озяйского  угощения,  он  свернулся
калачиком  и через  минуту  провалился в сон,  где  нашел себя  в  мире  без
очертаний, где лишь  раздавались  железные голоса: "Вон! Вон!"  - но Веденей
знал, что  к нему  эти  голоса не  относятся, и  сон гипофета перешел в  тот
особый, глубокий, который бывает у человека после прогулки на чистом воздухе
и умеренной выпивки, при условии хорошего здоровья,  - а оно у Веденея было,
иначе никто его в такой тяжкий и вредный поход не отрядил.
     Между  тем возгласы "Вон! Вон!" никакого отношения к  сну не имели, они
звучали наяву - тысячью верст северней сердитой головы Великого Змея. Там, в
полярной  тьме,  на  льду   замерзшей  реки  Кары,  совершалось  безобразное
избиение. Стая медноперых, железноклювых, двухголовых птиц гнала из Европы в
Азию  жалкое существо,  облаченное  в  грязный,  рваный,  когда-то,  видимо,
кружевной саван. Наконец, существо это - не то вообще призрак - выбралось на
азиатский берег реки,  - судорожно цепляясь за кочки, оно поползло в тундру.
Птицы немедленно прекратили преследование.
     - Еще будешь по Европе бродить - на кусочки расклюем к ядрени матери! -
гаркнула одна из железноклювых птиц.
     - Пойду в Азию! - прошептал призрак, глотая слезы.
     Птицы собрались в клин и полетели на юго-запад.
     Но  до рассвета  было  еще  очень далеко.  Спала  Великая  Русь,  спала
Киммерия и  спал славный город  Киммерион,  -  и чуть ли  не  все его спящие
жители  видели  в  эту  ночь  один и  тот же  удивительный  сон. Снилось  им
спортивное состязание в беге. Гаревая  дорожка  была обычная, крытый стадион
тоже:  ничего  особенного,  правда, трибуны пустые и  все  как-то темновато.
Только вот бегунов  на старте  всего двое, трусики у них, маечки,  кроссовки
самые простые, к  тому же все - одинаковое.  Побегут - не  отличишь. А судья
вот  необычный.  Что-то вроде  статуи Свободы  с  завязанными, как у Фемиды,
глазами, - так изображали  американское правосудие на карикатурах в  журнале
"Крокодил"  при советской  власти.  Только вместо факела  в руке  у Судьи  -
стартовый пистолет.
     А  еще  знал в этом  сне  весь Киммерион,  что бегуны на  старте -  это
Причина  и Следствие. Судья  же у них - Судьба Человечества. Грянул выстрел.
Причина и Следствие  рванули  и помчались.  Сперва, как и положено  законами
обогнало Причину. Потом снова произошла смена мест.  Снова.  Снова.  И никто
уже из  видевших сон  не знал  - Причина  ли впереди Следствия, Следствие ли
мчится за Причиной.
     Не сегодня  начался этот бег, но лишь сегодня бегуны обрели  свободу, -
если не навеки, то надолго. Теперь Следствие  вовсе  не  означает, что  была
прежде него какая-то Причина.  И Причина вовсе не  предвещает, что из-за нее
будет   Следствие.  Силы  у  них  примерно  равны,  так  что  будет  впереди
попеременно то одно, то другое.
     И только в глазах рябит у спящих зрителей.
     Впрочем,  чего  только  не приснилось киммерийскому  народу за тридцать
восемь столетий на сорока островах!
     В далекой Аргентине -  где небо южное сверкает, как опал, естественно -
давно покойный местный классик в эту ночь перевернулся в гробу.



2

     ...у молчания есть своя история, которая его передает.
     Эли Визель. Иерусалимский нищий

     Недаром в старокиммерийском языке есть  особое время: "иносказательное,
недостоверное,  весьма сомнительное".  Историю  Киммерии,  а особенно города
Киммериона, без использования  этого времени не  расскажешь  никак.  Поэтому
перед  повествователем  возникают  два  пути:  воспользоваться  киммерийским
языком (первый вариант), тогда повесть некому будет прочесть,  на этом языке
только   на   базаре   ругаются   да   на  жертвенниках   прорицают.   Можно
воспользоваться другим языком, например  хотя бы  вот даже и русским (второй
вариант), но тогда  все,  что  будет рассказано,  покажется иносказательным,
недостоверными  и  весьма  сомнительным, - ну, а  поскольку в  существовании
Киммерии,  простирающейся  от  верховий  Камы  до  верховий  Кары,  никакого
сомнения нет, придется повествователю выбрать третий путь, найденный великим
писателем  Лукианом  в его "Правдивой истории", и, подобно Лукиану, заявить:
"Правдиво только то, что все излагаемое мною - вымысел. Это признание должно
снять с  меня обвинение, тяготеющее над другими, раз я сам признаю, что ни о
чем не буду  говорить правду". Однако это  слова Лукиана, - никак  не мои: я
лишь   сетую   на   неполноту  русского   языка,   ибо   без   использования
"иносказательного,  недостоверного,  весьма   сомнительного"   весь   аромат
киммерийских берегов  улетучивается. Примеры этого "времени", имейся  оно  в
русском  языке,  сделали  бы  вполне  естественными следующие,  предположим,
заявления:
     "Жил-был на свете  Одиссей Бафометов, родиной его была Итака, что возле
города Читы..."
     Или:
     "Долог  путь  из  Душегубова  Московской  губернии до  Вчерашних Щей на
Нижней Волге..."
     Выглядит куда  как  сомнительно и  недостоверно, между  тем гляньте  на
карту России, оспорьте достоверность существования Итаки или Душегубова, или
заявите, что от него до Вчерашних Щей - ближний свет. Или, когда речь пойдет
о Киммерии, напишите по-русски  фразу: "К северу  от Полночного Перста имеет
Рифей постоянный фарватер, но  недолго, менее чем через двадцать  верст идут
Мебиусы".  Поскольку  выше  было  рассказано,  что  Великий  Змей  свернулся
Мебиусом,  или  (нечего к  словам цепляться)  - Лентой  Мебиуса, то  логично
предположить,  что к  северу  от  самого северного из  островов  Киммериона,
взаправду (но по Лукиану) именуемого "Полночный Перст", пребывает непонятным
образом лично и собственной  персоной Август  Фердинанд Мебиус,  который эту
ленту изобрел, а с ним заодно и другой Мебиус, Карл, изобретший такую важную
вещь,  как  биоценоз  (соблюдаемый  в Рифее  на  договорных  началах людьми,
бобрами,  стеллеровыми коровами, рифейскими  раками и  т.д.), -  обитают они
там, возможно, вместе с родственниками, близкими друзьями и однофамильцами.
     Увы. Не листайте энциклопедии (первый том Большой Киммерийской обещан в
будущем году, но главный редактор этой энциклопедии, академик Гаспар  Шерош,
говорит, что там даже "бэ" только до середины): Мебиусы, в просторечии Мебии
и  даже  Мебы,  -  это   всего   лишь   многочисленные   отмели,   полностью
бобрифицированные, - точней,  занятые  бобрами  под  летние дачи,  - и ясно,
из-за  того, что  фарватер Рифея в  отмелях дробится, приходится  запасаться
лоцманом из числа  бобров. Услугу  эту бобры  оказывают бесплатно, а в  виде
компенсации люди на бобриные Мебы ни при какой погоде не лезут.
     Бобры  в  Рифее  живут  более  чем  привольно,  все пространство  между
юго-восточными  островами  Киммериона  -  Горностопуло,   Полный   Песец   и
Касторовым  - словом, примыкающими к  большому острову Бобровое  Дерговище -
бобрами  буквально забито. На Бобровом  Дерговище, в двух шагах  от главного
городского проспекта, есть магазины, есть роддом (для людей) и тут же - чуть
ли  не крупнейший банк  Киммериона, Устричный, - но вот  задача  на засыпку:
поищите в Рифее морских бобров,  каланов. Хрена с два их вы тут найдете! Они
приплывали  больше  двух  столетий  тому  назад,  просили  зеленую карту  на
жительство, даже  подписали  какой-то  договор с  рифейскими  раками,  -  но
архонтсовет  Киммериона  им отказал. Отказал  каланам в  каланизации. Кастор
Фибер, тогдашний  выборный от  бобров в  архонтсовете,  наложил вето.  Самим
места мало. Потому как биоценоз - и никаких каланов.
     Так что  когда  младший Мебиус, Карл, изучая устричные банки сотней лет
позже,  сочинил биоценоз,  иначе говоря,  сосуществование множества видов, -
это все было не в Киммерии. А если даже в ней, то сведения  о  событии могли
сберечься  лишь  в предсказаниях  киммерийских сивилл,  а  они  записаны  на
киммерийском  языке, а  там  все  иносказательное, все недостоверное,  все -
весьма сомнительное.
     А как  пересказать  вам городские беды,  столетиями  тянущиеся судебные
процессы?  Ведь   разбирательство  то  и   дело   сбивается  с  русского  на
киммерийский, и поди пойми что-нибудь, скажем, в деле "Мокий против Соссия",
которое  началось,  по европейскому  счету,  в  1839 году -  из-за  довольно
дорогого,  офенями  принесенного  ружья,  которое  ответчик  нагло  подменил
чиновничьей  пелериной?..  Вы,  дорогой  читатель,  ничего  не   поняли?  Не
переживайте:  это  обычные издержки  перевода  с  киммерийского на  русский.
Заранее предупреждаю, что в предлагаемой ныне читательскому вниманию истории
о некоторых  киммерийских событиях  будет понятно не все.  Ибо я -  вслед за
Лукианом - решил говорить только правду, - а она-то обычно и  кажется наглым
враньем, выдумкой очевидца и  прочее. Что реальней,  кстати: вранье очевидца
или истина из десятых рук? Различите, если умеете.
     В Киммерионе достойны внимания,  пожалуй, все сорок островов.  И  самый
северный, где местный  Борей обдувает  Рифейскую  стрелку,  и  самый южный -
Лисий Хвост, на который из России ведет Яшмовая, она  же Лисья нора. И самый
западный  из островов - Земля  Святого Витта, сотрясаемая неприятным недугом
собственного  имени,  и  самый восточный -  Земля  Святого Эльма,  озаренная
круглый год призрачными огнями  (тоже  своего имени). С  этого острова  есть
переправа на восточный берег  Рифея, в Римедиум Прекрасный, что в Киммерионе
звучит как "Бутырка" в  Москве или  "Кресты" в Питере, только еще хуже,  ибо
Римедиум - это  просто  наглухо  закрытый  монетный  двор,  где  чеканят для
внутренних нужд Киммерии мелкую монету  -  от осьмушки  обола (примерно 0.47
общероссийской  копейки)   до  серебряного  мебия,  равного  общероссийскому
золотому  полуимпериалу  (ровно   семь  с  половиной  русских  императорских
рублей). В  мебии  же - двенадцать больших медных лепетов. При  киммерийском
счете  на  двойки  и  дюжины научиться  переводить их  в  русские деньги  (в
империале  - пятнадцать  рублей, в  рубле  - сто  копеек  -  это  ж как  все
упомнить?) очень  непросто,  Но кому надо, тот управляется. Лучше уж считать
мебии, чем их  чеканить  -  говорит  древняя  киммерийская мудрость. То  же,
наверное, можно сказать и о лепетах. И об осьмушках обола.
     Но до Земли Святого Эльма можно доехать  по мостам - их в Киммерионе не
перечесть - а  на Землю Святого Витта нужно нанимать лодку: остров горячий и
трясучий (хотя красивый до нестерпимости, в этом киммерийцы  убеждены), мост
к  нему в  здравом  уме  никто строить не  будет.  И далеко, и  рухнет, -  а
понтонный мост бобры не разрешат строить. Они даже на лодки  согласны только
на  плоскодонные. Характер  у  них  - у бобров -  нагловатый  и склочный, но
киммерийцы привыкли.
     Мостов  нет  и  к некоторым другим островам. К острову Высоковье -  там
одиноко стоит мужской монастырь Святого Давида Рифейского, семижды сгоравший
дотла,  но попечением святого  покровителя восстававший из пепла.  В прошлый
раз  строили его из  мореного  дуба, - сгорел. На этой  раз построили его из
железного  кедра. Пока не горит, но горожане с  интересом ждут. Не построены
мосты также к одиноко стоящему острову Ничье-Урочище; еще - к архипелагу  из
трех островов  немного  южней  от  Урочища, тоже  в  северо-восточной  части
Киммериона, острова  называются  Выпья Хоть,  Отставной Нижний  и  Отставной
Верхний,  - весь  архипелаг отчего-то называют  Майорским, хотя населяют его
преимущественно   члены   гильдии  лодочников,   довольно  богатой,  ибо  из
городского транспорта в  Киммерионе  (кроме  единственной линии  трамвая)  -
только лодки,  в том числе  несколько  маршрутных.  Нет моста  к Европойному
Острову,  где расположено Новое  кладбище; впрочем, там уже  давно никого не
хоронят,  места нет, а пока  было -  называли  остров иначе: Упокойный. Нет,
наконец,  проезжего  моста и к  священному  Кроличьему  острову, с  часовней
святых Артемия и Уара, где колокол Архонтов Шмель в  полночь  бьет один раз.
Там  очень  священная  могила  есть - но  о  том  ниже.  Но  этот  остров от
Караморовой стороны отгораживает канал-канава всего в  сажень шириной. Ну, а
к северо-западу от Кроличьего расположена  та самая Земля Святого Витта, где
(кроме бань) похоронены все отцы-основатели Киммерии,  и трясет их, бедолаг,
уже тридцать восемь столетий - но это в знак того, что им и  после смерти за
судьбу обретенной на Рифее родины неспокойно.
     Вот отсюда  приезжий человек и начал бы экскурсию по Киммериону, - если
бы в  Киммерионе были приезжие люди (есть только захожие, но это офени, а им
не до экскурсий). Это кладбище - самое древнее в Киммерии.
     В самой возвышенной его части из земли торчит осиновый кол.
     Точней, осиновым он считается  по традиции, а на самом  деле вырезан из
цельного  рифейского  родонита, буро-красного,  и  покрыт  строгой  резьбой,
имитирующей рисунок  осиновой  коры. С  давних  пор  кол этот мог бы служить
часами:   двенадцать   делений  на  черных  лабрадоровых   плитах   означают
полусуточное деление вяло  текущего над  Киммерией  времени.  Надгробие  это
новое, поставлено взамен прежнего, рухнувшего при особенно сильном подземном
толчке, а  то,  в  свою  очередь  служило заменой  череде  еще более древних
надгробий в  форме квадрана, он же солнечные часы. Таким скромным памятником
почтил Киммерион своего  основателя, Варвара  Конана, некогда  уже  глубоким
старцем  приведшего народ в Киммерию Рифейскую. Праведником Конана посчитать
было бы трудно, даже если верить  лишь одной двенадцатой части  в его широко
растиражированной  и  потому наверняка  обросшей враньем биографии,  так что
набожные люди вольны считать гномон на Земле Святого  Витта простым осиновым
колом, загнанным в  могилу слишком уж  часто встающего из  земли мертвеца. С
другой стороны, краеведы-фанатики могут всегда (если солнце  светит, а  это,
увы, нечасто бывает)  здесь узнать - который час. Отец  Конана, как известно
из его жизнеописания, был  мастером  по клепсидрам, по водяным часам, однако
устраивать  водяные часы на  Земле Святого Витта невозможно, остров трясется
от болезни своего имени почти все время, и клепсидра тут показывала бы такое
время,  которого нет даже в киммерийском языке  -  "совершенно недостоверное
даже если и настоящее". Впрочем,  хотя такого времени нет, мы в нем, дорогой
читатель, живем, и я, и ты, и оба  мы,  никуда из него не вырвемся. Так  нам
назначено, но об этом мы в другой раз поговорим.
     Но, как  гласит древняя  киммерийская пословица, "как постелишь,  так и
откликнется, а как  аукнется, так и  пожнешь". Кол в солнечных часах -  даже
если он и развалится -  восстановить недорого.  Впрочем, в воспоминание  и в
напоминание о клепсидрах папаши Конана на могилу, к колу и на кол, возлагают
мочалки, обычные  киммерийские,  известные в России как "люфа" -  их продают
при входе на кладбище. А напротив кладбища, один к одному, расположены Термы
Святого Витта, самые  древние в Киммерии.  Идущий в них - признаемся - много
чаще  мочалку  покупает,  чем идущий на  кладбище, да и  посетителей  у бань
больше.  Еще  при входе в  бани квасом торгуют. Клюквенным,  кедровым,  даже
высокоалкогольным  - на  любой вкус. Можно  купить  и  термос, на  это  вещь
дорогая  и чаще всего  покупаемая молодоженам на  свадьбу в подарок, а такие
покупки обычно делают на Елисеевом Поле, в Гостином Ряду.
     По ночам, когда бани закрыты, сюда с Кроличьего  острова доносится удар
колокола - того самого Архонтова Шмеля, что отлит при Евпатии Оксиринхе. Для
этого  удара при часовне трудится пономарь,  притом  жалование ему платит не
церковь,  а  мэрия. Традиционно  складывается  это жалование из проклинаемой
бобрами  Киммерии  "железной   сотки"  -  стоимости  каждого  сотого  бревна
железного  кедра,  которое  равнодельфинные   граждане   Киммерии  вынуждены
отдавать городу вместо налога на бревенную торговлю.
     Ну,  а  если  дождаться утра  и с  лодочником  вернуться  на Караморову
сторону,  перейти через крошечный остров Волотов Пыжик, то с него  попадаешь
на  главный, самый большой остров  Киммериона - Елисеево Поле.  Остров - как
весь город  -  разделен пополам ведущим с  севера на юг  главным проспектом,
носящим название  Подъемный  Спуск. Кто  ступит  однажды на  эту  улицу, тот
больше о значении ее  названия не расспрашивает. Тут можно сесть на трамвай,
идущий  - к примеру  - на юг, переехать вдоль торговых рядов Елисеево, потом
совсем маленький и какой-то  лишний остров  Серые  Волоки, потом попасть  на
большой  Куний остров, а за  ним на самый  южный,  на  Лисий Хвост, прямо ко
входу  в Яшмовую Нору,  где  стоит гостиница Офенский Двор, сидит  Верховный
Меняла со своими детьми, внуками, правнуками и всякими снохами, обменивающий
русские деньги  на киммерийскую мелочь; впрочем - золотые империалы  по всей
Киммерии можно использовать и общероссийские,  золота  Римедиум не  чеканит:
нет его. Как  вход  в Яшмовую Пещеру, так и  меняльная  контора  традиционно
охраняются городской стражей - не менее чем двумя дедами в шлемах, кирасах и
латных  рукавицах; вооружением дедам  служат протазаны, хотя не всякий дед в
силах  эти допотопные доспехи носить - он их  и поднять-то не силах, так что
дежурят стражники по теплой погоде чаще всего в исподнем.
     Оружие обычно пылится в караулке.
     По уровню преступности Киммерион занимает в  мире  две тысячи восемьсот
восемьдесят восьмое место.
     Прочее расскажется ниже, - само по себе.



3

     Самолет летит,
     Крылья стерлися.
     А вы не ждали нас,
     А мы приперлися.
     Частушка

     Солнце  уже  напекло дедам-стражам шлемы, латные рукавицы  и кирасы и -
когда они  он всего напеченного привычно избавились - лысины.  Деды привычно
травили  байки, покуривали самосад, поглядывали  на темный  вход  в  Яшмовую
пещеру - в день по нему из Внешней Руси приходило порой до десятка офеней из
общего числа существующих двух или трех тысяч; хотя все друг друга более или
менее  знали в  лицо, полагалось  соблюсти  обычаи,  обменяться  ритуальными
фразами,  помочь дойти  до гостиницы, пожелать славных обменов  и торговель.
Как-никак  никакой  какой-никакой  дороги в  Киммерион  для  офеней не было,
имелась  лишь  эта, секретная.  А  если  что  на  свете  и  могло  произойти
интересного, то нынче -  только в  Киммерии, только тут. Оно и началось - за
целую  декаду  лет до того, как гипофет  Веденей  отправился умом  постигать
Россию; а надо вам напомнить, что в киммерийской декаде - двенадцать лет, да
не в каждой, бывают ведь  и високосные  декады, но не о них речь сейчас, ибо
речью  приходится   пользоваться  русской,   а  без   киммерийского  "весьма
сомнительного но так уж и  быть допустимого"  времени  и аналогичного падежа
("обломного")  объяснить,  как  в декаде  умещается  то  двенадцать  лет, то
тринадцать, никак не возможно.
     Из  полутьмы Яшмовой  Норы  донеслось сперва: "Ну, милая! Ну,  еще! Ну,
потерпи!" - а потом вышли прямо к караульным дедам на обозрение две женщины,
одетые по-крестьянски, молодые,  хорошие собой; одна была, похоже, татарской
нации,   другая  -  неведомо  какой:  нос  вздернутый,  волос  черный,  рост
небольшой, и вся из себя, как любят говорить киммерийские ходоки по женскому
делу, "с воздушной начинкой". Эти две женщины вели под руки третью, большую,
тяжелую, на последнем месяце беременности - если не на  последнем дне. Мысль
о том, что  баба того гляди родит, возникла у киммерийских стражей сразу же,
- однако  никакой инструкции ни  один из стражей на этот  счет не припомнил:
спокон  веков из Яшмовой  Норы никто, кроме  офеней, не появлялся,  а те все
были мужики. Первая мысль  стражей  была:  "Повитуху!..", вторая была:  "Ну,
м-мля,  послал Рифей-батюшка  оказию!..", а третьей мысли не воспоследовало,
ибо за женщинами из Норы вышел благообразный длиннобородый старец, оглянулся
кругом добрыми  очами, и  все сомнения старцев у