гу? Я просто хотел сказать, что...
     - Знаю, знаю, - не дал ему договорить Мышляев. - Что вам срочно нужны деньги. Я понимаю, что без крайней нужды вы не завели бы этот разговор, и очень ценю вашу порядочность. О суде - это я так, сгоряча... Думаете, мне самому приятно быть у всех в долгу? Поверьте, я начал плохо спать по ночам из-за этих чертовых денег.
     - Бывает, - проникаясь сочувствием к своему работодателю, сказал Кузнец. Вид у Мышляева действительно был усталый - точнее, таким он казался Кузнецу. На самом деле Павел Сергеевич был зол и думал лишь о том, как бы поскорее избавиться от назойливого попрошайки. - Но вы не отчаивайтесь, - продолжал Кузнец. - Все наладится. А если помощь требуется, вы только скажите...
     - Спасибо, - проникновенно сказал Мышляев, суя ему потную ладонь, которую Кузнец автоматически пожал. - Огромное вам спасибо, Михаил Ульянович! Я всегда знал, что могу рассчитывать на вас в трудную минуту.
     После такого заявления начинать разговор о пяти тысячах долларов с самого начала было как-то неловко. Кузнец замолчал, мучительно пытаясь найти выход из тупика, в который его между делом загнал Мышляев. Пока он мыкался, подбирая слова, Мышляев деловито нахлобучил кепку, снизу вверх застегнул пуговицы дубленки, натянул тонкие кожаные перчатки и целеустремленно двинулся к выходу.
     При всей наивности Кузнеца эта целеустремленность ему не понравилась. В ней сквозило облегчение человека, которому наконец-то удалось с огромным трудом отбиться от приставаний назойливого нищего, сохранив при этом если не достоинство, то хотя бы кошелек. Как всегда в подобных случаях, Кузнец устыдился своих нехороших мыслей, но оставшийся неприятный осадок по-прежнему его беспокоил.
     Тем не менее, он как радушный хозяин поднялся вслед за Мышляевым в холодный ангар, проводил его до самой машины и даже помахал рукой вслед удаляющимся габаритным огням. И лишь когда машина скрылась за поворотом, до Кузнеца окончательно дошло, что денег он не получил и не получит, а значит, обещание, данное им Коровину, было и теперь навеки останется пустым звуком. Это было первое обещание, которое Кузнец нарушил в своей жизни, и он ощущал себя так, как, наверное, должна ощущать себя чопорная старая дева, обнаружившая, что забеременела, не зная, от кого, где, как, и, главное, не получившая от самого процесса ни малейшего удовольствия.
     Ежась на ночном морозце и пряча руки в карманах замасленного рабочего комбинезона, Кузнец семенящей рысью перебежал заросший ломким бурьяном двор, юркнул в дверь ангара и запер ее за собой.
     По нужде он уже сходил, а единственный, кроме него, обитатель подвала - Гена Гаркун - спал тяжелым сном мертвецки пьяного человека на том самом топчане, который в течение многих лет служил Кузнецу постелью.
     Спустившись в подвал, он немного постоял над спящим. Гаркун тяжело, с присвистом храпел, распространяя вокруг себя волны кислого алкогольного перегара. Его костлявое лицо было небритым, серым и каким-то очень несчастным. Растрепанный томик О. Генри валялся на столе в луже огуречного рассола рядом с основательно выпитой литровой бутылкой водки. Кузнец осторожно поднял книгу, тщательно вытер о штанину разлохмаченный переплет и вдруг, повинуясь безотчетному желанию отключиться от всех проблем, налил себе полный стакан водки.
     Гаркун храпел. Будить его было жалко. Кроме того, у Кузнеца имелись определенные сомнения по поводу возможности растолкать этого несчастного пьянчугу. "Пусть спит", - решил Кузнец. Он выпил водку, занюхал корочкой хлеба, бросил корочку в рот и, жуя на ходу, отправился в мастерскую Гаркуна, где у того стояла застеленная драным ватным одеялом раскладушка. В дверях он остановился, чтобы выключить свет, и в последний раз оглянулся на топчан.
     Гаркун спал, почти целиком скрытый замусоренным столом. Кузнецу были видны лишь его здоровенные, как у баскетболиста, ступни в грязных вязаных носках с огромной дырой на правой пятке. Ступни были смешно скрещены - носки вместе, пятки врозь.
     Кузнец тяжело вздохнул от жалости ко всему белому свету и щелкнул выключателем.
     Узкий бетонный каземат, служивший Гаркуну рабочим местом и временным жилищем, освещался слабенькой лампочкой-"сороковкой". Ее жиденького серовато-желтого света хватало для этой крысиной норы. В углу на прочном стальном верстаке стояла собранная Кузнецом настольная полиграфическая машина для печатания открыток. Кузнец бросил на нее лишь беглый взгляд и сразу же отвернулся: агрегаты собственной конструкции интересовали его лишь до тех пор, пока находились в процессе сборки и испытаний. Теперь он отлично видел некоторые упущения в конструкции своего типографского станка, которых можно было легко избежать, будь у него время как следует подумать. В мозгу у него немедленно зашевелилась парочка свежих идей, но он прогнал их прочь: для того, чтобы претворить эти идеи в жизнь, станок нужно было разобрать до последнего винтика, а еще лучше - собрать новый. Перебьются, с внезапным раздражением подумал Кузнец. Зачем им два станка?
     Пусть для начала за один заплатят...
     Кузнец огляделся. На краю верстака рядом с полиграфической машиной стояла захватанная жирными пальцами пустая пивная бутылка. Одеяло на раскладушке было сбито в неприятный мятый ком, поверх которого валялись задубевшие от пота и грязи носки. Увидев эти носки, Кузнец сразу понял, чем так воняет в комнате.
     Кузнец решительно подошел к раскладушке и наклонился, чтобы устранить источник запаха. Когда он уперся голенью в алюминиевый каркас раскладушки, носок его кирзового сапога зацепился за что-то под кроватью. Помянув великовозрастную свинью, Кузнец наклонился еще ниже и заглянул под раскладушку с твердым намерением навести в этом хлеву порядок, а завтра, буквально с утра, как следует вправить Гаркуну мозги. Пусть свинячит у себя дома, если ему так хочется...
     Под раскладушкой стояла картонная коробка из-под обуви. Крышки на ней не было, и Кузнец резонно решил, что друг Гена устроил себе здесь персональную помойку, сбрасывая в коробку окурки, огрызки, подсолнечную шелуху и прочую дрянь. Он словно наяву увидел Гаркуна, который, лежа на кровати, курил, жрал моченые яблоки и лузгал семечки одновременно.
     Подцепив картонку согнутым пальцем за край, Кузнец выволок ее из-под кровати и остолбенел.
     Внутри лежали доллары - целая куча. Новенькие сотенные бумажки валялись в полном беспорядке, как мусор, некоторые были смяты небрежной рукой.
     На глаз в этом бумажном сугробе было где-то от тридцати до пятидесяти тысяч.
     Кузнец тяжело опустился на раскладушку, заставив старые пружины протяжно застонать, и поставил коробку с деньгами на колени. Он был полон недоумения, готового перерасти в обиду. Как же так?! Десять минут назад ему ясно дали понять, что денег нет и не предвидится. А это в таком случае что - открытки к Рождеству?
     Он даже не подозревал, насколько был близок к истине в этот момент. Возможно, последующие события сложились бы совсем по-другому, если бы не мама Кузнеца, Александра Филипповна, которая умерла, когда ее сыну только-только стукнуло двадцать. Именно она когда-то, не жалея времени и сил, вдалбливала в его голову вычитанную у кого-то из русских классиков самоубийственную идею: лучше тысячу раз ошибиться, приняв отпетого негодяя за хорошего человека, чем обидеть ближнего несправедливым подозрением, грубым словом, назойливостью или, напротив, недостаточной предупредительностью. По какой-то странной игре природы или обстоятельств этот в высшей степени бесполезный урок стал одним из немногих, накрепко усвоенных Кузнецом из ее уст.
     Именно благодаря Александре Филипповне Кузнецу даже на мгновение не пришло в голову, чем на самом деле занимаются его "коллеги", хотя буквально полчаса назад Мышляев намекнул ему об этом.
     Кузнец опустил руку в коробку и бесцельно пошелестел купюрами. Как же так? Неужели Мышляев не знал об этих деньгах, когда клялся, что за душой у него ни копейки? Если так, то это деньги Гаркуна.
     Но Кузнец слишком хорошо знал друга Гену, чтобы хоть на мгновение поверить в наличие у него такой суммы. "Интеллигент" Заболотный всех презирал и никому не верил. С какой радости он стал бы прятать свои сбережения под кроватью у Гаркуна, да еще и в открытой коробке?
     Михаил Ульянович Шубин, которого большинство его знакомых в лицо и за глаза называли просто Кузнецом, тяжело вздохнул. По всему выходило, что его "коллеги" что-то скрывали от него. Возможно, они просто берегли его от лишних волнений, связанных с теневыми сторонами даже самого легального бизнеса, но Кузнец все равно чувствовал себя несправедливо обойденным, а проще говоря, обиженным. Как же так? - в который уже раз мысленно спросил он.
     Что я им, дитя неразумное? За кого они меня держат? Поют, что денег нет, а у самих коробки с долларами под кроватями валяются... А ведь я свое просил, заработанное! Отдать рабочему человеку его кровные - это ж святое дело, что у нас, что в этой ихней Америке.
     Кузнец вдруг ухмыльнулся. Он почувствовал, что пьян сверх меры и вот-вот начнет чудить, но пока что все получалось вполне логично и даже пристойно.
     "Денег нет, так? Так. А на нет, как говорится, и суда нет. Раз ничего нет, то и пропадать нечему.
     Кто станет искать то, чего не было? Мышляев мне должен? Должен. У него денег якобы нет. А деньги - вот они. Если я возьму отсюда, сколько мне надо, он будет мне должен на такую же сумму меньше. Справедливо? Справедливо. И никакой кражей тут даже не пахнет. Что воровать, если ничего нет?"
     Продолжая на разные лады повторять про себя, что деньги, которых нет, украсть невозможно, Кузнец отсчитал пятьдесят бумажек по сто долларов и снова заглянул в коробку. Несмотря на свои заклинания и выпитую водку, он чувствовал себя не в своей тарелке: все-таки его действия сильно напоминали кражу. Что красть нехорошо, Кузнец отлично знал.
     Тут он вспомнил о Коровине и его жене, и о мерзавце, который, убив Валентину Александровну, имел наглость открыто глумиться над вдовцом, и последние сомнения исчезли.
     - А врать хорошо? - с обидой пробормотал он, имея в виду заявление Мышляева о полном отсутствии денег.
     Долларов в коробке словно бы и не убавилось.
     Легко преодолев слабенькое искушение прихватить что-нибудь на мелкие расходы, Кузнец аккуратно свернул счастливо обретенные пять тысяч вдвое и затолкал их под комбинезон в нагрудный карман рубашки. Карман он застегнул на пуговку. Теперь деньги хранились надежнее, чем в сейфе.
     Кузнец задвинул коробку подальше под раскладушку, вышвырнул за дверь продолжавшие вонять носки Гаркуна, более или менее расправил скомканное одеяло и лег, решив на сон грядущий прочесть пару страничек из горячо любимого им О. Генри. Зачитанной до дыр книге были отлично известны литературные пристрастия хозяина, и в его руках она сама собой открылась на странице, по верху которой шел знакомый заголовок: "Трест, который лопнул".

Глава 7

Принц на картечине

     Стенд был кое-как сколочен из занозистых досок и фанеры. Когда-то его покрасили голубой масляной краской, но с тех пор прошло уже довольно много времени. Застекленные дверцы, которые прикрывали от непогоды и любителей подрисовывать портретам усы и бороды несколько пожелтевших объявлений, были заперты на миниатюрный висячий замок, который придавал стенду какой-то ностальгический, совсем не теперешний вид. Стекла в дверцах были покрыты рябым от дождя и первых несмелых снегопадов налетом пыли и копоти, а правое треснуло по диагонали. В самом углу этой дверцы между стеклом и полусгнившим штапиком застрял сухой, свернувшийся в хрупкую коричневую трубочку лист какого-то дерева. Абзац покрутил головой из стороны в сторону, пытаясь определить, с какого именно дерева сорвался этот лист, но тщетно: деревья уже окончательно облетели, а по коре и форме ветвей Абзац мог с уверенностью определить разве что березу да еще, может быть, баобаб.
     Он закурил и снова посмотрел на стенд, подумав между делом, что где-нибудь в центре за такой вот гроб доперестроечных времен с главы районной администрации давно сорвали бы голову вместе с шеей.
     А здесь, смотри-ка, стоит... "Антиквариат, - с внезапным весельем подумал Абзац. - Вот выворотить его с корнем, взвалить на плечи, упереть на Арбат и толкнуть там какому-нибудь фирмачу. Тем более, что вещица, можно сказать, именная...
     В верхней части "именной вещицы" можно было разобрать сделанную красным по синему надпись:
     "Их разыскивает милиция". Слово "разыскивает" было написано через "о" - от слова "розыск", надо полагать. Тот, кто делал надпись, по всей видимости, не знал, что в правилах правописания бывают исключения. Так ведь мент же писал, подумал Абзац.
     А они знают только одно исключение - исключительную меру наказания.
     Сквозь грязное стекло на Абзаца смотрели отпечатанные на скверном принтере фотопортреты, каждый из которых сопровождался коротеньким, строк на десять - пятнадцать сопроводительным текстом.
     Крайним справа в верхнем ряду красовалось изображение некоего молодого человека с явными признаками врожденного слабоумия и склонности к каннибализму. Абзац усмехнулся. Когда его фотографировали сразу после задержания, он постарался придать лицу как можно более тупое и свирепое выражение, но так, чтобы никто не заметил, что он кривляется: насупился, немного выдвинул вперед и без того квадратный подбородок, выпятил нижнюю губу и за секунду до того, как щелкнул затвор фотокамеры, изо всех сил скосил глаза к переносице. Делал он это скорее для забавы, чем в расчете на конкретный результат, но милицейский принтер с успехом довершил начатое, и теперь со стандартного объявления о розыске на Абзаца тупо пялился дегенеративный самец гориллы, хотя напечатанная ниже ориентировка утверждала, что это - наемный убийца по кличке Абзац, в начале сентября совершивший побег из-под стражи.
     Вдоволь налюбовавшись своим портретом, Абзац подмигнул стенду, повернулся к нему спиной и огляделся. С обеих сторон зажатая стенами каких-то не то складов, не то мастерских окраинная улочка была пуста и безлюдна. Примерно в полусотне метров от места, где стоял Абзац, возле имевшей совершенно покинутый вид проходной терпеливо мок под моросящим дождиком дряхлый "москвич", от руки выкрашенный в цвет линялого солдатского обмундирования. Только красной звезды на дверце не хватает, подумал Абзац. А еще лучше - маленькие такие звездочки в два или три ряда, как на кабине истребителя.
     Он напряг зрение, вглядываясь в рябые от дождя стекла, но салон "москвича" выглядел пустым. Да он, скорее всего, и был пуст. Вероятно, это сторож приехал на дежурство, вот и все.
     Абзац поднял воротник куртки, пониже надвинул черную кепку и не спеша зашагал вдоль улицы прочь от проходной, "москвича" и стенда с портретами. Синеватый дымок сигареты поднимался над его левым плечом ленивыми клубами, цеплялся за мокрую ткань куртки, норовя переползти с плеча на спину и обвиться вокруг шеи, как удавка, но не удерживался - срывался и таял в сыром холодном воздухе.
     Шкабров привычным жестом поддернул левый рукав и посмотрел на часы. Почти в ту же секунду, словно повинуясь этому сигналу, в кривом кирпичном ущелье улицы послышалось нарастающее ворчание автомобильного двигателя. Абзац словно невзначай опустил правую руку в карман куртки и замедлил шаги.
     Когда шум двигателя позади него превратился в почти нестерпимый надсадный рев, Абзац остановился и повернулся лицом к приближающемуся автомобилю, заранее укоризненно качая головой: судя по звуку, неугомонный Паук опять повредил глушитель, гоняя на своей зверской колымаге по бездорожью в компании таких же, как он, сорвиголов.
     Из-за поворота кирпичной кишки с ревом вылетел и лихо затормозил в двух шагах от Абзаца потрепанный "лендровер", вызывающе размалеванный черно-белыми волнистыми полосами, похожими на шкуру зебры. Сизые клубы выхлопных газов с треском вылетали прямо из-под его облепленного засохшей грязью днища. Дверца автомобиля в этом месте выглядела закопченной, словно под ней разводили костер. В забрызганном сплошным слоем грязи лобовом стекле темнело протертое "дворниками" полукруглое окошко, свет включенных по случаю плохой погоды фар едва пробивался сквозь напластования все той же грязи, а со стальной рамы, прикрывавшей радиатор, свисал клок мертвой серой травы.
     Абзац снова покачал головой, с трудом сдерживая улыбку. Он испытывал к Пауку безотчетную симпатию, хотя они были совершенно разными людьми.
     Возможно, дело было в том, что Паук, хотя и торговал смертью, относился к ней с веселым презрением и никогда не упускал случая лишний раз щелкнуть ее по носу - разумеется, на свой лад.
     Он шагнул к дверце, которая предупредительно распахнулась ему навстречу. Абзац благодарно кивнул: если бы он взялся за дверную ручку, ему пришлось бы долго оттирать испачканную ладонь.
     - Слушай, - с трудом перекрывая треск работающего на холостых оборотах двигателя, сказал он, - ты когда машину в порядок приведешь?
     - А меня и такая устраивает, - весело ответил Паук, скаля крупные, как у лошади, зубы, казавшиеся особенно белыми на темном от вечного загара лице.
     Абзац плюхнулся на скрипучее сиденье и грохнул дверцей. В этой машине был заведен свой порядок, который полностью соответствовал характеру ее хозяина. На сиденья здесь не садились, а плюхались, двери не закрывали - ими грохали изо всех сил, а если нужно было, скажем, положить на приборную доску пачку сигарет, то ее не клали, не пристраивали и даже не бросали, а небрежно швыряли - по возможности так, чтобы парочка сигарет при этом выскочила наружу и свалилась на пол. Но зато и машина эта не ползала, не ездила и не каталась - она летала в самом буквальном смысле этого слова.
     Паук был худым, длинноруким и длинноногим парнем лет двадцати пяти с растрепанной волнистой шевелюрой до лопаток и довольно редкими усами и бородой, которые он каким-то таинственным образом все время поддерживал в полуотросшем состоянии. Лицо у него тоже было длинное, худое и смуглое, волосы черные, а глаза все время скрывались за узкими каплевидными линзами черных с радужным отливом очков. Эти очки и впрямь делали Паука похожим на какое-то диковинное насекомое - потенциально очень опасное, но в целом веселое и дружелюбное. Нос у него был сломан и заметно свернут набок в какой-то давней аварии, над левой бровью светлела извилистая полоска довольно длинного шрама, а на кистях рук можно было разглядеть следы сильных ожогов - разумеется, только в тех нечастых случаях, когда Паук снимал кожаные автомобильные перчатки.
     Он вообще отдавал предпочтение одежде из натуральной кожи, этот беспечный погонщик полосатого монстра. Одевался он, как байкер из голливудского боевика - не хватало разве что стальной немецкой каски с рожками. Все остальное было на месте: заклепки, цепи, какие-то кроличьи лапки на поясе, беличьи хвосты на воротнике и даже натуральный Железный Крест, снятый, если верить самому Пауку, прямо с останков какого-то эсэсовца вместе со ржавым "парабеллумом", кокардой с черепом и серебряным портсигаром с орлом и свастикой.
     Начинал Паук в возрасте тринадцати с половиной лет в качестве "черного следопыта". Начало, как водится, было трудным. Старшие товарищи, для которых походы по местам сражений второй мировой в поисках военных трофей, были не развлечением, а серьезным бизнесом, гнали наглого сопляка взашей, если у него не хватало ума вовремя убраться с их дороги. Пару раз его чуть не пришили - на полном серьезе, как взрослого. В него стреляли из кустов, и он стрелял в ответ из древнего ППШ, который только вчера выкопал из белой карельской глины и всю ночь чистил при мерцающем свете костра...
     Потом игры кончились, и Паук занялся делом. Он понял, что грабить лежалые трупы - занятие не для него. В экспедициях за хабаром его всегда волновало только оружие. Паук трепетно любил это железо и с первого взгляда на кусок ржавого металлолома мог определить не только марку и калибр ствола, но и перспективы восстановления