сь  в
постель, - - клала на нее крестообразно свои четки, - - потом,  призывая  на
помощь мирскую руку, умащала сустав растительными маслами и  топленым  жиром
животных, лечила его мягчительными и рассасывающими примочками -  припарками
из алтея, мальвы, дикой лебеды, белых лилий и божьей травки  -  -  применяла
дрова или, вернее, их дым, держа на коленях свой нарамник, - - декоктами  из
дикого цикория, жерухи, кербеля, жабрицы и ложечника, - -но так как ни  одно
из названных средств не помогало, решила в  заключение  испробовать  горячие
воды Бурбона. - - И вот,  испросив  предварительно  разрешение  генерального
визитатора на уврачеванье  недуга,  -  она  распорядилась,  чтобы  все  было
приготовлено для поездки. Одна монастырская  послушница  лет  семнадцати,  у
которой на среднем пальце образовалась ногтоеда  от  постоянного  погружения
его в припарки и примочки, в такой мере расположила к  себе  аббатису,  что,
устранив  старую  подагрическую  монахиню,  которую  горячие  воды  Бурбона,
вероятно, поставили бы на ноги, она выбрала себе в спутницы Маргариту,  юную
послушницу. Приказано было выкатить на солнце подбитый зеленым фризом старый
рыдван аббатисы; - монастырский садовник, произведенный в  погонщики,  вывел
двух старых мулов, чтобы подстричь им хвосты, -  а  две  белицы  приставлены
были: одна - к штопанью подбивки, а другая -  к  пришивке  лоскутов  желтого
басона, изгрызенного зубами времени. - - Младший садовник отпарил в  горячей
винной гуще шляпу погонщика, - а портной занялся музыкой под навесом  против
монастыря, подбирая четыре дюжины бубенцов для упряжи и подсвистывая  в  тон
каждому бубенцу, когда привязывал его ремешком. - -
     - - Плотник и кузнец Андуйета сообща осмотрели колеса, и на другой день
в семь часов утра  чистенький  нарядный  рыдван  стоял  у  ворот  монастыря,
готовый к поездке на горячие воды Бурбона, - еще за час выстроились наготове
в два ряда нищие.
     Аббатиса Андуйетская, поддерживаемая послушницей  Маргаритой,  медленно
проследовала к рыдвану; обе они одеты были в белое, на груди у обеих  висели
черные четки. - -
     - - Простота этого контраста заключала в себе нечто торжественное;  они
вошли в рыдван; монахини в такой же одежде (сладостная  эмблема  невинности)
расположились у окошка, и когда аббатиса  с  Маргаритой  подняли  головы,  -
каждая (за исключением бедной  подагрической  старухи)  -  каждая,  взмахнув
концом покрывала, поцеловала свою лилейную руку, проделавшую  это  движение.
Добрая аббатиса с Маргаритой, набожно скрестив руки на груди, возвели очи  к
небу и потом перевели взгляд на монахинь, словно говоря: "Бог да благословит
вас, дорогие сестры".
     Должен сказать, что история эта меня занимает, и я  сам  желал  бы  там
быть.
     Садовник, которого я отныне буду называть  погонщиком,  был  маленький,
коренастый, добродушный здоровяк, любивший покалякать и выпить  и  не  очень
утруждавший себя прозаическими размышлениями о _как_ и _когда_,  а  поэтому,
взяв под залог своего месячного монастырского жалованья бурдюк - или  мех  -
вина, он укрепил его на задке рыдвана,  покрыв  большим  рыжеватым  дорожным
кафтаном для предохранения от солнца; - - а так  как  было  очень  жарко,  и
парень, не скупясь на труды, в десять раз чаще шагал, чем сидел на козлах, -
то он нашел гораздо  больше  поводов  побывать  в  тылу  коляски,  чем  того
требовала природа; - и вот, благодаря непрестанному хождению взад и  вперед,
случилось так, что все его вино вытекло  из  _законного_  отверстия  бурдюка
раньше, нежели была сделана половина пути.
     Человек есть существо, приверженное привычкам. День выдался  знойный  -
вечер настал восхитительный - вино было отменное  -  бургундский  холм,  его
производящий, страшил крутизной - приманчивая ветвь над  дверью  прохладного
домика,  стоявшего  у  самой  подошвы,  покачивалась  в  полной  гармонии  с
чувствами - ветерок, играя листьями,  отчетливо  шептал:  "Войди,  -  войди,
томимый жаждой погонщик, - войди сюда!"
     - - Погонщик был сын Адама. К этому мне не  надо  добавлять  ни  одного
слова. Он отпустил полновесный удар каждому из мулов, взглянул на аббатису и
на Маргариту - словно сказав им: "Я здесь", - еще раз хлопнул изо всей  силы
бичом - словно сказав мулам: "Пошли вперед" - - и, незаметно  ступив  назад,
юркнул в кабачок у подошвы горы.
     Погонщик, как  я  уже  сказал,  был  веселый,  говорливый  паренек,  не
думавший о завтрашнем дне и не печалившийся ни о том, что было,  ни  о  том,
что будет,  лишь  бы  только  не  переводилось  бургундское  да  можно  было
покалякать за стаканчиком. - Вот он и пустился в длинные  разговоры  о  том,
что он - мол - главный садовник в Андуйетском монастыре и т. д. и т. д., что
из приязни  к  аббатисе  и  мадемуазель  Маргарите,  -  которая  еще  только
послушница, - он с ними едет от границ Савойи и т. д. - и т. д. -  -  и  что
аббатиса от великой набожности нажила себе опухоль на коленном суставе - - а
какое множество трав он для нее собрал,  чтобы  размягчить  затвердевшие  ее
соки и т. д. и т. д.! - - и что если бурбонские воды не помогут этой ноге, -
она легко может захромать на обе - и т. д. и т. д. - Он  так  увлекся  своей
историей, что совершенно позабыл о ее героине - и о молоденькой послушнице и
- - что  еще  непростительнее  -  -  о  своих  мулах.  А  последние,  будучи
животными, которые норовят провести всякого,  по  примеру  своих  родителей,
которые провели их самих, - и не будучи в состоянии дать помет (подобно всем
мужчинам, женщинам и прочим животным) - они мечутся вбок, вдоль,  взад  -  в
гору, под гору, куда только могут. - - Философы, со всей их этикой,  никогда
должным  образом  этого  вопроса  не  рассматривали  -  как   же   мог   это
предусмотреть бедняга погонщик за стаканом вина? Он даже и не подумал  ни  о
чем таком; Настало время подумать иам самим. Оставим же этого счастливейшего
и беззаботнейшето из смертных в вихре его стихии - - и  займемся  на  минуту
мулами, аббатисой и Маргаритой.
     Под действием двух последних ударов погонщика мулы продолжали  спокойно
и добросовестно подвигаться в гору, пока не одолели половины ее;  как  вдруг
старший из них, хитрый и сметливый старый черт,  скосив  глаза  на  повороте
дороги и заметив, что сзади нет погонщика - -
     "Клянусь наростом под моим копытом! - сказал он, выругавшись, -  дальше
я не пойду". - - "А если я сделаю еще хоть шаг, - отвечал  другой,  -  пусть
мою кожу сдерут на барабан". - -
     Уговорившись таким образом, они остановились. - -


        ^TГЛАВА XXII^U

     - - Пошли вперед, эй вы! - сказала аббатиса.
     - - Но - - но - - но, - - кричала Маргарита. Пш - - пш - - и - - пш - и
- ш, - - пшикала аббатиса.
     - - Вью-у-у - - вью-у-у, - - вьюкала Маргарита,  сложив  колечком  свои
пухленькие губы почти как для свиста.
     Туп-туп-туп, - стучала аббатиса  Андуйетская  концом  своего  посоха  с
золотым набалдашником о дно рыдвана. - -
     - - Старый мул пустил...


        ^TГЛАВА XXIII^U

     - Мы погибли, конец нам, дитя мое, - сказала аббатиса, - - мы  простоим
здесь всю ночь - - нас ограбят - - нас изнасилуют. - -
     - - Нас изнасилуют, - сказала Маргарита, - как бог свят, изнасилуют.
     - Sancta Maria! - возопила аббатиса (забыв прибавить _О!_), -  зачем  я
дала  увлечь  себя  этому  проклятому  суставу?  Зачем  покинула   монастырь
Андуйетский?  Зачем  не  дозволила  ты  служанке  твоей   сойти   в   могилу
неоскверненной?
     -  О  палец!  палец!  -  воскликнула  послушница,  вспыхнув  при  слове
_служанка_; - почему бы мне не сунуть  его  туда  либо  сюда,  куда  угодно,
только бы не в эту теснину?
     - - Теснину? - сказала аббатиса.
     - Теснину, - ответила послушница; страх помутил у них разум - - одна не
соображала, что она говорит, - а другая - что она отвечает.
     - О мое девство! девство! - воскликнула аббатиса,
     - - евство! - - евство! - повторяла, всхлипывая, послушница.


        ^TГЛАВА XXIV^U

     - Дорогая матушка, - проговорила послушница, приходя немного в себя,  -
существуют два верных слова, которые, мне говорили, могут  заставить  любого
коня, осла или мула взойти на гору, хочет ли он или не хочет; - - как бы  он
ни  был  упрям  или  злонамерен,  но,  услышав  эти  слова,  он  сейчас   же
послушается. - Значит, это магические слова!  -  воскликнула  аббатиса,  вне
себя от ужаса. - Нет! - спокойно возразила Маргарита, - но  они  грешные.  -
Какие это слова? - спросила аббатиса, прерывая ее. - Они  в  высшей  степени
грешные, - отвечала Маргарита, - произнести их смертный грех -  и  если  нас
изнасилуют и мы умрем, не получив за них отпущения, мы обе будем в...  -  Но
мне-то все-таки ты можешь их назвать? - спросила аббатиса Андуйетская.  -  -
Их вовсе нельзя назвать, дорогая матушка, - сказала послушница, - кровь  изо
всего тела бросится в лицо. - - Но ты  можешь  шепнуть  их  мне  на  ухо,  -
сказала аббатиса.
     Боже! Неужели не нашлось у тебя ни одного ангела-хранителя, которого ты
мог  бы  послать  в  кабачок  у  подошвы  горы?   не   нашлось   ни   одного
подведомственного благородного и  доброжелательного  духа  -  не  нашлось  в
природе такой силы, которая, проникнув своим вразумляющим трепетом в жилы, в
сердце погонщика, пробудила бы его  и  увела  с  попойки?  -  -  не  нашлось
сладостной музыки, которая оживила бы в его душе светлый  образ  аббатисы  и
Маргариты с их черными четками?
     Пробудись! Пробудись! - -  но,  увы!  уже  поздно  -  -  ужасные  слова
произносятся в эту самую минуту. - -
     - - Но как их выговорить? -  Вы,  умеющие  сказать  все  на  свете,  не
оскверняя уст своих, - - наставьте меня - - укажите мне путь. - -


        ^TГЛАВА XXV^U

     - Все грехи без изъятия, - сказала  аббатиса,  которую  бедственное  их
положение превратило в казуиста, - признаются  духовником  нашего  монастыря
или грехами  смертными,  или  грехами  простительными;  другого  деления  не
существует. А так как грех простительный является легчайшим и наименьшим  из
грехов, - то при делении пополам - все равно, содеян ли он только наполовину
или содеян полностью в  дружеской  доле  с  другим  лицом,  -  он  настолько
ослабляется, что вовсе перестает быть грехом.
     - Я не вижу никакого греха в том, чтобы сказать; bou,  bou,  bou,  bou,
bou хоть сто раз подряд; и нет ничего зазорного в том, чтобы повторять  слог
gre, gre, gre, gre, gre от утрени до вечерни. Вот почему, дорогая дочь  моя,
- продолжала аббатиса Андуйетская, - я буду говорить bou, a ты говори gre; и
так как в слоге fou содержится не больше греха, чем в bou, - ты говори fou -
а я буду приговаривать (как фа, соль, ля, ре, ми, до на наших повечериях)  с
tre. - И вот аббатиса, задавая тон, начала так:
     Аббатиса.	| Bou - - bou - - bou - -
     Маргарита.	| - - gre - - gre - - gre.
     Маргарита.	| Fou - - fou - - fou -
     Аббатиса.  |  - - tre - - tre - - tre,
     Оба мула ответили на эти знакомые звуки помахиванием хвостов; но дальше
дело не пошло. - - Понемножку наладится, - сказала послушница.
     Аббатиса.  | Bou - bou - bou - bou - bou - bou -
     Маргарита. | - - gre, - gre, - gre, - gre, - gre, - gre.
     - Скорей! - крикнула Маргарита.
     - Fou, - fou, - fou, - fou, - fou, - fou, - fou, - fou, - fou.
     - Еще скорей! - крикнула Маргарита.
     - Bou, - bou, - bou, - bou, - bou, - bou, - bou, - bou, - bou.
     - Еще скорей! - господи помилуй! -  сказала  аббатиса.  -  Оли  нас  не
понимают! -  воскликнула  Маргарита.  -  Зато  диавол  понимает,  -  сказала
аббатиса Андуйетская.


        ^TГЛАВА XXVI^U

     Какое  огромное  пространство  я  проехал!  -   на   сколько   градусов
приблизился  к  теплому  солнцу  и  сколько  красивых  приветливых   городов
перевидал в то время, как вы, мадам, читали эту  историю  и  размышляли  над
ней! Я побывал в Фонтенебло, в Сансе, в Жуаньи, в Оксере, в Дижоне,  столице
Бургундии, в Шелоне, в Маконе,  столице  Маконии,  и  еще  в  двух  десятках
городов, расположенных на пути в Лион, - - и теперь, когда я их  миновал,  я
могу сказать вам о них  столько  же,  как  о  городах  на  луне.  Ничего  не
поделаешь: главу эту (а может быть, и следующую)  нужно  считать  совершенно
пропащей. - -
     - Вот так странная история, Тристрам!
                                               - - - Увы, мадам! Имей я дело
с   каким-нибудь   меланхолическим   поучением   о   кресте  -  о  миролюбии
кротости или об отраде смирения - - я бы не испытал затруднений; или если бы
я задумал написать о таких чистых отвлеченностях, как мудрость,  святость  и
созерцание, которыми духу человеческому (по  отделении  от  тела)  предстоит
питаться веки вечные, - - вы бы остались вполне удовлетворены. - - - -  -  Я
бы хотел, чтобы глава эта вовсе не была  написана;  но  так  как  я  никогда
ничего не вычеркиваю, попробуем каким-нибудь пристойным способом  немедленно
выкинуть ее из головы.
     - - Передайте мне, пожалуйста, мой дурацкий колпак; боюсь,  вы  на  нем
сидите, мадам, - - он у вас под подушкой - - я хочу его надеть. - - -
     Боже мой! да ведь он уже полчаса у вас на голове. - - -  Так  пусть  он
там и останется вместе с
                            Фа-ра дидл-ди
                            и фа-ри дидл-д
                            и гай-дум - дай-дум
                            Фидл - - - дум-бум.
     А теперь, мадам, мы можем, надеюсь, потихоньку продолжать наш путь.


        ^TГЛАВА XXVII^U

     - - Все, что вам надо сказать о Фонтенебло (в случае если вас спросят),
это то, что он расположен милях в сорока (почти  прямо  на  юг)  от  Парижа,
посреди большого леса. - - Что в нем есть некоторое величие - -  что  раз  в
два или три года туда наезжает король со всем своим двором, чтобы развлечься
охотой, - - и что в  течение  этого  охотничьего  карнавала  любой  светский
английский джентльмен (не  исключая  и  вас)  может  рассчитывать,  что  ему
предоставят там лошадь для участия в охоте, однако с условием не обскакивать
короля. - - -
     Об этом, впрочем,  вам  никому  не  следует  громко  говорить  по  двум
причинам.
     Во-первых, потому, что тогда труднее будет достать упомянутых  лошадей,
и
     во-вторых, потому, что тут нет  ни  слова  правды.  -  Allons!  {Здесь:
вперед! (франц.).}
     Что касается Санса - - то вы можете разделаться с ним одной фразой -  -
"Это архиепископская резиденция".
     - - А что до Луаньи - то, я думаю, чем меньше вы  о  нем  скажете,  тем
лучше.
     Но об Оксере - я бы мог говорить без конца; дело в том,  что  во  время
моего большого турне по Европе, когда отец  мой  (никому  не  желавший  меня
доверить) сопровождал меня сам, с дядей  Тоби,  Тримом,  Обадией  и  большей
частью нашего семейства, за исключением матери,  которая,  задавшись  мыслью
связать отцу пару шерстяных шаровар - (вещь самая обыкновенная) - и не желая
отрываться от начатой работы, осталась  дома,  в  Шенди-Холле,  смотреть  за
хозяйством в наше отсутствие; - во время  этого  большого  турне,  повторяю,
отец задержал нас на два дня в Оксере, а так как разыскания его всегда  были
такого рода, что пища для них нашлась бы и  в  пустыне,  -  он  оставил  мне
довольно материала, чтобы поговорить об Оксере.  Словом,  куда  бы  отец  ни
приезжал, - - и это сказалось в тогдашнем нашем  путешествии  по  Франции  и
Италии больше, нежели в другие периоды его  жизни,  -  -  пути  его  с  виду
настолько пролегали в стороне  от  тех,  по  которым  двигались  все  прочие
путешественники до него, - он видел королей, дворы и  шелка  всех  цветов  в
таком необычном свете - - его замечания и рассуждения о характере, нравах  и
обычаях стран,  по  которым  мы  проезжали,  были  настолько  противоположны
впечатлениям и мыслям всех прочих смертных, особенно же дяди Тоби и Трима  -
(не говоря уже обо мне) - и в довершение всего - происшествия и затруднения,
с которыми мы постоянно  встречались  и  в  которые  постоянно  попадали  по
милости его теорий и его упрямства, - были такими  нелепыми,  нескладными  и
трагикомическими - а все в целом рисовалось в оттенках  и  тонах,  настолько
отличных от любого кем-либо предпринятого турне по Европе, -  что  если  это
путешествие не будет читаться и  перечитываться  всеми  путешественниками  и
читателями путешествий до окончания путешествий - или, что сводится  к  тому
же, - до той поры, когда свет не примет наконец  решения  угомониться  и  не
трогаться с места, - то, решусь я утверждать, вина падает на меня, и  только
на меня. - - -
     - - Но этот объемистый тюк еще не время развязывать; я  хочу  выдернуть
из него две-три ниточки, просто для того, чтобы  распутать  тайну  остановки
моего отца в Оксере.
     - - Раз уж я о ней заговорил - нельзя оставлять эту  мелочь  висящей  в
воздухе; я живо с ней покончу.
     - Пойдем-ка, братец Тоби,  пока  варится  обед,  -  сказал  отец,  -  в
Сен-Жерменское аббатство, хотя  бы  только  для  того,  чтобы  посетить  тех
господ, которых так рекомендует нашему вниманию мосье Сегье. -  -  -Я  готов
посетить кого угодно, - сказал дядя Тоби; он был воплощенной любезностью  от
начала и до конца этого путешествия. - - - Но помните, - продолжал  отец,  -
все это мумии. - - Стало быть, не надо бриться, - проговорил дядя Тоби. -  -
Бриться! нет, не надо, - воскликнул отец, - будет более  по-семейному,  если
мы пойдем бородатые. - Так мы  и  отправились  в  Сен-Жерменское  аббатство;
капрал, поддерживая своего господина под руку, замыкал это шествие.
     - Все это очень красиво, очень богато,  пышно,  великолепно,  -  сказал
отец, обращаясь к ризничему, молодому монаху-бенедиктинцу, - но нас  привело
сюда желание посетить особ, которые с  такой  точностью  описаны  господином
Сегье. - Ризничий поклонился и, зажегши факел, который для этой цели у  него
всегда лежал наготове в ризнице, повел нас к гробнице святого Эребальда. - -
- Здесь, - сказал ризничий, кладя руку на гроб, - покоится знаменитый  принц
баварского дома, который в течение трех последовательных царствований  Карла
Великого, Людовика Благочестивого и Карла Лысого играл весьма важную роль  в
управлении  и  больше  всех  содействовал  установлению  повсюду  порядка  и
дисциплины. - -
     - Значит, он был так же велик, - сказал дядя, - на поле сражения, как и
в совете, - - надо думать, он был храбрый солдат. - - Он был монах, - сказал
ризничий.
     Дядя Тоби и Трим искали утешения в глазах друг у друга -  но  не  нашли
его. Отец хлопнул себя обеими руками по  животу,  как  всегда  делал,  когда
что-нибудь доставляло ему большое удовольствие; правда, он  терпеть  не  мог
монахов, и самый дух монашеский был ему мерзее всех чертей в преисподней,  -
-но так как ответ ризничего задевал дядю Тоби и Трима гораздо больше, нежели
его, это все-таки было  для  отца  некоторым  торжеством  и  привело  его  в
отличнейшее расположение духа.
     - - А скажите, как вы зовете вот  этого  джентльмена?  -  спросил  отец
несколько шутливым тоном. - Гробница эта, -  отвечал  молодой  бенедиктинец,
опустив глаза, - заключает кости святой  Максимы,  которая  пришла  сюда  из
Равенны с намерением приложиться к телу - -
     - - Святого Максима, - сказал отец, забегая вперед со своим  святым,  -
это были двое величайших святых во всем мученикослове, - прибавил отец. -  -
Извините, пожалуйста, - сказал ризничий, - - - - с намерением приложиться  к
костям святого Жермена, основателя этого аббатства.  -  -  А  что  она  этим
снискала? - спросил дядя Тоби. - - - Что этим может снискать женщина вообще?
- спросил отец. - - Мученичество, -  отвечал  молодой  бенедиктинец,  сделав
земной поклон и произнеся это слово самым  смиренным,  но  уверенным  тоном,
который на  минуту  обезоружил  моего  отца.  -  Предполагают,  -  продолжал
бенедиктинец, - что святая Максима покоится в этой гробнице  четыреста  лет,
из них двести лет до причтен