- предвидя, сколько ему придется изведать горя,  если  с  его
женой  и  ребенком  приключится  что-нибудь  неладное  во  время   родов   в
Шенди-Холле. - - Он знал, что свет судит по результатам и в случае несчастья
только прибавит ему огорчений, свалив на него всю вину. - - "Ах, боже мой! -
Если бы миссис Шенди  (бедная  женщина!)  могла  исполнить  свое  желание  и
съездить для родов в Лондон, хотя бы не надолго  (говорят,  она  на  коленях
просила и молила об этом, -  -  по-моему,  принимая  во  внимание  приданое,
которое мистер  Шенди  взял  за  ней,  -  ему  было  бы  не  так  уж  трудно
удовлетворить ее просьбу), - и она сама и ее ребенок, верно, были бы живы  и
по сей час!"
     На такие восклицания не найдешь ответа, и мой отец знал это, -  но  то,
что его особенно волновало в этом деле, было не только желание оградить себя
- и не исключительно лишь внимание к своему отпрыску и своей жене: - у моего
отца был широкий взгляд на вещи, - - и в добавление ко всему он принимал все
близко к сердцу еще и в интересах общественного блага,  он  опасался  дурных
выводов, которые могли быть сделаны в случае неблагоприятного исхода дела.
     Ему  были  прекрасно  известны  единодушные  жалобы  всех  политических
писателей, занимавшихся  этим  предметом  от  начала  царствования  королевы
Елизаветы и до его времени, о том, что поток людей и денег, устремляющихся в
столицу по тому или иному суетному поводу, - делается  настолько  бурным,  -
что ставит под угрозу наши гражданские права; - хотя заметим мимоходом, -  -
поток не был образом, который  приходился  ему  больше  всего  по  вкусу,  -
любимой его метафорой здесь был  недуг,  и  он  развивал  ее  в  законченную
аллегорию, утверждая, что недуг этот точь-в-точь такой же в  теле  народном,
как и в теле человеческом, и состоит в  том,  что  кровь  и  жизненные  духи
поднимаются в голову быстрее, чем они в состоянии найти себе дорогу вниз,  -
- кругообращение нарушается и наступает смерть как в одном, так и  в  другом
случае.
     - Нашим свободам едва ли угрожает опасность, - говорил он  обыкновенно,
- французской политики или  французского  вторжения;  -  -  и  он  не  очень
страшился, что мы зачахнем от избытка гнилой материи и отравленных  соков  в
нашей конституции, - с которой, он надеялся, дело , обстоит  совсем  не  так
худо, как иные воображают; - но он всерьез опасался, как  бы  в  критическую
минуту мы не погибли вдруг от апоплексии; - и тогда, - говорил он, - господь
да помилует нас, грешных.
     Отец мой, излагая историю этого недуга, никогда не мог одновременно  не
указать лекарство против него.
     "Будь я самодержавным государем, -  говорил  он,  вставая  с  кресла  и
подтягивая обеими руками штаны, - я бы поставил на  всех  подступах  к  моей
столице сведущих людей и возложил на  них  обязанность  допрашивать  каждого
дурака, по какому делу он едет в город; - и если бы  после  справедливого  и
добросовестного расспроса оказалось, что дело это не настолько важное, чтобы
из-за него стоило оставлять свой дом и со всеми своими пожитками, с женой  и
детьми, сыновьями фермеров и т. д. и т. д. тащиться в столицу,  то  приезжие
подлежали бы, в качестве бродяг, возвращению, от констебля к  констеблю,  на
место своего законного  жительства.  Этим  способом  я  достигну  того,  что
столица не пошатнется от собственной тяжести; - что голова не будет  слишком
велика для туловища;  -  что  конечности,  ныне  истощенные  и  изможденные,
получат полагающуюся им порцию пищи  и  вернут  себе  прежнюю  свою  силу  и
красоту. - Я приложил бы все старания, чтобы луга и  пахотные  поля  в  моих
владениях смеялись и пели, - чтобы  в  них  вновь  воцарилось  довольство  и
гостеприимство, - а средним помещикам  моего  королевства  досталось  бы  от
этого столько силы и столько влияния, что они могли бы служить  противовесом
знати, которая в настоящее время так их обирает.
     "Почему во многих прелестных  провинциях  Франции,  -  спрашивал  он  с
некоторым волнением, прохаживаясь по комнате, - теперь так  мало  дворцов  и
господских домов? Чем объясняется, что немногие  уцелевшие  chateaux  {Замки
(франц.).} так запущены, - так разорены и находятся в  таком  разрушенном  и
жалком состоянии? - Тем, сэр, - говорил он, - что во французском королевстве
нет людей, у которых были бы какие-нибудь местные интересы; - все  интересы,
которые остаются у француза, кто бы он ни был и где бы ни находился, всецело
сосредоточены при дворе и во взорах великого монарха; лучи  его  улыбки  или
проходящие по лицу  его  тучи  -  это  жизнь  или  смерть  для  каждого  его
подданного".
     Другое политическое основание, побуждавшее моего отца принять все  меры
для предотвращения малейшего несчастья при родах моей матери в деревне, -  -
заключалось  в  том,  что  всякое  такое  несчастье  неминуемо  нарушило  бы
равновесие сил в дворянских семьях как его круга, так и кругов более высоких
в пользу слабейшего пола, которому и  без  того  принадлежит  слишком  много
власти; - - обстоятельство это, наряду с незаконным захватом  многих  других
прав, ежечасно совершаемым этой частью общества, - оказалось бы в заключение
роковым  для  монархической  системы  домашнего  управления,   самим   богом
установленной с сотворения мира.
     В этом пункте он всецело разделял мнение  сэра  Роберта  Фильмера,  что
строй и учреждения всех  величайших  восточных  монархий  восходят  к  этому
замечательному образцу и прототипу отцовской власти в семье; - но вот уже  в
течение столетия, а то и больше, власть эта постепенно  выродилась,  по  его
словам, в смешанное  управление;  -  -  и  как  ни  желательна  такая  форма
управления для общественных объединений большого размера, - она имеет  много
неудобств в объединениях малых, - где, по его наблюдениям, служит источником
лишь беспорядка и неприятностей.
     По всем этим соображениям, частным и общественным, вместе взятым, - мой
отец желал во что бы то ни стало пригласить акушера, - моя  мать  не  желала
этого ни за что. Отец просил и умолял ее отказаться "на  сей  раз  от  своей
прерогативы в этом вопросе и позволить ему сделать для нее  выбор;  -  мать,
напротив, настаивала на своей привилегии решать этот вопрос самостоятельно -
и не принимать ни от кого помощи, как только от старой повитухи. -  Что  тут
было делать отцу? Он истощил все свое остроумие; - - уговаривал  ее  на  все
лады; - представлял свои доводы в самом различном свете; -  обсуждал  с  ней
вопрос как христианин, - как язычник, - как муж, - как отец, - как  патриот,
- как человек... - Мать на все отвечала только как женщина; - ведь поскольку
она не могла укрываться в этом бою за столь разнообразными ролями, - бой был
неравный: - семеро против одного. - Что тут  было  делать  матери?  -  -  По
счастью, она получила некоторое подкрепление в этой борьбе (иначе несомненно
была бы побеждена) со стороны лежавшей у нее  на  сердце  досады;  это-то  и
поддержало ее и дало ей возможность с таким успехом отстоять свои позиции  в
споре с отцом, - - что обе стороны запели Те Deum. Словом, матери  разрешено
было пригласить старую повитуху, - акушер же получал  позволение  распить  в
задней комнате бутылку вина с моим отцом и дядей Тоби Шенди, -  за  что  ему
полагалось заплатить пять гиней.
     Заканчивая эту  главу,  я  должен  сделать  одно  предостережение  моим
читательницам, - а именно: - пусть не считают они безусловно доказанным,  на
основании двух-трех слов, которыми я случайно обмолвился, -  что  я  человек
женатый. - Я согласен, что нежное обращение _моя  милая,  милая  Дженни_,  -
наряду с некоторыми другими разбросанными там и здесь  штрихами  супружеской
умудренности, вполне естественно могут сбить с толку самого беспристрастного
судью на свете и склонить его к такому решению. - Все, чего  я  добиваюсь  в
этом деле, мадам, так это строгой справедливости. Проявите ее и ко мне  и  к
себе самой хотя бы в той степени, - чтобы не  осуждать  меня  заранее  и  не
составлять обо мне превратного  мнения,  пока  вы  не  будете  иметь  лучших
доказательств, нежели те, какие могут быть в  настоящее  время  представлены
против меня. - Я вовсе не настолько тщеславен или безрассуден, мадам,  чтобы
пытаться внушить вам мысль, будто моя  милая,  милая  Дженни  является  моей
возлюбленной; - нет, - это было бы искажением моего истинного  характера  за
счет другой крайности и создало бы впечатление, будто я пользуюсь  свободой,
на которую я, может быть, не могу претендовать. Я  лишь  утверждаю,  что  на
протяжении нескольких томов ни вам, ни самому проницательному уму  на  свете
ни за что не догадаться, как дело обстоит в действительности. -  Нет  ничего
невозможного в том, что моя милая, милая Дженни, несмотря  на  всю  нежность
этого обращения, приходится мне дочерью.  -  -  Вспомните,  -  я  родился  в
восемнадцатом году. -  Нет  также  ничего  неестественного  или  нелепого  в
предположении, что моя милая Дженни является моим другом. - - Другом! - Моим
другом. - Конечно, мадам, дружба между двумя  полами  может  существовать  и
поддерживаться без... - - - Фи! Мистер Шенди!  -  Без  всякой  другой  пищи,
мадам,  кроме  того  нежного   и   сладостного   чувства,   которое   всегда
примешивается к дружбе между лицами разного пола. Соблаговолите, пожалуйста,
изучить чистые и чувствительные части лучших французских романов:  -  -  вы,
наверно, будете поражены, мадам, когда увидите, как богато  разукрашено  там
целомудренными выражениями  сладостное  чувство,  о  котором  я  имею  честь
говорить.


        ^TГЛАВА XIX^U

     Я  скорее  взялся  бы  решить  труднейшую  геометрическую  задачу,  чем
объяснить, каким образом джентльмен такого недюжинного ума, как мой отец,  -
- сведущий, как, должно  быть,  уже  заметил  читатель,  в  философии  и  ею
интересовавшийся, - а также мудро рассуждавший о политике - и никоим образом
не невежда. (как это обнаружится дальше) в искусстве спорить, - мог  забрать
себе в голову мысль, настолько чуждую ходячим представлениям, -  что  боюсь,
как бы читатель, когда я ее сообщу ему, не швырнул сейчас  же  книгу  прочь,
если он хоть немного холерического темперамента; не  расхохотался  от  души,
если он сангвиник; - и не предал ее с первого же взгляда полному  осуждению,
как дикую и фантастическую, если он человек  серьезного  и  мрачного  нрава.
Мысль эта касалась выбора и наречения христианскими именами, от которых,  по
его мнению, зависело гораздо больше, чем то способны уразуметь поверхностные
умы.
     Мнение его в этом вопросе сводилось к  тому,  что  хорошим  или  дурным
именам, как он выражался, присуще особого рода магическое  влияние,  которое
они неизбежно оказывают на наш характер и на наше поведение.
     Герой Сервантеса не рассуждал на эту тему с большей серьезностью или  с
большей уверенностью, - - он  не  мог  сказать  о  злых  чарах  волшебников,
порочивших его подвиги, - или об имени Дульцинеи, придававшем  им  блеск,  -
больше, чем отец мой говорил об именах Трисмегиста  или  Архимеда,  с  одной
стороны, - или об именах Ники или Симкин, с  другой.  -  Сколько  Цезарей  и
Помпеев, - говорил он,  -  сделались  достойными  своих  имен  лишь  в  силу
почерпнутого из них вдохновения. И сколько неудачников, -  прибавлял  он,  -
отлично преуспело бы  в  жизни,  не  будь  их  моральные  и  жизненные  силы
совершенно подавлены и уничтожены именем Никодема.
     - Я ясно вижу, сэр, по глазам вашим вижу (или по  чему-нибудь  другому,
смотря по обстоятельствам), - говорил обыкновенно мой  отец,  -  что  вы  не
расположены согласиться с моим мнением, - и точно, - продолжал он: - кто его
тщательно не исследовал до самого конца, - тому  оно,  не  спорю,  покажется
скорее фантастическим, чем солидно обоснованным; - - и все-таки, сударь  мой
(если  осмелюсь  основываться  на  некотором  знании  вашего  характера),  я
искренно убежден, что я немногим рискну, представив дело на ваше усмотрение,
- не как стороне в этом споре, но как судье, - и доверив его решение  вашему
здравому смыслу  и  беспристрастному  расследованию.  -  -  Вы  свободны  от
множества мелочных предрассудков, прививаемых воспитанием большинству людей,
обладаете слишком широким умом, чтобы оспаривать  чье-нибудь  мнение  просто
потому, что у него  нет  достаточно  приверженцев.  Вашего  сына!  -  вашего
любимого сына, - от мягкого и открытого  характера  которого  вы  так  много
ожидаете, - вашего Билли, сэр! - разве вы решились бы  когда-нибудь  назвать
Иудой? - Разве вы, дорогой мой, - говорил мой отец, учтивейшим образом кладя
вам руку на грудь, - тем мягким и неотразимым  piano,  которого  обязательно
требует argumentum ad hominem {Довод к личности (лат.), то есть обращенный к
убеждениям и предрассудкам лица,  которому  хотят  что-нибудь  доказать.}  -
разве вы, если бы какой-нибудь христопродавец предложил это имя  для  вашего
мальчика и поднес вам при этом свой кошелек,  разве  вы  согласились  бы  на
такое надругательство над вашим сыном? - -  Ах,  боже  мой!  -  говорил  он,
поднимая кверху глаза, -  если  у  меня  правильное  представление  о  вашем
характере, сэр, - вы на это не способны; - вы бы отнеслись с негодованием  к
этому  предложению;  -  вы  бы  с  отвращением  швырнули  соблазн   в   лицо
соблазнителю.
     Величие  духа,  явленное  вашим  поступком,  которым  я  восхищаюсь,  и
обнаруженное вами во всей этой  истории  великолепное  презрение  к  деньгам
поистине благородны;  -  но  высшей  похвалы  достоин  принцип,  которым  вы
руководствовались, - а  именно:  ваша  родительская  любовь,  в  согласии  с
высказанной здесь гипотезой, подсказала вам, что если бы сын ваш назван  был
Иудой, - то мысль о гнусном предательстве, неотделимая от этого  имени,  всю
жизнь сопровождала бы его, как тень, и в конце концов  сделала  бы  из  него
скрягу и подлеца, невзирая на ваш, сэр, добрый пример.
     Я не встречал человека, способного отразить этот довод.  -  -  Но  ведь
если уж говорить правду о моем отце, - то он был прямо-таки неотразим, как в
речах своих, так и в словопрениях;- он был прирожденный оратор:  FONT SIZE=3>QeodidaktoV
{Наученный богом (греч.).}. - Убедительность, так сказать, опережала  каждое
его слово, элементы логики и риторики были столь  гармонически  соединены  в
нем, - и вдобавок он  столь  тонко  чувствовал  слабости  и  страсти  своего
собеседника, - -что сама Природа могла бы  свидетельствовать  о  нем:  "этот
человек красноречив". Короче  говоря,  защищал  ли  он  слабую  или  сильную
сторону вопроса, и в том и в другом случае нападать на него было опасно. - -
- А между тем, как это ни странно, он  никогда  не  читал  ни  Цицерона,  ни
Квинтилиана "De Oratore", ни Исократа, ни Аристотеля, ни Лонгина из древних;
- - ни Фоссия, ни Скиоппия, ни Рама, ни Фарнеби из новых авторов; -  и,  что
еще более удивительно, ни разу в жизни не высек он в уме своем  ни  малейшей
искорки  ораторских  тонкостей  хотя  бы  беглым  чтением  Кракенторпа   или
Бургередиция,   или   какого-нибудь   другого   голландского   логика    или
комментатора; он не знал даже, в чем заключается различие  между  argumentum
ad ignorantiam {Довод, рассчитанный на невежество (лат.).} и  argumentum  ad
hominem; так что, я хорошо помню, когда он  привез  меня  для  зачисления  в
колледж Иисуса в ***, - достойный мой  наставник  и  некоторые  члены  этого
ученого общества справедливо поражены были, - что человек, не  знающий  даже
названий своих орудий, способен так ловко ими пользоваться.
     А  пользоваться  ими  по  мере  своих  сил  отец  мой   принужден   был
беспрестанно; - - ведь ему приходилось защищать тысячу маленьких  парадоксов
комического характера,  -  -  большая  часть  которых,  я  в  этом  убежден,
появилась сначала в качестве простых чудачеств на правах vive la  bagatelle;
{Да здравствует дурачеств. (франц.).} позабавившись ими с полчаса и  изощрив
на них свое остроумие, он оставлял их до другого раза.
     Я высказываю это не просто как гипотезу или догадку о  возникновении  и
развитии многих странных воззрений  моего  отца,  -  но  чтобы  предостеречь
просвещенного  читателя  против  неосмотрительного  приема   таких   гостей,
которые, после многолетнего свободного  и  беспрепятственного  входа  в  наш
мозг, - в заключение требуют для  себя  права  там  поселиться,  -  действуя
иногда подобно дрожжам, - но гораздо чаще по способу нежной страсти, которая
начинается с шуток, - а кончается совершенно серьезно.
     Было ли то проявлением чудачества моего отца, - или его  здравый  смысл
стал под конец жертвой его остроумия, - и  в  какой  мере  во  многих  своих
взглядах, пусть даже странных, он был совершенно прав, - -  читатель,  дойдя
до них, решит сам. Здесь же я утверждаю только то, что в  своем  взгляде  на
влияние христианских имен, каково бы  ни  было  его  происхождение,  он  был
серьезен; - тут он всегда оставался верен себе; - - тут он был  систематичен
и, подобно всем систематикам, готов был сдвинуть небо и землю и все на свете
перевернуть для подкрепления своей гипотезы. Словом, повторяю  опять:  -  он
был серьезен! - и потому терял всякое терпение,  видя,  как  люди,  особенно
высокопоставленные, которым следовало  бы  быть  более  просвещенными,  -  -
проявляют столько же - а то и больше - беспечности и равнодушия  при  выборе
имени для своих детей, как при выборе кличек Понто  или  Купидон  для  своих
щенков.
     - Дурная это манера, - говорил он, - и особенно в ней неприятно то, что
с выбранным злонамеренно или неосмотрительно дрянным именем дело обстоит  не
так, как, скажем, с репутацией человека, которая, если она  замарана,  может
быть потом обелена - - - и рано или поздно, если не при жизни человека,  то,
по крайней мере, после его смерти, - так или иначе  восстановлена  в  глазах
света; но то пятно, - - говорил он, - никогда не смывается; - он  сомневался
даже, чтобы постановление парламента могло тут что-нибудь сделать.  -  -  Он
знал не хуже вашего, что законодательная власть в известной мере  полномочна
над фамилиями; - но по очень веским соображениям, которые он  мог  привести,
она никогда еще не отваживалась, - говорил он, - сделать следующий шаг.
     Замечательно, что хотя отец мой, вследствие этого мнения, питал, как  я
вам говорил, сильнейшее пристрастие  и  отвращение  к  некоторым  именам,  -
однако наряду с ними существовало еще множество имен,  которые  были  в  его
глазах настолько лишены как положительных, так и отрицательных качеств,  что
он относился к ним с полным равнодушием. Джек, Дик и Том были именами такого
сорта; отец называл их нейтральными, - утверждая без всякой  иронии,  что  с
сотворения мира имена эти носило, по крайней мере,  столько  же  негодяев  и
дураков, сколько мудрых и хороших людей, - так что, по его  мнению,  влияния
их, как в случае равных сил, действующих друг против друга в противоположных
направлениях, взаимно уничтожались; по этой причине он часто заявлял, что не
ценит подобное имя ни в грош. Боб, имя  моего  брата,  тоже  принадлежало  к
этому нейтральному разряду христианских имен, очень мало влиявших как в  ту,
так и в другую сторону; и так как отец  мой  находился  случайно  в  Эпсоме,
когда оно было ему дано, - то он часто благодарил бога за  то,  что  оно  не
оказалось худшим. Имя  Андрей  было  для  него  чем-то  вроде  отрицательной
величины в алгебре, - оно было хуже, чем  ничего,  -  говорил  отец.  -  Имя
Вильям он ставил довольно высоко, - - зато имя Нампс  он  опять-таки  ставил
очень низко, - а уж Ник, по его словам, было не имя, а черт знает что.
     Но из всех имен на свете он испытывал наиболее непобедимое отвращение к
Тристраму; - не было в мире вещи, о  которой  он  имел  бы  такое  низкое  и
уничтожающее мнение, как об этом имени, - будучи убежден, что  оно  способно
произвести in rerum natural {В природ