ков.
Среди   предложений   фигурировали:    ранцевый   огнемет,   напалм,   автоген,
противотанковая       граната        и        обыкновенная        пила-ножовка.

     - А  мое  мнение учитывается?  -  поскольку банальными выкриками типа:  "Я
человек!"  -  здесь вряд ли можно было кого удивить.  Синяков решил действовать
как-то иначе.
     - Ну давай, выскажись, - ответили ему из окопа.
     - Прошу применить пилу!  Только пилите меня поперек,  через живот! Уж если
вас словами нельзя убедить, пусть мое говно докажет, что я человек, а не бес!
     - Разговорчивый попался,  - так прокомментировали это заявление в окопе. -
Заткните ему пасть чем-нибудь.
     - Гады! - возопил Синяков. - Ну хоть письмецо потом на родину черканите!
     - Сатане  в  преисподнюю?  -  соизволил пошутить  кто-то.  -  А  от  кого,
интересно?
     - От Синякова Федора Андреевича! Бывшего игрока футбольных клубов первой и
второй лиги!  Мастера спорта по  борьбе самбо!  Законопослушного гражданина!  И
просто от человека, случайно попавшего в эту проклятую дыру!
     Подбежавший солдатик уже хотел было засунуть ему в  рот грязнейшую тряпку,
которой,  наверное, сапоги вытирали, но тут голос, раньше показавшийся Синякову
знакомым, приказал:
     - А ну-ка, подождите! Вполне вероятно, что у нас случилась ошибочка!
     - Додик,   это  ты?  -  Ледяное  дуновение  приближающейся  смерти  весьма
благотворно подействовало на память Синякова.
     - Я,  Федя,  я.  Не думал,  что здесь с тобой встречусь.  - Лицо человека,
произнесшего эти  слова,  было  наполовину скрыто  темными  очками,  хотя  день
Пандемония больше походил на ранние сумерки срединного мира.
     Додик Сироткин,  впоследствии получивший кличку Жираф,  впервые появился в
аудитории дня через три после начала занятий.  На вопрос преподавателя физики о
причинах столь  длительной задержки,  Додик честно ответил,  что  был  задержан
милицией за  попытку  украсть  некую  сверхсовременную передающую антенну,  при
помощи которой он намеревался установить двухстороннюю связь с обитателями иных
планет.
     Когда преподаватель выразил сомнение в  праве таких людей,  как Додик,  на
получение  высшего  образования,  тот  с  этим  немедленно согласился,  попутно
пояснив, что все связанные с радиотехникой науки давно изучил самостоятельно, а
в  институт  поступил исключительно в  целях  уклонения от  воинской службы.  В
доказательство своих слов он исправил несколько ошибок, вкравшихся в вывешенные
на стенах аудитории схемы.
     Сокурсники сразу невзлюбили Додика,  чей интеллект отличался от интеллекта
среднестатистического советского студента  примерно  так  же,  как  тропические
джунгли - глухие, непроходимые, отравленные миазмами, но пышные и необозримые -
отличаются от городского парка культуры и отдыха.
     Хотя способности Додика к  наукам были феноменальны,  внешне он производил
впечатление дебила - длинный, нескладный, сутулый, растрепанный, с застывшей на
лице идиотской ухмылкой.  Мысли свои он выражал предельно путано и косноязычно,
писал вкривь и вкось огромными корявыми буквами, курсовые работы выполнял столь
неряшливо,  что преподаватели даже брезговали брать их в руки, а все попавшие к
нему технические новинки немедленно приводил в неисправное состояние.  И тем не
менее на  всех  пяти  курсах не  было студента более сведущего в  теоретических
вопросах, чем Додик.
     Он мог в уме рассчитать любой усилитель и шутя расшифровывал самые заумные
схемы.  Конспектов Додик не вел принципиально,  однако перед экзаменами у  него
консультировалась вся группа..
     Обиды  со  стороны  неблагодарных сокурсников  он  переносил  стоически  и
никогда не  держал на них зла.  И  вообще,  создавалось впечатление,  что Додик
существует  вне  реального  мира,   полагаясь  на  свою  собственную  жизненную
философию и свою собственную мораль, весьма отличающуюся от общепринятой.
     Уже  на  третьем курсе Додик стал  сотрудничать с  каким-то  полусекретным
конструкторским  бюро,  а  его  дипломная  работа  имела  закрытый  характер  и
впоследствии была оформлена как изобретение.
     Одной радиотехникой интересы Додика не  ограничивались.  Летом он уезжал в
Причерноморье,  где на свой страх и риск раскапывал скифские курганы. Страсть к
археологии заставляла его  проникать в  древние  склепы  и  воровать  в  музеях
приглянувшиеся экспонаты.
     Вообще у  Додика постоянно случались конфликты с  милицией.  Человек не от
мира сего,  он  не умел чтить чужую собственность,  как государственную,  так и
личную.  Если,  например, ему срочно требовался кусок телевизионного кабеля, он
без зазрения совести срезал его с  соседней крыши.  Точно так же  он поступал с
телефонами-автоматами,  релейными будками и  трансформаторными подстанциями,  в
которых видел  лишь  источник получения дармовых деталей для  какого-нибудь  из
очередных своих прожектов.
     Однажды  по  его  вине  на  несколько  часов  остановилось железнодорожное
движение.   Неловкий  и  недотепистый  на  вид  Додик  сумел-таки  выкрасть  из
диспетчерской  какой-то  блок,   ведающий  путевой  сигнализацией.   Все  улики
указывали  на  Додика,  однако  следователи транспортной прокуратуры так  и  не
сумели доказать его вину. Все их профессиональные приемчики, весьма действенные
против заурядных граждан, оказались бессильными против юного гения.
     При всем при том Додик был человеком абсолютно бескорыстным и  все деньги,
заработанные ремонтом  импортной радиоаппаратуры и  продажей  скифских черепов,
немедленно сдавал в общий котел.
     Тогда в  группе начинался праздник.  От выпитого вина Додик становился еще
более косноязычным.  И все бы ничего,  если бы в этом состоянии он не брался за
декламацию  своих  собственных стихов,  литературные достоинства которых  могли
оценить только люди грядущих веков.
     Связь с инопланетянами Додик так и не установил,  зато запросто общался на
коротких волнах со всеми континентами Земли.
     Знающие люди прочили ему  блестящее будущее,  хотя и  вздыхали при  этом -
талантливый, мол, парень, но и без царя в голове.
     Синяков сошелся с Додиком при следующих обстоятельствах.
     Весной,  незадолго  до  окончания  первого  курса,  решено  было  устроить
товарищеский футбольный матч -  не  все же сушить науками мозги!  В  те времена
студентов в  спецгруппе вполне хватало на  две  полные команды плюс  еще  и  за
водкой кого-то можно было послать.
     Места  в  команде распределились по  следующему принципу -  самые  быстрые
играли в  нападении,  самые выносливые -  в  полузащите,  а  самые крепкие -  в
защите.  Сомнительная  честь  защищать  ворота,  как  всегда,  досталась  самым
неповоротливым и  неловким.  Так  Додик  оказался  голкипером  команды,  против
которой играл Синяков, заранее выторговавший себе роль центрального форварда.
     После зимы он  изрядно соскучился по  мячу и,  дождавшись первого же паса,
помчался вперед - где стрелой, а где и зигзагами.
     Следует  заметить,   что  азы  футбольной  науки  Синяков  постигал  не  в
спортивной школе,  а  на  дворовом пятачке,  среди которого там  и  сям торчали
деревья разного возраста и разной толщины.  Во время матчей,  нередко длившихся
от   рассвета  до  заката,   игрокам  противоборствующих  команд  волей-неволей
приходилось учитывать эти  естественные препятствия,  вследствие чего у  них со
временем выработался весьма оригинальный стиль  дриблинга и  паса,  ставивший в
тупик даже признанных мастеров мяча.
     Синяков  был  ярким  представителем этой  малоизвестной футбольной  школы.
Видя,  что  все подступы к  штрафной площадке перекрыты,  он  почему-то  рванул
совсем в другую сторону,  потянув за собой защитников,  а на самой кромке поля,
продемонстрировав чудеса дриблинга,  внезапно оказался один на один с вратарем.
Додик был обречен.
     Второй гол Синяков забил из-за пределов штрафной площадки,  как говорится,
с лета. Очень уж удачно попал ему на ногу мяч - звонкое кожаное ядро.
     Еще  до  окончания первого  тайма  в  воротах Додика  побывал третий  мяч.
Синяков   попросту  украл   его   у   защитника,   проявившего  непростительную
нерасторопность при приеме высокой передачи.
     Манера игры Синякова, а особенно его скоростные рывки очень не понравились
заместителю декана по хозяйственной части, случайно оказавшемуся поблизости.
     - Ты  это безобразие прекрати!  -  погрозил он .пальцем.  -  Бегаешь,  как
жеребец! А этот газон, между прочим, больших денег стоит!
     Под самый занавес матча Синяков вновь прорвался к  воротам Додика,  но тот
вдруг смело кинулся ему под ноги.  Оба расшиблись так, что уже не смогли играть
дальше. Лишившись лидера, команда Синякова сразу утратила все свое преимущество
и  за считанные минуты пропустила три гола подряд.  Тем самым матч благополучно
закончился вничью. Как говорится" победила дружба.
     Додика,  конечно,  полагалось бы примерно наказать, но Синяков простил его
за  жертвенную смелость.  А  вскоре он по-настоящему привязался к  этому тихому
чудаку, жившему как бы вне времени и вне привычных человеческих страстей.
     Теперь,  по  прошествии стольких лет,  Додика Сироткина можно было  узнать
только по голосу. Инвалидная коляска, на которой, кстати говоря, наворотов было
не меньше,  чем на самом новейшем "Мерседесе",  скрадывала и  его рост,  и  его
сутулость.  Тело  Додика,  до  пояса закутанное в  зеленый плед,  высохло,  как
дерево,  которому подрезали корни,  а  вечная полунаивная-полудурацкая улыбочка
больше походила на оскал покойника.
     Одет он был в офицерскую форму без каких-либо знаков различия.
     - Давненько мы  с  тобой не  виделись,  -  произнес Додик в  своей обычной
манере, чуть заикаясь и растягивая слова.
     - Давненько,  -  кивнул Синяков,  еще не до конца поверивший в чудо своего
спасения. - С тех пор как институт закончили.
     Они уединились на опушке чахлого лесочка, где каждое подозрительное дерево
заранее   подвергалось  проверке  огнеметом.   Солдаты,   имевшие  отношение  к
испытаниям,  были теперь предоставлены сами себе. Таким образом, плененные бесы
получили  некоторую  отсрочку,  что  их  в  общем-то  не  радовало.  Длительное
пребывание в  наглухо завязанных мешках претило им  куда  больше,  чем  пусть и
неприятное, но краткое мгновение, для людей означающее смерть, а для порождений
преисподней - лишь переход в иное качество.
     - Выглядишь ты хорошо... - произнес Додик не без зависти.
     - Это только со стороны кажется,  -  поспешно возразил Синяков.  -  Иногда
спину разогнуть не могу. Старые травмы сказываются. Да и вообще... годы...
     - А  я  вот  уже  никогда не  разогнусь.  -  Левая  щека  Додика судорожно
дернулась, что скорее всего должно было обозначать улыбку.
     Поняв,  что  собственная немощь  отнюдь не  является для  Додика запретной
темой, Синяков осторожно поинтересовался:
     - Что же с тобой случилось?
     - Попал  под  высокочастотное излучение.  -  Непослушной рукой  он  стянул
форменное кепи и продемонстрировал Синякову свой череп,  голый,  как бильярдный
шар.  -  Официально считаюсь погибшим.  Наверное, где-то и могилка моя имеется.
Таким, как я, сейчас просто цены нет. Никто не ищет, никто не беспокоится...
     - А как насчет этих пацанов?  -  Синяков кивнул на солдат,  пытавшихся при
помощи запальника огнемета разогреть банку консервов.  -  У них ведь и отцы,  и
матери есть. Неужели те про своих детей забудут?
     - Тут совсем другое дело...  -  Додик заерзал в своей коляске. - Ты вообще
понимаешь, где мы находимся и что здесь происходит?
     - В общих чертах.
     - Счастливчик...  Я и в общих чертах ничего не понимаю... Попробуй тогда в
двух словах охарактеризовать сложившуюся ситуацию.
     - В двух словах... - Синяков задумался. - Торжество мистики! Подходит?
     - А что,  неплохо...  Только не торжество.  Это слишком прямолинейно. Я бы
сказал по-другому:  оправдание мистики.  Представляешь, я со всем своим багажом
знаний нахожусь в растерянности,  а полуграмотные мужики с помощью прадедовских
заклинаний и  сушеных жабьих потрохов обращают в  бегство целые  полчища бесов.
Парадокс!  Если бы я  не видел это собственными глазами,  то никогда не поверил
бы...   Хотя  иногда  мне  кажется,  что  все  это  лишь  дурной  сон,  который
когда-нибудь да кончится.
     - Признаться, и у меня бывают такие ощущения, - сказал Синяков. - Но мы не
закончили про пацанов,  что оказались здесь не по своей воле и  гибнут пачками.
Справедливо ли это? Потом я объясню, почему меня волнует такой вопрос.
     - Погоди,  а как ты вообще тут очутился?  -  спохватился Додик. - Случайно
или сознательно?
     - И про это потом.  Что ты имел в виду,  когда говорил: "Тут совсем другое
дело"?
     - Я имел в виду ту же самую магию.  Если есть зелье приворотное, то должно
быть и  отворотное.  Я,  конечно,  утрирую,  но  ты  меня понял.  Для человека,
сведущего в  знахарстве,  не  составит труда сделать так,  что  этих несчастных
ребят забудут и матери, и отцы, и невесты.
     - Но я ведь не забыл! - вырвалось у Синякова.
     - Разве твой сын здесь? - Очки на носу Додика заходили ходуном.
     - В том-то и дело!
     - Прости, я не знал...
     - Почему ты просишь у меня прощения,  будто бы речь идет о покойнике?  Они
что, обречены? Скажи мне всю правду!
     - Сначала успокойся.  - Холодные пальцы Додика легли на ладонь Синякова. -
Я уверен,  что он жив.  Я помогу тебе отыскать его, хотя, если говорить честно,
авторитет у  меня здесь весьма относительный.  В  первых скрипках у нас,  как и
положено,  ходят  Моцарты.  Признанные мастера своего дела.  Стихийные таланты.
Прирожденные колдуны, общение с которыми повергает в ужас не только бесов, но и
людей.   А  я  всего  лишь  скромный  Сальери,   поверяющий  алгеброй  гармонию
магического мира.  Пытаюсь описать неописуемое и  измерить неизмеримое.  Ищу  в
фундаментальных  научных  теориях  хоть   какую-нибудь  оговорку,   допускающую
существование бесов.
     - И получается что-нибудь?
     - Ни  хрена!  -  произнес  Додик  по  слогам.  -  Не  вписываются  бесы  в
фундаментальную теорию!  Не признает наука магию! Нельзя снять энцефалограмму с
потустороннего существа!  Нет  такой  аппаратуры,  которая  могла  бы  измерить
эффективность заговора или определить капэдэ плакун-травы.
     - Но  ведь  раньше наука тоже  много чего  не  признавала.  Шарообразность
земли, например.
     - Это  заблуждение,  по  крайней  мере,  ничем  серьезным  человечеству не
угрожало.  Здесь же мы имеем дело с реальной опасностью. С силой, неуправляемой
и неуничтожимой. С врагами, чей антагонизм к людям заложен в самой их природе.
     - Не уживемся мы, значит, с бесами?
     - Только в том аспекте, в каком цыплята-бройлеры уживаются с людьми.
     - Я с тобой не согласен. Есть разные люди и разные бесы. Сегодня меня спас
от  людской расправы только случай.  Зато один из  бесов сделал все  возможное,
чтобы я невредимым добрался до своих соплеменников.
     - Не спорю,  исключения из правил всегда возможны.  Но я вел речь об общих
тенденциях.
     - Ну хорошо, бесов можно одолеть?
     - Не знаю.
     - Меня интересует твое личное мнение.
     - В нынешнем нашем положении -  вряд ли.  Одолеть бесов можно только их же
оружием.  Магией,  тайным знанием, которое люди давно успели забыть или которым
вообще  никогда  не   владели.   Против  армии   бесов  нужно  выставить  армию
по-настоящему сильных колдунов. А их среди людей - раз, два и обчелся. Да еще и
неизвестно, пожелают ли они вступиться за человечество. Как правило, это крайне
эгоистичные существа,  по своим душевным качествам более близкие к бесам, чем к
людям.
     - Безрадостную перспективу ты нарисовал, - Синяков помолчал. - Для чего же
тогда вы испытываете на бесах гранаты и огнеметы?
     - А что прикажешь делать?  Возле каждой щели колдуна не поставишь.  Пуля и
штык бесу не страшны.  Зато сгоревший или разорванный в клочья, он на некоторое
время превращается в бестелесное, а значит, и безвредное существо.
     - Вы бесов даже на категории разделили - "гэ" и "бэ".
     - Это  я  сам  придумал.  Обычай  такой  есть  в  науке  -  все  на  свете
классифицировать. - Сев на своего любимого конька, Додик сразу оживился. - Пока
все бесы разделены на четыре класса. Наивысший - "эс", то есть "Соломон".
     - А почему именно Соломон? Разве у бесов есть национальность?
     - Ну,  ты  скажешь!  Просто царь Соломон,  он же пророк Сулейман,  издавна
считался владыкой бесов,  их предводителем.  Сказку о  старике Хоттабыче читал?
Бесы  такого  класса  способны принимать любой,  самый  экзотический облик.  Их
могуществу практически нет границ. К счастью, ни с одним из них встретиться нам
пока не довелось.
     - Но такое в принципе возможно? - перебил его Синяков.
     - В  принципе да.  По слухам,  в  преисподней их не так уж и мало.  Другое
дело, есть ли они в Пандемонии.
     - Это ты придумал такое название?-  Синяков догадался,  кого именно имел в
виду Дарий, говоря о каком-то "умнике".
     - Нет.  Такой термин встречается в оккультных сочинениях...  А ты, похоже,
его уже слыхал?
     - Приходилось.
     - Странно, - Додик призадумался. - Я это название и упоминал-то всего пару
раз. И только в очень ограниченном кругу...
     - Пусть это тебя не волнует. Ты дальше про бесов рассказывай.
     - Можно и дальше... Следующий класс - "а", "Ахелой". Есть такой персонаж в
греческой  мифологии,  которому  Геракл  однажды  обломал  рога.  Способность к
перевоплощению имеется,  хоть  и  ограниченная.  Хитер и  силен,  однако колдун
высшего  разряда способен справиться с  ним.  Дальше  -  "гэ",  "Гидра".  Тварь
опасная,    умеющая   восстанавливать   свой   первоначальный   облик,   но   к
перевоплощениям неспособная и  вполне предсказуемая.  Последний класс  -  "дэ".
Короче  говоря,  дерьмо.  Бесы,  представляющие опасность только  для  детей  и
спящих.  Встретив сопротивление,  обычно обращаются в  бегство.  Кстати говоря,
этот класс среди бесов самый многочисленный.  И "Гидры", и "Ахелой" выдвигаются
именно из него.
     - Да  ты  прямо Линней какой-то!  -  Синяков не  преминул похвалить своего
старого приятеля.
     - Скажи  лучше:  Ламарк.  Твой  Линней  в  своих  работах  повторил многие
заблуждения предыдущих веков.
     - Относительно этого вы,  профессора,  между собой и разбирайтесь...  Меня
другое интересует, как сына найти.
     - А  потом?  -  Взгляд у Додика стал таким пристальным,  что это ощущалось
даже сквозь темные очки.
     - Что - потом?
     - Ну,  найдешь ты сына...  Потом что будешь делать? Благословишь на борьбу
за правое дело или за собой в человеческий мир потянешь?
     - Я должен его спасти, - Синяков сказал, как отрубил. - И не смей осуждать
меня за это.
     - Я и не осуждаю, - пожал плечами Додик.
     - Одно дело,  если бы он добровольно сюда попал.  Так сказать,  по велению
сердца,  -  продолжал отстаивать свою позицию Синяков.  - И совсем другое, если
насильно.  Штаны горят, а вы на них заплаты ставите! Не будет мой Димка для вас
заплатой! И пушечным мясом не будет!
     - А другие, значит, пусть будут?
     - У  других свои родители имеются!  Ты  демагогией не  занимайся.  Вы беду
проморгали,  вы ее и расхлебывайте.  А ребят нечего подставлять.  Взяли моду...
Колдунов ищите.  Курсы для них соответствующие организуйте. Да не скупитесь. За
хорошие бабки к вам на помощь все жрецы вуду явятся.
     - Что значит "вы"? Я такая же жертва, как и твой сын.
     - Ты взрослый человек! Ты жизнь прожил! Ты все понимаешь! С волками должны
сражаться волкодавы,  а  не  болонки...  Помогло народное ополчение,  которое в
сорок первом году с голыми руками на немецкие танки ходило?
     - Может,  и  помогло...  Только давай эту тему раз и навсегда оставим.  Ты
отец, тебе и решать. А то, что от меня зависит, я сделаю.
     - Прости,  -  выдавил Синяков через силу. - На душе