би подарил капралу: - Носи его,  Трим,
- сказал дядя Тоби, - покуда будет держаться на  плечах,  в  память  бедного
лейтенанта. - А это, - сказал дядя Тоби, взяв шпагу и обнажив ее, -  а  это,
Лефевр, я приберегу для тебя, - это все богатство, -  продолжал  дядя  Тоби,
повесив ее на гвоздь и показывая  на  нее,  -  это  все  богатство,  дорогой
Лефевр, которое бог тебе оставил; но если он дал тебе сердце, чтобы  пробить
ею дорогу в жизни, - и ты это сделаешь, не поступясь своей честью, -  так  с
нас и довольно.
     Когда дядя Тоби заложил фундамент и научил молодого Лефевра вписывать в
круг правильный многоугольник,  он  отдал  его  в  общественную  школу,  где
мальчик  и  пробыл,  за  исключением  Троицы  и  Рождества,  когда  за   ним
пунктуально посылался капрал, - до весны семнадцатого года. - Тут известия о
том, что император двинул в Венгрию армию против турок,  -  зажгли  в  груди
юноши огонь, он бросил без позволения латынь и греческий и, упав  на  колени
перед дядей Тоби,  попросил  у  него  отцовскую  шпагу  и  позволение  пойти
попытать счастья под предводительством Евгения. Дважды воскликнул дядя Тоби,
позабыв о своей ране: - Лефевр, я пойду с тобой, и ты будешь сражаться рядом
со мной. - И дважды поднес руку к больному паху и опустил голову, с горестью
и отчаянием. -
     Дядя Тоби снял шпагу с гвоздя, на котором она висела нетронутая с самой
смерти лейтенанта, и передал капралу, чтобы тот вычистил  ее  до  блеска;  -
потом, удержав у себя Лефевра всего на две недели, чтобы его  экипировать  и
договориться о его проезде в Ливорно, - он  вручил  ему  шпагу.  -  Если  ты
будешь храбр, Лефевр, - сказал дядя  Тоби,  -  она  тебе  не  изменит  -  но
счастье, - сказал он (подумав немного), - счастье изменить может. -  И  если
это случится, - прибавил дядя Тоби,  обнимая  его,  -  возвращайся  ко  мне,
Лефевр, и мы проложим тебе другую дорогу.
     Жесточайшая обида не могла бы удручить Лефевра  больше,  чем  отеческая
ласка дяди Тоби; - он расстался с дядей Тоби, как лучший сын с лучшим отцом,
- оба облились слезами - и дядя Тоби, поцеловав его в последний  раз,  сунул
ему в руку шестьдесят гиней, завязанных в  старом  кошельке  его  отца,  где
лежало кольцо его матери, - и призвал на него божье благословение.


        ^TГЛАВА XIII^U

     Лефевр прибыл в имперскую армию как раз вовремя, чтобы испытать  металл
своей  шпаги  при  поражении  турок  под  Белградом,  но  потом  его   стали
преследовать одна за другой незаслуженные неудачи, гнавшиеся за ним по пятам
в продолжение четырех лет подряд; он стойко переносил эти  удары  судьбы  до
последней минуты, пока болезнь не свалила его в Марселе, откуда  он  написал
дяде Тоби, что потерял время, службу, здоровье, словом, все, кроме шпаги,  -
и ждет первого корабля, чтобы к нему вернуться.
     Письмо это получено было  недель  за  шесть  до  несчастного  случая  с
окошком, так что Лефевра ждали с часу на час; он ни на минуту не выходил  из
головы у дяди Тоби, когда отец описывал ему и Йорику наставника, которого он
хотел бы для меня найти;  но  так  как  дядя  Тоби  сначала  счел  несколько
странными совершенства,  которых  отец  от  него  требовал,  то  поостерегся
назвать имя Лефевра, -  пока  характеристика  эта,  благодаря  вмешательству
Йорика, не завершилась неожиданно качествами кротости, щедрости  и  доброты;
тогда образ Лефевра и его интересы с такой силой  запечатлелись  в  сознании
дяди Тоби, что он моментально поднялся с  места;  положив  на  стол  трубку,
чтобы завладеть обеими руками моего отца, - Прошу позволения, брат Шенди,  -
сказал дядя Тоби, - рекомендовать вам сына бедного Лефевра. - -  Пожалуйста,
возьмите его, - прибавил Йорик. - У него доброе сердце, - сказал дядя  Тоби.
- И храброе, с позволения вашей милости, - сказал капрал.
     - Лучшие сердца, Трим, всегда самые храбрые, - возразил дядя Тоби. -  А
первые трусы в нашем полку, с позволения  вашей  милости,  были  наибольшими
подлецами. - Был у нас сержант Камбер и прапорщик...
     - Мы поговорим о них, - сказал отец, - в другой раз.


        ^TГЛАВА XIV^U

     Каким бы радостным и веселым был мир, с позволения ваших милостей, если
б  не  этот  безвыходный  лабиринт  долгов,   забот,   бед,   нужды,   горя,
недовольства, уныния, больших приданых, плутовства и лжи.
     Доктор Слоп, настоящий с - - - сын, как назвал его за это отец, - чтобы
поднять себе цену, чуть не уложил меня в гроб - и наделал в десять тысяч раз
больше шума по поводу оплошности Сузанны, чем она этого заслуживала; так что
не прошло и недели, как уже все в доме повторяли, что бедный мальчик Шенди *
*     *     *     *    *     *     *     *     *     *     *     *  начисто.
-  А  Молва,  которая  любит  все  удваивать, - еще  через три дня клялась и
божилась,  что  видела это собственными глазами, - и весь свет, как водится,
поверил ее показаниям - "что окошко в детской не только *    *    *    *   *
*     *     *     *     *     * но  и *     *     *     *    *    *    *   *
*     *     * тоже".
     Если бы свет можно было преследовать судом,  как  юридическое  лицо,  -
отец возбудил бы против него дело за эту клевету и основательно его  проучил
бы; но напасть по этому поводу на отдельных лиц - - которые все без исключе-
ния, говоря о несчастье, самым  искренним  образом  сокрушались,  -  значило
жестоко оскорбить лучших своих друзей. - -  А  все-таки  терпеть  этот  слух
молча - было открытым его признанием, - по  крайней  мере,  в  мнении  одной
половины света; опять же поднять шум его опровержением -  значило  столь  же
прочно утвердить его в мнении другой половины света. -
     -  Попадал  ли  когда-нибудь  бедняга  сельский  джентльмен   в   такое
затруднительное положение? - сказал отец.
     - Я бы его показывал публично, -  отвечал  дядя  Тоби,  -  на  рыночной
площади.
     - Это не произведет никакого действия, - сказал отец.


        ^TГЛАВА XV^U

     - Пусть свет говорит что хочет, - сказал отец, - а  я  надену  на  него
штаны.


        ^TГЛАВА XVI^U

     Есть тысяча решений, сэр, по делам церковным и государственным, так  же
как и по вопросам, мадам, более частного характера, - которые,  хотя  они  с
виду кажутся принятыми и вынесенными спешно,  легкомысленно  и  опрометчиво,
были тем не менее (и если бы вы или я могли проникнуть в зал  заседания  или
поместиться за занавеской, мы бы в  этом  убедились)  обдуманы,  взвешены  и
соображены - обсуждены - разобраны по косточкам - изучены и  исследованы  со
всех сторон с таким хладнокровием, что сама богиня хладнокровия  (не  берусь
доказывать ее существование) не  могла  бы  пожелать  большего  или  сделать
лучше.
     К числу их принадлежало и решение моего отца одеть меня в штаны; хотя и
принятое вдруг, - как бы в припадке раздражения, в пику всему свету, оно тем
не менее уже с месяц назад подвергнуто было всестороннему  обсуждению  между
ним и матерью, с разбором всех "за" и  "против",  на  двух  особых  lits  de
justice, которые отец держал специально с этой целью. Природу этих  постелей
правосудия я разъясню в следующей главе; а в главе восемнадцатой вы пройдете
со мною, мадам, за  занавеску,  только  для  того,  чтобы  послушать,  каким
образом отец с матерью обсуждали между собой вопрос о моих штанах, -  отсюда
вы без труда составите себе представление, как  они  обсуждали  все  вопросы
меньшей важности.


        ^TГЛАВА XVII^U

     У  древних  готов,  первоначально  обитавших  (как  утверждает   ученый
Клуверий) в местности между Вислой  и  Одером,  а  потом  вобравших  в  себя
герулов, ругиев и некоторые другие вандальские народцы, - существовал мудрый
обычай обсуждать всякий важный государственный вопрос  дважды:  один  раз  в
пьяном, а другой раз в трезвом виде. - В пьяном  -  чтобы  их  постановления
были достаточно энергичными,  -  в  трезвом  -  чтобы  они  не  лишены  были
благоразумия.
     Мой отец, не пивший ничего, кроме воды,  -  весь  извелся,  ломая  себе
голову, как бы обратить этот обычай себе на пользу, ибо так поступал  он  со
всем, что говорили или делали древние; только на седьмом году  брака,  после
тысячи бесплодных экспериментов и проб, напал он на средство, отвечавшее его
намерениям; - вот в чем оно  состояло:  когда  в  нашем  семействе  возникал
какой-нибудь трудный и важный вопрос,  решение  которого  требовало  большой
трезвости, а также большого воодушевления, - он назначал  и  отводил  первую
воскресную ночь месяца, а  также  непосредственно  предшествующую  субботнюю
ночь на его обсуждение в постели с матерью. Благодаря этому,  сэр,  если  вы
примете в соображение      *     *     *     *     *     *     *     *     *
*     *     *     *     *     *     *     *     *     *     *     *     *
     Отец называл это в шутку своими постелями правосудия;  -  ибо  из  двух
таких  обсуждений,  происходивших  в  двух  различных  душевных  состояниях,
обыкновенно получалось некоторое среднее решение, попадавшее в  самую  точку
мудрости не хуже, чем если бы отец сто раз напился и протрезвел.
     Не буду скрывать, что этот образ действий так же  хорошо  подходит  для
литературных дискуссий, как для военных или супружеских; но не каждый  автор
способен последовать примеру готов или вандалов, - а если  и  может,  то  не
всегда это полезно для здоровья; что же касается подражания примеру отца,  -
то, боюсь, не всегда это душеспасительно.
     Мой метод таков: - - -
     В случае деликатных и щекотливых обсуждений - (а таких  в  моей  книге,
небу известно, слишком даже много), - когда я вижу, что шагу мне не ступить,
не подвергаясь опасности навлечь на себя неудовольствие или их милостей  или
их преподобий, - я пишу одну половину на сытый желудок, - а другую  натощак,
- - или пишу все целиком на сытый желудок, - а исправляю натощак,  -  -  или
пишу натощак, - - а исправляю на сытый желудок, - ведь все  это  сводится  к
одному н тому же. - -Таким образом,  меньше  уклоняясь  от  образа  действий
моего отца, чем он уклонялся от образа действий готов, - - я  чувствую  себя
вровень с ним на его первой постели правосудия - и ничуть ему не  уступающим
на второй. - - Эти различные и почти несовместимые действия одинаково проис-
текают из мудрого и чудесного механизма природы, - за который-  честь  ей  и
слава. - - Все, что мы можем делать,  это  вращать  и  направлять  машину  к
совершенствованию и лучшей фабрикации наук и искусств. - - -
     И вот, когда я пишу на сытый желудок, - я пишу так, как  будто  мне  до
конца жизни не придется больше писать натощак; - - иными словами, я пишу, ни
о чем на свете не заботясь и никого на свете не страшась. - -  Я  не  считаю
своих шрамов, - и воображение мое не забирается в темные подворотни и глухие
закоулки, упреждая грозящие посыпаться на меня удары.  -  Словом,  перо  мое
движется, как ему вздумается, и я пишу от полноты сердца в такой же степени,
как и от полноты желудка. -
     Но когда, с позволения ваших милостей, я сочиняю  натощак,  это  совсем
другая история. - - Тогда я оказываю свету всяческое  внимание  и  всяческое
почтение - и (пока это продолжается) бываю вооружен не хуже  любого  из  вас
той добродетелью второго сорта,  которую  называют  осмотрительностью.  -  -
Таким образом, между постом и объедением я  легкомысленно  пишу  безобидную,
бестолковую, веселую шендианскую книгу, которая будет благотворна для  ваших
сердец. - - -
     - - - И для ваших голов тоже - лишь бы вы ее поняли.


        ^TГЛАВА XVIII^U

     - Пора бы нам подумать,  -  сказал  отец,  полуоборотясь  в  постели  и
придвинув свою подушку несколько  ближе  к  подушке  матери,  чтобы  открыть
прения, - - пора бы нам подумать, миссис Шенди, как бы одеть нашего мальчика
в штаны. - - -
     - Конечно, пора, - сказала мать. - - Мы позорно  это  откладываем,  моя
милая, - сказал отец. - - -
     - Я так же думаю, мистер Шенди, - сказала мать.
     - Не потому, - сказал отец, - чтобы мальчик был  не  довольно  хорош  в
своих курточках и рубашонках. - -
     - Он в них очень хорош, - - отвечала мать. - -
     - И почти грех было бы, - - прибавил отец, - снять их с него. - -
     - - Да, это правда, - сказала мать. - -
     - Однако мальчишка очень уж скоро растет, - продолжал отец.
     - Он, в самом деле, очень велик для своих лет, - сказала мать. - -
     - Ума не приложу, - сказал отец (растягивая слова), - в кого это он,  к
черту, пошел. - -
     - Я сама не могу понять, - - сказала мать. - -
     - Гм! - - сказал отец. (Диалог на время прервался).
     - Сам я очень мал ростом, - продолжал отец приподнятым тоном.
     - Вы очень малы, мистер Шенди, - - сказала мать.
     - Гм, - промямлил отец второй раз, отдергивая  свою  подушку  несколько
подалее от  подушки  матери  -  и  снова  переворачиваясь,  отчего  разговор
прервался на три с половиной минуты.
     - - Когда мы наденем на него штаны, - воскликнул отец, повышая голос, -
он будет похож в них на обезьяну.
     - Ему в них будет первое время очень неловко, - отвечала мать.
     - - Будет счастье, если не  случится  чего-нибудь  похуже,  -  прибавил
отец.
     - Большое счастье, - отвечала мать.
     - Я думаю, - продолжал отец, - сделав небольшую паузу,  перед  тем  как
высказать свое мнение, - он будет точно такой же, как и все дети. -
     - Точно такой же, - сказала мать. - -
     - Хотя мне было бы это очень досадно, -  прибавил  отец.  Тут  разговор
снова прервался.
     - Надо бы сделать ему кожаные, - сказал отец, снова переворачиваясь  на
другой бок. - -
     - Они проносятся дольше, - сказала мать.
     - А подкладки к ним не надо, - сказал отец.
     - Не надо, - сказала мать.
     - Лучше бы их сшить из бумазеи, - сказал отец.
     - Ничего не может быть лучше, - проговорила мать.
     - За исключением канифасовых, - возразил отец. - -
     - Да, это лучше всего, - отвечала мать.
     - - Однако должно остерегаться, чтобы  его  не  простудить,  -  прервал
отец.
     - Сохрани бог, - сказала мать, - и разговор снова прервался.
     - Как бы там ни  было,  -  заговорил  отец,  в  четвертый  раз  нарушая
молчание, - я решил не делать ему карманов.
     - - Они совсем "не нужны, - сказала мать.
     - Я говорю про кафтан и камзол, - воскликнул отец.
     - - Я так же думаю, - - отвечала мать.
     - - А впрочем, если у него будет юла или волчок... - - Бедные дети, для
них это все равно что венец и  скипетр  -  -  надо  же  им  куда-нибудь  это
прятать. -
     - Заказывайте какие вам нравятся, мистер Шенди, - отвечала мать,
     - - Разве я,  по-вашему,  не  прав?  -  прибавил  отец,  требуя,  таким
образом, от матери точного ответа.
     - Вполне, - сказала мать. - если это вам нравится, мистер Шенди. - -
     - - Ну вот, вы всегда так, - воскликнул отец,  потеряв  терпение.  -  -
Нравится мне. - - Вы упорно не желаете, миссис Шенди, и я никак не могу  вас
научить делать различие между тем, что нравится, и тем, что полагается. -  -
Это происходило в воскресную ночь, - и о  дальнейшем  глава  эта  ничего  не
говорит.


        ^TГЛАВА XIX^U

     Обсудив вопрос о штанах с  матерью,  -  отец  обратился  за  советом  к
Альберту Рубению, но Альберт Рубений обошелся с ним на этой консультации еще
в десять раз хуже (если это возможно), чем отец обошелся с матерью. В  самом
деле, Рубений написал целый ин-кварто De re  vestiaria  veterum  {Об  одежде
древних (лат.).}, и,  стало  быть,  его  долгом  было  дать  отцу  кое-какие
разъяснения. - Получилось совсем обратное: отец мог  бы  с  большим  успехом
извлечь из  чьей-нибудь  длинной  бороды  семь  основных  добродетелей,  чем
выудить из Рубения хотя бы одно слово по занимавшему его предмету.
     По всем другим статьям одежды древних Рубений был очень  сообщителен  с
отцом - и дал ему вполне удовлетворительные сведения о
             Тоге, или мантии,
             Хламиде,
             Эфоде,
             Тунике, или хитоне,
             Синтезе,
             Пенуле,
             Лацерне с куколем,
             Палудаменте,
             Претексте,
             Саге, или солдатском плаще,
             Трабее, которая, согласно Светонию, была трех родов. - -
     Но какое же отношение имеет все это к штанам? - сказал отец.
     Рубений выложил ему на прилавок все виды обуви, какие  были  в  моде  у
римлян. - - - Там находились
             Открытые башмаки,
             Закрытые башмаки,
             Домашние туфли,
             Деревянные башмаки,
             Сокки,
             Котурны,
             И  Военные  башмаки  на гвоздях с широкими шляпками, о  которых
упоминает Ювенал.
     Там находились  Калоши на деревянной подошве,
                     Деревянные сандалии,
                     Туфли,
                     Сыромятные башмаки,
                     Сандалии на ремешках.
     Там находились  Войлочные башмаки,
                     Полотняные башмаки,
                     Башмаки со шнурками,
                     Плетеные башмаки,
                     Calcei incisi {Башмаки с тупыми концами (подрезанные) (лат.).},
                     Calcei rostrati {Башмаки с крючковатыми концами (лат.).}.
     Рубений показал отцу, как хорошо все они сидели, - как они закреплялись
на  ноге  -  какими  шнурками,  ремешками,  ремнями,  лентами,  пряжками   и
застежками. - -
     - Но я хотел бы узнать что-нибудь относительно штанов, - сказал отец.
     Альберт Рубений сообщил  отцу,  -  что  римляне  выделывали  для  своих
платьев различные материи - - одноцветные, полосатые, узорчатые,  шерстяные,
затканные шелком  и  золотом.  -  -  Что  полотно  начало  входить  в  общее
употребление  только  в  эпоху  упадка  империи,  когда  его  ввели  в  моду
поселившиеся среди них египтяне;
     - - - что лица знатные и богатые отличались тонкостью и белизной  своей
одежды;  белый  цвет  (наряду  с  пурпуром,  который  присвоен  был   высшим
сановникам)  они  любили  больше  всего  и  носили  в  дни  рождения  и   на
общественных празднествах; - - что, по свидетельству лучших  историков  того
времени, они часто посылали чистить и белить свои платья в шерстомойни; -  -
но что низшие классы, во избежание этого расхода, носили обыкновенно  темные
платья из материй более грубой выделки -  до  начала  царствования  Августа,
когда рабы стали одеваться так же, как и их господа, и были  утрачены  почти
все различия в одежде, за исключением latus clavus {Широкая пурпурная полоса
на тунике сенаторов (лат.).}.
     - А что это такое latus clavus? - спросил отец.
     Рубений ему сказал, что по этому вопросу между учеными до сих  пор  еще
идет спор. - - - Что Эгнаций,  Сигоний,  Боссий  Тичинский,  Баифий,  Будей,
Салмасий, Липсий, Лаций, Исаак Казабон и Иосиф Скалигер все расходятся между
собой - и сам он расходится с ними. - Что великий Баифий в своем  "Гардеробе
древних", глава XII, - - честно признается, что не знает, что  это  такое  -
шов - запонка - - пуговица - петля - пряжка - или застежка. - -
     - - Отец потерял лошадь, но остался в седле. - - Это крючки и петли,  -
сказал отец, - - и заказал мне штаны с крючками и петлями.


        ^TГЛАВА XX^U

     Теперь нам предстоит перенестись на новую сцену событий. - -
     - - - Оставим же штаны в  руках  портного,  который  их  шьет  и  перед
которым стоит отец, опираясь на палку, читая ему лекцию  о  latus  clavus  и
точно указывая то место пояса, где его надо пришить. - -
     Оставим мою мать - (апатичнейшую из женщин) - равнодушную к этой  части
туалета, как и ко всему, что  ее  касалось,  -  то  есть  -  не  придававшую
никакого значения тому, как вещь будет сделана, - лишь бы  только  она  была
сделана. - -
     Оставим также  Слопа  -  пусть  себе  извлекает  все  выгоды  из  моего
бесчестия. - -
     Оставим бедного Лефевра - пусть выздоравливает и выбирается из  Марселя
домой как знает. - - И напоследок - потому что это трудне