сю  катушку,  благо  его  тяжелые,  подкованные  железом  ботинки  очень  тому
способствовали.
     Из всех возможных противников Синякову достался самый опасный и  неудобный
- не   какой-нибудь  там  бывший  чемпион,   испорченный  спортивной  этикой  и
профессиональной  солидарностью,   а  настоящий  уличный  боец,   закаленный  в
бесчисленных схватках, не признающий ни регламента, ни правил, ни пощады.
     Так они,  хрипя и  матюгаясь,  ворочались на каменном полу склепа,  дубася
друг друга чем попало:  кулаками, локтями, коленками, головой, но финал схватки
неминуемо приближался,  и  это  был  совсем не  тот  финал,  к  которому привык
Синяков.
     В его сознании мелькнула запоздалая досадливая мысль:
     "Хоть бы Дашка,  тварь бесчувственная,  вмешалась.  Ведь убьет меня сейчас
этот  амбал...  Да  только зачем  ей  защищать случайного знакомого от  родного
брата..."
     И в тот же момент Дарий вскрикнул,  но не так,  как раньше, когда его крик
выражал ярость или торжество, а коротко, по-заячьи, словно неожиданно напоролся
на что-то острое, к примеру, на лезвие ножа.
     Его  могучая хватка сразу ослабла,  а  пальцы,  уже  почти сомкнувшиеся на
горле Синякова,  разжались. Воспользовавшись этим, тот легко оседлал противника
и накрепко перехватил сгиб его правой руки. Оставалось сделать еще одно усилие,
и  локтевой сустав Дария  треснул бы,  как  жердь,  попавшая в  спицы тележного
колеса.
     Только  теперь  Синяков уяснил,  что,  вопреки всем  сомнениям,  Дашка  не
является безучастным наблюдателем и не бегает вокруг,  как перепуганная курица,
а принимает самое активное участие в схватке, причем на его стороне.
     Сейчас она усиленно трясла кистью руки и  дула на  пальцы,  из  чего можно
было заключить, что оружием для нее послужила раскаленная иголка.
     - О-о-о-о! - стонал Дарий. - У-у-у-у! Чем это вы меня,сволочи?
     Тело его стало податливым,  как у похотливой бабы, а рука, которую Синяков
по-прежнему держал на  рычаге,  из  стального каната превратилась в  бессильную
плеть.
     - Пень расщепляют клином,  а  лютого человека укрощают дрыном,  -  сказала
Дашка,  при  помощи свечки что-то  разыскивая на  полу.  -  Помнишь,  так бабка
говорила, которая у нас в угловой комнатке жила?
     Дарий ничего сестре не ответил, а только застонал еще сильнее.
     Синяков встал с него, но тут же вынужден был присесть на лежанку - дыхание
пропало,  как у  утопленника,  зато появились головокружение и жестокая боль во
всем теле.  Пальцы так ослабли,  что даже не сжимались в  кулак.  По лицу текла
кровь - изо рта, из уха, из носа. Под глазом быстро наливался солидный фонарь.
     "Теперь меня точно никто не узнает",- почему-то подумал Синяков.
     Дарий валялся у  него в  ногах,  и  было непонятно,  что  он  сейчас собой
представляет - бесчувственное бревно или лишь на время оглушенного зверя.
     Легко угадав сомнения Синякова, Дашка сказала:
     - Если его  без помощи бросить -  загнется.  Иголочка твоя пострашнее лома
будет. Руки-ноги напрочь отнимаются.
     - Я тебя поблагодарить забыл, - произнес Синяков, сплевывая сгустки крови.
- Не знаю даже, что бы со мной было, если бы не ты...
     - Ерунда. Он же у меня припадочный. На всех бросается. Чем я его только не
колотила! И сковородкой, и молотком, и палкой. Привыкла уже...
     Она отыскала наконец иголку и на видном месте воткнула ее в кусочек воска,
оставшийся после потухшей свечки.
     - Остыла уже? - имея в виду иголку, поинтересовался Синяков.
     - Холодненькая...  Значит,  нам пока ничто не угрожает.  Побудь здесь, а я
схожу поищу для брата подходящее снадобье.  Да  и  твою физиономию подлатать не
мешает. Кладбища тем хороши, что всякими зельями богаты. Тут тебе и зверобой, и
пустырник, и крапива и черви могильные, и дерьмо собачье, и жабы пучеглазые...
     Освещая себе путь свечкой, Дашка удалилась.
     А  ее  брату тем  временем становилось все хуже.  Он  уже и  ногами сучить
перестал,  и не ругался матерно,  а только бормотал заплетающимся языком что-то
невразумительное.
     Боевых отметин хватало и на его роже -  бровь рассечена,  губы распухли, у
корней волос на; лбу запеклась кровь.
     "А. ведь я еще могу подраться, - с гордостью подумал Синяков. - Если бы он
меня сразу не оглушил,, еще бы посмотрели, кто кого..."
     Застонав от боли,  он встал и  стянул с Дария кожанку старомодного покроя,
такую жесткую,  словно она была сшита из кровельной жести.  Надо думать,  это и
был подарок покойного чекиста, по версии брата, изведенного Дашкой.
     Под кожанкой оказалась камуфляжная униформа -  судя по всему,  солдатская,
но  с  полевыми капитанскими погонами.  Всякие нашивки,  в  которых так  любила
щеголять местная милиция и военщина, напрочь отсутствовали.
     Сунув  свернутую кожанку  Дарию  под  голову.  Синяков  на  всякий  случай
проверил содержимое его карманов.  Там ничего примечательного не оказалось - ни
оружия,  ни  даже документов.  Исключение составлял только сверхмощный фонарик,
совсем недавно едва не ослепивший Синякова.
     Пока  Дашка  отсутствовала,  можно было  обдумать последние события,  а  в
особенности странное поведение и зловещие речи Дария.
     Как  понимать его  слова о  том,  что Димка превратился в  человека совсем
другой породы?  Это иносказательное выражение, профессиональный сленг или нечто
ужасное,  связанное  с  воздействием  на  человеческую психику,  с  разрушением
личности?  Говорят, такие опыты над заключенными уже проводятся, и не только за
рубежом.
     А  для  каких таких тайных дел предназначен этот загадочный дисбат,  якобы
чуть ли не участвующий в  боевых действиях?  С  кем,  интересно?  С  бандитами,
экстремистами, оппозиционерами? Да тут на одного бандита не меньше сотни ментов
приходится, а экстремисты отродясь не водились. С оппозиционерами вроде Грошева
тоже все ясно.  Они своей собственной тени боятся.  Где же тогда враг?  Город к
полуночи затихает,  даже трамваи не звенят.  На телевизионной вышке,  помнится,
горят огни. В центре светится реклама. Нет, на зону военных действий это совсем
не  похоже.  Где же  тогда здесь хоть какая-то  логика?  Где?  И  тут Синяков с
пугающей отчетливостью вдруг осознал,  что  в  этом  странном мирке,  куда  его
занесли очень даже неприятные обстоятельства,  никакой логики нет да и  быть не
может.  И вообще,  разве логично то,  что приключилось с ним за последние дни -
визит  Нелки,  телеграмма Димки,  опасные фокусы  неизвестно откуда  взявшегося
шамана,  адский  порошок,  волшебная  игла,  путешествие по  подземной  реке  в
потусторонний мир, общение со своим собственным духом-покровителем, неправедный
суд,  похожий на  дурной  сон,  и  эта  последняя жуткая  ночь  на  заброшенном
кладбище?
     Вывод напрашивался сам  собой.  Чтобы вызволить из  беды  Димку и  уцелеть
самому,  надо принять алогичность происходящего как  должное,  а  бред признать
действительностью.  Нужно  убедить себя,  что  пресловутый нижний мир  столь же
реален, как родной и привычный срединный, что судьба любого человека зависит от
силы  и  влиятельности  духа-покровителя,   являющегося,   возможно,  одной  из
ипостасей его  собственной души,  что  добро и  зло есть лишь разные проявления
вездесущей вселенской магии, столь же древней, как и весь этот триединый мир.
     И,  лишь  уверовав во  все  это,  лишь  отбросив напрочь все  свои прежние
убеждения, он сумеет спасти сына.
     Если это,  конечно,  возможно.  Но если это даже невозможно,  он все равно
спасет его...
     Дашка  явилась с  целой охапкой трав,  предназначенных главным образом для
Синякова.
     - Прикладывай,  пока они в росе, - велела девчонка. - А заговор над ними я
уже нашептала.
     Брата  Дашка  собиралась приводить в  чувство совсем  другими средствами -
черной  свечкой,  паутиной,  добытой тут  же  на  месте,  горстью свежей  земли
(нетрудно было  догадаться,  откуда она  взята),  мутной водой из  неизвестного
источника и той же самой иголкой, так навредившей Дарию.
     Сначала Дашка изо рта брызгала на  брата водой,  потом протирала его виски
смесью земли и паутины, а затем принялась рубить иголкой пламя черной свечи, не
переставая при этом что-то  нашептывать.  До Синякова доносились лишь отдельные
фразы:
     - Огонь  жгучий,  дождь  падучий,  паук  могучий...  Мать-заступница  сыра
земля... Гоните хворь от молодца... Нет в нем проклятия ни в руках, ни в ногах,
ни в голове,  ни спереди,  ни сзади...  Он не отпет, нет на нем бед, нет на нем
лиха...  Будьте,  мои  слова,  крепки и  легки...  Чем хворь навела,  тем ее  и
снимаю...
     Вдоволь натрудив язык  этой  тарабарщиной,  она  залепила брату  несколько
звонких пощечин, а когда и это не помогло, кольнула его иголкой в задницу.
     Дарий  дернулся,  как  от  электрического разряда,  и  сел,  очумело мотая
головой.
     - Пора бы уже и очухаться,  -  сказала Дашка, выплеснув ему в лицо остатки
воды, в которой плавали лепестки цветов и дохлые мухи.
     - Пошла прочь,  ведьма проклятая!  -  он  замахнулся на  нее,  но  тут  же
скривился от боли.
     - Вот и  вся твоя благодарность,  -  с  укором произнесла она.  -  А  я-то
старалась, как пчелка трудилась, самых заветных слов не жалела...
     - Потом рассчитаемся,  -  пообещал Дарий. - Так ремнем отделаю, что неделю
сидеть не сможешь.  -  Затем он обратился к своему недавнему противнику:  - Эй,
земляк, у тебя, случайно, выпить не найдется?
     - Нет, - хмуро ответил Синяков.
     - Жаль...  А не то у меня внутри все словно оледенело...  Да,  заделали вы
мне козью морду...
     - Сам напросился,  -  сказала Дашка строго.  -  Ты, прежде чем на человека
набрасываться,  справки о нем наведи.  А то, не ровен час, калекой на всю жизнь
останешься.
     - Справки о нем и без меня навели. - Дарий попытался согнуть правую ногу в
колене, и это ему почти удалось. - Синяков Федор... э-э-э... Алексеевич...
     - Андреевич, - поправил его Синяков, во всем любивший точность.
     - Пусть будет Андреевич...  Год рождения упущу, чтобы не пугать некоторых,
- он  покосился на  Дашку.  -  Образование высшее.  Мастер спорта по нескольким
видам,  включая борьбу  самбо.  Работал на  разных должностях в  спорткомитете.
Разведен.  Имеет сына  Дмитрия,  ныне проходящего срочную службу во  внутренних
войсках.  В настоящее время - лицо без определенного места жительства. Источник
существования  -   пособие  фонда  ветеранов  спорта.   Атеист.  Злоупотребляет
алкоголем.   Характер  уравновешенный,   хотя  случаются  срывы.   Какими  либо
сверхчувственными способностями не обладает.
     - А вот и ошиблись!  -  не без злорадства воскликнула Дашка.  -  Как раз и
обладает.
     - Это я  сейчас и  сам вижу.  -  Похоже,  Дарий был слегка смущен,  словно
хирург,  проглядевший грыжу  у  пациента.  -  Наш  человек,  тут  уж  ничего не
попишешь.
     - А вот и не ваш!  -  возразила Дашка.  -  У него светлая сила!  Он зла не
сотворит! Нечего его со своими дружками равнять!
     - Мы зло против зла творим,  -  веско заметил Дарий,  руки и ноги которого
почти восстановили свои функции. - И вообще, это не твоего ума дела, мелюзга!
     - От мелюзги и слышу! - Дашка презрительно прищурилась, но потом, вспомнив
что-то, сразу сменила тон. - Так ты все же поможешь ему?
     - А если нет? Опять меня прикастрюлите? Ух! - Дарий встал и, сбивая свечи,
пошел враскорячку вдоль стены склепа.
     - Помоги мне,  -  дабы и  дальше не ущемлять и без того попранную гордость
Дария,  Синяков перешел на просительный тон. - И не исключено, что впоследствии
я помогу тебе.
     - Интересно -  чем?  -  скептически скривился Дарий,  усиленно разминавший
затекшие мышцы.
     - Есть  чем,   не  беспокойся!   -   опережая  Синякова,  многозначительно
произнесла Дашка.
     - Это же надо!  Из живого человека чуть мороженую тушу не сделали, - Дарий
исподлобья глянул на них.  -  Ладно, помозгую над вашими проблемами. Где завтра
встретимся?
     - Давай  опять здесь,  -  сказала Дашка,  имевшая вредную привычку везде и
всюду лезть впереди старших.
     - Здесь нельзя,  -  буркнул Дарий.  -  Я  же велел вам отсюда сматываться.
Засвеченное это место.
     - Куда же нам, бедным, деваться?
     - Ваше дело...  Не надо было родной дом жечь. Хотя к этому шло. Ты, помню,
еще с детства к себе разные напасти приманивала. То бурю, то молнию...
     - Эх ты, братец! - произнесла Дашка с укором.
     - Эх ты,  сестричка!  - передразнил ее Дарий. - Короче, встречаемся завтра
приблизительно в  девять утра  возле  конечной остановки тринадцатого автобуса.
Там еще недостроенная электростанция есть. Найдете?
     - Как-нибудь,  -  ответила Дашка.  -  Более глухого места ты, наверное, не
знаешь?
     - А ты возле главпочтамта хотела встречу назначить? - ухмыльнулся Дарий. -
Извини,  на  проспекте  кони  моего  мотоцикла сильно  пугаются.  Да  и  твоему
Федору... Андреевичу... лучше в центр не соваться.
     Он   удалился  с   такой  быстротой,   словно  спасался  от  преследования
собственной совести. Так оно, наверное, и было, ведь на языке у Дашки крутилось
немало  справедливых упреков,  а  Синякова  распирало  еще  большее  количество
скользких вопросов.
     - Думаешь,  ему можно верить? - спросил Синяков, под ручку с Дашкой (не он
ее вел,  а она его) прогуливающийся по предрассветным улицам,  на которые еще и
поливочные машины не выезжали.
     - Думаю,  да,  -  кивнула девчонка.  - Сволочь он, конечно, порядочная, но
если что-то пообещал,  сделает.  Жаль только, что на обещания мой братец крайне
скуп.
     - Целые сутки ждать... Куда же нам на это время деться?
     - Господи,  город-то  большой!  Выбирай что  твоей душе  угодно.  Подвалы,
сараи, канализационные шахты, заброшенные дома. В крайнем случае, можно и в мой
курятник вернуться... Хотя нет, там нас в покое точно не оставят.
     - К писателю Грошеву наведаться желаешь?
     - Только не  туда!  Мне  его тушенка до  сих пор в  желудке комом лежит...
Слушай, у меня уже ноги отваливаются. Давай присядем на полчасика.
     Наученный горьким опытом.  Синяков уселся на  скамейку только после  того,
как убедился,  что последний раз ее  красили,  по крайней мере,  в  позапрошлом
году.  Дашка сразу уснула,  положив голову ему на колени,  а  Синяков от нечего
делать стал просматривать вчерашнюю газету, найденную здесь же.
     В  восемь часов утра он разбудил Дашку и  сказал,  тыча пальцем в  колонку
объявлений:
     - Это то,  что нам нужно!  "Сдаются квартиры на  сутки".  Видишь,  сколько
адресов. Какой из них ближайший?
     - Во!  - протерев кулачком глаза, определила Дашка. - Улица Шпалерная. Это
в двух шагах отсюда.
     - Отлично. Надеюсь, документы там у нас не потребуют...
     Заспанная хозяйка документов у ранних гостей действительно не потребовала,
зато деньги попросила вперед,  да  еще  и  попыталась всучить явно завышенные в
цене презервативы.
     - Нам бы  желательно для орального секса,  -  на  полном серьезе попросила
Дашка.
     - А какие хоть они?  -  удивилась хозяйка, чьи юные годы, похоже, пришлись
на период индустриализации.
     - С  виду  как  обычные.  Только  какой-нибудь привкус имеют,  -  с  самым
невинным  видом  принялась  объяснять Дашка.  -  Яблока,  апельсина,  картошки,
котлеты... Мне лично нравятся с привкусом борща или жареного цыпленка.
     - Нет, таких не держим... - ошарашенная хозяйка покачала головой.
     - Тогда мы как-нибудь так обойдемся, - разочарованно вздохнула Дашка.
     - Дело молодое, - быстро согласилась хозяйка.
     - А  не  боитесь,  что постояльцы вас обворуют?  -  поинтересовался слегка
смущенный Синяков.
     - Бог с  вами!  -  хозяйка замахала на него руками.  -  Не было еще такого
случая.  Я ведь всех подряд не пускаю.  В людях, чай, разбираюсь. Двадцатый год
уборщицей в морге служу...  Да и нечего здесь воровать, окромя койки да пустого
шифоньера.
     Уходя,  она окинула Синякова странным взглядом,  не то скептическим, не то
сочувствующим,  пожелала гостям удачи и  не  забыла напомнить,  что за чересчур
испачканные простыни взимается дополнительная мзда.
     Спустя  несколько  минут  они  убедились,  что,  кроме  указанных хозяйкой
предметов меблировки,  комплекта далеко не  нового постельного белья  и  рулона
туалетной бумаги,  из  квартиры действительно красть нечего.  Даже занавески на
окнах отсутствовали, а электрическая лампочка имелась всего одна - в ночнике.
     Оба  они  так  притомились,  что  не  евши,  не  пивши сразу завалились на
боковую.  Дашка, дорвавшаяся до более или менее приличной постели, естественно,
сразу разоблачилась донага.
     Лежать в  обнимку с абсолютно голой девчонкой,  пусть и худой,  как щепка,
пусть и  не вызывавшей у  него никаких других чувств,  кроме дружеской приязни,
было  для  Синякова  не  таким  уж  и  легким  испытанием.  Кроме  того,  Дашке
захотелось, чтобы перед сном он почесал ей спинку, а потом и все остальное.
     - Но только посмейте какую-нибудь гадость себе позволить!  -  не преминула
напомнить она.
     - Кричать будешь? Соседей позовешь? - поинтересовался Синяков.
     - Прокляну...  -  сонно пробормотала она и тут же отключилась, разомлев от
тепла и невинных ласк.
     А у Синякова не шел из головы Димка.  Где он сейчас?  И что делает,  о чем
думает, чем питается? Так с мыслями о сыне он и задремал...
     ...Проснулись они одновременно и  уже в сумерках.  Дашка по привычке стала
ластиться к нему, но не как к мужчине, конечно, а как к подружке или, в крайнем
случае, к старшему брату. На беду, Синякову перед самым пробуждением приснилось
что-то  эротическое,  и  как он  ни отодвигался от Дашки,  та вскоре напоролась
своим нежным пупком на нечто такое, к братским ласкам отнюдь не располагающее.
     Пронзительно взвизгнув,  девчонка  вылетела из  постели  и,  за  неимением
другой мебели,  взгромоздилась на подоконник,  сразу став похожей на испуганную
обезьянку.
     - За что ты так мужчин ненавидишь? - хмуро поинтересовался Синяков.
     - Я мужчин люблю, - ответила Дашка. - Я кобелей ненавижу.
     - Ну тогда посиди на окне.  С улицы тебя, наверное, хорошо видно. А я пока
еще посплю. - Синяков отвернулся к стенке.
     Дашка на своем насесте выдержала недолго.  Замерзнув и  расчихавшись,  она
вернулась в  постель,  привалилась к спине Синякова и стала тихонько дуть ему в
ухо.
     - Чего тебе? - недовольно буркнул он.
     - Скучно.
     - Тогда спой что-нибудь. Или спляши, - посоветовал Синяков. - К сожалению,
ничего другого предложить не могу.
     - Можете, - дурачась, она опять начала тормошить его. - Давайте снова туда
прогуляемся.
     - Куда -  туда?  -  Глубокий и  долгий сон все еще не выпускал Синякова из
своих объятий.
     - В иной мир. Мне там понравилось...
     -А мне нет.
     - Ну пожалуйста, - стала канючить она, - я же здесь от безделья одурею.
     - Завтра утром у  меня назначена встреча с  твоим братцем.  Я очень на нее
надеюсь и поэтому не собираюсь рисковать.
     - Послушайте  меня.   -   Дашка  стала  водить  холодным  пальцем  по  его
позвоночнику. - Может, Дарий что-то и разузнает. А как проверить, насколько его
слова соответствуют действительности? Вот как раз этим мы попутно и займемся.
     - Что-то я не совсем тебя понимаю.
     - Сейчас объясню...  А  у  вас  вся .спина-  гусиной кожей покрылась!  Вот
умора!
     - Ты же холодная, как ледышка... Говори, не отвлекайся.
     - Как вы  представляете грань между этим миром и  тем?  -  Большим пальцем
правой руки она сделала жест, в Древнем Риме обозначавший смертный приговор.
     - Никак,  -  честно признался Синяков.  -  Я вообще не уверен, что тот мир
действительно существует.  А  что,  если  это  всего лишь особая форма иллюзии,
доступная только таким выродкам, как ты да я?
     - Но ведь мы и  так по уши в иллюзиях.  Для чего мы любим?  Для чего водку
пьем? Курим? Да ради иллюзии... Но не в этом дело. Вот что мне недавно пришл