покойному  брату.  Единственное
неудобство состояло в том,  что,  как ни пытался Синяков половчее ухватиться за
свою подругу,  под руки ему попадались то нежная грудь, то поджарый животик, то
стройное бедро. На каждую такую невинную ласку Дашка отвечала ударом локтя.
     Очень  скоро  тусклый  свет  Пандемония  померк,   и  она  включила  фару.
Потянулись уже знакомые Синякову норы-туннели, неизвестно кем и как проложенные
в пространстве, незримо перетекающем из Пандемония в срединный мир. На этот раз
им не встретились ни люди,  ни бесы - очевидно, время было неподходящим как для
тех, так и для других.
     Закончилось их  путешествие не в  окрестностях заброшенной электростанции,
как предполагал Синяков,  а  в  одном из  мрачных могильных склепов все того же
солдатского кладбища,  о чем ему сообщила Дашка,  хорошо знакомая с обиталищами
подобного рода.
     Здесь  она  с  отвращением отшвырнула мотоцикл,  к  которому,  похоже,  не
собиралась больше притрагиваться, и забилась в самый дальний угол. Смерть брата
подействовала  на  Дашку  столь  удручающим  образом,  что  Синяков  уже  начал
опасаться за состояние ее психики.
     - Может,  тебе надо что-нибудь?  -  Он  попытался погладить ее по волосам,
растрепавшимся от  встречного ветра.  -  Ты голодна?  Хочешь пить?  Чем я  могу
помочь?
     - Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, - она отстранила его руки. - Хотя
бы на время. Мне нужно побыть одной. Сама не знаю, что со мной происходит...
     Раньше я боялась темноты и подземелий, а сейчас боюсь света и неба.
     - Разве можно бояться неба? - удивился Синяков.
     - Выходит,  можно...  Оно затягивает меня... Как в пучину, как в бездну...
Поверь,  это так же страшно,  как скитаться по таким вот норам и каждую секунду
ожидать,  что  тебя  придавит  рухнувший  свод...  Я  даже  боюсь  выходить  на
поверхность.
     - Это у тебя от переживаний... - попытался успокоить ее Синяков. - Хорошо,
а куда же мне тогда деваться?
     - У тебя,  кажется, были здесь какие-то дела. Вот и займись ими. Не забудь
про просьбу Дария... хотя, честно сказать, я и сама ничего не поняла... А потом
возвращайся сюда. Думаю, через день или два я приду в норму.
     - Как же я оставлю тебя здесь одну? - Синяков прижался лицом к ее ладоням,
холодным,  как мрамор.  -  Вокруг столько шпаны болтается.  Тебя могут обидеть.

     - Вряд ли.  Если я  перед бесами не спасовала,  то уж с  людьми как-нибудь
разберусь...  Можешь за меня не волноваться...  Ох,  как странно я себя ощущаю.
Как змея,  меняющая кожу.  Я становлюсь другой.  Лучше или Хуже -  не знаю,  но
другой.  Мне не хочется ни есть,  ни пить,  ни спать, ни даже любить тебя... Ну
все, иди. Выход вон там, дальше.
     По  мере  того,  как  слабосильный аккумулятор мотоцикла разряжался,  свет
вывернутой на сторону фары тускнел,  но, похоже, что Дашка ожидала темноты, как
спасения...
     Сменить угрюмый и  сумрачный мешок Пандемония на просторный и  светлый мир
людей было примерно то же самое,  как после тяжелой болезни покинуть больничную
палату,  пропахшую лекарствами,  хлоркой и  не вовремя опорожняемыми утками,  и
вдохнуть свежий воздух, наполненный ароматами трав, листвы и недавно прошедшего
дождя.
     На  соседних улицах перекликались гудки  машин,  звенели трамваи,  шаркала
подошвами толпа,  и все эти в общем-то обыденные звуки являли собой разительный
констраст с  гробовой тишиной  Пандемония,  лишь  время  от  времени нарушаемой
визгом расшалившихся бесов.
     Постаравшись получше запомнить вход в склеп,  а для верности еще и украсив
его замшелую стену своими инициалами, Синяков поспешил к кладбищенским воротам.
Здесь,  вдали от почти непроходимых древесных зарослей и древних, всеми забытых
могил,   было  сравнительно  многолюдно.  Старушки  торговали  цветами,  алкаши
соображали на троих,  праздные зеваки выискивали надгробия знаменитых людей,  а
влюбленные парочки искали уединения в  благодатной тени  плакучих ив.  Синяков,
наученный горьким опытом Пандемония, всех встречных старался обходить стороной,
словно опасаясь,  что какая-нибудь богомольная старушка или голенастая девчонка
вдруг обернутся бесом и вопьются клыками ему в горло.
     В  нескольких шагах от  сторожки,  внутри которой располагался милицейский
пост,  Синяков почувствовал болезненный укол в  бедро.  Это давала о себе знать
волшебная иголка, к которой в срединном мире вернулись все ее прежние качества.
Судя  по   всему,   где-то   рядом  таилась  опасность,   и   игнорировать  это
предупреждение не стоило.
     Синяков присел на ближайшую скамейку, извлек из кармана иголку и попытался
определить как  местонахождение этой самой опасности,  так  и  ее  степень.  Со
стороны его  действия напоминали незамысловатые развлечения не  совсем трезвого
бродяги.
     Спустя минуту у  Синякова создалось впечатление,  что  после  пребывания в
Пандемонии иголка  взбесилась.  Если  верить  ей,  опасность угрожала буквально
отовсюду,  да еще такая,  что ему, по примеру Дашки, лучше было бы отсидеться в
каком-нибудь заброшенном склепе.
     Все  это  наводило на  весьма невеселые размышления.  Мрачный ореол  беды,
окружавший Пандемонии, уже вполне мог затронуть срединный мир.
     Прислушавшись и приглядевшись повнимательней к тому, что творилось вокруг.
Синяков убедился в обоснованности своих самых дурных предчувствий.  Не вызывало
сомнений,   что   за   время   его   отсутствия  в   городе   случилось  что-то
экстраординарное. Уличная толпа выглядела куда более сосредоточенной и мрачной,
чем обычно.  Создавалось впечатление,  что пешеходы стремятся поскорее укрыться
под  крышами своих  жилищ.  Несмотря на  сравнительно ранний  час,  большинство
торговых точек было уже  закрыто,  а  за  те  несколько минут,  которые Синяков
посвятил созерцанию улицы,  по ней промчалось пять или шесть милицейских машин,
причем не  только патрульных,  "газиков",  но и  грузовиков,  набитых полностью
экипированными солдатами внутренних войск.
     Испитой мужчина в  черной  монашеской рясе,  торговавший церковной утварью
кустарного производства,  что-то  вполголоса растолковывал кучке  встревоженных
старушек. До Синякова доносились обрывки его фраз:
     - Митрополит молебен отслужил... Самолично... За скорейшее выздоровление и
покарание всех супостатов... Ох, суровые времена грядут, сестры... Говорят, уже
видели  антихриста...  На  вокзале его  прислужники бесплатные билеты  в  пекло
раздают, а на папертях христианский люд богопротивными речами смущают...
     - Свят,  свят,  свят!  -  Старушки принялись истово  креститься в  сторону
часовни,   купол   которой  был   едва   виден   среди   буйной   кладбищенской
растительности. - Спаси и помилуй!
     Из  сторожки  появился  милиционер,  чья  благообразная  внешность  вполне
соответствовала  предназначению  этого  скорбного  места.   Вот  только  слова,
извергаемые из румяных уст стража порядка, ни в какие ворота не лезли:
     - А ну-ка, живодристики, быстро очистить территорию! Чтоб через пятнадцать
минут тут и  духа вашего не было!  Разве не знаете,  что с  двадцати часов сего
числа в городе вводится особое положение?  Кто там вякает, кто вякает? Я сейчас
всех недовольных дубинкой окрещу!  И  за отца,  и  за сына,  и за Святого Духа!
Неделю на задницу не сядете!  -  При этом пышноусый и круглолицый милиционер не
пожалел  собственной  ладони,  чтобы  продемонстрировать  эффективность  своего
резинового оружия.
     Смешавшись  с  пестрой  толпой,  в  спешке  покидавшей  кладбище.  Синяков
благополучно выбрался на улицу и первым делом устремился к ближайшему газетному
киоску.  Однако тот  был закрыт без объяснения причины,  и,  как смог убедиться
Синяков,  все выставленные для продажи газеты были датированы вчерашним числом.
Свежую прессу смел ураган читательского спроса, или она попросту не поступила в
продажу.
     Расспрашивать о последних новостях прохожих Синяков не посмел - могли и за
провокатора счесть.  После  краткого  размышления он  решил  навестить писателя
Грошева.  Все  равно деваться было некуда,  а  ночевать сегодня в  парке или на
вокзале представлялось делом рискованным.
     Предположение Синякова о  том,  что  в  столь тревожное время осторожный и
мнительный Грошев не осмелится покинуть свое жилище, полностью оправдалось. Ему
и  в  квартиру-то  звонить не пришлось -  дверь была слегка приоткрыта,  словно
здесь ждали дорогих гостей.
     Дабы  не  поставить друга в  неловкое положение (тот ведь мог  и  с  дамой
развлекаться). Синяков, войдя в прихожую, нарочито громко затопал ботинками. На
кухне что-то подозрительно звякнуло, как будто там прятали столовое серебро или
готовили к бою оружие.
     Деликатно покашляв в кулак. Синяков приоткрыл дверь кухни и успел увидеть,
как   Грошев  торопливо  допивает  граненый  стакан,   наполненный,   судя   по
страдальческой гримасе пьющего, отнюдь не нарзаном.
     Увидев Синякова,  он  поперхнулся,  однако начатое дело  довел  до  конца,
аккуратно отставил пустой  стакан  в  сторону и  произнес с  тяжким придыхом на
каждом втором слове:
     - Слышу,   идут...   Дай,   думаю...  долью...  Там  ведь,  поди...  и  не
предложат...
     - Где  это  -   там?  -  поинтересовался  Синяков,  которому  уже  надоело
разгадывать все новые и новые загадки.
     - В камере!  -  вытаращился на него Грошев. - Ты что, с Луны свалился? Или
из подполья вылез?
     - Почти. Объясни толком, что случилось.
     - Так ты не знаешь?
     -Нет.
     - Счастливый...  Покушение на Воеводу! Неизвестный злоумышленник нанес ему
рану в область лица.  Говорят, серьезную. Хотя понять толком ничего невозможно.
Вот послушай... Через каждые полчаса передают спецсообщения.
     Он включил репродуктор, являвшийся, фигурально говоря, прямым потомком тех
картонных тарелок,  которые в былые времена заменяли нашему человеку и набат, и
отеческое слово, и глас божий.
     Диктор  трагическим голосом  зачитал медицинское заключение,  пересыпаемое
множеством мудреных  терминов,  из  коего,  впрочем,  следовало,  что  жизни  и
здоровью народного любимца ничего серьезного не  угрожает.  В  последний момент
рука подлого преступника дрогнула,  а верные сподвижники Воеводы прикрыли вождя
своими собственными телами.
     Затем речь держал некий высокопоставленный чиновник из  правоохранительных
органов,  удостоенный такой  чести  скорее  всего  за  то,  что,  в  отличие от
большинства своих  коллег,  обладал  сравнительно сносной дикцией,  хотя  слово
"наймиты" произносил с ударением на первом слоге.
     Кратко охарактеризовав меры,  принятые его  ведомством для  предотвращения
новых  фактов насилия и  беззакония,  он  перешел на  язык  намеков,  прозрачно
указывающих на  вероятных организаторов столь  подлого  преступления.  В  плане
географическом упоминалось  чуть  ли  не  большинство стран  мира,  а  в  плане
политическом -  почти весь спектр партий и движений, начиная от крайне правых и
кончая ультралевыми. Особенно досталось "некоторой части отколовшейся от народа
интеллигенции".
     - Я так понимаю,  что всех подряд будут брать.  По списку,  - пригорюнился
Грошев. - Одна надежда, что мест в камерах на всех не хватит.
     - Для тех,  кто на Г,  - хватит, - посулил Синяков. В заключение выступили
представители  общественности -  директор  завода,  ветеран  труда,  доярка  из
пригородного колхоза и  студент университета.  Все  дружно клеймили кого  надо,
кого надо благодарили и  выражали надежду,  что  случившееся еще теснее сплотит
народ вокруг кого надо.  Ветеран отдельно воздал должное временам своей юности,
ныне  очерненным  и  оклеветанным,  когда  такое  оголтелое  преступление  было
невозможно в принципе.
     - Вот хрен старый! - фыркал Грошев. - А в какие, интересно, времена Кирова
замочили? Я уже про другие дела и не говорю...
     - Не исключено, что молодость этого весьма достойного товарища пришлась на
гораздо более раннее время, - заметил Синяков. - Скажем, на царствование Иоанна
Грозного.
     - И  тогда зарвавшихся кровопийц умели на место ставить...  А  теперь даже
простенькое покушение не могут толком организовать! Эхма!
     - Думаешь,  была бы  от  этого польза?  Нас ведь на  примере народовольцев
учили, что индивидуальный террор ни к чему хорошему привести не может.
     - Вполне возможно... Только приятно, когда деспота ногами вперед несут.
     - Для тебя он,  может,  и деспот.  А народ за него горой.  Ты разве против
народа?
     - К  народу я  отношусь точно так  же,  как  один мой знакомый относится к
своей изнасилованной жене.  Жалеет ее,  конечно, но одновременно и презирает за
то,  что  поддалась подлецу...  Выпить  бы  еще  с  горя.  Да  в  магазин  идти
остерегаюсь...  Предупреждали по радио, чтобы без особой нужды никто квартир не
покидал.
     - Не  волнуйся,  все  магазины уже  закрыты...  Слушай,  а  если  все  это
подстроено? Чтобы выяснить, как мы себя поведем?
     - Все может быть. Только мне от этого не легче. - Грошев стал проверять на
свет многочисленные пустые бутылки, громоздившиеся на кухонном подоконнике.
     - Честно сказать,  я  к вашему Воеводе тоже отношусь с предубеждением.  Но
тут   возникло  одно   обстоятельство.   Я   бы   даже   сказал,   немаловажное
обстоятельство... Ты Додика Сироткина помнишь?
     - Конечно, помню. Только слух был, что он помер недавно.
     - Жив.  И даже занят весьма серьезным делом.  В подробности я вдаваться не
буду...  Скажем так:  он  борется с  опасностью,  угрожающей если  и  не  всему
человечеству, то уж этому городу - точно.
     - Додик? - не поверил Грошев. - Да он и с мухой не стал бы бороться.
     - Я же не говорю,  что он один этим занят. Есть там люди и без него. Додик
при них вроде научного консультанта. Башка у него варит, сам знаешь.
     - Ну и что?
     - Плохи наши  дела,  вот  что!  По  крайней мере  так  Додик считает.  Без
вмешательства Воеводы нам этой каши не  расхлебать.  Он вроде бы в  курсе дела,
только не  всю правду до конца знает.  Обманывают его шестерки.  Додик по этому
поводу целое послание составил.  И  велел передать его сам знаешь кому.  Да еще
лично в руки.
     - Додик парень хоть и башковитый,  но наивный,  как первоклассница.  Любая
бумага, прежде чем к Воеводе попасть, через десять рук пройдет. И где-то третья
или  четвертая рука  ее  обязательно под  сукно  сунет.  Никто на  себя  лишней
ответственности не возьмет.
     - Хорошо, а вдруг бумага секретная? Не предназначенная для чужих глаз?
     - Секретные бумаги по секретным каналам ходят. Ты к ним доступ имеешь?
     -Нет.
     - То-то же!
     - А если Мартынова попросить? Дело ведь и в самом деле важное.
     - Я про этого пса даже слышать не хочу, - разволновался Грошев. - Живодер!
Сатрап персидский!
     Упоминание о  сатрапе персидском сразу напомнило Синякову о  Дарий,  тезка
которого,  как  известно,  был персидским царем.  Сам собой представился случай
разгадать загадку  покойного комбата,  а  заодно  и  проверить интеллектуальные
способности Грошева,  по  поводу  которых  Синяков  всегда  испытывал  изрядное
сомнение.
     - Вопросик к тебе есть,  дорогой наш беллетрист,  - сказал он. - Как бы ты
истолковал следующие фразы?  Одна:  "Маг не должен восседать на царском троне".
Другая:  "Вместе с прошлым вернутся и все его химеры".  За точность не ручаюсь,
но смысл примерно такой.
     - Ну про химер прошлого все понятно. Одна такая химера только что по радио
вещала.  Ах,  дескать, как хорошо нам жилось под заботливым взором вождя! Таким
хоть  Малюту  Скуратова верни,  лишь  бы  было  кому  сапоги  лизать...  А  вот
относительно мага на троне надо подумать.  - Грошев понюхал дольку лука, запах,
которого, возможно, обострял его мышление. - Кто хоть это тебе сказал?
     - Какая разница.
     - А все же!
     - Один  знакомый.  Ныне покойный.  Офицер.  Неравнодушный к  магии.  Звали
Дарием.
     - Подожди,  подожди...  -  Грошев кинулся вон из кухни, но тут же вернулся
назад (судя по его виду,  ни с чем).  - Дарий... Царь из династии Ахеменидов...
Кажется,  трон его предков захватил какой-то самозванец,  раньше и в самом деле
считавшийся магом...  Пришлось Дарию с ним повозиться... Подробности изложены в
"Истории" Геродота.  Была у  меня такая книжонка,  да я  ее недавно к букинисту
снес.
     - На водку не хватило? - заметил Синяков не без сарказма.
     - Нет, на билет в филармонию! - огрызнулся Грошев.
     - Все равно ничего не понятно,  - задумался Синяков. - При чем тут маг? Да
еще какая-то династия Хероменидов.
     - Ахеменидов, - поправил Грошев.
     - Тем более... Ладно, авось и разберемся... От тебя позвонить можно?
     - Звони,  если телефон не  отключили.  Небось по дамочке своей соскучился?

     - Нет, по Мартынову.
     - Ты что! - Грошев едва с табурета не свалился. - А вдруг у него аппарат с
определителем вызова?
     - Какая разница?  Ведь я звоню,  а не ты.  И отвечать,  если что не так, я
буду.
     - Как  же!  Ответил волк  за  пса,  вместе с  которым кобылу задрал!  Тебя
ищи-свищи, а я к месту прикован! Никакого понятия о конспирации!
     - Ух молчал бы лучше,  конспиратор занюханный!  Ты пойми, я обещал Додику!
Кровь из носа!  А  без посредничества Мартынова ничего не получится.  Тем более
после того, что случилось.
     - Дался тебе этот Додик! Тряпка он! Приспособленец! И нашим, и вашим!
     - Зато ты у  нас идейный борец!  А  если он чихать хотел на вашу политику?
Другие у него интересы!  Кроме того,  Додик мне жизнь спас.  И вообще, отстань!
Мало тебе в молодости на орехи доставалось? Могу еще добавить!
     - И ты такой же! - горько скривился Грошев. - Апологет насилия! Глумослов!
Сквернавец!
     Как всегда, от избытка чувств его потянуло на любимого Даля.
     Жизнь Синякова за  последнее время была столь.  насыщенной,  что он  успел
лишиться и денег,  и документов,  и многих других ценных вещей, не говоря уже о
материалистическом мировозрении и некоторых иллюзиях, свойственных человеку его
возраста.  Поэтому,  приступая к  поискам бланка,  на  котором были запечатлены
адреса и телефоны бывших однокурсников, он на успех не очень-то рассчитывал.
     Однако искомая цидулка оказалась там,  где ей и следовало быть -  в заднем
брючном кармане. Правда, рукописный текст немного расплылся от воздействия воды
(о это памятное купание в речке Свиристелке,  родной сестричке Леты и Стикса!),
но еще вполне читался.  Наверное,  служащие справочного бюро использовали особо
стойкие чернила, недаром их услуги обходились так дорого.
     Набирая номер Мартынова, Синяков волновался так, будто бы подбирал отмычку
к замку чужой квартиры.  Ответили сразу,  но женским голосом. Вячеслав Иванович
домой еще не вернулся, а его служебный телефон посторонним знать не полагалось.
Однако если нужно передать что-то важное, то пожалуйста, диктуйте.
     - Очень важное, не сомневайтесь. Передайте, что звонил Синяков. Си-ня-ков,
- повторил он по слогам.  -  У  меня к Вячеславу Ивановичу дело государственной
важности. Убедительно прошу связаться с ним. А я перезвоню через десять минут.
     Личный контакт с  бывшим приятелем в  планы Синякова отнюдь не входил.  Он
всего лишь собирался передать ему послание Додика, а там что будет, то и будет.
Мартынов хоть и подлец,  но не дурак. Поймет, что за документ попал в его руки.
На этом ведь и выслужиться можно! Хотя кто знает, на чем они там в своих высших
сферах выслуживаются. Скорее всего на интригах и лакействе.
     Если  Синякову  сейчас  позволят  связаться  непосредственно  с  кабинетом
Мартынова,   тот   при   желании  всегда  найдет  способ  вычислить  координаты
собеседника.  А  от  этого ни  Синякову,  ни  Грошеву лучше не  будет.  Значит,
придется провести кое-какие  предварительные мероприятия.  Недаром ведь  хозяин
квартиры совсем недавно заикался о пользе конспирации.
     Первым делом Синяков приготовился к возможному аресту - удалил из карманов
вс