о в
голову. Обычно между разными мирами существует четкая грань. Например, мир суши
и  мир моря.  Рыбы живут в  воде,  звери на земле.  Однако существует и  что-то
среднее.  Болота, плавни, заливные луга... В болоте могут жить и рыбы, и звери.
Я имею в виду бобров, ондатр, водяных крыс...
     - Я понял, что ты хочешь сказать, - перебил ее Синяков. - По-твоему, между
нашим миром и так называемой преисподней существует переходная зона,  в которой
с одинаковым успехом могут существовать и люди, и духи?
     - Примерно...  Но это еще не все. Есть такие твари, которые приспособились
к жизни в обеих средах. Каких...
     - Земноводные, - подсказал Синяков.
     - Во-во! Крокодилы, жабы всякие... А вдруг есть способ превратить человека
во что-то похожее?  Чтобы он мог беспрепятственно путешествовать из нашего мира
в нижний и обратно.  Даже не знаю, как таких людей назвать... Потусторонниками,
что ли? Или всепроходцами? Ну, в общем, вы меня поняли. И что самое интересное,
этим  людям  не  нужны  будут ни  колдовские курения,  ни  шаманские бубны,  ни
заклинания,  ни прочая старозаветная мура.  Ведь говорил же вам мой братец, что
ваш  сын стал человеком совсем другой породы.  Чует моя душа,  Дешка...  -  Она
запнулась и тут же пояснила: - Это я так Дария называю, чтобы позлить... к этим
делишкам  самое  непосредственное  отношение  имеет.   Способностей-то  у  него
хватает.  Демон, а не человек. Раньше он совсем другим был. И поговорить мог, и
посмеяться. А сейчас все больше молчит как сыч. Может, и его заколдовали...
     - Подожди.  - Озноб, пробежавший по телу Синякова, возник уже без Дашкиной
помощи. - Помнишь, ты говорила, что, возвращаясь из нижнего мира, видела Дария?
     - Ага.  Это  уже  после  того  случилось,  как  я  перестала ощущать  себя
бестелесным призраком и  стала  превращаться в  нормального человека.  Там  еще
место такое странное было...  Вроде бы  подземелье какое-то,  вроде бы  до неба
далеко, а свет откуда-то брезжит.
     - Ты уверена, что это был Дарий?
     - Вроде бы...  Хотя в лицо я его не видела.  Но мотоцикл ревел в точности,
как у него.
     - Прямо скажу, заинтриговала ты меня. - Синяков перевернулся к Дашке лицом
и опять нечаянно задел ее мужским естеством, возбужденным ничуть не меньше, чем
его законный владелец.
     Со стороны все это, наверное, напоминало оргию обкурившихся наркоманов.
     На  подоконнике горела та  самая черная свечка,  при  помощи которой Дашка
врачевала брата,  и  в  ее пламени,  распространяя нестерпимое зловоние,  тлела
щепотка шаманского зелья.
     Дашка  колотила  столовой  ложкой  по   оконному  стеклу  (никаких  других
резонаторов в квартире не нашлось), а Синяков вертелся волчком и дурным голосом
уговаривал всесильных духов пропустить их в нижний мир, дать при этом волшебную
силу и гарантировать благополучное возвращение.
     Сизый ядовитый дым  застилал комнату,  оконные стекла дребезжали,  как при
артобстреле,  духам,  как тем,  что пасут облака,  так и тем, которые шьют себе
одежды из кожи мертвецов,  были обещаны немыслимые блага, а дело, ради которого
затеяли всю эту вакханалию,  так и не сдвинулось с места.  Не то все духи разом
ушли  в  очередной отпуск,  не  то  стали  вдруг суровыми и  неподкупными,  как
таможенные чиновники в международном аэропорту.
     Впервые Синяков пытался уйти в нижний мир, предварительно не расшатав свою
связь  со  срединным миром при  помощи алкоголя.  Возможно,  загвоздка состояла
именно в этом.
     Кроме того,  поблизости не  было ни  подземных рек,  ни  звериных нор,  ни
растений с  достаточно длинными корнями.  Синяков даже представить себе не мог,
каким путем,  минуя окна и двери, можно уйти с седьмого этажа блочного дома. По
канализации, что ли?
     Время  от  времени его  сознание начинало плыть,  как  это  бывает,  когда
чересчур долго крутишься на  карусели.  Но  это были совсем не  те симптомы,  к
которым он привык за время предыдущих ходок в нижний мир.
     - Мне плохо...  Тошнит...  - простонала Дашка и так заехала ложкой в окно,
что посыпались осколки стекла.
     Тут-то все и случилось!
     Синяковым  словно  из  пушки  выстрелили.  Жалкую  квартирку,  ставшую  их
временным приютом,  он покинул столь стремительно,  что даже не успел заметить,
что  случилось с  Дашкой -  последовала ли  она вслед за  ним,  или осталась на
прежнем месте.
     Снаружи,  по идее, было еще светло, но Синяков сразу оказался в абсолютном
мраке и понесся сквозь него, как знаменитый снаряд, посланный с Земли на Луну.
     Ничего похожего на переходную зону,  описанную Дашкой, Синяков не заметил,
и вообще,  на этот раз путешествие в нижний мир оказалось на диво коротким - не
успев  ни  испугаться,  ни  намыкаться,  он  уже  грохнулся  на  что-то,  мягко
спружинившее под ним, и вспыхнул - вернее, стал огнем.
     Никакой боли он при этом, естественно, не ощущал, поскольку огонь не может
ощущать боль.  Наоборот,  разгораясь все ярче и  пожирая какую-то  сухую труху.
Синяков  испытывал  удовлетворение,  сопоставимое  с  удовлетворением голодного
человека, дорвавшегося до обильной жратвы.
     Кроме того,  Синякова разбирало любопытство - каким на этот раз предстанет
перед ним изменчивый нижний мир и в каком образе явится дух-покровитель,  если,
конечно,  его  не  угробила та  жуткая тварь,  в  прошлый раз  наделавшая такой
переполох.
     Костер,  в  который превратился Синяков,  освещал порядочное пространство,
где словно метель мела. Это порхали и кружились самые разнообразные насекомые -
нежные,  почти прозрачные поденки,  крохотные,  но зловредные мокрецы, мохнатые
мухи,  пестрые комарики.  Однако больше всего здесь было  бабочек,  причем всех
мыслимых  размеров  и  расцветок,   начиная  от  мелкой  серой  моли  и  кончая
черно-желто-красными  гигантами,  чьи  крылья  напоминали две  сложенные вместе
ладони.  Явно наслаждаясь теплом и светом, исходившим от огня, вступить с ним в
непосредственный контакт  насекомые  не  спешили,  что  сразу  указывало на  их
сверхъестественную природу.
     Лишь один-единственный мотылек - не очень крупный и не очень яркий - смело
устремился к костру.
     - Привет! - крикнул он. - Давненько ты нас не навещал.
     - Ну почему же? - ответил Синяков. - И двух дней не прошло.
     - То,  что  у  вас  два  дня  длится,  у  нас  может быть целой вечностью.

     - Вот чего не знал, того не знал... А ты никак соскучился по мне?
     - Еще  бы!  -  воскликнул дух-покровитель.  От  его прежнего скептического
отношения к Синякову не осталось и следа.
     - Раньше за тобой этого не замечалось.
     - Раньше и  ты на меня внимания не обращал.  А мы ведь во многом как люди.
Любим тех, кто нас любит. Тем более что ты меня, считай, спас.
     - Каким, интересно, образом? - удивился Синяков.
     - Своей кровью.  Я  как раз попал в  одну очень неприятную передрягу и уже
начал отчаиваться, а тут ты пришел на помощь.
     - И капля крови спасла тебя?
     - Пойми,  дело тут не в  количестве,  а в принципе.  Глоток воды не спасет
умирающего от жажды, но даст ему силы доползти до ближайшего источника.
     Мотылек порхал так близко от огня, что Синяков даже забеспокоился.
     - Осторожней, не обожгись, - предупредил он.
     - Это просто невозможно. Неужели ты и впрямь считаешь себя костром?
     - Да  ну  тебя...  -  обиделся  Синяков,  очень  довольный своим  нынешним
образом. - Никак не могу привыкнуть к вашим заморочкам.
     - И  не  привыкай.  Для этого надо здесь родиться.  Да  и  не следует тебе
слишком часто  посещать нижний  мир.  У  некоторых потом  шизофрения случается.
Лучше я сам тебя буду навещать .
     - Только предупреждай заранее. А не то я и мухи убить не посмею. Вдруг это
окажешься ты?
     - Зачем  же  мне  тебя  в  образе  мухи  навещать?   Я  ведь  тебя  люблю.
По-настоящему. И хочу, чтобы ты тоже меня любил.
     - В  каком  смысле?  -  осторожно  поинтересовался Синяков,  заподозривший
что-то неладное. - Как я должен любить тебя?
     - Как  мужчина  женщину,  -  с  обескураживающей прямотой заявил  мотылек,
размером своим не превышающий этикетку от спичечной коробки.
     - А разве ты женщина? - Не будь Синяков сейчас пламенем, он бы обязательно
покраснел.
     - Если ты мужчина,  я буду женщиной. И наоборот. Однополой любви мы, духи,
не признаем...  Кстати, а где та красавица, которая сопровождала тебя в прошлый
раз?
     - Красавица?  Хм...  - Синяков удивился, однако спорить не стал. - Я и сам
не знаю. Сюда мы вместе собирались, но потом я ее из виду потерял.
     - Вот так кавалер! Ну тогда лети обратно, ищи ее. Никогда нельзя терять из
виду тех, кто тебе дорог.
     Синяков и  рта  не  успел  открыть,  чтобы  возразить (если  только  такое
выражение уместно по  отношению к  ярко полыхавшему костру),  как превратился в
нечто,  похожее на  комету,  и  помчался обратным маршрутом,  все  увеличивая и
увеличивая скорость.
     И что интересно,  мотылек,  не отставая, летел рядом. Его размеры росли на
глазах,  а  сам  он,  оставаясь по-прежнему  грациозным (чужеродно-грациозным),
мало-помалу приобретал сходство с человеком.
     Падая обратно в постель, застеленную серенькой ситцевой простыней. Синяков
в  первое  мгновение испугался,  что  станет  причиной еще  одного  нешуточного
пожара,  и,  только увидев босые ступни своих ног (перед путешествием в  нижний
мир  он  не  удосужился надеть носки),  понял,  что прибыл обратно не  огненным
дождем, а обычным человеком из крови и плоти, даже без признака ожогов.
     Вот  только  потолок  в  квартире  слегка  закоптился да  явственно  пахло
паленым, но это могли быть результаты горения шаманского порошка.
     Дашка,  как  будто бы  давно ожидавшая его,  вскрикнула:  "Я  люблю тебя!"
(голос  был  ее,  но  интонация -  чужой) и  как  бешеная кошка  набросилась на
Синякова,  не  готового  ни  к  отпору,  ни  к  содействию.  Конечно,  человек,
пребывающий в  такой  степени  экстаза,  не  очень  обращает  внимание на  свою
внешность,  однако Синякова поразило, как похорошела Дашка за время их краткого
расставания.
     А  ведь ничего-то в ней вроде не изменилось!  Она не стала ни круглей,  ни
фигуристей, но это было уже совсем другое существо - не бледная ехидная пацанка
с  сопливым носом,  нечесаными патлами и  плоской грудью,  а  обольстительная в
своей свежести девушка,  вот-вот  готовая превратиться в  пленительную женщину,
полураскрывшийся бутон, притягательный не красотой, а обещанием этой красоты.
     Сознание у  Синякова вновь поплыло,  но уже совсем по другой причине,  чем
раньше.
     Он забыл все! Забыл, что еще совсем недавно считал себя старым, заезженным
конем,  справедливо выбракованным из  табуна и  продолжающим влачить тяжкий воз
жизни только из  чувства безысходной отцовской любви.  Забыл все  свои любовные
неудачи,  все свое презрение к  женскому полу в  целом и недоверие к каждой его
представительнице в частности.  Забыл стойкое нежелание обременять себя лишними
человеческими узами, рождающимися из любви и дружбы.
     То,  что случилось сейчас,  было как в  первый раз.  С плеч долой свалился
груз  прожитых лет,  исчезли хвори,  пропала неизбывная,  забубенная тоска.  Но
кое-что и  вернулось -  например,  желание любить и  уверенность в  собственных
силах.
     - Что вы сделали со мной?  - простонала Дашка, измятая куда больше, чем их
многострадальная постель.
     - Что ты сделала со мной?  - тихо засмеялся Синяков, отыскивая своей рукой
ее руку.
     Оба были совершенно обессилены, и оба глубоко переживали случившееся, хотя
и  по-разному.  Дашка оплакивала свою девственность,  столь же обязательную для
ведьмы, как и для древнеримской жрицы, а Синяков ужасался открывшейся перед ним
перспективе.
     Он  ясно понимал,  что занимался сейчас любовью отнюдь не с  Дашкой,  а  с
вселившимся  в  ее  тело  сладострастным и  любвеобильным духом,  уже  успевшим
благополучно смыться в свой чертов мирок, в котором концы никогда не сходятся с
концами, мотыльки могут запросто разговаривать с огнем, а правда превращается в
ложь с такой же легкостью, как вода в пар.
     Все это было так,  и  со  всем этим можно было смириться,  но тех немногих
минут,  когда они  страстно и  самозабвенно ласкали друг друга,  вполне хватило
Си-някову,  чтобы по уши влюбиться в худенькую, странную девчонку, из репейника
вдруг превратившуюся в  лилию.  Да,  он любил и  в то же время понимал,  что на
ответное чувство вряд ли может рассчитывать.
     - Прости,  -  Синяков тихонечко сжал ее руку, еще недавно горячую, ищущую,
сильную,  а сейчас холодную и безвольную,  как у умирающей.  -  Я виноват перед
тобой... и я не виноват. Это какое-то колдовство.
     - Вы  не  виноваты,  -  прошептала она.  -  Я  ведь  ведьма и  легко могла
отпугнуть вас...  А тут не получилось...  Жалко... Если верить слухам, я должна
утратить свои способности... Стать такой же, как все...
     - Ты  не  такая,  как все,  -  мягко возразил он.  -  Ты стала прекрасной.
Посмотри на себя в зеркало.
     - Где  тут,  к  черту,  найдешь это зеркало...  Дашка встала,  пошатываясь
подошла к  черному,  ночному окну и  уставилась в его уцелевшую половинку.  Она
долго изучала свое  лицо,  поворачиваясь к  стеклу то  в  профиль,  то  в  фас,
взбивала волосы, приглаживала брови, а потом грустно сказала:
     - Какая была,  такая и осталась.  Глаза только горят.  Это,  наверное,  от
стыда.
     - От стыда глаза тускнеют, уж ты мне поверь.
     Дашка  вздохнула,  взяла  с  подоконника  алюминиевую ложку,  еще  недавно
выполнявшую  роль  колотушки,  и  пристально  уставилась  на  нее.  Что  хотела
сотворить с  ложкой юная  ведьма,  вдруг усомнившаяся в  своих способностях,  -
просто согнуть ее взглядом или заставить завиться в штопор,  -  неизвестно,  но
все усилия оказались напрасными.
     - Убедился?  -  Она отбросила ложку.  -  Все ушло.  А  я ведь считала себя
городской ведьмой, которая имеет над металлами большую власть, чем над травами.
     - Зачем тебе это?  У  ведьм печальная судьба.  Кто-то  говорил,  что птица
счастья вьет гнездо только на самых неприметных деревьях.
     - Правда?  Думаешь,  я еще могу рассчитывать на кусочек счастья?  -  Дашка
скользнула под одеяло и прижалась к нему.
     - Обязательно!
     - Знаешь что...  -  В  голосе ее звучала невыразимая печаль,  но в  глазах
плясали чертики.  -  Если уж  так  случилось и  ничего нельзя исправить,  давай
продолжим начатое.  Тем  более что  за  испачканные простыни все равно придется
доплачивать.
     Хозяйка,  как и уговаривались, вернулась к восьми утра. Открыв дверь своим
ключом и обозрев учиненный в квартире разгром, она сначала остолбенела, а потом
пришла в неописуемый гнев.  Впрочем, это был скорее гнев курицы, из-под которой
вытащили только что снесенное яйцо.
     Именно эти кудахтающие вопли и разбудили крепко спавших любовников.
     - Мерзавцы!  Хулиганы!  Подлюки!  -  причитала хозяйка.  -  А  я их еще за
приличных людей посчитала!  Посмотрите,  что вы с  моей квартирой сделали!  Все
засрали!  Окно  выбили!  Потолки закоптили!  Не  иначе  как  костер  жгли!  Ох,
мамоньки!  Ох,  боженьки!  Ох,  люди добрые!  Зачем мне  такое горе-злосчастие!
Сейчас милицию вызову!
     Пока Синяков разыскивал в  карманах брюк купюру подходящего достоинства (а
заткнуть пасть  хозяйки проще  всего  было  именно таким  способом),  ничуть не
растерявшаяся Дашка смело вступила в  дискуссию с  пострадавшей стороной.  Ради
этого она даже покинула постель, картинно завернувшись в простыню.
     - Как же,  вызовешь ты милицию!  -  саркастически рассмеялась Дашка. - Для
этого как минимум сначала нужно телефон завести.  И  в налоговой инспекции свой
промысел зарегистрировать.  Как  ты,  интересно,  объяснишь милиции,  откуда мы
здесь взялись?
     Хозяйка на  мгновение умолкла,  но не потому,  что вняла Дашкиным доводам.
Взгляд ее был прикован к  простыне,  в  которую был задрапирован гибкий девичий
стан.
     - Господи!  -  словно не веря своим глазам,  пробормотала хозяйка, - А что
это с моей простынкой случилось?
     - Издержки  производства,  -  без  ложной  стыдливости пояснила  Дашка.  -
Неизбежный риск,  как выражаются бизнесмены.  Вы  ведь сюда людей не чаи гонять
приглашаете.
     - Да  разве вы  люди!  -  хозяйка разразилась очередным залпом кликушеских
воплей.  -  Целку  сюда  пришли  ломать?  В  таких  случаях  свое  белье  иметь
полагается!  Платите!  За все платите!  За стекло!  За потолок!  За капитальный
ремонт!  Не  выпущу из  квартиры!  Не те времена,  чтобы над трудовым человеком
измываться! В милицию подам! В прокуратуру! До самого Воеводы дойду!
     Тут-то Дашка наконец не выдержала.
     - Иди,  -  сказала она, в упор глядя на хозяйку. - Но только прямо сейчас.
Маршрут не забыла?  Милиция,  прокуратура, резиденция Воеводы. Нигде по пути не
останавливайся и общественным транспортом не пользуйся. Поняла?
     - Поняла, - пискнула хозяйка, вдруг потерявшая весь свой апломб.
     - Нет,  постой,  - придержала ее Дашка. - Не забудь прихватить улики. А то
еще не  поверят тебе.  На  одну простыню,  на  другую.  На матрас твой дырявый.
Может,  и всю кровать возьмешь?  Нет,  не потянешь...  Ладно,  хватит.  Вперед!
Привет Воеводе.
     Дашка  сама  открыла  хозяйке дверь,  но  пользоваться лифтом  не  велела.
Некоторое время еще было слышно,  как та,  спотыкаясь,  спускается по лестнице,
роняя то  одну  часть ноши,  то  другую,  однако всякий раз  вновь собирая свое
богатство в кучу.
     - Вот карга старая,  все настроение испортила, - поморщилась Дашка. - А вы
говорите, счастье... Если на тебя капелька счастья вдруг и упадет то кто-нибудь
обязательно ушат грязи добавит.
     - А  ведь  относительно своих способностей ты  зря  убивалась,  -  заметил
Синяков. - С ложкой не справилась, зато с бабкой круто обошлась; Даже чересчур.
     - Не  надо  меня выводить из  себя.  Будем надеяться,  что  из  милиции ее
завернут обратно. А постельное белье надо время от времени проветривать.
     Уходя,  Синяков оставил на подоконнике деньги,  которых,  по его понятиям,
должно было хватить на покрытие всех хозяйкиных убытков.
     - Полчаса осталось,  -  сказал Синяков,  когда они  покинули дом,  где так
содержательно провели целые сутки. - Успеем?
     - Должны успеть.  -  Дашка,  обычно легкая на ногу, сейчас еле семенила. -
Правда, ходок из меня сегодня неважный...
     - Понимаю,  -  Синяков чмокнул ее в висок (со стороны можно было подумать,
что это заботливый отец нахваливает дочь-старшеклассницу за успехи в учебе).  -
Сейчас что-нибудь придумаем.
     Стоило  ему  только сойти  с  тротуара и  призывно помахать рукой,  как  к
уличной бровке прямо из  крайнего левого ряда,  нарушая все  правила,  подрулил
"жигуленок", проржавевший, как железный шлем неизвестного участника Куликовской
битвы, виденный однажды Синяковым в историческом музее.
     - Ночь такая длинная,  а  покалякать толком мы так и не успели,  -  сказал
Синяков,  когда  переговоры  с  водителем  закончились и  машина  устремилась к
назначенной цели.
     - Ночь такая короткая,  -  возразила Дашка.  -  Зачем ее еще и на болтовню
тратить.
     - Просто я хотел узнать, удались ли твои планы.
     - Похоже,  я не только девственность потеряла, но и память. О каких планах
речь? - Услышав Дашкино признание, водитель сразу навострил уши.
     - Ты в нижний мир путешествовала?
     - Путешествовала,   -   кивнула  Дашка,   но  как-то  вяло,   без  прежней
экзальтации.  -  Только уж не знаю,  какой это был мир...  Нижний,  верхний или
боковой...
     - Ты хотела выяснить насчет переходной зоны,  -  напомнил Синяков и,  видя
отразившееся на лице Дашки недоумение,  добавил:  -  Это такое место, где могут
существовать и люди, и духи. Сама же мне про него рассказывала.
     - Ах,  вот вы о чем...  Я не знаю.  Все было совсем не так,  как в прошлый
раз. - Дашка была явно не настроена говорить на