пал и не мог проснуться.
     "Может быть,  она  выходила  в  обществе  Чести  драться  на  дуэли,  -
заплатить какой-нибудь карточный долг; -  -  или  внести  наложнице  грязные
деньги, обещанные Похотью. А может быть, все это время  Совесть  его  занята
была дома, распинаясь  против  мелких  краж  и  громя  жалкие  преступления,
поскольку своим богатством и общественным положением сам он  застрахован  от
всякого соблазна покуситься на них; вот почему живет он так же  весело  (Ну,
принадлежи он к нашей церкви, - сказал доктор Слоп, - он не стал бы особенно
веселиться), - спит у себя в  постели  так  же  крепко,  -  и  в  заключение
встречает  смерть  так  же  безмятежно,  -  как  дай  бог  человеку   самому
добродетельному".
     - Все это у нас невозможно, - сказал доктор Слоп, оборачиваясь к  моему
отцу; - такие вещи не могли бы случиться в нашей церкви. - - Ну, а в  нашей,
- отвечал отец, - случаются сплошь и рядом. - Положим, - сказал доктор  Слоп
(немного пристыженный откровенным признанием отца), - человек может жить так
же дурно и в римской церкви; - зато он не может так спокойно умереть. -  Ну,
что за важность,  -  возразил  отец  с  равнодушным  видом,  -  как  умирает
мерзавец. - Я имею в виду, - отвечал доктор Слоп, - что ему будет отказано в
благодетельной помощи последних таинств. - Скажите, пожалуйста,  сколько  их
всех у вас, - задал вопрос дядя Тоби, - вечно я забываю. - Семь,  -  отвечал
доктор Слоп. - Гм! - произнес дядя Тоби, - но не соглашающимся  тоном,  -  а
придав своему междометию то особенное выражение удивления, какое бывает  нам
свойственно, когда, заглянув в ящик комода, мы находим там больше вещей, чем
ожидали. - Гм! - произнес в ответ дядя Тоби. Доктор Слоп,  слух  у  которого
был тонкий, понял моего дядю так же хорошо, как если бы  тот  написал  целую
книгу против семи таинств. - - - Гм! - произнес, в свою очередь, доктор Слоп
(применяя довод дяди Тоби против него же), - - что ж  тут  особенного,  сэр?
Есть ведь семь основных добродетелей? - - Семь смертных  грехов?  -  -  Семь
золотых подсвечников? - - Семь небес? - - - Этого я не знаю, - возразил дядя
Тоби. - - Есть семь чудес света? - Семь дней творения? - Семь планет? - Семь
казней?  -  Да,  есть,  -  сказал  отец  с  напускной  серьезностью.  -  Но,
пожалуйста, Трим, - продолжал он, - читай дальше твои характеристики.
     "А вот вам корыстный, безжалостный" (тут Трим взмахнул  правой  рукой),
"бессердечный себялюбец, не способный к дружбе, ни к товарищеским  чувствам.
Обратите внимание, как он проходит  мимо  убитых  горем  вдовы  и  сироты  и
смотрит на все бедствия, которым  подвержена  жизнь  человека,  без  единого
вздоха, без единой молитвы". - С позволения  ваших  милостей,  -  воскликнул
Трим, - я думаю, что этот негодяй хуже, нежели первый.
     "Ужели Совесть не проснется и не начнет его мучить в таких  случаях?  -
Нет; слава богу, для этого нет повода. - _Я плач_у_  каждому  все,  что  ему
полагается, - нет у меня на совести никакого прелюбодеяния, - неповинен я  в
нарушениях слова и в клятвопреступлениях, - я не совратил  ничьей  жены  или
дочери. - Благодарение богу,  я  не  таков,  как  прочие  люди,  прелюбодеи,
обидчики или даже как этот распутник, который стоит передо мной_.
     "Третий - хитрец и интриган по природе своей. Рассмотрим всю его жизнь,
- вся она лишь ловкое плетение темных козней и обманных уловок в расчете  на
то, чтобы низким образом обойти истинный смысл  законов  -  и  не  дать  нам
честно   владеть   и   спокойно   наслаждаться   различными   видами   нашей
собственности. - - Вы увидите, как такой пролаза раскидывает свои  сети  для
уловления  неведения  и  беспомощности  бедняков  IL  нуждающихся;  как   он
сколачивает себе состояние, пользуясь  неопытностью  юнца  или  беспечностью
приятеля, готового доверить ему даже жизнь.
     "Когда же приходит старость и Раскаяние  призывает  его  оглянуться  на
этот черный счет и снова отчитаться перед своей Совестью, - - Совесть  бегло
справляется со Сводом законов, - не находит там ни  одного  закона,  который
явно нарушался бы его поступками, - убеждается, что ему  не  грозят  никакие
штрафы или конфискации движимого и недвижимого  имущества,  -  не  видит  ни
бича, поднятого над его головой,  ни  темницы,  отворяющей  перед  ним  свои
ворота. - Так чего же страшиться его Совести?  -  Она  прочно  окопалась  за
Буквой закона и сидит себе неуязвимая, со всех сторон настолько  огражденная
_прецедентами_ и _решениями_, - что никакая проповедь не в состоянии  выбить
ее оттуда".
     Тут капрал Трим и дядя Тоби переглянулись между  собой.  -  Да,  -  да,
Трим! - проговорил дядя Тоби, покачав  головой,  -  жалкие  это  укрепления,
Трим. - - - О, совсем дрянная работа, - отвечал Трим, - по сравнению с  тем,
что ваша милость и я умеем  сооружать.  -  -  -  Характер  этого  последнего
человека, - сказал доктор  Слоп,  перебивая  Трима,  -  более  отвратителен,
нежели характеры обоих предыдущих, - - - он как будто  списан  с  одного  из
ваших кляузников, которые бегают по судам. - - У  нас  совесть  человека  не
могла бы так долго пребывать в ослеплении, - ведь по крайней мере три раза в
году каждый из нас должен ходить к исповеди. - Разве это возвращает человеку
зрение? - спросил дядя Тоби. - Продолжай,  Трим,  -  сказал  отец,  -  иначе
Обадия вернется раньше, чем ты дойдешь  до  конца  проповеди.  -  Она  очень
короткая, - возразил Трим. - Мне бы хотелось, чтобы она  была  подлиннее,  -
сказал дядя Тоби, - потому что она мне ужасно нравится. - Трим продолжал:
     "Четвертый лишен даже такого прибежища, - он отбрасывает прочь все  эти
формальности медленного крючкотворства, - - презирает сомнительные махинации
секретных происков и осторожных  ходов  для  осуществления  своих  целей.  -
Поглядите на этого развязного наглеца, как он плутует, врет, приносит ложные
клятвы, грабит, убивает! - - Ужасно! - - Но ничего  лучшего  и  нельзя  было
ожидать в настоящем случае:  -  бедняга  жил  в  темноте!  -  Совесть  этого
человека  взял  на  свое  попечение  его  священник;  -  а  все  наставления
последнего ограничивались тем, что надо верить в папу; - ходить к обедне;  -
креститься; - почитывать молитвы,  перебирая  четки;  -  -  -  быть  хорошим
католиком, - и что этого за глаза довольно, чтобы попасть на  небо.  Как?  -
даже преступая клятвы?  -  Что  ж,  -  ведь  они  сопровождались  мысленными
оговорками. - Но если это такой отъявленный негодяй, как вы его изображаете,
- если  он  грабит,  -  если  он  убивает,  -  ужели  при  каждом  из  таких
преступлений не наносит он раны своей Совести? - Разумеется, -  но  ведь  он
приводил ее на исповедь; - рана там нарывает, очищается и в  короткое  время
совершенно вылечивается при помощи отпущения. - Ах, папизм! какую несешь  ты
ответственность! - Не довольствуясь тем, что человеческое сердце каждый день
и  на  каждом  шагу  невольно  роковым  образом  действует  предательски  по
отношению к самому себе, -  ты  еще  умышленно,  распахнул  настежь  широкие
ворота обмана перед этим неосмотрительным путником, -  и  без  того,  прости
господи, легко сбивающимся с пути, - и уверенно обещаешь мир душе  его  там,
где нет никакого мира.
     "Примеры, взятые мной из обыденной жизни  для  иллюстрации  сказанного,
слишком общеизвестны, чтобы требовались дальнейшие доказательства.  Если  же
кто-нибудь в них сомневается или считает невероятным, чтобы  человек  мог  в
такой  степени  стать  жертвой  самообмана,  -  я  попрошу  такого  скептика
минуточку  поразмыслить,  после   чего   отважусь   доверить   решение   его
собственному сердцу.
     "Пусть  он  только  примет  во  внимание,  как  различны  степени   его
отвращения к ряду безнравственных  поступков,  по  природе  своей  одинаково
дурных и порочных, - и для него скоро станет ясно, что те из них, к  которым
его побуждали сильное влечение или привычка, бывают обыкновенно  разукрашены
всяческой мишурой, какую только в состоянии надеть на них снисходительная  и
льстивая рука; - другие же, к которым он не чувствует никакого расположения,
выступают  вдруг  голыми  и  безобразными,  окруженными   всеми   атрибутами
безрассудства и бесчестия.
     "Когда Давид застал Саула спящим в пещере и отрезал край от его верхней
одежды, - сердцу его, читаем мы, стало больно, что он это  сделал.  -  Но  в
истории с Урией, когда верный и храбрый слуга его,  которого  он  должен  бы
любить и почитать, пал, чтобы освободить место его похоти, -  когда  совесть
имела гораздо больше оснований поднять тревогу, - сердцу его не было больно.
- Прошел почти год после этого преступления  до  того  дня,  как  Натан  был
послан укорить его; и мы ниоткуда не видим, чтобы за все это время  он  хоть
раз опечалился или сокрушался сердцем по поводу содеянного.
     "Таким образом, совесть, этот  первоначально  толковый  советчик,  -  -
которого  творец  назначил  на  высокую  должность  нашего  справедливого  и
нелицеприятного судьи, в силу несчастного стечения причин и помех часто  так
плохо замечает происходящее, - исправляет свою  должность  так  нерадиво,  -
порой даже так нечисто, - что доверяться ей одной невозможно; и  мы  считаем
необходимым, совершенно необходимым,  присоединить  к  ней  другой  принцип,
чтобы он ей помогал и даже ею руководил в ее решениях.
     "Вот почему, если вы желаете составить себе правильное суждение о  том,
насчет чего для вас чрезвычайно важно не ошибиться, -  -  -  а  именно,  как
обстоит дело  с  вашей  подлинной  ценностью,  как  честного  человека,  как
полезного  гражданина,  как  верного  подданного  нашего  короля   или   как
искреннего  слуги  вашего  бога,  -  зовите  себе  на   помощь   религию   и
нравственность. - - Посмотри, - что написано в законе божием?  -  -  Что  ты
читаешь  там?  -  Обратись  за  советом  к  спокойному  разуму  и  нерушимым
положениям правды и истины; - что они говорят?
     "Пусть совесть выносит свое решение на основании этих  показаний;  -  и
тогда, если сердце твое тебя не  осуждает,  -  этот  случай  и  предполагает
апостол, - а правило твое непогрешимо"  (тут  доктор  Слоп  заснул),  -  "ты
можешь иметь упование на бога, - то есть  иметь  достаточные  основания  для
веры в то, что суждение твое о себе есть суждение божие  и  представляет  не
что иное,  как  предвосхищение  того  праведного  приговора,  который  будет
некогда произнесен над тобой существом, которому ты должен будешь напоследок
дать отчет в твоих поступках.
     "Тогда действительно, как говорит автор Книги  Иисуса,  сына  Сирахова:
Блажен человек, которому не докучает множество грехов его. - Блажен человек,
сердце которого не осуждает его. Богат ли он или беден, - если у него сердце
доброе (сердце таким образом руководимое и вразумляемое), во всякое время на
лице его будет радость, - ум его скажет ему  больше,  нежели  семь  стражей,
сидящих на вершине башни". - - - Башня не имеет никакой силы, - сказал  дядя
Тоби, - если она не фланкирована. - "Из самых темных сомнений выведет он его
увереннее, чем тысяча казуистов, и  представит  государству,  в  котором  он
живет, лучшее ручательство за его поведение, чем все оговорки и ограничения,
которые наши законодатели вынуждены множить без конца, - - вынуждены, говорю
я, при нынешнем положении вещей; ведь  человеческие  законы  не  являются  с
самого начала делом свободного  выбора,  но  порождены  были  необходимостью
защиты против злонамеренных действий людей, совесть которых не носит в  себе
никакого   закона;   они   ставят   себе   целью,    путем    многочисленных
предупредительных мер - во всех таких случаях распущенности  и  уклонений  с
пути истины, когда правила и запреты совести не в состоянии нас удержать,  -
придать им силу и заставить нас им подчиняться угрозами тюрем и виселиц".
     -  Мне  совершенно  ясно,  -  сказал  отец,   -   что   проповедь   эта
предназначалась для произнесения в Темпле, - - или на выездной  сессии  суда
присяжных. - - Мне нравится в ней аргументация, - -и жаль, что  доктор  Слоп
заснул раньше, чем она доказала ему ошибочность его  предположения;  -  -  -
ведь теперь ясно, что священник, как я и думал с самого начала,  не  наносил
апостолу Павлу ни малейшего оскорбления; - - и что между  ними,  братец,  не
было ни малейшего разногласия. - - - Велика важность, если  бы  даже  они  и
разошлись во мнениях, - возразил дядя Тоби; -  -  наилучшие  друзья  в  мире
могут иногда повздорить. - - Твоя правда, брат Тоби, -  сказал  отец,  пожав
ему руку, - мы набьем себе трубки, братец, а потом Трим может читать дальше.
     - Ну, а ты что об этом думаешь? -  сказал  отец,  обращаясь  к  капралу
Триму, после того как достал свою табакерку.
     - Я думаю, - отвечал капрал, - что  семь  стражей  на  башне,  которые,
верно, у них там часовые, - - это больше, с позволения  вашей  милости,  чем
было надобно; - ведь если продолжать в таком роде, то можно растрепать  весь
полк, чего никогда не сделает командир, любящий своих солдат, если он  может
без этого обойтись; ведь двое часовых, - прибавил капрал, - вполне  заменяют
двадцать. - Я сам раз сто разводил караулы, -  продолжал  Трим,  выросши  на
целый дюйм при этих словах, - но за все время, как я имел честь служить  его
величеству  королю  Вильгельму,   хотя   мне   приходилось   сменять   самые
ответственные посты, ни разу не поставил я больше двух человек. - Совершенно
правильно, Трим, - сказал дядя Тоби, - - но ты не принимаешь в расчет, Трим,
что башни в дни Соломона были не такие, как наши бастионы, фланкированные  и
защищенные другими укреплениями; - все это, Трим, изобретено было уже  после
смерти Соломона, а в его время не было ни  горнверков,  ни  равелинов  перед
куртиной, - ни таких рвов, как мы прокладываем,  с  кюветом  посредине  и  с
прикрытыми путями и обнесенными палисадом контрэскарпами по всей  их  длине,
чтобы обезопасить себя против неожиданных  нападений;  таким  образом,  семь
человек на башне были, вероятно, караульным  отрядом,  поставленным  там  не
только для дозора, но и для защиты башни.  -  С  позволения  вашей  милости,
отряд этот все-таки не мог быть больше нежели капральским постом. - Отец про
себя улыбнулся, - но не подал виду: - тема  разговора  между  дядей  Тоби  и
Тримом, принимая  во  внимание  случившееся,  была  слишком  серьезна  и  не
допускала никаких шуток. - Вот почему, сунув в  рот  только  что  закуренную
трубку, - он ограничился приказанием Триму продолжать чтение.  Тот  прочитал
следующее:
     "Иметь всегда страх  божий  и  всегда  руководиться  в  наших  взаимных
отношениях вечными мерилами добра и  зла  -  вот  две  скрижали,  первая  из
которых заключает религиозные обязанности, а вторая - нравственные; они  так
тесно между собой связаны, что их невозможно разделить, даже мысленно (а тем
более  в  действительности,  несмотря  на  многочисленные  попытки,  которые
делались в этом направлении), не разбив их и не нанеся ущерба как одной, так
и другой.
     "Я сказал, что такие попытки делались много раз, - и это правда; - -  в
самом деле, что может быть зауряднее  человека,  лишенного  всякого  чувства
религии - и настолько при этом честного, чтобы не делать вид,  будто  оно  у
него есть, который, однако, принял бы за жесточайшее оскорбление, если бы вы
вздумали хоть сколько-нибудь заподозрить его нравственные  качества,  -  или
предположить в нем хоть малейшую недобросовестность или неразборчивость.
     "Когда у нас есть какой-нибудь повод для подобного предположения, -  то
как ни неприятно относиться с недоверием  к  столь  милой  добродетели,  как
нравственная честность, - все-таки, если бы в настоящем случае нам  пришлось
добраться до ее корней, я убежден, что мы бы нашли  мало  причин  завидовать
благородству побуждений такого человека...
     "Как  бы  высокопарно  ни  ораторствовал  он  на  эту  тему,   все-таки
напоследок окажется,  что  они  сводятся  всего  лишь  к  его  выгодам,  его
гордости, его благополучию или какой-нибудь мимолетной  страстишке,  которая
способна дать нам лишь слабую уверенность, что  он  останется  на  высоте  в
случае серьезных испытаний.
     "Я поясню мою мысль примером.
     "Мне известно, что ни банкир,  с  которым  я  имею  дело,  ни  врач,  к
которому я обыкновенно обращаюсь" (Нет  никакой  надобности,  -  воскликнул,
проснувшись, доктор Слоп, - обращаться в  таких  случаях  к  врачу),  -  "не
являются людьми набожными: их насмешки над религией и презрительные отзывы о
всех ее предписаниях, которые я слышу каждый день, не оставляют на этот счет
никаких сомнений. Тем не менее я вручаю мое состояние первому, -  и  доверяю
мою жизнь, еще более драгоценное мое достояние, честному искусству второго.
     "Теперь позвольте мне разобрать причины моего неограниченного доверия к
этим людям. - Во-первых, я  считаю  невероятным,  чтобы  кто-нибудь  из  них
употребил мне во вред власть, которую я им  препоручаю;  -  на  мой  взгляд,
честность есть недурное средство для достижения практических целей в  свете;
- я знаю,  что  успех  человека  в  жизни  зависит  от  незапятнанности  его
репутации. - Словом, я убежден, что они не могут мне повредить, не  причинив
себе самим еще большего вреда.
     "Но допустим, что дело обстоит иначе, именно, что их выгода заключалась
бы в противоположном образе  действий;  что  при  известных  обстоятельствах
банкир мог бы, не портя своей репутации, присвоить мое состояние  и  пустить
меня по миру, - а врач мог бы даже отправить на тот свет и после моей смерти
завладеть моим имуществом, не пороча ни себя, ни своего ремесла. - На что же
в них могу я в таких случаях положиться? - Религия,  самый  мощный  из  всех
двигателей, отпадает. - Личная выгода, второе по силе побуждение,  действует
решительно против меня. - Что же остается мне бросить на другую чашку весов,
чтобы перетянуть это искушение? - Увы! У меня нет ничего,  -  ничего,  кроме
вещи, которая легче мыльного пузыря, - я должен положиться на милость  чести
или другого подобного ей непостоянного  чувства.  -  Слабая  порука  за  два
драгоценнейшие мои блага: - собственность мою и мою жизнь!
     "Если, следовательно, мы не  можем  положиться  на  нравственность,  не
подкрепленную религией, -  то,  с  другой  стороны,  ничего  лучшего  нельзя
ожидать от религии, не связанной с нравственностью. Тем не менее  совсем  не
редкость увидеть человека, стоящего на  очень  низком  нравственном  уровне,
который  все-таки  чрезвычайно  высокого  мнения  о  себе  как  о   человеке
религиозном.
     "Он не только алчен, мстителен, неумолим, - но  оставляет  даже  желать
лучшего по части простой честности. - Однако, поскольку  он  громит  неверие
нашего времени, - ревностно исполняет некоторые религиозные  обязанности,  -
по два раза в день ходит  в  церковь,  -  чтит  таинства  -  и  развлекается
некоторыми  вспомогательными  средствами  религии,  -  он  обманывает   свою
совесть, считая себя на этом основании  человеком  религиозным,  исполняющим
все свои обязанности по отношению к богу. Благодаря этому  самообману  такой
человек в духовной своей гордости смотрит обыкновенно сверху вниз на  других
людей, у которых меньше показной набожности, - хотя, может  быть,  в  десять
раз больше моральной честности, нежели у него.
     "_Это тоже тяжкий грех под солнцем_, и я думаю, что ни  одно  ошибочное
убеждение  не  наделало  в  свое  время  больше  зла.  -  В   доказательство
рассмотрите историю римской церкви". (  -  Что  вы  под  этим  разумеете?  -
вскричал доктор Слоп.) - "Припомните, сколько жестокости, убийств, грабежей,
кровопролития" ( - Пусть винят  собственное  упрямство,  -  вскричал  доктор
Слоп) -  "освящено  было  религией,  не  руководимой  строгими  требованиями
нравственности.
     "В каких только странах на свете..." (При этих словах Трим начал делать
правой рукой  колебательные  движения,  то  приближая  ее  к  п