ом листке, вырвал  его  из  блокнота  и
вместе с ручкой отдал Кондрашову.
   - Вот, - сказал он. - Это, Кириллыч,  твоя  последняя  надежда.  Если  он
откажется, тебе останется только бросить все и  рвать  когти  куда-нибудь  в
Штаты. От Хромого, конечно, ни в каких Штатах не  схоронишься,  но  так,  по
крайней мере, получится небольшая отсрочка. Телефончик запомни, а  бумажечку
сожги и забудь, кто тебе ее дал. Понял? Я в этом деле не участвую.
   - Обмочился, - не удержался от шпильки Кондрашов. - А я-то думал, что  ты
добро помнишь.
   - Я, Кириллыч, добро помню, - веско произнес Валера, вставая и  убирая  в
карман свои сигареты и зажигалку. - Помню и платить за него умею.  А  только
подыхать заодно с тобой я не подписывался. Я для тебя сделал все, что мог, и
даже немножечко больше. Не надо было тебе с Хромым связываться, Кириллыч.
   Когда  запыленный  "лендровер",  сдержанно  клокоча  мощным   двигателем,
выкатился за  ворота,  Кондрашов  вскочил,  не  в  силах  больше  сдерживать
кипевшую в нем ярость. Он перевернул столик с напитками, отшвырнул его ногой
и изо всех сил хватил кулаком по спинке плетеного кресла,  опрокинув  его  в
коньячную лужу. Наблюдавший за ним из беседки у ворот водитель джипа  сказал
охраннику:
   - Ты смотри, что делается! Нервничает Папа.
   - Точно, - подтвердил охранник. - Весь, блин, на измене.
   - Будешь на измене, когда в тебя из кустов шмалять начнут, -  авторитетно
заявил водитель.
   - Угу, - согласился охранник. - Шмаляли в Папу, а завалили  Сома.  Милое,
блин, дело! И как он догадался, что его "мере" на дороге караулят?
   - Я так думаю, - сказал водитель, - что знает кошка, чье мясо съела.  Вот
и поостерегся маленько.
   - Хреново, - сказал охранник. - Не нравится мне это.
   - А ты это Папе скажи, - посоветовал водитель.  -  Знаешь,  что  он  тебе
ответит? Что хайлом возле ворот торговать, конечно, легче. Кобуру под мышку,
автомат на брюхо,  горсть  подсолнухов  в  кулак  -  и  пошел  прогуливаться
взад-вперед!..
   - Эх, жизнь, - со вздохом сказал охранник, закуривая очередную сигарету.
   После того как Кондратов, сильно  хлопнув  дверью,  скрылся  в  доме,  на
веранде бесшумно возник садовник и принялся наводить порядок.  Он  расставил
по местам опрокинутую мебель, смел и  выбросил  в  мусорное  ведро  осколки,
затер коньячную лужу и исчез так же  тихо,  как  появился.  Через  некоторое
время с заднего двора донеслось  противное  жужжание  электрических  ножниц:
садовник подстригал живую изгородь.
 
Глава 3 
 
"ЧИЖИК-ПЫЖИК, ГДЕ ТЫ БЫЛ?" 
 
   Он проснулся оттого, что солнечный  луч,  неторопливо  перемещавшийся  по
кровати в течение последнего часа, добрался наконец до его лица и  уперся  в
сомкнутые веки своим бесплотным пальцем. Утреннее  солнце  вторглось  в  его
сны, окончательно запутав и без того бредовый сюжет, и он, широко  распахнув
глаза,  испуганно  сел  на  постели,  уверенный,  что  безнадежно   проспал.
Брошенный им в сторону окна панический  взгляд  окончательно  убедил  его  в
этом: за пыльным стеклом всеми красками сверкало солнечное  утро,  пришедшее
на смену сереньким предутренним сумеркам, с которых начинался каждый рабочий
день. Во дворе шумела  и  визжала  детвора,  в  подъезде  хлопали  двери,  и
надрывался где-то внизу магнитофон.
   Чиж выругался, отшвырнул одеяло на спинку кровати и схватился  за  брюки,
которые неопрятным комом валялись на  полу.  От  чересчур  резкого  движения
голова у него закружилась, и он медленно разогнулся, держа брюки в руке и не
обращая внимания на звон сыплющейся из карманов мелочи. "Да какого черта,  -
подумал он. - После драки кулаками не машут. Все  равно  ведь  проспал,  так
стоит  ли  теперь  дергаться   и   торопиться?   Выговор,   можно   сказать,
гарантирован, и лишние пять минут уже ничего не изменят. Не выгонят же меня,
в самом деле, из органов..."
   Он вздохнул и стал надевать брюки. Натянув их до половины, он заметил  на
правом колене неопрятное и хорошо заметное с любого расстояния жирное пятно.
Некоторое время Чиж  с  тупым  изумлением  разглядывал  это  пятно,  пытаясь
сообразить, каковы его природа и происхождение. Он даже нагнулся, сложившись
пополам, что при  его  комплекции  было  весьма  затруднительно,  и  понюхал
расплывшуюся широкую овальную кляксу. Пятно  ничем  особенным  не  пахло,  и
оставалось только гадать, было ли это подсолнечное  масло,  на  котором  Чиж
пытался поджарить себе  дежурную  яичницу,  или  что-нибудь  позабористее  -
например, автомобильная смазка или даже  оружейное  масло.  Так  или  иначе,
брюки были испорчены, и идти  в  таком  виде  на  работу  не  представлялось
возможным.
   Вспомнив о работе, он посмотрел на стол. Конечно же, пистолет в наплечной
кобуре, как ненужная безделушка, снова валялся поверх вынутой  из  почтового
ящика стопки газет. Учитывая появившуюся у Чижа в последнее  время  привычку
ложиться спать, не заперев на ночь  входную  дверь,  такой  способ  хранения
табельного оружия сулил в перспективе большие неприятности.
   Чиж раздраженно скомкал испачканные неизвестно где, когда и каким образом
брюки и швырнул их через всю комнату в  прихожую.  Он  встал  и,  недовольно
ворча, пошлепал босыми ногами к шкафу, чтобы взять оттуда чистые джинсы.  На
полпути он остановился и звонко хлопнул себя ладонью по лбу.  Сегодня,  черт
подери, было воскресенье, а  накануне  он  вернулся  с  дежурства,  так  что
сегодня, будь оно все проклято, у него был выходной.
   - Ешкин кот! - вскричал Чиж, и его  голос  прозвучал  в  пустой  квартире
одиноко и неуместно.
   Он подошел к шкафу и  немного  помедлил,  разглядывая  свое  отражение  в
зеркальных створках. Вид его зеркального двойника оставлял желать лучшего во
всех отношениях.  Остатки  волос  вокруг  обширной  лысины  торчали  во  все
стороны, как солома на разворошенной ураганом кровле, лицо выглядело помятым
и имело нездоровый сероватый оттенок, а под глазами  набрякли  предательские
мешки. Из-под растянутой майки выглядывала  покрытая  курчавым  рыжеватым  с
проседью волосом жирная грудь, сильно выдающийся  вперед  животик  напоминал
кое-как прикрытое  майкой  ядро  от  старинной  пушки  большого  калибра,  а
торчавшие  из  мятых  сатиновых  трусов  ноги  смахивали  на  две  волосатые
макаронины. Правда, покатые округлые плечи все еще были достаточно  мощными,
а бицепсы казались едва ли не толще бедер, но Чиж вынужден был признать, что
он уже далеко не тот, каким был раньше.
   Он поскреб ногтями ставшие за ночь колючими и шершавыми щеки и со вздохом
открыл шкаф. После ухода жены в шкафу стало совсем просторно,  но,  несмотря
на это, найти здесь искомое было так же трудно, как и в те  дни,  когда  Чиж
делил  шкаф  с  супругой.  Скомканные  как  попало   вещи   валялись   здесь
беспорядочными грудами, из которых там  и  сям  выглядывали  разрозненные  и
зачастую остро нуждавшиеся в штопке носки. Чиж заглянул  на  верхнюю  полку,
где сохранялась видимость  порядка,  но  джинсов  там  не  было.  Копаясь  в
футболках и свитерах, он совершенно неожиданно обнаружил коробку пистолетных
патронов, которую считал безнадежно потерянной, однако это открытие оставило
его равнодушным. Если бы в данный момент вместо картонки с  "маслятами"  Чиж
обнаружил у себя в шкафу золотой слиток или инопланетянина с тремя головами,
он отреагировал бы точно так же.
   - Хе, - равнодушно произнес Чиж, взвесив коробку с патронами  на  ладони.
Он небрежно засунул ее на прежнее место, вернувшись к поискам джинсов.
   Он опустился на корточки и стал рыться в тряпках, большинство которых  не
вынимал из шкафа уже по несколько лет.  Все  эти  когда-то  модные  рубашки,
джемпера и летние полотняные брюки с накладными карманами в свое время  были
приобретены по настоянию  жены,  которая  тщилась  привести  равнодушного  к
одежде Чижа хотя бы в приблизительное соответствие со своим идеалом мужчины.
Со временем она оставила эти бесплодные  попытки.  Несколько  позже  очередь
быть оставленным дошла и до самого Чижа, и он до  сих  пор  не  мог  решить,
хорошо это было или плохо. С одной стороны, теперь ему было как-то неуютно -
скорее непривычно, чем одиноко, а с другой - жена, наверное,  все-таки  была
права, устроив хотя бы свою собственную судьбу. "Дай ей Бог всего хорошего с
ее генералом", - подумал Чиж, и в то  же  мгновение,  словно  в  награду  за
смирение и любовь к ближнему, джинсы отыскались.
   Он вытащил их из груды перепутанного тряпья за штанину, положил  рядом  с
собой на пол и еще некоторое  время  сидел  на  корточках,  задумчиво  глядя
внутрь распахнутого настежь шкафа. Там, в сумрачной глубине, в самом дальнем
углу, среди беспорядочно переплетенных между собой рукавов и штанин тускло и
таинственно  поблескивало  стекло.  Продолговатый  блик  отраженного   света
неподвижно лежал на узком горлышке, закупоренном пластмассовой пробкой. Этот
неяркий отблеск  притягивал  взгляд  Чижа,  как  мощный  магнит  притягивает
стальную иголку. Казалось, он обладал таинственной гипнотической силой. "Все
будет хорошо, - вслух  сказало  Чижу  блестящее  пятнышко  света  из  темной
глубины захламленного шкафа. - Ну пусть не  совсем  хорошо,  но  в  пределах
нормы. Главное, не брать в голову. Брать надо в  руку  и  сразу  же  лить  в
горло, пока не нагрелось... И вот тогда все станет путем."
   Сидя на корточках, Чиж прислушался к своим ощущениям.  Ему  было  муторно
после вчерашнего, и вдобавок он не видел ни малейшего смысла  в  том,  чтобы
истязать себя воздержанием. Зачем, собственно? Чего ради?
   Тут он некстати вспомнил про Лаптева, и настроение  у  него  окончательно
испортилось.  Подполковник  Лаптев,  которого  подчиненные  за   глаза,   не
мудрствуя  лукаво,  именовали  попросту  Лаптем,  являлся   непосредственным
начальником майора Чижа и, что было во сто крат хуже, его соседом  по  дому.
Правда, дом, огромная железобетонная пластина, протянувшаяся вдоль улицы  на
целый квартал, вмещал в себя население небольшого  райцентра,  но  Лаптев  и
Чиж, как на грех, проживали в соседних подъездах, что доставляло Чижу  массу
неприятностей.
   Призрак стоящего на пороге подполковника разрушил исходившие  из  глубины
шкафа колдовские чары, и Чиж тяжело встал с корточек, испытав новый  приступ
головокружения и поморщившись от неприятного хруста в затекших суставах.  Он
натянул на тощие ноги жесткие после недавней стирки линялые джинсы,  сдернул
с плечиков клетчатую рубашку  и  с  некоторым  трудом  протолкнул  в  рукава
похожие на окорока  руки.  Отыскав  на  дне  шкафа  два  парных  носка,  Чиж
захлопнул зеркальные створки и направился в ванную. По  дороге  он  подобрал
валявшиеся посреди прихожей брюки и проверил входную дверь. Как ни  странно,
на сей раз она была заперта, причем на оба замка и даже на цепочку.  Цепочка
не лезла вообще ни в какие ворота, и Чиж с неприятным  чувством  понял,  что
накануне снова чудил.
   Чудачества майора  Чижа  носили,  как  правило,  мирный  и  даже  веселый
характер. Несколько лет назад  Чиж  был  душой  любой  компании,  в  которой
находилось  достаточно  горячительных  напитков,  чтобы  пробудить   в   нем
дремлющее под свинцовым грузом ментовских будней чувство юмора.  Постепенно,
однако же, майор перестал участвовать в шумных застольях, поскольку по утрам
начал ловить себя на том, что не помнил, каким образом чудил  накануне.  Это
происходило всегда одинаково: пара рюмок для  разгону,  витиеватый  тост  за
прекрасных дам, старый  фокус  с  двумя  вилками,  балансирующими  на  торце
спички, которая  под  совершенно  немыслимым  углом  опирается  на  горлышко
бутылки, шумные  восторги  присутствующих,  умело  и  к  месту  рассказанный
анекдот про мента и золотую рыбку, еще пара рюмок и зияющий черный провал  в
памяти, не заполненный ничем,  кроме  мучительной  неловкости.  Наутро  Чижу
всякий раз приходилось осторожно выведывать у распространяющей  вокруг  себя
космический  холод  супруги,  не  натворил  ли  он  чего-нибудь   "этакого".
Неизменно выяснялось, что он ничего не натворил и  никто  из  окружающих  не
заметил его состояния, но не нужно быть семи пядей  во  лбу,  чтобы  понять:
когда-нибудь это кончится плачевно.
   Теперь, когда  рядом  не  было  жены,  считавшей  своим  долгом  подробно
информировать Чижа о его пьяных выходках, эти провалы в  памяти  пугали  его
сильнее, чем прежде. Он размышлял об этом, бреясь  перед  зеркалом  в  своей
отделанной импортным кафелем  ванной  комнате.  Как  всегда  после  попойки,
щетина казалась непривычно  жесткой,  словно  алкоголь  способствовал  более
активному росту бороды. Разглядывая в зеркале свое  покрытое  мыльной  пеной
лицо, Чиж снова вздохнул - тоскливо и протяжно.
   Он замочил в тазу брюки  и  вчерашние  носки.  Стиральный  порошок  опять
кончился - как всегда, в  самый  неподходящий  момент.  Чиж  всегда  забывал
вовремя покупать всякие хозяйственные мелочи наподобие  стирального  порошка
или туалетной бумаги. Он поискал хозяйственное  мыло,  но  оно,  как  назло,
куда-то запропастилось. Потом он вспомнил, что мыло он израсходовал во время
предыдущей стирки. Чиж  плюнул  и  обильно  полил  плававшие  в  тазу  брюки
импортным шампунем против перхоти.
   Покончив с утренним туалетом, Чиж  двинулся  на  кухню.  Ему  по-прежнему
становилось муторно при одной мысли о том, чтобы что-нибудь съесть. Организм
принимался бурно протестовать, но нужно было хотя бы выпить кофе. Он слишком
хорошо себя знал, чтобы пустить борьбу с похмельем на самотек:  стоило  дать
организму волю, и все закончилось бы очередным провалом в памяти. Тем  более
что на дворе стояло воскресное утро. Воскресений Чиж не  любил,  особенно  с
тех пор, как его жена стала генеральшей не то в Ростове, не то в  Нижнем,  -
где именно, он точно не помнил.
   На кухонном  столе  красовался  совсем  неаппетитный  натюрморт,  который
состоял из нескольких кусков запачканной маслом  и  черным  нагаром  ветоши,
скомканной, насквозь пропитанной  все  тем  же  оружейным  маслом  газеты  и
опрокинутой жестянки, в которой это масло хранилось. Содержимое жестянки, не
попавшее ни на ветошь, ни на газету,  ни  на  брюки  Чижа,  которые  плавали
сейчас в тазу,  буквально  купаясь  в  экстрактах  шалфея  и  ромашки,  было
неаккуратно размазано по крышке стола.
   "Чудил,  -  снова  подумал  Чиж,  -  ой  чудил!"  Под  ложечкой  возникло
неприятное ощущение, кончики пальцев на руках и ногах сделались холодными  и
влажными. Он услышал какое-то отдаленное глухое буханье и удивился тому, что
кто-то рвет пупок, забивая сваи в воскресный день, но тут до него дошло, что
это стучит его собственный пульс. "Ну дела! - подумал он. - Это как же  надо
было чудить, чтобы, придя домой, запереться на  все  замки  и  вместо  того,
чтобы завалиться в кровать, сразу же, даже не переодевшись, сесть за стол  и
чистить пистолет? Что же это я сотворил, граждане? С кем воевал?  Ох,  не  к
добру  это...  Надо  бы  на  рынок  выйти,  что  ли...  Я  ведь,   помнится,
Рафке-Татарину  обещал  когда-нибудь  башку  отстрелить.  Неужто  и  вправду
отстрелил? Допрыгался, Чиж. Вот уж действительно: чижик-пыжик, где  ты  был?
По Москве татар мочил..."
   Пока панические мысли, сталкиваясь и налезая друг на  друга,  метались  у
него в голове, руки действовали  сами  по  себе.  Чиж  выбрал  кусок  ветоши
побольше и почище, тщательно вытер стол, отнес жестянку на полку в  туалете,
где она всегда стояла, отправил газету вместе с ветошью  в  мусорное  ведро,
пустил горячую воду и вымыл стол моющим средством. После этого он смотался к
мусоропроводу, выбросил мусор, до скрипа отмыл руки и с  замирающим  сердцем
вернулся в спальню.
   Пистолет по-прежнему валялся на письменном столе.  Чиж  отстегнул  язычок
кобуры и вынул увесистый "Макаров". Толстый  ствол  маслянисто  поблескивал:
пьяный Чиж, судя по всему, не жалел смазки. Майор понюхал ствол, который  не
пах ничем, кроме оружейного масла, и тревожно выщелкнул обойму.
   Патроны были на месте - все до единого. Запасная  обойма  тоже  оказалась
полной. Чиж вспомнил о своей находке и полез в  шкаф.  Коробка  с  патронами
была полупустой. До того как она потерялась среди подштанников и фуфаек, Чиж
несколько раз брал из нее патроны  -  по  одному,  по  два...  Он  попытался
припомнить, сколько "маслят" должно было оставаться в коробке, но не смог.
   Чиж загнал пистолет в кобуру и убрал его с глаз  долой  в  шкаф.  Попытка
дедуктивным  методом  выяснить,  чем  он  занимался  вчера  вечером,  как  и
следовало ожидать, ни к чему не привела. Чиж  снова  вздохнул:  эта  неудача
служила наилучшим подтверждением того, что дедуктивный метод хорош на экране
телевизора и на страницах старых детективов в стиле Агаты Кристи или  Артура
Конан Доила. На деле же Чиж стоял перед неприятным выбором: заняться опросом
возможных свидетелей его, с позволения сказать, чудачеств или  оставить  все
как есть. В конце концов он  предпочел  второй  вариант.  Желание  почистить
оружие могло возникнуть у него просто так, без  всякой  видимой  причины.  А
если причина все-таки была и от его чудачеств кто-нибудь  пострадал,  то  он
скоро об этом узнает. Все подробности ему  любезно  сообщат  коллеги,  когда
придут его арестовывать...
   Пульт дистанционного управления новеньким  музыкальным  центром,  который
Чиж купил уже после  развода,  обнаружился  почему-то  под  кроватью.  Майор
включил радио, но по всем  каналам  передавали  то,  что  Чиж  непочтительно
именовал малопонятным  словечком  "лабуда".  Немного  поиграв  кнопками,  он
махнул рукой и выдвинул из-под стола большой  картонный  ящик  с  кассетами.
Здесь были ранние записи "Секрета", несколько альбомов Гребенщикова -  опять
же, раннего, - десяток кассет с русскоязычным роком, но основную массу этого
бренчащего  богатства  составляли  незабвенные  "Битлз".  Здесь  было   все,
когда-либо написанное и исполненное ливерпульской четверкой. Самые первые из
приобретенных Чижом кассет были еще  металлическими.  Записи  на  них  почти
размагнитились, но майор хранил их как память.
   Он выбрал кассету наугад, затолкал ее в приемный отсек  похожего  на  НЛО
японского стереокомбайна, врубил громкость на всю катушку и под бодрые звуки
"Желтой субмарины", от которых ритмично вздрагивали оконные стекла  во  всей
квартире, отправился на кухню варить кофе.
   Кофе Чижу всегда удавался хорошо, поскольку при его  приготовлении  майор
неизменно пользовался рецептом, почерпнутым из бородатого анекдота:  "Евреи,
не жалейте заварки!". Получавшаяся в результате  его  манипуляций  с  медной
джезвой термоядерная смесь могла бы, наверное, поднять  на  ноги  покойника.
Когда кофе закипел и был  перелит  в  объемистую  фаянсовую  кружку,  майор,
немного подумав, полез в холодильник  и  вынул  оттуда  заветные  полбутылки
коньяку. Коньяк стоял в холодильнике уже  добрых  три  месяца  и  извлекался
оттуда только в  особых  случаях.  Жидкости,  к  расслабляющему  воздействию
которых майор прибегал регулярно, хранились в гораздо более укромных местах,
чем полка холодильника, - например, в шкафу с одеждой. На то имелись  веские
причины, но  для  сохранения  душевного  равновесия  Чиж  старался  об  этих
причинах не думать.
   Неумело подпевая Полу Маккартни, майор добавил  в  кофе  изрядную  порцию
коньяку и предусмотрительно убрал  бутылку  обратно  в  холодильник.  Сделав
первый осторожный глоток, он откинул голову и блаженно зажмурился. Это  было
чудесно. Это было бы просто божественно, если бы не кофе  и  сахар.  Кофе  и
сахар оказались лишними - во всяком случае, в данный момент.
   Слегка разбавленный горячим кофе коньяк и музыка  ливерпульской  четверки
оказали на нервную систему Чижа свое целительное воздействие. Майор перестал
вздрагивать, поминутно коситься на дверь и  терзаться  предположениями.  Как
раз в тот момент, когда он окончательно убедил себя, что вчера вечером решил
почистить табельное оружие просто от нечего