- отмахнулся Синяков. - Я всегда за "Торпедо" болел.
     - Подштанники  утепленные.   Незаменимая  вещь  для  людей,  ночующих  под
открытым небом...  Ремень  брючный.  Кожзаменитель.  Пряжку можно  использовать
вместо кастета...
     Не прошло и  получаса,  как Синяков был полностью экипирован в  дорогу.  И
рубашка  подходящая нашлась,  и  брюки  нужного фасона,  и  куртка-ветровка,  и
полдюжины мало ношенных носков,  и  даже добротные солдатские ботинки,  которые
Стрекопытов почему-то назвал "берцами".
     - В  кладовке у меня еще пуленепробиваемый жилет имеется,  -  доверительно
сообщил щедрый хозяин.  - Но тот, правда, и в самом деле весь кровью перемазан.
Да и не пустят тебя в самолет с бронежилетом.
     - Спасибо.   Без  бронежилета  я   как-нибудь  обойдусь.   Но   вот  сумка
какая-нибудь не помешала бы. Куда я все это добро засуну?
     Впервые  Стрекопытов  оказался  в  затруднительном  положении.  Среди  его
запасов имелись и  холщовые мешки,  и  полиэтиленовые пакеты  огромного размера
вроде тех,  в  которых санитары увозят в  морг  трупы,  и  даже дамские сумочки
разных фасонов,  но  самой  обыкновенной дорожной сумки  или  даже  туристского
рюкзака не оказалось.
     - А с чем же ты сюда пришел? - удивился Стрекопытов.
     - Да ни с  чем.  Шапка на голове.  Куртка на плечах.  Документы в кармане.
Потом жена,  правда,  кое-что та постельных принадлежностей переслала.  То, что
выкидывать жалко было...
     Стрекопытов  вновь  принялся  ковырять  пальцем  в  носу.   Эта  операция,
по-видимому, действовала на его мышление столь же эффективно, как кнут на клячу
или стартер на двигатель. Уже спустя полминуты он хлопнул себя по лбу:
     - Кажется, придумал!
     - Я и не сомневался, - сказал Синяков, однако Стрекопытов, устремившийся к
выходу, этот скромный комплимент услышать уже не мог.
     Тайком съев кусочек сервелата,  который он пробовал так давно, что даже не
мог  упомнить этот  случай,  Синяков  принялся ждать  хозяина,  чьи  пути  были
неисповедимы,  а  замыслы непредсказуемы.  Впрочем,  на этот раз Стрекопытов не
заставил себя  долго ждать.  Вернулся он  через четверть часа,  имея  при  себе
старомодный фибровый чемодан  с  никелированными уголками.  На  каждой  из  его
стенок черной тушью было выведено "Секретный No  З",  а рядом с ручкой крепилась
жестяная бутылочная пробка,  наполненная окаменевшим пластилином,  хранившим на
себе следы печатей какой-то неведомой спецчасти.
     - Солидная вещь, - похвалил свое приобретение Стрекопытов. - Не чемодан, а
сейф. Хочешь - портки в нем храни, а хочешь - золотые слитки.
     Учитывая безальтернативность выбора,  Синяков  вынужден был  принять  этот
подарок. Зловещие надписи он решил потом соскоблить бритвенным лезвием.
     Когда  чемодан,  изнутри  оклеенный блеклыми порнографическими открытками,
был упакован, Стрекопытов сказал:
     - Ну все.  Отдохнем малость.  Утро вечера мудренее. Гостей я на завтра уже
пригласил и тачку заказал, чтобы тебя в аэропорт отвезти.
     - А с билетами проблем не будет? - осторожно поинтересовался Синяков.
     - Ну  ты  даешь!  -  От  наивности  квартиранта  Стрекопытов даже  осерчал
немного.  - Это надо же так от жизни отстать! Отпали все проблемы с билетами. И
уже давно.  Езжай куда хочешь и на чем хочешь.  Недавно один таксист подряжался
меня в Париж отвезти.  И паспорт, говорит, международный есть и все нужные визы
открыты. Только плати. Доллар за километр.
     - Ну и дела...  -  пробормотал Синяков, осознавший наконец всю меру своего
невежества. - И очередей, значит, уже нигде нет?
     - А  это  смотря за  чем.  Чтобы тару сдать,  еще  как  отстоишь.  Или  за
бесплатным супом...  А сложнее всего с похоронами. Тут и постоишь, и побегаешь.
Катафалк на  две недели вперед расписан,  а  в  крематории очередь на семьдесят
дней.
     Последнюю фразу Стрекопытов сказал зря. Ночью Синякову приснился тревожный
сон, грозивший нехорошими последствиями. Он как будто бы летел сквозь облака на
самолете,  который хотя и  имел спереди пропеллер,  а  сзади хвост,  но внешним
видом  напоминал огромный мрачный катафалк.  Вместо  кресел в  его  салоне были
торчком расставлены гробы, в одном из которых нашлось место и для Синякова...
     Приглашенные  Стрекопытовым  гости  начали  собираться  спозаранку,  когда
нормальные люди  еще  провожают детей в  школу или  выслушивают от  начальников
первые  указания.  Однако  публика,  допущенная на  проводы  Синякова,  никаких
обязательств ни  перед близкими,  ни  тем более перед работодателями не имела и
вполне  могла  позволить себе  лишний  выходной.  Сам  виновник  торжества даже
подумал ненароком, что благодаря его отъезду ближайшие пункты приема стеклотары
сегодня не выполнят дневной план, а статистики райотдела милиции (должны же там
быть такие) отметят ничем не мотивированное уменьшение мелких краж.
     Первой  явилась  "народная  артистка"  Клавка  Метла  и,  отстукивая  такт
костылем, прямо с порога запела:
     Я сегодня торопилась
     И прокладку не сняла.
     А клиент решил по пьянке,
     Будто целкой я была!
     При этом она еще и  размахивала пышной березовой веткой,  судя по  реакции
Стрекопытова, имевшей для грядущего пира какое-то немаловажное значение.
     Немой рубщик мяса  Леха Обрезок (представляясь,  он  всегда тыкал под  нос
незнакомому человеку кулак, на котором было вытатуировано его имя) принес кусок
говядины, который тут же утащили жарить к соседям.
     Собратьев Стрекопытова по ремеслу представляли самые влиятельные на свалке
личности -  Лаврентий Карабах,  Ося Кентавр и Томка Селитра.  Вклад последней в
общее  застолье состоял из  мешка  капустных листьев и  нескольких банок  давно
просроченного майонеза.
     - Сейчас салатик соорудим,  пальчики оближете!  - пообещала жизнерадостная
Томка, курировавшая тот угол свалки, где сгружала свои отходы овощная база.
     - Сама и  жрать его будешь,  -  буркнул ее  конкурент Ося,  благосостояние
которого зижделось в основном на макулатуре.  -  Я после прошлого твоего салата
целую неделю дристал.
     Синякову он преподнес персональный подарок -  невзрачную книжку довоенного
издания.
     - Раритет,  -  произнес Ося многозначительно.  - Главный труд жизни Андрея
Януарьевича Вышинского,  любимого сталинского прокурора. "Признание подсудимого
как главный фактор доказательства его вины". Ничего звучит? Имеется дарственная
надпись видному партийцу Уншлихту,  кстати говоря, моему дальнему родственнику,
которого этот самый Януарьевич впоследствии под вышку и подвел. Знающий человек
за такую книжонку никаких денег не пожалеет.
     Лаврентий Карабах дарить Синякову ничего не стал, а только позволил пожать
свою коротковатую смуглую руку.  Такой чести удостаивались очень немногие, зато
удостоенные могли  смело  посещать самые подозрительные городские притоны,  где
авторитет Лаврентия, имевшего еще одну кличку - Гочкис, - был непререкаем.
     Вскоре   квартира   наполнилась  самой   разношерстной  публикой,   покуда
старавшейся держаться подчеркнуто сдержанно.  Кто-то  готовил холодные закуски,
кто-то  финкой вскрывал консервные банки,  кто-то расставлял посуду -  видавшие
виды  пластмассовые тарелки  одноразового  пользования,  майонезные  баночки  и
наскоро выструганные из  березовой ветки двузубые вилки.  Гостей было  столько,
что они разместились во всех комнатах, кроме туалета, естественно. Кто-то сидел
на  кроватях,  кто-то  на  подоконниках,  но  основная масса -  прямо на  полу.
Единственный табурет достался одноногой Клавке Метле.
     Последним на  правах  свадебного генерала  явился  участковый Дрозд,  мент
новой  формации,  в  перерывах между  облавами занимавшийся гимнастикой цигун и
имевший свою страничку в Интернете. Официально Дрозд находился в отгуле, что не
помешало ему  проверить документы у  целого  ряда  присутствующих и  разъяснить
числившемуся в розыске Осе Кентавру все преимущества явки с повинной.
     - Ага, скоро явлюсь, - пообещал Ося. - Только грыжу вырежу и зубы вставлю.
     Это, по-видимому, была шутка, потому что некоторые заулыбались.
     С  собой  Дрозд  (в  отличие  от  остальной шушеры,  знавший  и  биографию
Синякова,  и истинную цель его срочной поездки) привел шамана -  молодого парня
вполне европейской наружности,  одетого безо всяких претензий,  если не считать
пестрой ленточки, стягивавшей его волосы. Да и шаманские курсы, как выяснилось,
он окончил в городе Сан-Диего,  штат Калифорния, хотя потом с год практиковался
на Чукотке.
     Свой бубен он  до  поры до  времени хранил в  плоской картонной коробке от
кухонной вытяжки "Мулинекс".
     Поскольку нестойкие личности в  дальних комнатах уже  начали празднование,
Стрекопытов поспешил выступить с официальным заявлением.
     - Тише,  убогие! - рявкнул он. - Потом будете глотки драть! Слушайте сюда!
А ты,  лярва, вообще заткнись! - это относилось к чересчур расшалившейся Метле.
- Суньте ей в пасть что-нибудь!  Ну хотя бы кусок колбасы...  Все стихли? Слава
богу!  Тогда прошу выпить эти бокалы,  -  он  поднял свою майонезную баночку до
уровня глаз, - за моего приятеля Федю Синякова, человека честного и тихого...
     - Мастера спорта по футболу и  самбо,  неоднократного призера всесоюзных и
республиканских первенств, члена сборной страны, - вставил Дрозд.
     - И красавца мужчину!  - вякнула Метла, сумевшая к этому времени прожевать
свой колбасный кляп.
     Стрекопытов,  очень не любивший,  когда его перебивают,  скривился, однако
здравицу все же продолжил:
     - ...Который в  связи  с  семейными обстоятельствами вынужден нас  сегодня
покинуть и которому мы от всей души желаем удачи!
     Выпили  все,  кроме  Дрозда  и  шамана.  О  причинах  воздержания  первого
осведомиться никто  не  посмел,  зато  второй  охотно  объяснил,  что  спиртное
несовместимо с теми снадобьями, которые он вынужден будет принять, чтобы ввести
себя в соответствующее состояние.
     - Знаем мы это снадобье, - съязвил кто-то в углу. - Мухоморы сушеные...
     Затем слово взял сидевший по левую руку от Синякова Лаврентий Карабах. Его
тост,  долгий и витиеватый,  содержал скрытую угрозу всем тем,  кто мешает жить
хорошим людям.  Призвав высшие силы лишить этих подлецов хлеба,  вина и мужской
силы, он обратился непосредственно к виновнику торжества:
     - Возвращайся, дорогой, с победой. Я назначу тебя своим личным тренером.
     - По футболу или по самбо? - осведомился уже чуть захмелевший Синяков.
     - Зачем?  -  покосился на него Лаврентий.  - Я только в нарды играть умею.
Будешь за мной доску носить. Зарплатой не обижу.
     После  этого  он  покровительственно похлопал  Синякова по  плечу,  что  в
понимании большинства из присутствующих значило ничуть не меньше,  чем вручение
ордена "Знак Почета".
     Не выпить за это было просто нельзя. Дальнейшие тосты произносились строго
по порядку -  слева направо,  по часовой стрелке.  С каждой опорожненной рюмкой
они  становились все  более невнятными,  поскольку народ в  основном подобрался
слабый,  давно отпивший и мозги,  и печень.  Некоторое разнообразие внесла лишь
Клавка Метла.
     - Хочу  станцевать с  чемпионом!  -  заорала она,  задирая свой протез,  в
сексуальном плане выглядевший куда более привлекательно,  чем настоящая нога. -
Музыку!
     - Музыку  мы  тебе  чуть  попозже  закажем,  -  пообещал Стрекопытов,  уже
усевшийся на корточки. - Похоронный марш.
     Как  водится,  повод,  по  которому  было  организовано  застолье,  вскоре
забылся,   и  каждый  принялся  веселиться  кто  во  что  горазд.   От  ссор  и
рукоприкладства непутевых гостей  удерживало только  присутствие участкового да
решительные действия Стрекопытова, подавлявшего любой конфликт еще в зародыше.
     Синяков,  впервые  за  долгое  время  обласканный человеческим вниманием -
пусть даже показным,  - был растроган до такой степени, что забыл о собственной
беде.  Гости,  по многим из которых веревка плакала,  стали казаться ему сплошь
милыми,  отзывчивыми и  симпатичными людьми.  Он поборолся на руках с Обрезком,
станцевал с  Метлой какой-то  дикий танец,  выпил на  брудершафт с  Кентавром и
отведал фирменного салата Селитры прямо из ее рук.
     Внезапно кто-то  тронул  Синякова за  плечо  -  мягко,  но  требовательно.
Пришлось обернуться.  У  него за спиной стоял Дрозд и выражение лица имел самое
серьезное.
     - Пройдемте.
     В  устах  Дрозда  это  сакраментальное милицейское словечко звучало  столь
убедительно,  что ему,  наверное,  подчинился бы  любой из  присутствующих,  не
говоря уже о законопослушном Синякове.
     Кухня  была  очищена от  посторонних.  На  газовой плите калилась чугунная
сковородка.  Окно  было  почему-то  занавешено  драным  байковым  одеялом,  что
создавало отрадный для глаз полумрак.
     Молодой  шаман  возился с  бубном  -  прикладывал его  к  уху  и  тихонько
встряхивал.
     - Ну как? - деловито поинтересовался Дрозд.
     - Отсырел слегка, - ответил шаман, встряхнув бубен чуть посильнее. - Голос
будет не тот... Но, я думаю, ничего страшного нет...
     Судя по  бледному лицу и  отрешенному взору,  он уже принял все положенные
снадобья и  вот-вот должен был погрузиться в другую реальность,  где правят бал
грозные и могучие духи и откуда обычный мир кажется лишь забавной иллюзией.
     Продолжая помахивать бубном,  шаман бросил на сковородку щепотку какого-то
порошка. К потолку взвился синеватый дымок, и сразу запахло, но отнюдь не елеем
и ладаном, а скорее серой.
     Когда дым иссяк (зловоние преисподней от  этого ничуть не  уменьшилось,  а
даже  усилилось),   шаман  схватил  раскаленную  сковороду  и   стал  тщательно
вылизывать ее  языком.  Синяков  инстинктивно дернулся,  желая  помешать  этому
самоистязанию, но Дрозд удержал его на месте.
     - Он  так себя проверяет,  -  шепотом объяснил участковый.  -  Дошел ли до
нужной кондиции...
     Шаман,    видимо,    удовлетворенный   результатами   своего   варварского
эксперимента,  закрыл глаза и  ударил в  бубен колотушкой,  сделанной из лисьей
лапы.  Звук получился таким мощным и  таким зловещим,  что  в  соседней комнате
сразу смолкла пьяная болтовня.
     - Владыки  небес  и  владыки преисподней,  я  призываю вас  на  помощь,  -
произнес шаман глухим,  сразу изменившимся голосом. - Придите духи, сторожащие,
сторожащие сонмы звезд.  Придите сюда духи пасущие,  пасущие стада мрака. Пусть
смилуются надо мной те,  кто носит плащи из облаков,  и те,  кто шьет одежду из
кожи мертвецов.  Я  давно заключил со  всеми вами союз и  не нарушал его даже в
помыслах.  Не я ли кормил вас своим мясом?  Не я ли поил вас своей кровью? Не я
ли отдавал свою душу в  ваше пользование?  Пришло время и  вам позаботиться обо
мне.  Ведь без вашей силы и без вашего заступничества я всего лишь ни на что не
годный ком грязи.
     Как  бы  в  подтверждение этих проникновенных слов вновь загудел бубен.  И
хотя  сам  посредник  между  миром  людей  и  миром  духов  выглядел  не  особо
впечатляюще (очень  не  хватало  ему  медвежьей  шкуры  на  плечах,  магической
раскраски на лице и  перьев филина на голове),  инструмент,  с помощью которого
поддерживалась связь с этими духами,  невольно внушал уважение. Кожа, натянутая
на  нем,   почернела  от  времени,   мелкие  медные  колокольцы  позеленели,  а
многочисленные значки,  выцарапанные  на  ободе,  обозначали  прозвища  прежних
владельцев.
     Темп  ударов по  бубну  тем  временем все  возрастал и  возрастал.  Шаман,
по-прежнему не открывая глаз,  волчком закружился на месте. Синяков, понимавший
толк в физических упражнениях,  даже позавидовал его неутомимости и проворству.
Затем  шаман  затянул песню  (если  только набор этих  бессвязных и  монотонных
выкриков можно было назвать песней).
     Зрелище было достаточно забавное,  но  Синяков никак не мог взять в  толк,
зачем Дрозду (да  и  без Стрекопытова здесь тоже не  обошлось) понадобился весь
этот цирк.  Развлечь они его, что ли, хотели? Или вдохновить на дальнюю дорогу?
Так уж  пусть бы лучше какая-нибудь стриптизерка сплясала.  Говорят,  их сейчас
можно прямо на дом приглашать... Или шаман дешевле обходится?
     Время  между  тем  шло.   Шаман,   похоже,  впавший  в  экстаз,  выделывал
умопомрачительные коленца.  Бубен грохотал, как сердце до полусмерти загнанного
великана. Сковородка продолжала смердеть.
     Постепенно Синяковым начала овладевать какая-то  странная апатия.  Все его
тело отяжелело,  как  это бывает при разгоне на  карусели,  и  он,  по  примеру
Стрекопытова, присел в углу кухни на корточки.
     Шаман то падал на пол,  то,  наподобие ваньки-встаньки, вскакивал на ноги.
При этом он ни на мгновение не переставал бить колотушкой в бубен. По-видимому,
его слова дошли-таки до духов неба и преисподней, и теперь те играли его телом,
как мячиком.
     Лента  с  головы шамана давно слетела,  и  копна густых волос скрывала его
лицо.  Когда же  во время особо резких пируэтов волосы разлетались по сторонам,
становились  видны  жутко  поблескивающие  белки  закатившихся  глаз  и   пена,
пузырившаяся на бледных губах.
     Синяков подумал, что, если так будет продолжаться и дальше, парню придется
вызвать неотложку.  Однако мысли  его  были  какие-то  вялые,  безучастные,  не
побуждающие к конкретному действию.
     Вскоре у Синякова,  непривычного к такой позе, затекли ноги. Он попробовал
встать, однако с недоумением убедился, что не может даже пальцем пошевелить.
     Повода   паниковать  не   было,   и   Синяков   первым   делом   попытался
сосредоточиться,  как это он привык делать раньше,  когда попадал в критическое
положение на  борцовским ковре.  Тут  его  ожидал  новый  неприятный сюрприз  -
утратив власть над своим телом,  он  заодно утратил и  память.  Все вылетело из
головы  -  и  собственное имя,  и  предыстория происходящих сейчас  событий,  и
причина, по которой он оказался в этой полутемной, замызганной кухне.
     Теперь  перед  его  глазами мельтешил не  только  этот  Странный человек с
бубном в руке,  но и все окружающие предметы -  газовая плита, колченогий стол,
помойное ведро,  батареи пустых бутылок,  выстроившихся вдоль стен, и даже сами
стены.
     Это  круговращение  все  ускорялось,   пока  не  превратилось  в   бешеный
водоворот.  Сам Синяков не мог не то что двигаться,  а даже дышать. Невыносимая
тяжесть навалилась на него и стала затягивать в жерло бездонной воронки.
     Она вела не  на небо,  а  в  преисподнюю,  это Синяков знал точно.  Так же
точно,  как и то,  что там его ожидает смерть.  Жуткая и мучительная смерть, до
которой не  могли додуматься даже самые жестокие из  людей.  Смерть от когтей и
клыков владык преисподней, а может быть, от их ласк.
     Его  обманули.  Ему  пообещали,  что  отправят  в  путешествие к  сыну,  а
отправили туда,  откуда нет возврата...  Кому-то нужно, чтобы он навсегда исчез
из этого мира... Но почему для этого понадобилась столь грандиозная, прямо-таки
мистическая западня?  Разве нельзя было обойтись ножом или пистолетом?  Ах  да,
духи преисподней, наверное, презирают оружие людей...
     За мгновение до того, как расстаться с жизнью - не с жизнью вообще, а лишь
с  прежней жизнью,  потому что  впереди его  ожидала другая жизнь,  жизнь-мука,
жизнь-страдание,  жизнь-ужас,  -  Синяков далеко внизу под  собой увидел город,
вернее, только его крохотную часть... Деревья без листьев, улицы без пешеходов,
храмы без крестов...
     Когда он пришел в  себя,  одеяло с  окна было снято,  а запах адской смолы
почти  выветрился.  Возле  распахнутой форточки  стоял  шаман,  все  еще  очень
бледный,  но похожий уже на человека,  а не на гальванизированный труп, и жадно
вдыхал свежий воздух.
     Синяков ощущал себя  не  хуже  и  не  лучше,  чем  обычно,  только немного
побаливал нос. Он осторожно тронул его, и на ладони осталась кровь.
     - Разбил,  когда о стенку ударился, - спокойно пояснил шаман. - Но это и к
лучшему