предметом,  увы...  застрелился  раньше,  чем  был  разоблачен. К  сожалению
нашему,  не  могу от  вас этого скрывать,  застрелился он  при неприятнейших
обстоятельствах, прямо в  церковном дворе,  где у  него развалилась сумка...
после окончания службы. Что, увы,  означает допущение к святому причастию, в
то время как при нем было не только оружие, но и... сие орудие греха.
     -  Ну вот что, отец Василий, - генерал  окончательно перешел на деловой
тон и  стал тем,  кем  был от природы  - человеком,  близким к самым  высшим
кругам, - Вот что. Я сегодня же доложу о необходимости учреждения надзора за
этими сектами. Кстати, составляют они единую религию или нет? Как они друг к
другу-то   относятся,   эти...  ярославны,  скажем,   как   относятся   к...
медвежатникам?
     - Наше счастье,  да будет мне позволено  так выразиться, в том, что они
друг друга ненавидят. Все - всех. Это настоящая Дикая  Охота - они ненавидят
всех, но больше всех - друг друга.  И пишут друг на  друга доносы, и срывают
радения,  и  разрубленные  чужие  молясины у  порога церкви  оставляют, да и
просто  убивают  друг  друга, хотя здесь  статистика  скорей в  ваших руках.
Скверно  же то, что количество их разновидностей, количество  толков, или  -
они  это  слово  у хлыстов позаимствовали -  количество  "кораблей" никакому
учету  не  поддается.  Не  так   давно  встречались   как  будто  только  те
разновидности, что официально зарегистрированы. А теперь, после... известных
событий, -  монах  слегка склонил  голову  в  сторону  поясного  портрета на
парадной стене, - теперь каждый день что-нибудь новое.
     Генерал  задумчиво почесал подбородок.  Не помогло.  Тогда он не  менее
задумчиво почесал затылок. Не помогло. Чеши не чеши...
     - А  не разновидность ли это хлыстовства, отец Василий? Те же  радения,
тоже  кручение-верчение, наркотики разные, тоже друг  друга ненавидят,  тоже
православными прикидываются...
     Монах впервые посмотрел на генерала уважительно.
     -  Мы это отметили.  Но это совсем не одно  и то же.  Хлысты по большей
части ждут конца света,  а эти - начала. Невелика в каком-то смысле разница,
чисто внешняя, конечно, но, простите, ведь ни единая хлыстовская секта, даже
при советской власти, не  получила  официального разрешения  на  отправление
служб,  не  была  зарегистрирована.  И  всегда  это  было  от  нашей  церкви
достаточно далеко, я  хочу сказать,  далеко  хотя  бы пространстве,  а  тут,
изволите видеть, прямо на собственном пороге... Между тем, насколько я знаю,
один из ваших заместителей хлыстами занимается, ведет их учет и помогает нам
в их выявлении и преследовании по закону.
     -  Да,  хлыстовство  -  специальность   генерал-майора  Старицкого,  не
исключаю, могут у него быть и какие-то данные о хлыстовцах-молясинцах...
     -  Кавелитах, господин  генерал-подполковник.  Сами  себя  они  так  не
называют,  разумеется,  но  хлысты -  это  хлысты,  их  вопрос о  Кавеле  не
интересует, а для этих только на Кавеле все и сходится. Кавель  Кавеля - или
Кавель Кавеля.
     Генерал, пораженный внезапной мыслью, откинулся в кресле.
     - Отец Василий, я  в тонкостях Писания искушен не  слишком, поэтому  вы
мне на  всякий случай скажите: все-таки  Кавель  Кавеля  убил... или  Кавель
Кавеля?
     Настала  очередь  монаху  побледнеть,  следом покраснеть,  на  лбу  его
выступил  пот,  и,  видимо, холодный. Генерал  понял,  что  сморозил  что-то
ужасное, налил в стакан воды и быстро  протянул монаху. Отец Василий стукнул
зубами о край и перевел дыхание.
     - Вот так они души и уловляют. Каин Авеля, а не Кавель Кавеля! В церкви
многое  произносится скороговоркой, и кто-то,  где-то, когда-то  первый  раз
ослышался.  А что потом на это  наросло  - сами  видите.  - Монах указал  на
выставку игрушек.
     - Каин-Авеля,  Авель-Каина, Каин-Авеля, Кавель... Тьфу, и в самом деле!
-  Генерал позволил  себе  усмехнуться - Право,  неудобные  имена. Но, как я
понимаю, менять их поздно. Для  начала мы создадим... подсектор по  вопросам
кавелизма, я правильно назвал?.. Потом заставим уже зарегистрированные секты
пройти перерегистрацию - и, где, возможно, отказать...
     - Нет, так просто не получится. - Монах опустил глаза. - У нас есть все
основания предполагать,  что на  вас...  как и  на нас... будет  оказываться
определенное давление.  И...  что давление  это будет весьма  сильным.  Даже
исключительно   сильным.  Ересь  имеет  распространение  не   в  одном  лишь
простонародье,  хотя там,  конечно, его опора. Радеющий с молясиной входит в
состояние, по сравнению с которым простой гипноз  -  тьфу, ничто, тут скорей
нужно припомнить опыты эриксонизации, по имени известного Мильтона Эриксона.
Или  гаитянское  изготовление  зомби.  В  общем, самые  скверные  получаются
аналогии. Как вы знаете, в миру я подготовил докторскую...
     -  Знаю,  знаю,  -  почти  ласково  перебил   генерал,  -   в  условиях
Державствования  изучение вопросов  ясновидения  и предикции  допускаться не
может...
     -  Это в прошлом, генерал, на  сегодняшний  день  меня,  как  и  вас  -
интересует одно:  пять миллионов, если не больше, погибающих душ. Погибающих
оттого,  что  народ занят размышлением на  тему: Кавель Кавеля  - или Кавель
Кавеля!
     -  А и в самом деле  -  Кавель Кавеля, - не  удержался  генерал, -  или
Кавель Кавеля?..
     Монах замолк чуть ли не испуганно.
     -  Шутка,  отец  Василий, шутка. Сейчас мы  с вами займемся  серьезными
делами. - он включил селектор, - Маняша, зайди ко мне.
     Лишенная возраста (тридцать? пятьдесят?)  секретарша генерала соткалась
из воздуха.
     -  Мне генерал Старицкий нужен. И не  Салтавец, не зам,  а сам. Словом,
нужны оба.
     Генерал-майор    Старицкий   был   разыскан   мигом,   и   водворен   к
генералу-старшему почти одновременно  с Салтавцом; младшие чины во мгновение
ока  становились средними чинами, замы  на ходу обрастали  замами,  согласно
числу зарегистрированных  ересей, а на роль консультанта -  на первое время,
до начала Петрова поста - отец Василий скромно предложил себя,  и тут же был
в этой должности утвержден.
     По   коридорам  забегали  молодые  люди  с  опечатанными  дискетами;  в
новообразованный   отдел,   состоявший  пока   из   почти  одних   вакансий,
перекачивали секретную информацию, час назад  еще общедоступную. На  подпись
министру юстиции готовились бумаги о немедленной перерегистрации одиннадцати
культов,  при оформлении  которых  была грубо  нарушена  законность,  другие
бумаги  спешно  стряпались   уже  напрямую  в  компьютерах-  об   упущениях,
недопущениях  и  прочем.  Отец Василий, осматривая  свой новый кабинет  (две
сажени на одну с четвертью), заикнулся что-то о высочайшем повелении, но был
едва  не  убит  взглядами  присутствующих,  хорошо  знавших,  как  относится
император   к   мелочам  -   тот,  кто  не  способен   разобраться  с   ними
самостоятельно,  не  может  долее  служить  и  в  статском  чине коллежского
секретаря выходит  в отставку. Никому не  хотелось  превращаться в отставных
поручиков, иеромонах же  Василий,  как принадлежащий к черному  духовенству,
видать, основательно  подзабыл  все  эти  мирское  тонкости.  Подписи  Ивана
Блекочихина, генерал-подполковника  от  воздушной  кавалерии,  на  требуемых
документах было достаточно. И ставил он их щедрой рукой допоздна.
     Напрямую  Иван   Николаевич  подчинялся   главе   службы   безопасности
императора,  а  это  был  человек занятый  и к тому же  хромой.  Потрясенный
внезапным возникновением в тылах Империи  Пятой (нет, Шестой! То  ли Седьмой
или  Восьмой?)  колонны сектантов, да  еще  в  таких непомерных количествах,
генерал  поставил  ближайшую   цель  -   отменить   уже  зарегистрированных,
сопроводить,    куда    Макар   никогда   бы   телят    не   погнал,    всех
незарегистрированных, и  скорейшим образом  извести  новоявленную ересь  под
корень.  Никто  не  поставил  его  в  известность,  что изымаемая  из  одних
компьютеров информация появляется  в других в весьма отредактированном виде,
а  в  прежних  -  исчезает  начисто,  и  место  ее  заполняется  гигабайтами
знаменитой компьютерной игры "Дириозавр  -  любовь моя!"  Никто не уведомил,
что документы о  перерегистрации  одиннадцати  легальных  кавелитских толков
давно  подписаны его собственной рукой. Наконец, менее всего ожидал  он, что
жизнь окажется коротка...  Впрочем,  нет,  в  тот  вечер взрывпакет, готовый
оборвать  его и  отца  Василия бренное существование, еще  только заказывали
лучшим специалистам по взрывпакетам.
     Меж тем без четверти двадцать четыре  по московскому  времени, когда по
всему  этажу уже  слегка  прошлись пылесосом, лишенная  возраста  секретарша
Маняша  на  цыпочках  прокралась  через  двойные  двери,  убедилась,  что  в
блекочихинском кабинете пусто, да и  вокруг  -  тоже, с чувством  облобызала
вознесенную  слоном на  молясине  кувалду, плюнула на  кита, завернула  чудо
уральских камнерезов  в  запасной свитер  и  на  долгие дни,  месяцы и  годы
исчезла из нашего повествования.
     А ничего не понимающий генерал-майор Старицкий у себя в кабинете устало
стряхивал пепел сигареты в  молясину  "щеповского", покуда  еще разрешенного
толка. Эта странная пепельница подкупила его сердце. Такая тонкость  резьбы,
такая  заточка топоров - как бы не платиновых! Одним словом, такая прелесть!
И в  душе  его неведомо откуда  звучало  назойливое: "Кавель  Кавеля  любил,
Кавель Кавеля рубил..."
     А интересно, что думает император: все-таки Кавель Кавеля... или Кавель
Кавеля?
     Впрочем, за такие мысли можно нынче...
     Гнать надо их  из головы, мысли-то.. Тогда есть шанс, что она,  голова,
покуда еще  не  полетит.  Не  зря отец  Василий  предполагает,  что борьба с
кавелитской ересью окажется  весьма непростой. Не иначе, как имеет серьезные
основания  думать,  что  победа  в  этой борьбе митрополиту  Фотию вообще не
гарантирована. Кавель - Фотия... Подневольные люди иеромонахи, к сожалению.



21

     Мне известно лишь одно место,  столь  же восхитительное летом,  - замок
графа Палинского среди Уральских гор.
     О'Генри. В Аркадии проездом

     -  Помилуй Бох-х-х!..  - вновь  и  вновь разносилось по всему замку. На
каждую комнату замка  приходилось по несколько икон, граф ходил  из дверей в
двери,  везде  крестился и  произносил  любимую свою  фразу  как  бы  вместо
молитвы. За окнами с трех  сторон были обрывы в Азию, с четвертой открывался
вид на десятиаршинный уступ, целиком находившийся в Европе.
     Граф  строил  замок  с помощью военнопленных  ромеев,  половцев, татар,
монголов, шведов, поляков, турок, французов,  англичан, японцев, итальянцев,
немцев, и  каждый внес в его архитектуру что-то неповторимое, свое, -  кроме
разве  что  половцев, по  причине  отсутствия  у  них  не  только стиля,  но
архитектуры вовсе.  И все иное было  здесь  вроде  как тоже во множественном
числе, кроме  самого  графа, камердинера и Павлика. Даже день  рождения граф
отмечал в  разные  годы  по-разному и в  разных  частях  замка. Только  день
ангела, громогласно  сетуя,  что  его  природное  имя -  Сувор - по сию пору
остается  неканоническим и  нецерковным,  граф  праздновал  всегда  двадцать
второго сентября, на святого Стратоника.
     Смотровых  площадок  над  замком возносилось  три: старинная  турецкая,
похожая на  минарет, резная итальянская, чуть наклонная в  сторону Европы, и
совсем новая японская, с драконами и непонятными иероглифами, насчет которых
у Павлика недавно возникло серьезное  подозрение, что срисованы они с  пачки
стирального порошка. Хотя решительно все, что  было с этих площадок видно, -
преимущественно  вершины  вертикальных  скал и  небольшие  приплюснутости  с
верхней  их  стороны,  -  было изъедено  выветриванием, но  у  себя  в замке
выветривание и все виды воздушной эрозии граф письменным приказом упразднил,
а стихии, как обычно, ему повиновались. Более или менее повиновались графу и
вымирающие, с трудом поднимающиеся на такую  высоту орланы-белохвосты, но их
граф  любил; однажды  Павлик  был свидетелем,  как  Палинский,  чтоб  спасти
великолепного  стареющего  самца, прыгнул с обрыва,  поймал птицу в воздухе,
принес в замок своими  руками  и с  помощью камердинера выходил. Ныне  орлан
Измаил  жил в уютном гнезде на турецкой смотровой площадке, никуда не летал,
принимал пищу из  рук камердинера и бесконечные летние  дни напролет смотрел
на север, - там за едва видными в тумане крышами Киммериона  просматривались
Ивуарьи Скалы, большой район в левобережье Рифея, где по сей день бивеньщики
без большого труда  за три  летних месяца заготавливали мамонтовой  кости на
потребности  всего  оставшегося года, отбирая лишь  лучшие бивни  и вовсе не
трогая  несметное  количество  скелетов  шерстистого  носорога, тигрольва  и
прочей  плейстоценовой фауны, для которой  в молясинном промысле пока что не
было  отыскано никакого  коммерчески разумного применения.  Там  же,  только
немного  правей  -  строго на севере  - торчала гора Тельпосиз, которую Змей
неизвестно почему обогнул, видать, побрезговал, и на простых картах была она
обозначена, и  даже  альпинистов  на них кто-то видал. Зато  для самих  этих
альпинистов все  шесть  Сокровенных  Камней,  возвышавшихся  над сектантским
озером, были невидимы - их Змей в свои владения вобрал. Исключение составлял
Палинский  Камень,  который  был  выше  всех,  для  трезвого  глаза возникал
ниоткуда и парил  в воздухе над  полным  тумана ущельем. Но  где он, трезвый
глаз, нынче-то? А в принципе  граф  тут ни от  кого  не  прятался:  для всех
гостей  было у него что-нибудь да припасено,  от трофейного крымского хереса
до мощной  ракетной установки.  Впрочем,  что и  каким  гостям адресовано, в
каком количестве - этим занимался камердинер, а вовсе не граф.
     На западе в хорошую погоду тоже виделось  что-то вроде скал, но  совсем
иных.  В  графскую подзорную  трубу можно  было  разглядеть  длинную  полосу
каменных  столбов,  все  -  примерно  одной  высоты, все  -  темно-серые,  с
небольшим  расширением вверху,  словно расплющенные ударом небесного молота.
Этот  каменный  лес  носил   название  Заратустрово  Раменье,   ибо   -  как
рассказывают киммерийские легенды - именно в  тех  краях, еще до приползания
Великого Змея на  Северный  Урал,  стояла  раньше деревня, в которой родился
пророк,  известный в народе  как  Зароастр; малыш, родившись,  первым  делом
невообразимо  расхохотался,  отчего  девяносто  тысяч кочевавших  поблизости
демонов  остолбенели   навеки  до   состояния   каменного   бревна.   Пророк
впоследствии откочевал в южные края, а болваны полуверстной высоты остались.
Еще где-то  там, со стороны Великого Герцогства Коми, имелась  в земле дыра,
именуемая Нора, через которую в Киммерию вот уже который век ходят офени. Но
нору-дыру ни  с какой  из  смотровых  площадок  Павлик,  сколько ни смотрел,
разглядеть  не  мог. А  ведь  в  той  же  стороне  располагалась  и  столица
герцогства, старинный  Усть-Сысольск, где сидел теперь наместник центральной
власти.  Ибо  титул  великого герцога принадлежал императору, и отдавать его
кому-либо он не спешил.
     На юге высились бесконечные  горы - иные общеизвестные, вроде Денежкина
Камня или Конжаковского, иные  же, как и  сам Палинский Камень с возведенным
на нем замком,  непосвященным людям и приборам нечувственные, невидимые. Там
было древнее Чердынское Царство, про которое  никто толком ничего не помнил,
там лежали руины Угрской Биармии, давно растащенные на вторичные  поделки из
малахита, запасы  которого  на всем зримом Урале давно иссякли; однако ни  в
Киммерии,  ни на Высоких Камнях (вместе составлявших Урал незримый) вопрос о
малахите  не  стоял, ибо справляющие  нужду этим  камнем  хозяева  и хозяйки
медных гор производили его в  холодные зимы после каждого обеда даже больше,
чем  нужно: свежий темно-зеленый малахит,  пока на  морозе застынет,  пахнет
весьма нехорошо.
     На  востоке  не  было ничего интересного  до самого  горизонта  -  одно
бескрайнее болото, гнилые елки да осины, и так до самого Алексашинска, как с
некоторых пор официально переименовали бывшее Березово.  В эту  сторону даже
смотровой площадки на  замке Палинского не было устроено, одно слово сказать
про те азиатские края - ссыльщина, и даже переименование Березова тут помочь
ничем не могло. Павлик, конечно, пытался в хорошую погоду из восточного окна
и с помощью графской подзорной трубы хоть что-нибудь увидеть, но если  что и
обнаруживал, то совершенно неинтересное: нефтяные вышки, прочую чепуху.
     В  помещениях  замка  свистели  и завывали  бесконечные  сквозняки,  не
потому,  чтоб  камердинер  не знал, как от них законопатиться, а потому, что
граф полагал их непременным элементом закаливания здоровья, столь же важным,
как портянки  из  гагачьего пуха, шпага на  поясе, плевок через левое  плечо
перед  последней ступенькой лестницы, ведущей  к замку от озера, "Отче  Наш"
перед  обедом и прочие раз  и навсегда установленные вещи,  о смысле которых
вопрошать не приличествует: они просто есть и будут до скончания веков. Сюда
же отчасти относились и сами жильцы  замка,  и даже их  питомцы - от  орлана
Измаила и ястреба-змееяда Галла до послушных, никогда выше цокольного  этажа
не  вползающих,  ручных  змей  графа.  Трудно,  конечно,  вообразить,  чтобы
трехсотлетний змей с расписной шкурой, скитал-скоропостижник Гармодий так уж
боялся попасть на обед Галлу (на облет пасти Гармодия у ястреба и то ушло бы
несколько минут), но  по негласному уговору  змеи замка даже в  бельэтаже не
появлялись  никогда.  От прожорливых  сектантов  и  хищных ежей уползали они
сюда, за  облака, и вершина Палинского Камня давно стала обиталищем не менее
десятка видов, неизвестных даже последнему изданию Ярко Красной Книги, и  не
было на них никакого закона, который бы их защищал, ибо закон просто не знал
об их существовании. Однако многие из змей - тот же  скитал Гармодий  -  уже
сейчас  оставались  последними представителями своего вида и рода, полностью
повторяя в том самого хозяина замка - графа Сувора Васильевича Палинского.
     Кроме  людей, птиц и змей замок Палинского был населен определенным, не
слишком большим  количеством  призраков.  Преимущественно это  были призраки
древние,  как  и  все  иные древние,  весьма  тяготевшие к Северному  Уралу,
Великому Змею,  Киммерии, ибо на  всей  планете  для них, кажется,  только и
осталось хорошего, что это заветное место. Призраки из снесенных французской
революцией  замков,  Белые  Дамы  из превращенных  в  горные отели  немецких
"орлиных гнезд",  домовые из вымерших русских  деревень - всем им  мечталось
набраться сил, да  и доползти однажды до замшелых плит на вершине Палинского
Камня,  уйти в них и под  них, и тихо до-небыть всю  оставшуюся до Страшного
Суда бесполезную вечность. Удавалось это очень  и  очень немногим, однако, к
примеру, две Белых Дамы, сперва чуть не распылившиеся от ужаса при виде друг
друга, теперь совершенно мирно  проживали в нише  за  зеркалом  на лестнице,
ведшей  к  итальянской  смотровой  площадке.  Призрак  английского  адмирала
согласился на  меньшее  и  жил в  одном  подвальном  помещении со  скиталом,
появляясь крайне редко и лишь по вызову хозяина дома: тот английское наречие
знал не особенно и нуждался в  консультанте, когда давал уроки воспитаннику,
-  да и не сам  граф давал эти  уроки, а камердинер Прохор (впрочем, имя его
считалось секретным), граф  лишь присутствовал; язык этот он терпеть не мог,
но понимал, что в будущем воспитаннику без него в нынешнем изменившемся мире
не  обойтись.  Наконец,  под   закладным   камнем   Монгольской  Башни  спал
беспробудным  сном  и сильно храпел в зимние  ночи известнейший в свое время
архитектор  Китоврас,  про которого Павлик  только и смог добиться от графа,
что  "А ну его!", от  камердинера  же вовсе ничего не узнал, тот был слишком