и:
     - Стало  быть, о чем  это  л, мистер Смайли? Чувствуете,  что я  имею в
виду? Эти маленькие детали, которые  я подчеркиваю, - доверительно продолжал
он, по-прежнему обращаясь к одному Смайли. - Взять хотя бы  то,  как он сел.
Поверьте мне,  сэр, если  бы мы с вами там  оказались, мы  не  моглибы найти
места лучше, чем Борис. Он видел одновременно  все выходы и лестницу, в поле
зрения попадали и главный вход, и все, что происходит в зале, он правша, а с
левой  стороны его прикрывала стена. Он профессионал, мистер Смайли, в  этом
нет абсолютно никаких сомнений. Он ждал выхода на связь,  может быть работая
"почтовым ящиком", или просто вел себя вызывающе, провоцируя на какую-нибудь
выходку лопуха вроде меня. Так что, знаете ли,  одно дело "поджечь" какую-то
мелкую сошку.  И  совсем  другое - обломать зубы о  громилу, натасканного  в
Центре. Правильно я говорю, мистер Гиллем?
     Питер ответил:
     -  После  реорганизации   "головорезы"  получили  распоряжение  "пасти"
двойных  агентов.  Следует  сразу  же возвращаться  в Лондонское Управление.
Ребята  получили приказ-инструкцию за  подписью  самого  Билла Хейдона. Если
есть  хоть какой-то намек на противника - отступай.  - Он добавил специально
для Смайли: - При латерализме нашей автономии пришел конец.
     - И я  уже бывал  в этих двойных-тройных играх,  - признался Tapp тоном
оскорбленной  добродетели.  - Поверьте мне, мистер Смайли, там сам черт ногу
сломит.
     - Это уж точно,  -  согласился Смайли,  напустив на себя строгий вид  и
поправив очки.
     Tapp  телеграфировал  Гиллему:  "Сделка  не  состоялась",  забронировал
обратный  билет  на самолет и  отправился  за  покупками.  Однако, поскольку
ближайший рейс ожидался только в четверг, он решил  перед вылетом хорошенько
обчистить комнату Бориса, хотя бы для того, чтобы окупить билет.
     -  "Александра" - это  настоящая лачуга, мистер  Смайли,  в стороне  от
Марбл-роуд, с  множеством деревянных балконов. Что  касается замков,  право,
сэр, они открываются еще при твоем приближении.
     Поэтому спустя  очень короткое время Tapp уже стоял  в  комнате Бориса,
прислонившись спиной к двери в ожидании, когда же глаза привыкнут к темноте.
Он все  еще не двинулся с места, когда  вдруг какая-то женщина  заговорила с
ним спросонья по-русски.
     - Это была жена Бориса, - объяснил Tapp. - Она плакала. Я буду называть
ее Ирина, хорошо? Мистер Гиллем знает подробности.
     Смайли  сразу стал возражать: мол, это невозможно.  Центр никогда бы не
выпустил  их обоих  из  России  одновременно, они всегда  кого-то  оставляют
дома...
     -  Гражданский  брак,   -  сухо  сказал  Гиллем.  -  Неофициальный,  но
постоянный.
     - В наши дни у некоторых все наоборот, - заметил с язвительной ухмылкой
Tapp,  не обращаясь ни  к кому конкретно и меньше  всего к Смайли, но Гиллем
снова бросил в его сторону уничтожающий взгляд.


        "Глава 6"


     С   самого   начала  этой   встречи   Смайли   словно  надел   на  себя
равнодушно-непроницаемую маску Будды,  делая вид,  что  ни рассказ Тарра, ни
редкие замечания Лейкона и Гиллема  нисколько  его не трогают. Он  откинулся
назад и подогнул свои короткие  ноги, наклонив голову и скрестив пухлые руки
на вызывающем уважение животе. Его  глаза все время оставались прикрытыми за
толстыми  стеклами  очков.  Главной  заботой  было иногда  протирать  стекла
шелковой  подкладкой  галстука, и, когда  он это  делал,  взгляд  становился
влажным и беззащитным, что приводило в замешательство того, кто заставал его
за   этим   занятием.   Однако   его   внезапное  вмешательство  и   пустая,
бессодержательная реплика Тарра, которая последовала за объяснением Гиллема,
будто  послужили  сигналом  для  передышки  собравшимся,  которые  задвигали
стульями и стали прочищать глотки.
     Лейкон заговорил первым:
     -  Джордж,  что вы  предпочитаете?  Могу я  предложить  вам  виски  или
что-нибудь  еще?  -  Он  спрашивал  таким заботливым  тоном, будто предлагал
аспирин от головной  боли. -  Я забыл  поинтересоваться раньше, - извиняясь,
пояснил он.  - Джордж, давайте  по рюмочке. Зима,  в конце концов.  Глоточек
чего-нибудь.
     - Все в порядке, не беспокойтесь, ради Бога, - ответил Смайли.


     Он предпочел бы чашечку  горячего кофе, но что-то мешало ему попросить.
К тому же он помнил по прошлому разу, что кофе здесь готовят отвратительно.
     - Гиллем? - обратился Лейкон.
     Нет, Гиллем также посчитал невозможным выпить вместе с Лейконом.
     Тарру ничего предлагать не стали, и он продолжил свой рассказ.
     По его словам,  он спокойно воспринял присутствие Ирины.  Он подготовил
пути  к отступлению  еще до  того,  как вошел в дом,  и  теперь,  ничуть  не
смутившись, начал действовать. Он не стал выхватывать пистолет, или зажимать
ей рот рукой, или, как  он выразился, делать еще какую-нибудь глупость вроде
этого, а сказал, что пришел поговорить с Борисом  по  личному делу. Он жутко
извиняется,  но  он  останется  здесь,  пока  не  явится  Борис.  С  хорошим
австралийским   акцентом,   изображая   тамошнего   оскорбленного   продавца
автомобилей, он объяснил, что никогда не опускается до того, чтобы встревать
в чужой  бизнес, и  поэтому  будет  трижды проклят, если  позволит какому-то
паршивому русскому, который не  в состоянии платить за свои  удовольствия, в
одну ночь  увести у себя девчонку и  украсть  деньги. Хоть  он и  разыгрывал
смертельное оскорбление, но старался не  повышать голоса,  все время  гадая,
как она поступит.
     И вот так, сказал Tapp, это все и началось.
     Когда он  вошел  в  комнату  Бориса, было  11.30. А ушел  он  в  13.30,
договорившись  о  встрече  на  следующий вечер.  За  эти  два часа  ситуация
коренным образом изменилась.
     -  Заметьте,  мы  не  сделали ничего  предосудительного,  просто  стали
хорошими знакомыми, верите ли, мистер Смайли?
     На мгновение Джорджу показалось,  что эта вкрадчивая усмешка претендует
на его самые сокровенные тайны.
     - Без сомнения, - вяло согласился он.
     В присутствии Ирины в Гонконге не  было ничего необычного,  и Тесинджер
не нашел оснований проявлять к  ней особый  интерес, объяснил Tapp.  Ирина и
сама была членом делегации, она хорошо разбиралась в тканях.
     -  Если уж  на то пошло, то она была гораздо квалифицированнее, чем  ее
приятель,  если  можно его  так  назвать. Сущий ребенок  и, по-моему, слегка
синий чулок, но зато молода, и, когда она перестала плакать, у нее появилась
чертовски приятная  улыбка, - причудливо живописал Tapp. - Она была приятным
собеседником, - еще раз подчеркнул он, будто бросая кому-то вызов. - Когда в
ее  жизнь вошел  мистер Томас из Аделаиды, она уже дошла до  края,  терзаясь
мыслью о том,  как жить дальше  с этим чертовым Борисом.  Ей казалось, что я
сам  архангел Гавриил.  С  кем еще  она могла  поговорить о  своем  муже без
опаски? У нее не было приятелей в  составе  делегации, у  нее вообще не было
никого, кому бы она доверяла; даже дома, в Москве. Тот, кто через все это не
прошел,  тот  не  поймет,  что  это  такое  -  поддерживать  разваливающиеся
отношения,  постоянно находясь в разъездах.  - Смайли снова  впал в глубокий
транс,  -  Отель  за отелем,  город  за  городом, нельзя даже  непринужденно
поговорить с соотечественниками или ответить на  улыбку незнакомца, ,так она
описывала свою жизнь. Она  считала,  что такое  положение вещей отравляет ей
жизнь, мистер  Смайли, и все эти  ее страстные  признания и  пустая  бутылка
из-под водки возле кровати говорили сами за себя. Почему  она не может жить,
как все нормальные люди?  - повторяла она. Почему она  не может наслаждаться
божественным  сиянием  солнца,  как все  остальные?  Она  любит  осматривать
достопримечательности, она  любит  детей.  Почему у нее не может быть своего
собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не  в  рабстве. Она продолжала
повторять: рожденного в  рабстве, рожденного на свободе. " Я  жизнерадостный
человек, Томас. Я нормальная общительная  девушка.  Я люблю людей. Почему  я
должна обманывать тех, кого  люблю?"  Затем она  обмолвилась, что вся беда в
том, что  когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее
холодной, как  старуха, и лишила общения  с Богом. Вот почему она  постоянно
пьет и  плачет  не переставая. К этому  времени она слегка подзабыла о своем
муже, более того, стала извиняться за свою хандру. - Tapp снова  запнулся. -
Я чуял, мистер Смайли, у  нее  золотое  сердце. Я  всегда  чую  это с самого
начала.  Знание - сила, говорят  они, сэр,  и в Ирине была э т а сила; в ней
была какая-то неподдельность. Может быть,  это называется безрассудством, но
она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную
щедрость в женщине,  когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. У меня талант.
Господи, как описать  это чутье?  Ну  вот, например, некоторые люди способны
ощущать воду под землей".
     Он,  казалось,  ожидал сострадания, и Смайли  сказал: "Я понимаю"  -  и
дернул себя за мочку уха.
     Увидев  такую странную  реакцию  на  свои  слова,  Tapp  молчал  дольше
обычного.
     - Первое,  что я  сделал  следующим утром,  - это отменил  свой вылет и
переехал в другой отель, - произнес он наконец.
     Внезапно Смайли широко открыл глаза:
     - Что ты передал в Лондон?
     - Ничего.
     - Почему?
     - Потому что он хоть и дурак, но хитрый, - вставил Гиллем,
     -  Наверное, я  боялся, что  мистер  Гиллем скажет: "Возвращайся домой.
Tapp",  - Он бросил на Гиллема  многозначительный  взгляд,  но не удостоился
ответного. Видите ли, как-то раз, еще будучи  сопляком, я ошибся и попался в
ловушку.
     - Он как идиот вляпался в историю с польской девкой, - сказал Гиллем. -
Тогда он тоже почувствовал щедрость ее души.
     - Я знал, что Ирина не приманка, но как я мог  рассчитывать, что мистер
Гиллем поверит мне? Никоим образом.
     - Вы сообщили Тесинджеру?
     - Черт побери, конечно нет.
     - Как же ты объяснил Лондону, что отложил свой полет?
     -  Я должен  был лететь в четверг. Я посчитал, ,что дома  меня никто не
хватится  до вторника. Особенно после того, как  оказалось,  что Борис  яйца
выеденного не стоит.
     - Он не дал никакого объяснения, и административно-хозяйственный  отдел
с  понедельника начал  считать  его  находящимся  в  самовольной  отлучке, -
пояснил  Гиллем.  -  Он  нарушил  все писаные  правила.  А  также  некоторые
неписаные. К середине недели даже Билл Хейдон забил во все колокола. И я был
вынужден все это выслушивать, - добавил он едко.
     Как бы то ни было, Tapp и Ирина встретились на следующий вечер. А через
день они  встретились опять. Первое свидание состоялось  в  кафе,  и оно  не
заладилось. Они  слишком заботились о том,  чтобы  их не увидели, потому что
Ирина была напугана до смерти, не столько  из-за своего мужа, сколько  из-за
охранников, приставленных к делегации, горилл, как называл  их Tapp. Женщина
вся  дрожала  и  отказалась  от  выпивки.  Во  второй  вечер  Tapp продолжал
ухаживать за ней, рассчитывал  на проявления душевной щедрости.  Они сели  в
трамвай до Виктория-Пик, затесавшись между двумя раскрашенными американскими
матронами в белых  носках. На третий  день Рикки взял напрокат  автомобиль и
повез  ее вокруг Новых территорий, пока она  вдруг не начала дергаться из-за
близости китайской границы, так что они вынуждены были повернуть к пристани.
Но как бы то ни было, ей эта поездка понравилась, она то и дело  восхищалась
опрятной красотой всех этих рыбных прудиков и рисовых  плантаций.  Tapp тоже
остался доволен поездкой, потому что они  оба удостоверились, что за ними не
следят. Но Ирина, как он выразился, так и не раскололась.
     - А  теперь я вам расскажу чертовски странную вещь. В самом начале я из
кожи вон  лез,  изображая Томаса-австралийца. Я навешал ей  много  лапши  об
овечьей ферме  неподалеку  от  Аделаиды  и большом  особняке  со  стеклянным
фасадом  и светящейся надписью "Томас", что стоит на  главной улице. Она мне
не поверила. Она кивала, дурачилась, ждала, пока я закончу очередной пассаж,
затем говорила:  ,  ,Да, Томас",  "Нет,  Томас" -  и переводила  разговор на
другую тему.
     На четвертый вечер  он  повез  ее на холмы, возвышающиеся  над северным
побережьем, и Ирина призналась Тарру,  что она влюбилась  в него, и что  она
работает на Московский Центр,  и ее муж тоже, и что она знает: Tapp такой же
фермер,  как она - торговец. Женщина определила это по его настороженности и
по тому, как он умеет слушать глазами.
     - Она решила, что я - полковник английской разведки, - выпалил Tapp без
тени улыбки. - Она  то плакала, то через минуту  смеялась  и, по-моему, была
близка  к  тому, чтобы двинуться окончательно. То она вела себя как чокнутая
героиня дешевого романа, то как красивый, резвящийся, неиспорченный ребенок.
Англичане были ее любимой нацией.
     "Джентльмены", -  все повторяла  она. Я принес ей бутылку  водки, и она
выпила  половину за  полминуты. Ура, за английских  джентльменов.  Борис был
ведущим, а Ирина его дублером. Это их совместная работа, а в один прекрасный
день  она будет  разговаривать  с  Перси Аллелайном и  расскажет ему  о себе
большой  секрет.  Борис  "пас"  гонконгских  бизнесменов  и попутно  работал
"почтовым ящиком" для местной советской резидентуры. Ирина была его связной,
изготавливала   микроснимки,   зашифровывала   донесения  и   "выстреливала"
радиограммы  в  "спрессованном"  режиме  за  доли  секунды, чтобы  исключить
подслушивание. Все  как  в романе, понимаете? Два ночных  клуба были  местом
свиданий  и  запасным пунктом для связников. Но на  самом деле Борису больше
нравилось  пить, волочиться за  танцовщицами  и впадать в депрессии,  и  еще
уходить гулять  часов на  пять,  потому что он  не мог  долго  оставаться  в
комнате со своей женой. Все, что оставалось Ирине, это торчать дома, плакать
или надираться вдрызг и фантазировать, как она сидит вместе с Перси у камина
и рассказывает  все, что знает. Я дал ей выговориться там, на верху холма, в
машине. Я даже старался не двигаться,  чтобы не перебивать ее. Мы  смотрели,
как сумерки опускаются на гавань, и восходит чудная  луна, и крестьяне снуют
мимо со своими длинными шестами  и керосиновыми лампами. Для  полной идиллии
не  хватало только  Хамфри Богарта в смокинге. Я придерживал ногой бутылку с
водкой и не двигал ни единым мускулом. Правда, мистер Смайли, честное слово!
- воскликнул он с беззащитностью человека, который страстно хочет, чтобы ему
поверили. Но глаза Смайли оставались закрытыми, он был глух ко всем мольбам.
- Она разошлась не на шутку,  - объяснил Tapp, как будто это произошло вдруг
и он  не имел к этому никакого отношения. - Она рассказала мне историю  всей
своей жизни, от рождения  до встречи с полковником Томасом, то бишь со мной.
Мама, папа, юношеские увлечения, вербовка, обучение, дурацкое полузамужество
- все. Как она сошлась с  Борисом во  время учебы и с тех  самых пор они  не
расставались:  одна  из  великих  нерушимых связей.  Она  назвала  мне  свое
настоящее  имя,  свой  оперативный  псевдоним и все  имена, под  которыми ее
отправляли  в  поездки;  затем вытащила  свою сумочку и, как фокусник, стала
показывать  мне  свой  "магический  набор";  авторучку  с тайником,  кодовую
таблицу   внутри,   скрытую  микрофотокамеру,  все,   что  было   нужно  для
разведывательной работы. "Подожди, пусть все это  увидит  Перси", - сказал я
ей,  будто  подыгрывая.  Это  все  было  серийным  хламом, заметьте,  ничего
примечательного, хотя материал  довольно качественный. В довершение ко всему
она начинает выкладывать мне все о  советской  агентурной  сети  в Гонконге:
агенты, явки, "почтовые ящики" - все. Я чуть с ума не спятил, запоминая это.
     - Так ты таки спятил, - бросил Гиллем.
     Да,  согласился  Tapp, почти спятил.  Он  знал, что она  говорит не всю
правду, но знал и то, что правда трудно давалась девушке, которая с юных лет
стала шпионкой, и для новичка у нес явно получалось неплохо.
     - Я  вроде  бы стал ей  даже  сочувствовать, -  сказал он при очередной
вспышке  притворной откровенности. -  Я почувствовал,  что мы  понимаем друг
друга с полуслова и нам ничего не мешает.
     - Ну, ясно, - вставил  Лейкон  одно из  своих редких замечаний. Он  был
очень бледен, но то ли охвативший его гнев, то ли серый свет дальнего  утра,
вползающий через жалюзи, производил этот эффект, различить было трудно.


        "Глава 7"


     Итак, я оказался в дурацкой  ситуации.  Я встречался с ней на следующий
день и через день и подумал, что если она еще не окончательно шизанулась, то
до этого  совсем  недалеко.  То говорит  о том, что Перси  поручит  ей самую
ответственную работу в Цирке под руководством полковника Томаса, и спорит со
мной до хрипоты на предмет того, присвоят ей лейтенанта или майора. То через
минуту заявляет,  что никогда не будет  больше ни  на кого работать, а будет
выращивать цветы и трахаться без передышки на  сеновале  с Томасом.  А еще у
нее  был  бзик  на  почве монашества: баптистские монахини, мол,  непременно
очистят  ее душу. Я чуть не сдох. Кто, черт их дери, когда-нибудь что-нибудь
слышал о баптистских  монахинях, спрашиваю я ее?  Не имеет значения, говорит
она. Баптисты лучше всех, ее мать  была крестьянкой, уж  она-то  знает.  Это
будет  вторая  величайшая  тайна,  которую  она мне поведает.  "А  первая-то
какая?"  - спросил я. Будто и  не слышит.  Только  знай себе повторяет: мы в
смертельной опасности, с большей мне  еще и сталкиваться не приходилось, для
нас нет  никакой надежды,  если только она не переговорит  с братцем  Перси.
"Что За  опасность, ради Бога? Что ты знаешь  такого,  чего не знаю я?"  Она
была самолюбивой, как  кошка, но, когда я попытался надавить, она будто воды
в рот набрала, и я перепугался
     до смерти, что она удерет домой и выложит все Борису. К тому же и время
поджимало.  Уже среда, а делегация должна была  вылететь в Москву в пятницу.
Как  профессионал,  она чего-то стоила, но  как можно  было  доверять  такой
психопатке? Вы знаете, что творится  с женщиной,  когда она влюблена, мистер
Смайли. Она едва... Тут Гиллем оборвал его.
     - Оставь-ка это при себе, понял? - приказал он, Tapp слегка помрачнел.
     - Знал я только то, что Ирина хочет перебежать, поговорить с Перси, как
она это называла. У  нее оставалось три  дня, и я понимал,  что, чем быстрее
она  убежит,  тем  лучше для  всех.  Если  бы я  стал  ждать,  она могла  бы
что-нибудь  выкинуть  ненароком.  Так  что  я  наконец  решился  и  пошел  к
Тесинджеру, как только он открыл свою контору.
     - Среда, одиннадцатое число, - пробормотал Смайли,  - в  Лондоне раннее
утро.
     - По-моему, Тесинджер принял меня за привидение. "Мне  нужно говорить с
Лондоном, лично с  руководителем  Лондонского Управления". Тафти упирался до
посинения, но в конце концов  разрешил.  Я сел за его стол  и сам зашифровал
послание,  используя  одноразовый  код,  пока  Тесинджер  наблюдал за  мной,
вздыхая и причитая. Нужно было составить начало и концовку  торговым шифром,
потому что  у Тесинджера была  "крыша" экспортера. Это  заняло у меня больше
получаса.  Я  так нервничал, ,просто кошмар. Затем  сжег  дотла  этот чертов
листок из шифроблокнота и отстучал послание. В этот момент ни единая душа на
целом  свете  не  знала,  что обозначали  эти  цифры  на  клочке бумаги,  ни
Тесинджер,  никто, только я. Я запрашивал для Ирины предоставление в срочном
порядке  статуса перебежчика. Я потребовал  все те приятные вещи,  о которых
она даже не заикалась: деньги, гражданство, новый паспорт, никакой огласки и
жилье. В  конце концов, образно  выражаясь, я был ее деловым представителем,
вы согласны со мной, мистер Смайли?
     Смайли поднял глаза, будто удивившись, что обращаются к нему.
     -  Да, - сказал он довольно доброжелательно,  - да, я  полагаю, образно
выражаясь, именно им т