор в  Яму
и  скрылся из виду.  Все это он проделал так  быстро, что  Роучу показалось,
будто фургон вот-вот  развалится пополам на краю обрыва,  но вместо этого он
дернулся и исчез, как гигантский кролик в своей норе.
     Яма  -  это  предмет  местного  фольклора.  Она  находится   на  клочке
неухоженной земли  между  фруктовым  садом,  оранжереей и конным двором.  На
первый взгляд  это  обыкновенная ложбина, поросшая  травой,  с бугорками  на
северной  стороне в мальчишеский рост высотой, покрытыми густыми  зарослями,
которые летом становятся ноздреватыми от влаги. Эти самые бугорки делают Яму
просто бесценным местом для игр, и именно им Яма обязана  той особой славой,
которая  меняется   в  зависимости  от  фантазии  каждого  нового  поколения
учеников.  Это  следы  бывших серебряных  копей, говорят  в одном  году  и с
энтузиазмом копают в надежде разбогатеть. Это крепость римских завоевателей,
говорят  в  другом и  устраивают баталии с копьями  и глиняными метательными
снарядами.  Для  третьих Яма - это бомбовая воронка, оставшаяся от  войны, а
бугорки - сидящие мертвецы, погребенные взрывом. Правда же куда  прозаичнее.
Шесть лет назад, незадолго до своего тайного бегства с секретаршей из  отеля
"Замок",  отец Тэрсгуда  бросил  клич о сооружении плавательного бассейна  и
подвигнул  мальчишек  на  рытье  большой  ямы.  Но  вот  только   денег   на
удовлетворение этого плана все время не  хватало, он постоянно  разбазаривал
их  на  разные   другие  замыслы,  как-то:  покупка  нового   проектора  для
художественной  школы или идея выращивать шампиньоны  в  школьных  подвалах.
Злые языки даже уверяют, что тайные любовники неплохо поживились на школьные
деньги, пока в конце концов не сбежали в Германию, на родину девицы.
     Джиму все это было совершенно неизвестно.  Но факт остается фактом;  по
счастливой случайности он выбрал именно  тот уголок из всей территории школы
Тэрсгуда,  который,  по   мнению  Роуча,  был  наделен   сверхъестественными
свойствами.
     Роуч продолжал ждать у окна,  но больше ничего так и не увидел. "Алвис"
с фургоном как сквозь землю провалились, и если бы  не мокрые рыжие следы на
траве,  можно было подумать, что ему вообще  все это померещилось. Но  следы
были настоящие, поэтому, когда раздался звонок  об окончании тихого часа, он
надел свои резиновые сапоги и поплелся по дождю к Яме и стал пристально туда
всматриваться.  Там сидел  Джим, одетый  в армейский непромокаемый  плащ,  с
довольно  необычной  шляпой на голове,  широкополой,  типа "сафари",  только
ворсистой,  один край которой был пришпилен  на щегольской  пиратский манер,
вода стекала по нему, как по водосточному желобу.
     "Алвис" стоял на конном дворе (Роуч так никогда  и  не  узнал, как Джим
умудрился вытащить  его из  Ямы),  а вот  фургон остался  как раз-таки  там,
внизу,  где должно  было  быть глубокое место бассейна;  он был водружен  на
подставки из закаленного кирпича. Джим сидел на ступеньке, попивая что-то из
пластикового стаканчика и потирая правое плечо, как если бы он ударился  обо
что-нибудь,  а  дождь  тем  временем  стекал   с  его  шляпы.  И  вот  шляпа
приподнялась,  и  Роуч неожиданно для себя уставился в до крайности свирепое
красное  лицо,  казавшееся  еще более  свирепым  в тени  полей шляпы и из-за
коричневых усов, намокших и превратившихся в некое подобие клыков. Лицо было
сплошь  испещрено морщинами,  настолько глубокими и извилистыми, что  Роуч в
момент одного  из  всплесков воображения  пришел к такому  заключению: Джим,
должно быть, однажды сильно оголодал где-то в тропиках, потом, правда, опять
набрал вес. Левая рука  Придо  все еще  лежала  поперек груди, правое  плечо
оставалось приподнятым. Но все  его перекрученное тело как-то напряглось, он
стал похож на зверя, замершего на фоне леса.  "Как олень, - озарило Роуча. -
То же величие".
     - Кто ты такой, черт бы тебя побрал? - раздался командирский голос.
     - Роуч, сэр. Я новенький.
     С  минуту  каменное  лицо разглядывало  Билла из-под  шляпы.  Затем,  к
сильному облегчению мальчика,  черты преобразились в волчью  ухмылку,  левая
рука на  правом плече снова начала  легонько  двигаться.  Джим тем  временем
основательно глотнул из пластикового стаканчика.
     - Новенький, ну-ну... - повторил Придо, уткнувшись в стаканчик. - Да-а,
это неожиданный поворот, прямо как в книжке, скажу я вам.
     Поднявшись  и  повернувшись своей перекошенной  спиной  к  Роучу,  Джим
приступил  к  работе,  заключавшейся  в  детальном исследовании подпорок, на
которых стоял фургон. Можно даже  сказать, критическом исследовании: снова и
снова  раскачивал  подвески,  наклонял  из  стороны  в   сторону   голову  в
причудливой  шляпе, переставлял  некоторые  кирпичи  под другим углом  и  на
другое  место. Тем  временем весенний дождь  заливал все без разбору:  плащ,
шляпу, крышу фургона. И  Роуч заметил, что во  время  всяческих  манипуляций
правое  плечо Джима не шевелилось, а оставалось все время приподнятым, будто
под  макинтошем у него  лежал булыжник.  Поэтому он подумал: а не  горбун ли
Джим и болит ли  у  горбунов  горб? И еще он отметил,  что  люди  с  больной
спиной,  как  правило, делают широкие  шаги,  как  бы компенсируя этим  свой
недостаток.
     -  Новенький, да?  Ну а я вот совсем уже не новенький, - продолжал Джим
гораздо  дружелюбнее, потянув  за одну  из  подставок.  - Я уже  старенький.
Старый, как Рип  ван Винкль, если хочешь  знать. Даже старше.  Друзья у тебя
есть?
     - Нет, сэр, - ответил Роуч безразличным тоном, которым школьники обычно
отвечают  "нет",  стараясь  вызвать  положительную  реакцию  у  тех, кто  их
спрашивает.  Джим,  однако, не  откликнулся,  и  Роуч  вдруг ощутил странное
волнение и  надежду, почувствовав  родственную душу. -  Меня  зовут Билл,  -
сказал он. - Меня окрестили Биллом, но мистер Тэрсгуд зовет меня Уильям.
     - Билл, да? Бил, да не добил. Дразнят тебя так?
     - Нет, сэр.
     - На самом деле хорошее имя.
     - Да, сэр.
     - Я знал многих Биллов. И все они были хорошими ребятами.
     Таким образом, начало знакомству было положено. Джим не прогонял Роуча,
и тот продолжал стоять  у кромки, вглядываясь вниз через забрызганные дождем
очки.  Кирпичи, как он  успел с ужасом заметить, Джим вытащил из-под парника
для  огурцов.  Некоторые из  них,  правда,  еле держались,  поэтому Джиму не
составило труда расшатать их  так, чтобы вытащить  совсем. Роучу  показалось
замечательным,  что человек,  только-только  приехавший в  Тэрсгуд, с  таким
хладнокровием приспосабливает школьное имущество для  своих целей, а вдвойне
замечательным было  то, что Джим отсоединил  шланг  от  пожарного гидранта и
устроил личный водопровод, хотя этот гидрант был предметом особого школьного
распоряжения: даже тому, кто просто потрогает его, могло здорово влететь.
     Эй,  Билл!  У  тебя, случайно,  не  найдется такой простой  штуки,  как
стеклянный шарик?
     Простите, чего, сэр? - переспросил Роуч, ощупывая карманы.
     - Шарика, старик. Круглый  стеклянный  шарик,  маленький  такой.  Разве
мальчишки сейчас не играют в шарики? Мы играли, когда я учился в школе.
     У  Роуча шарика  не было, но вот  у  Апрахамяна  была  целая коллекция,
привезенная из Бейрута.  Роучу потребовалось меньше минуты, чтобы  сбегать в
школу, получить один шарик под  строжайшую  ответственность и,  запыхавшись,
вернуться  к  Яме.  Здесь  он замялся:  по  его представлениям,  Яма  теперь
принадлежала Джиму, и поэтому требовалось разрешение на то, чтобы спуститься
туда. Но Джим  исчез  внутри  фургона, и, подождав минуту,  Билл  с  опаской
шагнул вниз по склону  и  протянул шарик через дверной проем. Поначалу  Джим
его не заметил. Он прихлебывал из стаканчика и глазел в окно на темные тучи,
проносящиеся над  Куонтоксом.  Это nрихлебывание, как заметил Роуч, давалось
ему довольно  нелегко,  потому что Джим  не мог глотать  как  следует,  стоя
прямо;  ему приходилось  отклонять свое  перекореженное  туловище назад  под
некоторым углом. А дождь тем  временем снова усилился, грохоча по крыше, как
гравий.
     - Сэр, - сказал Роуч, но Джим и не шевельнулся.
     - Беда с этим "алвисом" - рессор нет ни черта, - произнес наконец Джим,
обращаясь скорее к окну, чем к собеседнику. - Никогда не пробовал проехаться
задом по  разделительной  полосе? Покалечишь все  на свете.  -  И  он, снова
откинувшись назад, выпил.
     - Да, сэр, - произнес Роуч, очень удивленный  тем, что Джим мог принять
его за водителя.
     Собеседник  Билла  снял свою шляпу. Его  рыжеватые волосы  были коротко
острижены, в некоторых местах - клочками. В основном они топорщились с одной
стороны, и  Роуч догадался, что  Джим сам  подстригал  себе волосы  здоровой
рукой, что придавало ему еще более перекошенный вид.
     - Я принес шарик, - сказал мальчишка.
     - Ну и молодец.  Спасибо, старик.  - Взяв шарик, Придо стал неторопливо
перекатывать его в своей тяжелой пыльной ладони, и  Роуч сразу понял, что он
на  "ты" с любым  инструментом. - Неровно, видишь  ли, Билл, -  доверительно
сообщил мужчина, всецело  поглощенный шариком. - Косо. Как я. Смотри. - И он
повернулся  к большому  окну, по нижнему краю которого проходил  алюминиевый
бортик  для стока  воды.  Положив  на  него  шарик,  Джим  посмотрел, как он
покатился и упал на пол. - Косо, - повторил он. - Подпорки подгуляли. Так не
пойдет, верно? Эй, куда ты покатился, ах ты, зараза...
     Фургон не  был  по-домашнему  уютным,  заметил  Роуч, нагибаясь,  чтобы
поднять шарик.  Здесь мог  бы жить кто  угодно,  хотя тут и было  безупречно
чисто. Койка,  кухонный табурет, корабельная печка, баллон с газом. Нет даже
портрета  жены,  подумал Роуч, который пока  еще  не встречал холостяков, за
исключением мистера  Тэрсгуда. Из личных вещей здесь бросался в глаза только
плетеный  вещмешок,  свисающий  из-за  двери, набор швейных принадлежностей,
хранящийся за койкой,  и самодельный душ из продырявленной бисквитной банки,
аккуратно приваренной к потолку. Да еще бутылка с чем-то бесцветным на столе
- наверное,  джином или водкой, потому что то же самое пил отец Роуча, когда
тот приезжал домой на каникулы.
     - С востока на запад все о'кей, а вот с севера на юг, безусловно, косо,
-  провозгласил  Джим, проверив  желобок  у другого  окна.  - Что ты  умеешь
делать, а, Билл?
     - Не знаю, сэр, - ответил Роуч деревянным голосом.
     Что-нибудь же ты должен уметь. Как насчет футбола? Ты хорошо  играешь в
футбол?
     - Нет, сэр, - сказал Роуч.
     - А биту  в руках можешь держать? - небрежно спросил Джим, с кряхтением
опустившись  на кровать  и  глотнув  из  стаканчика. -  Должен  сказать,  на
подающего ты  не похож, -  добавил он  вежливо. -  Хотя,  по  всему  видать,
играешь ты больше на себя.
     -  Не знаю,  - промямлил Роуч и  сделал полшага в  направлении открытой
двери.
     -  Что у тебя получается  лучше всего? - Он  сделал очередной глоток. -
Надо  быть хоть в чем-то лучшим, Билл. Я, к примеру, когда-то хорошо  пускал
камешки по воде. Твое здоровье.
     Это  был больной вопрос для  Роуча, хотя бы потому, что он  занимал его
мысли большую  часть времени. Действительно,  с недавних  пор  его обуревали
сомнения насчет своего предназначения на земле и все такое. И в работе, и  в
игре  он  считал  себя несостоятельным, и  даже  такие повседневные школьные
мелочи, как  уборка  постели или приведение в порядок одежды, казалось, были
ему недоступны.  Также ему  недоставало  набожности, старая  миссис  Тэрсгуд
часто выговаривала  ему за то, что в церкви  он слишком кривляется. Он корил
себя за недостатки, но больше всего за разлад между родителями,  наступление
которого  он должен  был заметить  и предотвратить. Он даже задумывался,  не
несет ли  он большую ответственность за это, не  был ли он чересчур злым или
ленивым, не он ли настраивал родителей друг против друга  и не его ли дурной
характер  привел к разрыву. В  прошлой своей школе Билл  пытался обратить на
себя  их внимание, закатывая истерики  и  симулируя  припадки  церебрального
паралича, которым страдала его  тетка.  Родители посовещались, как это часто
уже  бывало,  и в соответствии со  здравым  смыслом  решили  перевести его в
другую  школу.  Вот потому-то этот  случайный вопрос, обращенный  к  нему  в
тесном фургоне существом почти божественным, единственным в своем роде, едва
не привел к катастрофе. Мальчик уже почувствовал, как у него  запылало лицо,
затуманились очки и фургон начал погружаться в  море печали. Заметил ли  это
Джим, Роуч так никогда  и не узнал, потому что  тот вдруг повернулся к  нему
своей изогнутой спиной" наклонился к столу и в очередной раз  подкрепился из
пластикового стаканчика, бросая мимоходом спасительные фразы.
     -  Так или  иначе, но  ты хороший наблюдатель.  Я тебе просто  так  это
говорю, старина. Мы, холостяки, все такие, не на кого положиться, так? Никто
больше не  заметил меня. А тут неожиданная удача  появилась  на горизонте. Я
подумал, ты чародей  какой-то.  Лучший наблюдатель во всей  школе - это Билл
Роуч, готов поспорить. Это так же верно, как и то, что у него на  носу очки.
Да?
     - Да, - промолвил Роуч с благодарностью. - Да, это точно.
     - Ну так вот, ты оставайся  здесь и наблюдай, - скомандовал Джим, снова
нахлобучивая  шляпу, - а  я  вылезу  наружу  и приведу в  порядок подставки.
Поможешь?
     - Да, сэр.
     - Где этот чертов шарик?
     - Здесь, сэр.
     - Крикни, если он начнет двигаться, ладно? На север, на юг - куда бы ни
покатился. Понятно?
     - Да, сэр.
     - Знаешь, где север?
     - Там, - сказал Роуч с готовностью и махнул рукой.
     -  Правильно.  Ладно,  крикнешь,  когда покатится, -  повторил  Джим  и
скрылся в дожде.
     Минуту спустя Роуч почувствовал, что пол  колеблется у него под ногами,
и услышал,  как  Джим  зарычал то  ли  от боли, то ли от злости,  сражаясь с
наружной подпоркой.


     В ходе летнего семестра мальчишки облагодетельствовали Джима прозвищем.
Они перебрали несколько, пока не остались довольны. Попробовали Солдафон - в
нем  действительно  было  что-то  военное:  его  нечастые  и   довольно-таки
безобидные ругательства, его прогулки в одиночестве по Куонтоксу. Но так или
иначе, Солдафон не приклеилось. Тогда они попробовали Пират, а затем  Гуляш.
Гуляш  -  за  его  пристрастие к  горячей  пище,  за  аромат  карри, лука  и
стручкового перца,  который обдавал их теплыми  клубами,  когда они  гуськом
проходили  мимо Ямы по пути на вечернюю  службу.  Гуляш -  за его прекрасный
французский,  который многим был совершенно непонятен. Спайкли из пятого "Б"
мог копировать  его  точь-в-точь: "Ты слышал вопрос, Бергер. На  что смотрит
Эмиль? -  конвульсивное  подергивание правой рукой. -  Не  надо  пялиться на
меня, приятель. Я вам здесь не фокусы показываю. Q u ' e s t - c e q u ' i l
r e g a  r d e , E m i l e , d a n s l e t a b l e a u q u e t u a s s o u s
l e n e z ? M o n  c h e r B  e r g e r , если ты мне сейчас же не построишь
простейшего французского предложения, j e t e m e t t r a i t o  u t d e s u
i t e a l a p o r t e , t u c o m p r e n d s , гадкий ты лягушонок?"
     На самом деле эти  ужасные угрозы никогда не приводились в  исполнение,
произносил  ли их  учитель на  французском или  на  английском.  Причудливым
образом они лишь  усиливали ореол доброты, который сразу возник вокруг него,
той доброты, которую только мальчишки могут разглядеть во взрослых людях.
     И  все-таки кличка  Гуляш  их не совсем устраивала.  Вряд ли можно было
сказать,  что это прозвище попадает в самую точку. Оно никак не отражало его
страстной любви ко всему английскому - единственная тема, коснувш