у  ребенка.  -
Вполне достаточная, брат Шенди, - воскликнул дядя Тоби, - чтобы разнести  ее
на тысячу кусков.
     - Я полагаю, - сказал с улыбкой Йорик, - что  именно  благодаря  такому
методу - (пусть логики говорят что угодно, но это  нельзя  удовлетворительно
объяснить одним лишь применением десяти предикаментов) - знаменитый Винченцо
Квирино,  наряду  со  многими  другими  изумительными  достижениями   своего
детского возраста, о которых так обстоятельно поведал миру  кардинал  Бембо,
способен был расклеить в общественных школах Рима, всего восьми лет от роду,
не менее четырех  тысяч  пятисот  шестидесяти  различных  тезисов  по  самым
туманным вопросам самого туманного богословия  -  (а  также  защитить  их  и
отстоять, посрамив и приведя к молчанию своих противников). - Ну что это,  -
воскликнул отец, - по  сравнению  с  подвигами  Альфонса  Тостадо,  который,
говорят, чуть ли пена руках у своей кормилицы постиг все науки  и  свободные
искусства, не быв обучен ни одному из них. - А что  сказать  нам  о  великом
Пейрескии? - Это тот самый, - воскликнул дядя Тоби, - о  котором  я  однажды
говорил вам, брат Шенди, - тот, что прошел пешком пятьсот  миль,  считая  от
Парижа до Шевенинга и от Шевенинга до Парижа, только для того, чтобы увидеть
парусную повозку Стевина. - Истинно великий был  человек,  -  заключил  дядя
Тоби (подразумевая Стевина). - Да, - истинно великий, брат  Тоби,  -  сказал
отец (подразумевая Пейреския), он так быстро умножил свои мысли  и  приобрел
такое потрясающее количество познаний, что если  верить  одному  анекдоту  о
нем, который  мы  не  можем  отвергнуть,  не  поколебав  свидетельства  всех
анекдотов вообще, - его отец уже в семилетнем возрасте поручил  всецело  его
заботам воспитание своего младшего сына,  мальчика  пяти  лет,  -  вместе  с
единоличным ведением всех его собственных дел. - А скажите,  этот  отец  был
таким же умницей, как и его сын? - спросил дядя Тоби. -  Я  склонен  думать,
что нет, - сказал Йорик. - Но что все это, - продолжал отец  -  (в  каком-то
восторженном порыве), - что все это по сравнению  с  поразительными  вещами,
исполненными в детском возрасте Гроцием,  Скиоппием,  Гейнзием,  Полицианом,
Паскалем, Иосифом Скалигером, Фердинандом Кордовским и другими.  -  Одни  из
них превзошли свои субстанциональные формы уже в  девятилетнем  возрасте,  и
даже раньше, и продолжали вести рассуждения без них, -  другие  покончили  в
семь лот со своими классиками - и писали  трагедии  в  восемь;  -  Фердинанд
Кордовский в девять  лет  был  таким  мудрецом,  -  что  считался  одержимым
диаволом; - он представил в Венеции  столько  доказательств  своих  обширных
познаний и способностей, что монахи вообразили его не более и не  менее  как
антихристом. - Иные  овладели  в  десять  лет  четырнадцатью  языками,  -  в
одиннадцать кончили курс реторики, поэзии, логики и этики,  -  в  двенадцать
выпустили в свет свои комментарии  к  Сервию  и  Марциану  Капелле,  -  а  в
тринадцать получили степень докторов философии, права и богословия. - Но  вы
забываете великого Липсия, - сказал Йорик, - сочинившего одну вещь  в  самый
день своего рождения {Nous aurions quelque interet, -  говорит  Байе,  -  de
montrer qu'il n'a rien de ridicule, s'il etoit veritable, au moins  dans  le
sens enigmatique que Nicius Erythraeus a tache de lui donner. Cet auteur dit
que pour comprendre comme Lipse, il a pu composer un ouvrage le premier jour
de sa vie, il faut s'imaginer que ce premier jour  n'est  pas  celui  de  sa
naissance charnelle, mais celui au quel il a commence d'user de  la  raison;
il veut que c'ait ete a l'age de neuf ans; et il nous veut persuader que  ce
fut en cet age, que Lipse fit un poeme. - Le tour est ingenieux, otc, etc. -
Л. Стерн. - Представляло бы некоторый интерес, - говорит Байе,  -  показать,
что нет ничего смешного,  если  бы  это  было  верно,  по  крайней  мере,  в
загадочном смысле, который постарался ему придать Никий Эритрей. Этот  автор
говорит, что для того, чтобы  понять,  каким  образом  Липсий  мог  сочинить
литературное произведение в первый день своей жизни, надо предположить,  что
этот первый день был не днем его плотского рождения, а тем  днем,  когда  он
начал пользоваться разумом; Эритрей полагает, что это произошло  в  возрасте
девяти лет, и желает нас убедить, что именно в этом возрасте Липсий  сочинил
поэму. - Прием остроумный, и т. д. и т. д.}. - Ее бы надо было уничтожить, -
сказал дядя Тоби, не прибавив больше ни слова.


        ^TГЛАВА III^U

     Когда припарка была готова, в душе Сузанны некстати поднялось сомнение,
прилично ли ей держать  свечу  в  то  время,  как  Слоп  будет  ставить  эту
припарку;  Слоп   не   расположен   был   лечить   Сузаннину   щепетильность
успокоительными средствами, - вследствие чего между ними произошла ссора.
     - О-го-го, - сказал Слоп, бесцеремонно разглядывая лицо Сузанны,  когда
она отказала ему в этой услуге, - да я, никак, вас знаю, мадам.  -  Вы  меня
знаете, сэр? - брезгливо воскликнула Сузанна, вскинув голову - жест, которым
она явно метила не в профессию доктора, а в него самого. - Вы меня знаете? -
повторила свое восклицание Сузанна. - Доктор Слоп в  ту  же  минуту  схватил
себя за нос большим и указательным пальцами; - Сузанна  едва  в  силах  была
сдержать свое негодование. -  Неправда,  -  сказала  она.  -  Полно,  полно,
госпожа скромница, -  сказал  Слоп,  чрезвычайно  довольный  успехом  своего
последнего выпада, - если вы не желаете держать свечу с открытыми глазами, -
так можете держать ее зажмурившись. - Это одна из ваших папистских штучек, -
воскликнула Сузанна. - Лучше хоть такая рубашка, - сказал, подмигнув,  Слоп,
- чем совсем без рубашки, красавица. - Я вас презираю,  -  сказала  Сузанна,
спуская рукав своей рубашки ниже локтя.
     Едва ли можно представить, чтобы два человека  помогали  друг  другу  в
хирургической операции с более желчной любезностью.
     Слоп схватил припарку, - Сузанна схватила свечу. - Немножко ближе сюда,
- сказал Слоп. Сузанна, смотря в одну сторону и светя в другую, в  один  миг
подожгла Слопов парик; взлохмаченный, да еще и  засаленный,  он  сгорел  еще
раньше, чем как следует воспламенился. - Бесстыжая шлюха, - воскликнул Слоп,
- (ибо что такое гнев, как не дикий зверь) -  бесстыжая  шлюха,  -  вскричал
Слоп, выпрямившись с припаркой в руке. - От  меня  ни  у  кого  еще  нос  не
провалился, - сказала Сузанна, - вы не имеете права так говорить. - Не  имею
права, - воскликнул Слоп, швырнув ей в лицо припарку. -  Да,  не  имеете,  -
воскликнула Сузанна, отплатив за комплимент тем, что оставалось в тазу.


        ^TГЛАВА IV^U

     Изложив встречные обвинения друг против друга в гостиной, доктор Слоп и
Сузанна удалились в кухню готовить для меня,  вместо  неудавшейся  припарки,
теплую ванну; - пока они этим занимались, отец решил дело так, как вы сейчас
прочитаете.


        ^TГЛАВА V^U

     - Вы видите, что уже давно пора, - сказал отец, - обращаясь одинаково к
дяде Тоби и к Йорику, - взять этого юнца из рук женщин и поручить гувернеру.
Марк  Аврелий  пригласил  сразу  четырнадцать  гувернеров  для  надзора   за
воспитанием своего сына Коммода, - а через шесть недель пятерых рассчитал. -
Я прекрасно знаю, - продолжал отец, -  что  мать  Коммода  была  влюблена  в
гладиатора, когда забеременела, чем и объясняются  многочисленные  злодеяния
Коммода, когда он стал императором; - а  все-таки  я  того  мнения,  что  те
пятеро, отпущенные Марком, причинили характеру Коммода  за  короткое  время,
когда они  при  нем  состояли,  больше  вреда,  нежели  остальные  девять  в
состоянии были исправить за всю свою жизнь.
     - Я рассматриваю человека, приставленного к моему сыну, как зеркало,  в
котором ему предстоит видеть себя с утра до вечера и с которым ему  придется
сообразовать  выражения  своего  лица,  свои  манеры  и,  может  быть,  даже
сокровеннейшие чувства своего сердца, - я бы хотел поэтому, Йорик, чтобы оно
было как можно лучше отшлифовано и подходило для того, чтобы в него гляделся
мой сын. - "Это вполне разумно", - мысленно заметил дядя Тоби.
     - Существуют, - продолжал отец, - такие выражения лица и  телодвижения,
что бы человек ни делал и что бы он  ни  говорил,  по  которым  можно  легко
заключить о его внутренних качествах; и я нисколько не удивляюсь  тому,  что
Григорий  Назианзин,  наблюдая  порывистые  и  угловатые  движения   Юлиана,
предсказал, что он однажды  станет  отступником,  -  или  тому,  что  святой
Амвросий спровадил  своего  писца  по  причине  непристойного  движения  его
головы, качавшейся взад и вперед, словно цеп, - или тому, что Демокрит сразу
узнал в Протагоре ученого, когда увидел, как тот, связывая охапку  хвороста,
засовывает мелкие сучья  внутрь.  -  Есть  тысяча  незаметных  отверстий,  -
продолжал отец, - позволяющих зоркому глазу сразу проникнуть в  человеческую
душу; и я утверждаю, - прибавил он,  -  что  стоит  только  умному  человеку
положить шляпу, войдя в комнату, - или взять ее, уходя, -  и  он  непременно
проявит себя чем-нибудь таким, что его выдаст.
     - По этим  причинам,  -  продолжал  отец,  -  гувернер,  на  котором  я
остановлю свой выбор, не должен ни шепелявить {См. Пеллегрини. - Л. Стерн.},
ни косить, ни моргать глазами, ни слишком  громко  говорить,  он  не  должен
смотреть зверем или дураком; - он не должен кусать себе губы,  или  скрипеть
зубами, или гнусавить, или ковырять в носу, или сморкаться пальцами. -
     - Он не Должен ходить быстро - или медленно, не должен сидеть,  скрестя
руки, - потому что это леность, - не должен их опускать, -  потому  что  это
глупость, - не должен засовывать их в карманы, - потому что это нелепо. -
     - Он не должен ни бить, ни щипать, ни щекотать, - не должен грызть  или
стричь себе ногти, не должен харкать, плевать, сопеть, не должен  барабанить
ногами или пальцами в обществе, - не должен также (согласно Эразму) ни с кем
разговаривать, когда мочится, -  или  показывать  пальцем  на  падаль  и  на
испражнения. - "Ну, это все чепуха", - мысленно заметил дядя Тоби.
     - Я хочу, - продолжал отец, - чтобы он  был  человек  веселый,  любящий
пошутить, жизнерадостный, но в то же  время  благоразумный,  внимательный  к
своему делу, бдительный, дальновидный, проницательный, находчивый, быстрый в
решении  сомнений  и  умозрительных  вопросов,  -  он  должен  быть  мудрым,
здравомыслящим и образованным. -  А  почему  же  не  скромным  и  умеренным,
кротким и добрым? - сказал Йорик. - А почему же, - воскликнул дядя  Тоби,  -
не прямым и великодушным, щедрым и храбрым? - Совершенно с  тобой  согласен,
дорогой Тоби, - отвечал отец, вставая и пожимая дяде руку. - В таком случае,
брат Шенди, - сказал дядя Тоби, тоже  вставая  и  откладывая  трубку,  чтобы
пожать отцу другую руку, - покорно прошу позволения рекомендовать  вам  сына
бедного Лефевра. - При этом предложении  слеза  радости  самой  чистой  воды
заискрилась в глазу дяди Тоби - и  другая,  совершенно  такая  же,  в  глазу
капрала; - вы увидите почему, когда прочтете историю Лефевра. - - - Какую же
я сделал глупость! Не могу вспомнить (как, вероятно, и вы), не справившись в
нужном месте, что именно мне помешало позволить  капралу  рассказать  ее  на
свой лад; - однако случай  упущен,  -  теперь  мне  приходится  изложить  ее
по-своему.


        ^TГЛАВА VI^U

                              История Лефевра

     Однажды, летом того года, когда союзники взяли Дендермонд, то есть  лет
за семь до переезда отца в деревню, - и спустя почти столько  же  лет  после
того, как дядя Тоби с Тримом тайком убежали из городского дома моего отца  в
Лондоне, чтобы начать одну из превосходнейших осад одного из превосходнейших
укрепленных городов Европы, - дядя Тоби однажды вечером ужинал, а Трим сидел
за  ним  у  небольшого  буфета,  -  говорю:  сидел,  -  ибо  во  внимание  к
изувеченному колену капрала (которое по временам у  него  сильно  болело)  -
дядя Тоби, когда обедал или ужинал один, ни за что не позволял Триму стоять;
- однако уважение бедного капрала к своему господину было так велико, что, с
помощью  хорошей  артиллерии,  дяде  Тоби  стоило  бы  меньше  труда   взять
Дендермонд, чем добиться от своего слуги повиновения в этом пункте; сплошь и
рядом, когда дядя Тоби оглядывался, предполагая, что нога капрала  отдыхает,
он обнаруживал  беднягу  стоящим  позади  в  самой  почтительной  позе;  это
породило между ними за двадцать пять лет больше маленьких  стычек,  чем  все
другие поводы, вместе взятые. - Но речь ведь не об этом, - зачем я уклонился
в сторону? - Спросите перо мое, - оно мной управляет, - а не я им.
     Однажды вечером дядя Тоби сидел таким образом за ужином,  как  вдруг  в
комнату вошел с пустой фляжкой в руке хозяин деревенской гостиницы попросить
стакан-другой канарского вина. - Для одного бедного джентльмена  -  офицера,
так я думаю, - сказал хозяин, - он у меня занемог четыре дня назад и  с  тех
пор ни разу не приподнимал головы и не выражал желания отведать чего-нибудь,
до самой этой минуты,  когда  ему  захотелось  стакан  Канарского  и  ломтик
поджаренного хлеба. - Я думаю, сказал он, отняв руку  от  лба,  -  это  меня
подкрепит. -
     - Если бы мне негде было выпросить, занять или купить вина, -  прибавил
хозяин, - я бы, кажется, украл его для бедного джентльмена, так ему худо.  -
Но, бог даст, он еще поправится, - продолжал он, - все мы беспокоимся о  его
здоровье.
     - Ты добрая душа, ручаюсь в этом, - вскричал дядя Тоби. - Выпей-ка  сам
за здоровье бедного  джентльмена  стаканчик  Канарского,  -  да  отнеси  ему
парочку бутылок с поклоном от меня и передай, пусть пьет на  здоровье,  а  я
пришлю еще дюжину, если это вино пойдет ему впрок.
     - Хоть я искренне считаю его, Трим, человеком весьма сострадательным, -
сказал дядя Тоби, когда хозяин гостиницы затворил за собой дверь, - однако я
не могу не быть высокого мнения также и о его  госте;  в  нем  наверно  есть
что-то незаурядное, если в такой  короткий  срок  он  завоевал  расположение
своего хозяина. - И всех его домочадцев, - прибавил капрал, - потому что все
они беспокоятся о его здоровье. - Ступай, догони его, Трим,  -  сказал  дядя
Тоби, - и спроси, не знает ли он, как зовут этого джентльмена.
     - Признаться, я позабыл,  -  сказал  хозяин  гостиницы,  вернувшийся  с
капралом, - но я могу еще раз спросить у его сына. - Так с ним еще и сын?  -
сказал дядя Тоби. - Мальчик, лет одиннадцати - двенадцати, - сказал  хозяин,
- но бедняжка почти так же не прикасался к еде, как и его отец; он только  и
делает, что плачет и горюет день и ночь. - Уже двое суток он не  отходит  от
постели больного.
     Дядя Тоби положил нож и вилку и отодвинул от себя  тарелку,  когда  все
это услышал, а Трим, не дожидаясь приказания, молча вышел и через  несколько
минут принес трубку и табак.
     - Постой немного, не уходи, - сказал дядя Тоби. -
     - Трим, - сказал дядя Тоби, когда закурил трубку и  раз  двенадцать  из
нее  затянулся.  -  Трим  подошел  ближе  и  с  поклоном  стал  перед  своим
господином; - дядя Тоби продолжал курить, не сказав больше ничего. - Капрал,
- сказал дядя Тоби, - капрал поклонился. - Дядя Тоби дальше не  продолжал  и
докурил свою трубку.
     - Трим, - сказал дядя Тоби, - у меня в голове  сложился  план  -  вечер
сегодня ненастный, так я хочу закутаться потеплее в мой рокелор и  навестить
этого бедного джентльмена. - Рокелор вашей милости, - возразил капрал, -  ни
разу не был надеван с той ночи, когда ваша милость были ранены, неся со мной
караул в траншеях перед воротами Святого Николая, - а  кроме  того,  сегодня
так холодно и такой дождь, что, с рокелором и с этой погодой, вашей  милости
недолго насмерть простудиться и снова нажить себе боли в паху. - Боюсь,  что
так, - отвечал дядя Тоби, - но я не могу успокоиться, Трим, после того,  что
здесь рассказал хозяин гостиницы. - Если уж я столько узнал, - прибавил дядя
Тоби, - так хотел бы узнать  все  до  конца.  -  Как  нам  это  устроить?  -
Предоставьте дело мне, ваша милость, - сказал капрал; -  я  возьму  шляпу  и
палку, разведан) все  на  месте  и  поступлю  соответственно,  а  через  час
подробно обо всем рапортую вашей милости. - Ну, иди,  Трим,  -  сказал  дядя
Тоби, - и вот тебе шиллинг, выпей с его слугой. - - Я все от него выведаю, -
сказал капрал, затворяя дверь.
     Дядя Тоби набил себе вторую трубку и если бы мысли его  не  отвлекались
порой на обсуждение вопроса, надо ли  вывести  куртину  перед  _теналью_  по
прямой линии или лучше по изогнутой, - то можно  было  бы  сказать,  что  во
время курения он ни о чем другом не думал, кроме как о бедном Лефевре и  его
сыне.


        ^TГЛАВА VII^U

                        Продолжение истории Лефевра

     Только когда дядя Тоби вытряс пепел  из  третьей  трубки,  капрал  Трим
вернулся домой и рапортовал ему следующее.
     - Сначала я отчаялся,  -  сказал  капрал,  -  доставить  вашей  милости
какие-нибудь сведения о бедном больном лейтенанте. -  Так  он  действительно
служит в армии? - спросил дядя Тоби. - Да, - отвечал капрал.  -  А  в  каком
полку? - спросил дядя Тоби. - Я расскажу вашей милости  все  по  порядку,  -
отвечал капрал, - как сам узнал. - Тогда я, Трим, набью себе новую трубку, -
сказал дядя Тоби, - и уж не  буду  тебя  перебивать,  пока  ты  не  кончишь;
усаживайся поудобнее, Трим, вон там у окошка, и рассказывай все  сначала.  -
Капрал отвесил свой привычный поклон, обыкновенно говоривший так  ясно,  как
только мог сказать поклон: "Ваша милость очень добры ко мне". - После  этого
он сел, куда ему было велено, и снова начал свой рассказ дяде Тоби  почти  в
тех же самых словах.
     - Сначала я было отчаялся, - сказал капрал, - доставить  вашей  милости
какие-нибудь сведения о лейтенанте и о его сыне, потому что когда я спросил,
где его слуга, от которого я бы, наверно, разузнал все, о  чем  удобно  было
спросить... - Это справедливая оговорка, Трим, - заметил дядя  Тоби.  -  Мне
ответили, с позволения вашей милости, что с ним нет слуги, - что он  приехал
в гостиницу  на  наемных  лошадях,  которых  на  другое  же  утро  отпустил,
почувствовав, что не в состоянии следовать дальше  (чтобы  присоединиться  к
своему полку, я так думаю). - Если я поправлюсь,  мой  друг,  -  сказал  он,
передавая сыну кошелек с поручением заплатить вознице, - мы  наймем  лошадей
отсюда. - - Но увы, бедный джентльмен никогда отсюда не уедет, - сказала мне
хозяйка, - потому что я всю ночь слышала часы смерти, - а  когда  он  умрет,
мальчик, сын его, тоже умрет: так он убит горем.
     - Я слушал этот рассказ, - продолжал капрал, - а в  это  время  мальчик
пришел в кухню заказать ломтик хлеба, о котором говорил хозяин. -  Только  я
хочу сам его приготовить  для  отца,  -  сказал  мальчик.  -  Позвольте  мне
избавить вас от этого труда, молодой человек,  -  сказал  я,  взяв  вилку  и
предложив ему мой стул у огня на  то  время,  что  я  буду  поджаривать  его
ломтик. - Я думаю, сэр, - с большой скромностью сказал он, - что я сумею ему
лучше угодить.
     - Я уверен, - сказал я, - что его  милости  этот  ломтик  не  покажется
хуже, если его поджарит старый солдат. - Мальчик  схватил  меня  за  руку  и
разрыдался. - Бедняжка, - сказал дядя Тоби,  -  он  вырос  в  армии,  и  имя
солдата, Трим, прозвучало в его ушах как имя друга.  -  Жаль,  что  его  нет
здесь.
     - Во время самых продолжительных переходов,  -  сказал  капрал,  -  мне
никогда так сильно не хотелось  обедать,  как  захотелось  заплакать  с  ним
вместе. Что бы это могло со мной быть, с позволения вашей милости? - Ничего,
Трим, - сказал дядя Тоби, сморкаясь, - просто ты добрый малый.
     - Отдавая ему поджаренный ломтик хлеба, - продолжал капрал,  -  я  счел
нужным сказать, что я слуга капитана Шенди и что ваша милость (хоть вы ему и
чужой) очень беспокоится о здоровье его отца,