юдям на честное слово верить нельзя!
     Синяков невольно обратил внимание на  таракана,  с  которым его только что
сравнили.  Надо было бы,  конечно,  обидеться, но разве на таких, как Мартынов,
обижаются?  Таких давить надо. Непосредственно после рождения. В крайнем случае
- кастрировать. Дабы не умножалось зло на земле.
     Тем  временем таракан,  до  того устроившийся прямо над головой Мартынова,
описал замысловатую фигуру,  в точности повторяющую путь,  по которому двигался
взгляд  Синякова.  Удивленный Синяков  повторил  опыт  -  стал  водить  глазами
влево-вправо. Таракан, рискуя сорваться, послушно забегал по потолку туда-сюда.
     "Дрессированные они здесь,  что ли?  -  подумал Синяков.  -  Эх,  был бы я
сейчас вот таким таракашкой! Сбежал бы отсюда к чертовой матери - и все дела".
     Однако эту крамольную мысль он оставил при себе, а сказал следующее:
     - Пришьете меня, значит?
     - Вот так сразу возьмем и  пришьем!  -  хмыкнул Мартынов.  -  Здесь у нас,
конечно,  не Швеция,  но и не Северная Корея.  Все под законом ходим...  А твоя
судьба  будет  зависеть от  твоего поведения.  Проглотишь свой  длинный язык  -
будешь жить.  Начнешь болтать -  не  только языка,  но и  башки своей непутевой
лишишься.  Публика тут всякая сидит.  Но в основном народ серьезный.  Некоторые
уже и надежду потеряли на волю выйти.  За пачку чая или за дозу "дури" они тебя
технически  заделают.   И   даже  отвечать  не  будут.   Мало  ли  кто  кончает
самоубийством путем раздавления своей собственной мошонки...
     Есть  такое  выражение -  "открываются перспективы".  Перед Синяковым они,
наоборот,  закрывались.  Прощай,  воля,  прощай,  Дашка,  прощай,  надежда  еще
когда-нибудь свидеться с Димкой...  Здравствуй, казенный дом. Здравствуй, племя
зэков, блатное, незнакомое...
     Синяков уже давно ощущал в  бедре какой-то жар,  словно от прикосновения к
радиатору центрального отопления. Машинально тронув спрятанную в шве иголку, он
сразу отдернул руку.  Талисман,  столько раз выручавший его,  раскалился, а это
означало,  что  опасность достигла наивысшей степени.  Повторялась история  его
первой  встречи  с  Дарием.  Как  и  тогда,  от  Синякова  требовались какие-то
решительные действия.
     "А что я,  собственно говоря, теряю, кроме перспективы сдохнуть на параше,
- подумал Синяков,  ощущая чувство,  предшествующее прыжку через бездну. - Это,
наверное,  мой последний и  единственный шанс.  Выручай,  иголочка!  Уж если ты
Дария угомонила, то с таким дерьмом, как Мартынов; и подавно справишься".
     Даже не почувствовав боли от ожога, Синяков выхватил свое волшебное оружие
и направил его на Мартынова, сидевшего по другую сторону стола. Дело, казалось,
было  верное,  однако этот налим хитрожопый только притворялся,  что  позабыл о
бдительности. На самом деле он не расслаблялся ни на секунду и ловко перехватил
руку Синякова.
     Тот,  в свою очередь,  перехватил руку Мартынова, потянувшуюся к тревожной
кнопке. Начался своеобразный армрестлинг.
     Противники  были  похожи  на  матерых  раков,  сцепившихся  обеими  парами
клешней.  Оба имели примерно одинаковый вес.  Оба в  прошлом были спортсменами.
Однако  последние десять  лет  Синяков ничего  тяжелее стакана не  поднимал,  а
Мартынов постоянно качался -  как по собственной инициативе,  так и на занятиях
по служебной подготовке.
     У  письменного  стола,   ставшего  ареной  борьбы,   вот-вот  должны  были
подломиться ножки.  Отклоняясь все  дальше назад,  Мартынов выкручивал Синякову
руки,  стремясь опрокинуть его на спину. До победы оставалось совсем немного, и
чувства,  обуревавшие Мартынова,  нашли свой выход в натужном стоне:  "Подыхай,
дешевка - кха-кха-кха..."
     Закончить фразу он не успел,  потому что таракан,  сорвавшийся с  потолка,
угодил ему прямо в рот, а оттуда - судя по жуткому хрипу - в дыхательное горло.
     Случай,  безусловно,  уникальный. Впервые в жизни Синякову удалось одолеть
противника при содействии таракана.  Вырвавшись из ослабевших рук Мартынова, он
ткнул его иголкой - сначала в плечо, а потом для верности в щеку - и немедленно
приступил  к  процедуре реанимации.  Причина  подобного великодушия заключалась
отнюдь не в  душевных качествах Синякова,  а в том,  что Мартынов был ему нужен
только живым.
     После  пятого или  шестого удара между лопаток злополучный таракан все  же
покинул трахею Мартынова,  к тому времени уже ставшего похожим на удавленника -
выпученные глаза, синюшный цвет лица и так далее.
     - Ox!  -  просипел он  минуту спустя.  -  Вот  была бы  позорная смерть...
Тараканом подавился... Спасибо, что выручил.
     Синяков,  с  надеждой  (но  и  с  тревогой) ожидавший дальнейшего развития
событий,   ограничился  ничего  не   значащей  фразой,   слышанной  однажды  от
Стрекопытова:
     - Малая козявка любой дуб в труху сгрызет.
     - А это ты зачем?  -  Мартынов потрогал щеку, на которой еще виднелся след
от укола.
     - Так надо, - Синяков позволил себе слегка повысить голос.
     - Если надо,  значит, надо... - Мартынов рассеянно забарабанил пальцами по
крышке стола.  -  Что-то я  себя неважно чувствую.  Сплошной туман в  голове...
Слушай,  а может, отложим все до завтра? Как говорится, утро вечера мудреней. У
меня коньячок в портфеле имеется. Раздавим бутылочку - и на боковую. А потом...
     - Нет,  -  твердо  сказал  Синяков,  рискованный  план  которого,  похоже,
вытанцовывался.  -  Откладывать не будем.  Времени в обрез.  Ты должен добиться
встречи с Воеводой уже сегодня. Желательно этим утром.
     - Ладно, постараюсь, - Мартынов расслабленно кивнул. - Ожидай меня здесь.
     - Нет, я поеду с тобой.
     - В таком виде?  -  Мартынов покосился на многострадальный наряд Синякова.

     - Придется достать мне другую одежду.
     - Слушай, с тобой одни проблемы... - Он нажал тревожную кнопку.
     Наступил критический момент.  Что,  если никакое колдовство не властно над
Мартыновым и  он только притворяется?  Синяков весь напрягся,  словно сжатая до
предела пружина.
     Дверь с  грохотом отворилась,  но вертухай с ключами остался снаружи,  как
того требовала инструкция.
     - Задержанного Синякова запишите за мной, - сказал Мартынов. - Забираю для
следственного эксперимента...  Заодно костюмчик ему подыщите поприличней. И все
соответствующие аксессуары... Не знаете, что это такое? Книги надо после службы
читать, а не водку дрызгать... Сами-то вы что под костюм надеваете? Нет, свитер
не надо. Сорочку, галстук, носки, туфли. Ясно? Тогда выполняйте...
     Покидая казенный дом,  давший ему приют на  целую ночь,  Синяков не  забыл
оглянуться на вывеску.  Однако таковых оказалось сразу две.  Одна - бронзовая -
гласила,  что здание является архитектурным памятником и  находится под охраной
государства.  Вторая,  куда  более скромная,  начиналась со  слов "Следственный
изолятор No I..."

        "Глава 19"
     Все дальнейшее запечатлелось в  памяти Синякова не серией последовательных
событий,  плавно или,  наоборот,  резко сменяющих друг друга, а каким-то трудно
разделимым  на   составные  части   комом,   похожим  на   слипшиеся  в   тепле
конфеты-подушечки.  Пытаясь впоследствии вспомнить что-то  вполне определенное,
он должен был с усилием раздирать этот безобразный ком,  попутно убеждаясь, что
многие  конфеты  -  пардон,  эпизоды -  куда-то  исчезли,  растаяли,  оказались
списанными за счет усушки-утруски да еще и подпорчены вездесущими грызунами...
     Наименее ясно  запомнилась ему  первая  часть  этой  сумасшедшей истории -
бешеная гонка с включенными спецсигналами;  резиденция Воеводы,  больше похожая
на  обыкновенную загородную виллу  (некоторый диссонанс в  эту  идиллию  вносил
только вертолет, ожидавший пассажиров на заднем дворе); просторный вестибюль, в
котором происходила предварительная фильтрация посетителей; долгие переговоры с
секретарями различных рангов;  еще более долгое оформление пропусков (в связи с
отсутствием у  Синякова документов,  тут сразу возникли проблемы,  однако слова
Мартынова:  "На мою ответственность" -  все же возымели действие);  томительное
ожидание своей очереди в  приемной и  предшествующий этому ожиданию корректный,
но тщательный обыск, зиждущийся не на субъективных человеческих ощущениях, а на
самых современных технологиях.
     (Следует заметить,  что  Синяков,  заранее  готовый к  чему-то  подобному,
спрятал волшебную иголку в узле галстука.  Когда чуткий металлоискатель означил
зону  нахождения  подозрительного предмета,  Синяков  с  готовностью  предъявил
охране массивный зажим для галстука, которым среди всего прочего его снабдили в
дежурке.)
     Памятуя о  своих  потенциальных способностях колдуна,  то  есть  человека,
наделенного магической властью над окружающими.  Синяков без устали рассылал во
все  стороны  заклинание,  только  что  придуманное им  самим:  "Хранители мои,
придите сюда с  ключами,  бичами и клещами.  Затуманьте врагам глаза,  замкните
уста,  умерьте рвение,  уймите подозрения...  И  вообще,  пусть  эти  недоноски
принимают меня за кого-то другого. За муху-цокотуху, например..."
     Неизвестно,  что  было тому причиной,  авторитет Мартынова или  заклинания
Синякова,  но эта парочка благополучно миновала все стадии контроля и  в  конце
концов оказалась перед дверями заветного кабинета.
     - Ваше время -  пять минут,  - произнес неулыбчивый тип, наделенный в этом
вертепе такой же властью, что и святой Петр в раю.
     Обстановку кабинета, его убранство, а также людей, выполняющих здесь чисто
технические функции, Синяков не запомнил, да, наверное, и не заметил.
     Все  его  внимание сразу  сосредоточилось на  одном единственном человеке,
стоявшем вполоборота к дверям у высокого -  от потолка до пола -  окна. Заложив
правую руку за борт пиджака, он хмуро рассматривал панораму города, которым ему
довелось править  вслед  за  длинной  чередой князей,  магистров,  посессоров,*
градоначальников, губернаторов, председателей и первых секретарей.
     * Посессор - временный управляющий.

     Что-то   из   увиденного   не   устраивало   хозяина   кабинета,   о   чем
свидетельствовало судорожное подергивание его правого уса.
     - С чем пришел,  ранняя пташка?  -  произнес Воевода,  не оборачиваясь.  -
Новости, надеюсь, хорошие?
     - Так точно!  -  Мартынов от  усердия щелкнул не  только каблуками,  но  и
зубами.
     - Смотри у меня... Я ведь бездельников не люблю. Зря народный хлеб есть не
позволю.
     Сразу  две  мысли  пришли в  голову Синякова.  Одна  напомнила,  что  этот
неестественно высокий,  ломающийся голос он уже однажды где-то слышал, а вторая
подсказала,  что такого ретивого служаку,  как Мартынов, не помешало бы уколоть
еще разок.
     - Докладывай, - Воевода развернулся к ним лицом...
     ...И  Синякова,  несмотря  на  все  злоупотребления,  человека в  общем-то
здорового, едва не хватила кондрашка, или, если хотите, апоплексический удар.
     В  суровом  и  величественном облике  народного  заступника,  рачительного
хозяина и  строгого отца проглядывали те  самые черты,  из  которых слепил свою
внешность один из самых могучих бесов Пандемония,  в  очном поединке погубивший
недюжинного колдуна Дария, но обращенный в позорное бегство его сестрой.
     Стоило  Воеводе  нахмуриться -  он  становился  похожим  на  дуче,  стоило
заговорить -  и  на память приходил фюрер с  его бредово-зажигательными речами.
Стоило пошутить -  из небытия появлялся призрак генералиссимуса.  Этакий Адольф
Виссарионович Пол Пот. Или Бенито Броз Шикльгрубер.
     Более  того,   пять  глубоких  свежих  шрамов,   тщательно  запудренных  и
отретушированных,  пересекали его  левую  щеку  от  уха  до  подбородка.  Да  и
знаменитые усы дергались отнюдь не  от  тяжких дум,  навеянных государственными
заботами, а от неудобства, вызываемого этими незаживающими ранами.
     Между  всенародным любимцем  Воеводой  и  владыкой  бесов  Соломоном,  без
всякого  сомнения,  существовала некая  мистическая связь.  Никакого  покушения
скорее всего и не было.  Просто клеймо, наложенное Дашкой на лютого беса, легло
и на его двойника, сеющего зло в срединном мире.
     Мартынов что-то  говорил,  время  от  времени демонстрируя своему  патрону
донесение  Додика  Сироткина,   но   Синякову  все   это  уже  было  совершенно
безразлично.
     Первый шок,  возникший в момент узнавания,  прошел, и под черепной крышкой
Синякова что-то заскреблось -  не иначе как на волю просилась какая-то толковая
мыслишка.  Как  это всегда бывает в  редкие минуты озарения,  груды ничем между
собой  не   связанных  фактов,   обрывки  чужих  фраз  и   собственные  путаные
умозаключения сложились вдруг в  четкую и  ясную картину,  лишь кое-где скрытую
туманом догадок.
     Беда  исходила  вовсе  не  из  Пандемония,  где,  словно  пауки  в  банке,
копошились вырванные из  родной стихии бесы.  Истинный источник беды был здесь,
рядом,  в  десятке шагов  от  Синякова.  Именно Воевода -  человек с  сущностью
дьявола или дьявол,  обретший человеческую плоть -  вызвал из  небытия подлое и
кровавое прошлое, уже успевшее стать мистической Тенью, но вновь овеществленное
его волей,  помноженной на  волю сотен тысяч преданных почитателей,  по причине
своей душевной убогости не способных отличить добро от зла.
     На царском троне,  давно утратившем свою сакральность, трижды оплеванном и
опозоренном, истертом задами многих неправедных владык, ныне восседал злой маг.
Один из тех оборотней,  которые то и дело всплывают в водовороте истории, чтобы
вновь и  вновь ввергать народы в бездну кровавой вакханалии,  как бы она там ни
называлась: революцией, реформацией, гражданской войной, расколом или смутой.
     Как шаровые молнии,  живущие по  неведомым для нас законам,  концентрируют
рассеянную  в  пространстве  электрическую  энергию,   так  и  эти  люди-молохи
накапливают мировое зло, издревле поселившееся в этой несчастной вселенной...
     Было,   наверное,   в   Синякове  нечто  такое,   что  заставило  Воеводу,
сверхчуткого на любую опасность,  насторожиться. Окинув пристальным взором свое
окружение,  он  сразу  обратил  внимание на  неприметного человека в  скромном,
слегка  помятом костюме,  оставшегося стоять у  дверей в  окружении секретарей,
охранников и референтов.
     Их взгляды встретились.  Воевода,  и  в самом деле обладавший способностью
видеть людей насквозь,  сразу угадал в Синякове смертного врага,  а тот, в свою
очередь,   понял,   что   малейшее   промедление  чревато   самыми   печальными
последствиями.  Хищник,  пусть даже питающийся не плотью,  а  духовной энергией
своих жертв,  всегда опасен,  но хищник раненый опаснее стократ, тем более если
он не знает,  кто именно покусился на него. Уж здесь пощады не будет ни правым,
ни виноватым, ни безвредным зверушкам, ни другим хищникам, чуть менее сильным и
жестоким.
     Синяков защищал не себя.  Он защищал Димку,  Дашку, Грошева, весь дисбат и
всех жителей этого города,  чьи  души под  воздействием зла  еще не  очерствели
окончательно.
     Он  выхватил из  галстука волшебную иголку и,  ощутив,  какой  тяжестью та
сразу  налилась,  понял,  что  действует правильно.  Иголка  вспыхнула багровым
светом и  понеслась к  Воеводе с  силой и скоростью,  которые человеческая рука
никогда не смогла бы ей придать.
     Однако тот, кто служил для нее целью, тоже не был человеком в общепринятом
смысле  этого  слова.  Стоило  только Воеводе небрежно взмахнуть десницей,  как
иголка  немедленно разлетелась на  части,  каждая из  которых,  оставляя дымный
след,  бессильно закувыркалась в  воздухе.  Эта  печальная картина напоминала в
миниатюре сцену гибели космического челнока "Челленджер".
     Вместе с иголкой крушение потерпели и все надежды Синякова. Отныне зло, до
сего момента еще стремившееся маскироваться под свои антиподы,  не было связано
никакими условностями.  Более  того,  формально оно  получило право  защищаться
любыми способами.  Гибель грозила не только Синякову,  но и всем,  кто был хоть
как-то связан с ним,  а в первую очередь -  холую Мартынову,  попавшему в им же
самим расставленные сети.
     Смертный холод уже распространился по кабинету...
     Внезапно стекла в высоком окне,  сквозь которое Воевода еще совсем недавно
созерцал  подвластный ему  город,  рассыпались на  осколки  столь  мелкие,  что
создалось впечатление,  будто  бы  они  (то  есть  стекла)  вообще  испарились.
Причиной тому был не взрыв,  не порыв бури и не град булыжников, против которых
трехслойное бронестекло наверняка устояло бы, а нечто совсем иное.
     Неужели к Синякову вновь подоспело спасение?  Ну как он мог забыть о своей
верной подружке, в последнее время демонстрировавшей не совсем обычные (это еще
мягко сказано) способности?
     А  легкая на помин Дашка уже стояла в опустевшем оконном проеме (и как она
только  добралась сюда  на  второй  или  даже  третий этаж?).  Раньше Синяков и
представить себе не мог, что растрепанная девчонка в ситцевых шортиках способна
внушить такой страх. Если от Воеводы исходил смертный холод, то она излучала не
менее  опасный  для  окружающих  смертный  жар,  на  глаз  воспринимавшийся как
слепящее,  мятущееся сияние. Временами даже казалось, что за ее спиной трепещут
могучие и грозные крылья.
     Охранники сдуру  повыхватывали свои  пушки  (не  курносые  "ПМ",  которыми
удобно только гвозди заколачивать,  а полусекретные "ПСМ",  бьющие наповал даже
касательным попаданием),  но так и не сообразили, в какую сторону нужно палить.
Наверное,  Дашку мог ясно видеть один только Синяков,  ну,  возможно, еще и сам
Воевода, как и все твари его породы, наделенный магическим зрением.
     Затем началась паника. Присутствующих обуяла такая жуть, словно в кабинете
вот-вот  должна была  взорваться многопудовая бомба.  В  дверях возникла давка.
Воевода,  у  которого  здесь  наверняка имелся  свой  персональный тайный  ход,
благополучно исчез.  Сообразил,  гад, что тягаться с этой девчушкой не под силу
даже ему.
     Дашка между тем схватила Синякова за руку и потащила к окну. Прежде чем он
успел оценить глубину пропасти,  разверзнувшейся за  карнизом,  они  уже летели
вниз.  У  Синякова,  всегда недолюбливавшего высоту,  перехватило дух,  как это
бывает иногда в страшном сне,  однако приземление произошло вполне благополучно
- не иначе как помогли незримые Дашкины крылья.
     Не  говоря ни слова и  не оборачиваясь,  она повлекла его прочь,  причем с
такой прытью, какой Синяков и от себя-то не ожидал, а уж от сопливой девчонки -
и подавно.
     Остановились они только в каком-то парке, опустевшем совсем недавно, о чем
свидетельствовали еще  дымящиеся окурки,  впопыхах оброненные курильщиками,  да
недопитая бутылка вина,  забытая на скамейке,  что,  учитывая менталитет нашего
народа,  вообще ни в  какие ворота не лезло.  Беспричинный ужас,  который Дашка
внушала как бесам, так и людям, теперь, очевидно, сопровождал ее повсюду.
     Синяков присел на парапет бездействующего фонтана,  изображавшего довольно
аппетитную голенькую бабенку,  к  пухлым  порочным губам  которой тянулся своим
рылом бронзовый дельфин.  Синяков задыхался,  как астматик,  которого заставили
тягаться в беге со скаковой лошадью.  Дашка,  напротив,  выглядела так,  словно
сегодня и лишнего шага не ступила.
     Лицо ее  было не  то  чтобы бледно,  а  как-то  прозрачно,  словно у  юной
монахини,  долгое время изнурявшей себя строгим постом.  Под  нежной фарфоровой
кожей совсем не ощущался ток крови.  Взор девушки был сух, горяч, странен и как
бы обращен совсем в другие дали.
     - Что с тобой опять? - спросил Синяков с волнением.
     - А ты все еще не догадываешься?  - слабо улыбнулась Дашка. - Я ухожу... Я
должна уйти...  Меня тянет туда...  -  она подняла взор к небу. - Мы, наверное,
никогда больше не увидимся...
     - Успокойся!  -  Он вскочил и  попытался обнять ее,  но в последний момент
почему-то не