е убьешь, как ни старайся. Полежишь в земельке спокойно.
Или прикажешь тебя в расколотый пень защемить?
     - Помидоры свои защеми вместе с  хреном!  -  Синяков уже не мог сдерживать
себя.  -  Я человек! Сколько можно твердить одно и то же! У меня сердце в груди
бьется! И кровь из ран течет! Видели вы беса, у которого кровь течет?
     - Все мы видели,  -  устало сказал командир. - Копай яму, пока я добрый. А
не то ведь у нас против вашего брата и другие средства имеются, покруче.
     - Подожди,   -  сказал  второй  командир,  все  это  время  державшийся  в
отдалении. - Лес-то на самом деле горит. Кто его мог поджечь?
     - Я!  Я! - Синяков ударил себя в грудь обоими кулаками. - Спичками поджег!
Производства Борисовской фабрики!  На этикете тетерев нарисован!  Какие вам еще
подробности нужны?
     - Никакие,  -  покачал  головой первый  командир.  -  Есть  бесы,  которые
наизусть Гегеля цитируют. Вам верить нельзя.
     - А людям можно? - взъярился Синяков.
     - И  людям нельзя.  Тут ты прав.  Это еще та сволочь.  Но вы в  тысячу раз
хуже. Копай яму.
     - Да пошел ты! - размахивая лопаткой, Синяков смело шагнул вперед.
     Командир  встретил  его  струей  укропной воды  и  невнятным бормотанием -
скорее  всего  заговором  против  нечистой  силы.  В  своем  превосходстве  над
несговорчивым бесом он, похоже, не сомневался.
     Синяков  от   водяного  залпа   прикрылся  лопаткой,   а   заговор  вообще
проигнорировал.  Уже спустя мгновение они оказались лицом к лицу. Пускать в ход
лопатку было жалко (по отношению к человеку,  естественно,  а не к лопатке), но
проучить этого придурка,  не умеющего,  да и  не желающего отличить человека от
беса,   было   просто  необходимо.   У   Синякова  прямо-таки   руки  чесались.

     Он  в  совершенстве владел многими приемами самбо,  но коронными среди них
считались только  пять-шесть,  а  самым  наикоронным,  самым  любимым  был  так
называемый "бросок через  плечо с  подсадом",  когда противник летит далеко,  а
плюхается на спину сильно.
     Именно этот прием и  довелось испытать на  себе дисбатовской сволочи,  при
ближайшем рассмотрении оказавшейся трехзвездным прапором.  Никакого ущерба  для
себя он  при этом не получил,  ну разве только зад отшиб.  Зато все его фляжки,
мешки  и  подсумки,  содержащие,  надо  думать,  всякие антибесовские средства,
разлетелись в разные стороны.
     Солдаты,  наблюдавшие эту сцену издалека,  заулюлюкали и  даже захлопали в
ладоши.  Прапорщик явно не пользовался у них симпатией.  Его напарник, столь же
осторожный,  сколь и скептичный,  всем другим методам борьбы с бесами предпочел
хоть и бесполезные, но картинные пасы типа: "Изыди, нечистая сила!"
     Преследовать Синякова никто не стал,  и  он,  едва не плача от невыразимой
горечи, вновь зашагал в неизвестность.
     Похоже,  что пророчества Дария сбывались.  Бесы,  как ни старались,  а  не
смогли извести Синякова. Очевидно, это предстояло сделать людям.
     Никогда еще  в  его  жизни не  было такого долгого и  жуткого дня,  однако
предстоящая ночь - любимая пора бесов - обещала быть еще более жуткой.
     Темнота наступила почти сразу,  без  долгого угасания дня и  без привычных
сумерек,  словно сверху на Пандемоний накинули глухое черное покрывало. Ни одна
звезда не зажглась на небе, и только в той стороне, где остался догорающий лес,
едва-едва светилось багровое пятно.
     Идти дальше стало форменной мукой -  сначала Синяков свалился с  какого-то
косогора, к счастью, невысокого, а потом напоролся на колючий кустарник.
     Что,  спрашивается,  помешало ему  выбрать место для ночлега при свете?  А
ничего,  кроме  собственной  непредусмотрительности.  Проклиная  себя  за  это,
Синяков вынужден был  в  конце  концов прилечь прямо  на  голую  землю,  долгий
контакт с которой обещал как минимум воспаление легких.
     Тишина вокруг стояла абсолютная,  срединному миру, где даже в самом глухом
месте  летом  шуршат в  траве  насекомые,  а  зимой  трещат от  мороза деревья,
совершенно несвойственная.
     Итоги дня были крайне неутешительны. Его легко раскусили чужие и не смогли
распознать свои (плутоватый инспектор Решетняк был тут не в счет). Дважды, а то
и трижды у него пытались выпить кровь,  он чудом не сгорел и едва не был заживо
похоронен.
     Тут Синякову припомнилось торфяное болото,  подступавшее к  реке в  районе
мельницы,  вернее,  свежие следы раскопок,  оставшиеся на нем. Скорее всего это
были могилы,  в которых покоились плененные бесы,  поставленные тем самым перед
выбором -  или  пребывать в  таком  состоянии неопределенно долгое время,  или,
покинув одну временную оболочку,  искать другую, что при нынешнем перенаселении
Пандемония являлось делом весьма проблематичным.
     Одолевал сон. Синяков понимал, что бороться с ним бесполезно, но заснуть в
чистом  поле  сейчас,  когда  нечистая сила  обретает особенную силу,  было  бы
самоубийством.
     Такой тоски,  такой неприкаянности он  не испытывал с  тех времен,  когда,
рассорившись с родителями, убегал из дома и скитался в одиночестве по пустынным
проселкам.  Но  тогда хоть кузнечики трещали в  ночи,  где-то ухала выпь,  а  в
мутном небе дрожали звезды.  Тогда была хоть какая-то  надежда,  да  и  детские
слезы приносили облегчение.
     Теперь надежды оставалось ровно на три неденоминированных копейки, а сухой
комок,  застрявший где-то  на  уровне кадыка,  не  позволял дать волю чувствам.
Глубока и  беспредельна тоска человеческая,  но  в  темноте она  имеет свойство
разливаться чуть ли не мировым океаном.
     Две звезды,  невидимые ни для кого,  кроме самого Синякова,  горели в этом
океане мрака.
     Одна носила имя Димка и была мучительной болью,  горьким стыдом,  занозой,
засевшей глубоко в сердце.
     Другая звалась Дашкой и была сладкой грезой, солнечным зайчиком, медом для
уст и усладой для души.
     Вопрос состоял лишь в том, достижимы ли эти звезды...

        "Глава 15"

     И все-таки он уснул!  Хоть ненадолго,  но уснул!  Неприятно просыпаться на
сырой земле,  чувствуя,  что  все  твое  тело одеревенело,  но  еще  неприятнее
просыпаться в окружении направленных на тебя чужих светящихся глаз -  багровых,
зеленоватых,  желтых.  Сжимая в  руках  позаимствованную у  прапорщика лопатку,
Синяков вскочил.
     Глаза   (или   парные   огоньки   неизвестного  происхождения)  никак   не
отреагировали на это, продолжая неподвижно висеть во мраке где-то между небом и
землей.
     А  потом  раздался тихий,  почти  на  грани  слухового восприятия,  унылый
многоголосый вой.  Так не могли выть ни звери,  ни люди, ни осенние ветры. Этот
вой  был  сродни  печальным  стенаниям русалок,  оплакивающих свою  злосчастную
судьбу,  или жалобам сонма бесприютных человеческих душ, скитающихся по мрачным
берегам Коцита.
     Постепенно его  смысл стал  доходить до  Синякова.  Это  был  скорбный хор
бестелесных духов,  духов-неудачников,  духов-слабаков, духов-младенцев, помимо
собственной воли выброшенных из родной стихии в чужой,  враждебный мир, где они
не  смогли обрести столь необходимый здесь материальный облик и  превратились в
несчастных изгоев.
     Духов неудержимо влекло к  людям,  чья  аура  была единственным источником
пополнения  их  иссякающих сил,  но  вместе  с  тем  человек  являлся  для  них
олицетворением всего  того  зла,  которое  сначала  разрушило привычный порядок
вещей,   а  теперь  препятствовало  проникновению  в  срединный  мир,  где  для
бестелесных существ якобы открывались самые радужные перспективы.
     Мало было Синякову своего горя,  так тут пришлось окунуться еще и в чужое,
пусть даже и нечеловеческое. Это было уже слишком!
     - Кыш! - прикрикнул он на духов. - Пошли прочь! Все мы здесь пленники, все
мы здесь отщепенцы! И вы, и мы!
     Ночь по-прежнему царила над  Пандемонием,  однако нужно было идти куда-то,
чтобы не околеть на земле или не стать легкой добычей для всякой нечисти. Очень
осторожно,  тщательно выверяя каждый шаг,  Синяков двинулся вперед. Бестелесные
духи стаей плыли вокруг него,  словно рыбы-лоцманы, сопровождающие акулу. Гнать
их  было  бесполезно,   и  оставалось  только  надеяться,  что  мерцание  сотен
разноцветных огоньков  не  привлечет внимания других  потусторонних существ,  в
отличие от  своих  несчастных собратьев вполне материальных и  весьма охочих до
человеческой крови.
     Время от времени Синяков замирал и прислушивался.  Любая внезапная встреча
- как с  людьми,  так и  с  бесами -  была одинаково опасна для него,  но  если
исчадия преисподней передвигались почти бесшумно, то топот земляков он надеялся
услышать загодя.  Предстояло,  правда,  еще убедить их в своей принадлежности к
роду человеческому,  но Синяков надеялся,  что такие идиоты, как тот прапорщик,
здесь наперечет.
     Ночь закончилась так же внезапно, как и наступила. Вместе с мраком исчезли
и призрачные огоньки,  всегда считавшиеся у людей плохой приметой. Вопреки всем
опасностям он уцелел.  В том,  что ему очень повезло. Синяков убедился довольно
скоро.
     Плохо  представляя  себе  топографию  Пандемония,  Синяков  тем  не  менее
полагал,  что  этот  мир  не  слишком велик  и  его  границы в  принципе должны
соответствовать ближайшим окрестностям города.
     Так,  оно  и  оказалось.  Впереди уже  смутно  маячила какая-то  стена,  в
многочисленных изломах  и  складках которой  должны  были  скрываться те  самые
слабые места, посредством которых Пандемоний сообщался со срединным миром.
     Подходы к стене прикрывало примитивное укрепление,  сооруженное на вершине
холма,  у  подножия которого оказался сейчас Синяков.  Впрочем,  для  защиты от
бесов железобетон и  мешки с  песком вовсе не  требовались.  Гарнизон маленькой
крепости больше полагался на сложную каббалистическую фигуру, выложенную белыми
камушками  на  склонах.  Имелись  здесь  и  другие  оборонительные  средства  -
почерневшая хоругвь с  равнодушным ликом Михаила Архангела да  забор из колючей
проволоки,  увешанный  пустыми  консервными  банками.   Настораживала,  правда,
тишина, царившая на холме, но вполне вероятно, что солдаты, пережившие долгую и
опасную ночь, теперь позволили себе немного вздремнуть.
     Понимая,  что  внезапное появление неизвестного существа вряд ли  обрадует
защитников укрепления,  Синяков  швырнул в  сторону забора  камень.  Консервные
банки забренчали,  словно ксилофон,  на котором взялся играть неуч, но этим все
дело и ограничилось. Подождав немного, Синяков крикнул:
     - Эй,  христиане,  просыпайтесь!  Только  не  надо  поливать  меня  всякой
гадостью. Я не огурец и от укропа с чесноком вкуснее не стану.
     Тишина была  ему  ответом.  Синяков наклонился за  другим камнем,  но  тут
заметил рыжее петушиное перо,  сплошь покрытое засохшей кровью.  Версия, что из
петуха сварили суп,  казалась маловероятной -  уж слишком ценной была для людей
эта птица, вечно конфликтовавшая с нечистой силой.
     - Не  нравятся мне  такие дела,  -  сказал сам  себе Синяков.  -  Очень не
нравятся.
     Ощущая  на  спине  неприятные мурашки,  словно сама  смерть почесывала ему
загривок холодными костяшками пальцев. Синяков двинулся к вершине холма.
     Несколько раз чувство, нет, не страха, а какой-то дремучей тоски побуждало
его повернуть обратно, однако он вновь и вновь заставлял себя идти дальше.
     Проволочный забор  казался хлипким только издали,  а  на  самом  деле  был
сработан на совесть.  Чтобы преодолеть его, пришлось подрубить лопаткой один из
кольев.  Шум при этом Синяков поднял такой, что его, наверное, было слышно даже
в городе.
     Все  укрепление представляло собой  просторный окоп,  часть  которого была
накрыта растянутой на кольях плащ-палаткой. Трое солдат, завернувшись в шинели,
лежали у  дальней стены  окопа,  четвертый,  уронив голову на  грудь,  сидел на
бруствере.
     Не  вызывало никаких  сомнений,  что  все  они  мертвы  и  причиной смерти
является потеря крови. Лица мертвецов напоминали алебастр, и только в некоторых
местах -  на висках, на шее, за ушами - виднелись багровые пятна, следы укусов,
повредивших крупные сосуды.
     Тут  же  валялся и  рыжий  петух,  тоже  обескровленный.  С  ним,  похоже,
церемониться не стали и просто оторвали голову.
     Все говорило о том,  что трагедия случилась совсем недавно,  в самый канун
рассвета.
     Из ноздри ближайшего к Синякову покойника,  то-то самого,  что,  заснув на
посту,  стал невольным виновником гибели маленького гарнизона,  выползла жирная
серая муха и тяжело, как перегруженный бомбардировщик, полетела восвояси.
     От этого зрелища Синякова едва не вывернуло наизнанку,  но, к счастью, его
желудок давно был пуст.
     Нужно было немедленно уходить подальше от этого страшного места, однако он
через силу заставил себя осмотреть трупы. Димки среди них не обнаружилось. Но у
каждого из этих наголо стриженных,  худющих,  давно не умывавшихся пацанов были
свои отцы и  свои матери,  продолжавшие видеть их  во сне и  регулярно писавшие
письма в никуда...
     Спускаясь с  холма,  Синякову следовало бы принять влево и стороной обойти
чахлые заросли ивы,  но  он попер напрямик и  получил то,  чего благодаря своей
неосторожности давно заслуживал - мешок на голову.
     Все  произошло  так  неожиданно и  так  быстро,  что  Синяков  приступил к
сопротивлению лишь тогда, когда его ногами вперед уже волокли по земле. Этим он
добился только нескольких хороших пинков по ребрам.
     Неизвестным оставалось,  к  кому именно он  попал в  плен,  к  бесам или к
людям, однако то, что его не прикончили сразу, было уже хорошим признаком.
     Существа,  тащившие его,  в  своих речах были крайне сдержанны,  а  если и
обменивались репликами,  то  смысл их  до  Синякова почти не доходил.  Однажды,
например,  чей-то голос озабоченно произнес: "Цинк! Дави маяк!"*, на что кто-то
другой спокойно ответил: "Не елозь очком. Пока все кучеряво"**.
     *"Осторожней!  Надо бы сориентироваться!"  (жарг.) ** "Не трусь.  Пока все
хорошо" (жарг.).

     Однажды Синяков завел было привычную бодягу о своей человеческой сущности,
но, получив по голове, счел за лучшее помолчать.
     Путешествие закончилось тем,  что  мешок с  Синяковым сбросили в  какую-то
яму,  на  дне  которой уже  копошилось немало ограниченных в  подвижности тел и
стоял  гул  голосов,   сравнимый,  пожалуй,  только  со  стенаниями  грешников,
ожидающих допроса и суда у врат адского трибунала.
     Дело  принимало весьма  и  весьма неприятный оборот.  То,  что  призошло с
Синяковым, на проделки бесов совсем не походило, а значит, он опять очутился во
власти людей -  существ,  имевших огромный опыт уничтожения своих ни  в  чем не
повинных собратьев.
     Пленники между тем несли всякую околесицу.  Если одни клятвенно доказывали
свое  человеческое  происхождение,   то  другие,  наоборот,  гордо  заявляли  о
принадлежности  к  бесовскому  племени  и  обещали  обидчикам  все  мыслимые  и
немыслимые  кары.   Были  и  такие,  которых  создавшаяся  ситуация  откровенно
забавляла.  За  свою  неистребимую сущность  они  ничуть  не  опасались,  а  на
временную материальную оболочку плевать хотели.
     В  этой  нездоровой обстановке Синяков счел  за  лучшее пока помалкивать и
дожидаться; дальнейшего развития событий.
     Составить какое-нибудь представление о  там,  что происходит за  пределами
ямы, было практически невозможно - голоса людей терялись среди гомона плененных
бесов.  Несколько раз Синяков предпринимал попытку освободиться,  но не добился
никакого успеха -  горловина мешка была  затянута очень туго,  А  иголка против
плотной ткани оказалась орудием совершенно никудышным.
     Внезапно что-то тяжелое и,  как показалось Синякову, крючковатое вонзилось
в мешок,  пребольно задев его плечо.  Затем мешок поволокли куда-то,  но сверху
раздался зычный протестующий голос:
     - Это свежий! Пусть полежит пока! Давай кого-нибудь из вчерашних!
     Предмет,  едва не  искалечивший Синякова,  с  треском выдрали из мешка.  В
оставшуюся после этого дырку он увидел спину удаляющегося солдата.  В  руке тот
держал железную "кошку" о  четырех лапах,  которой обычно выуживают из колодцев
оборвавшиеся ведра.  Отыскав более подходящий,  по  его мнению,  мешок,  солдат
прицепил к нему "кошку",  после чего оба -  и солдат, и мешок - исчезли из поля
зрения Синякова.
     Спустя несколько минут наверху грохнул взрыв.  Бесы сразу приумолкли,  и в
наступившей тишине  прозвучали слова,  сказанные усталым,  совершенно обыденным
голосом:
     - Пиши  с  новой  строки...  Граната наступательная эргэдэ-пять...  Объект
испытания аналогичен предыдущему...
     - Я  бы  так не сказал,  -  возразил другой голос,  молодой и  звонкий.  -
По-моему, это класс "гэ".
     - Пиши "гэ", какая разница, - усталый голос был странно знаком Синякову...
- Результат испытаний сомнительный.
     -Так и писать?
     - Напиши:  отрицательный...  Объект  испытаний сохраняет видимые  признаки
жизнеспособности... Давайте следующего.
     Метко  брошенная "кошка" уволокла наверх  очередного упакованного в  мешок
беса,  и  вскоре  опять  раздался взрыв,  но  на  этот  раз  посильнее.  Голос,
показавшийся Синякову знакомым, вновь принялся диктовать:
     - С  новой строки...  И  порядковые номера не  забывай ставить...  Граната
оборонительная эф-один. Объект испытаний класса "дэ". Согласен?
     - Согласен, - отозвался молодой голос.
     - Результаты испытаний можно считать положительными.
     - Еще бы! Одни клочья остались.
     - Если все оформил, подавай следующего. "Кошка" со свистом полетела в яму,
но тут наверху произошел какой-то переполох.
     - Шестой пост передушили! - с трудом переводя дух, выкрикнул кто-то.
     - Всех? - ахнули сразу несколько голосов.
     - Всех! Начисто!
     - Как же они так проглядели?
     - Одурманили их!  Чары навели!  Мы там час назад одного гада выловили! Где
он?
     - Да вон... сверху лежит.
     - Подавай его  сюда!  Зубами разорву!  Наизнанку выверну!  Что  вы  сейчас
испытывать должны?
     - Огнемет.
     - Не годится. От огня он сразу окочурится. Пусть помучается сначала.
     - Да это же бес, а не человек! Их никакой болью не проймешь.
     - Все равно тащите сюда этого гада!
     Синяков,  уже  догадавшийся,  что  речь идет именно о  нем,  сейчас дорого
заплатил бы  за  то,  чтобы  вновь  оказаться в  пивной среди бесов.  Уж  лучше
пожертвовать лишнюю кружку собственной крови, чем принимать мученическую смерть
от рук своих соплеменников.
     Метко  брошенная "кошка" между тем  уже  тащила мешок с  Синяковым наверх.
Дожидавшиеся своей очереди бесы по-разному комментировали это событие.
     - Молодец,  хоть удовольствие успел поиметь!  -  восхищались одни. - Целый
пост! Это же сколько крови получается? Не меньше двух ведер!
     - Сейчас ему за  это удовольствие воздается!  -  злорадствовали другие.  -
Мало не покажется!
     Люди,  принявшие мешок с Синяковым на руки,  высказались в том смысле, что
бес,  высосавший кровь  сразу  из  четырех человек,  должен  весить значительно
больше.
     - А если он там не один был!  -  возражала наиболее радикально настроенная
часть публики. - Сжечь кровопийцу! Живьем закопать! В кислоте утопить!
     Попинав для  порядка ногами,  Синякова вытряхнули из  мешка  и,  не  давая
опомниться,  привязали к  столбу,  мокрому  не  столько  от  крови,  сколько от
какой-то противной слизи, похожей на сопли.
     Яма оказалась у  него за  спиной.  Вокруг валялись останки бесов -  клочья
тел,   продолжавшие  сочиться  чужой  кровью;   обрубки  все   еще  шевелящихся
конечностей;  какие-то обуглившиеся ошметки;  оторванные головы,  подмигивающие
своим мучителям.
     Метрах  в  двадцати  от  столба  находился  окоп,  служивший укрытием  для
комиссии,  выяснявшей эффективность разных видов оружия применительно к  бесам.
Сейчас там  шел оживленный спор о  том,  какой именно кары заслуживает Синя