линии род,  двух  столетий не прошло, тоже  угас:  сцапали на Москве
последнего князя  Арясинского. Вергизову, конечно, об этом-то князе известно
было, но, увы, ничего хорошего. Застенки в Москве  такие же, как везде. Даже
и теперь, когда Москва императора востребовала.
     Сколько лет, сколько веков тут проползло, то ли крылышками промахнуло -
и ни одного спокойного.  То Змею досаждают, то Киммерии, то самому Мирону, -
ну, конечно, и Змей тоже досаждает немало,  и Киммерия вся капризная. Отчего
из  всех на свете  только  у  него, Мирона Вергизова,  у  одного  -  хороший
характер? Неприхотливый, мягкий,  покладистый.  Никогда он  ни  на  кого  не
ворчит, ни с кого ничего не требует, ну,  кроме того, конечно, что положено.
А вокруг - одни капризы!
     Даже их сиятельство граф Сувор Палинский, уж на что уважаемый человек -
и тот вдруг  возьми  да затребуй, чтобы  на  день ангела его,  на Стратоника
Святого, стояла на столе особым, эстетическим образом приготовленная "свинья
в апельсинах". Где их сиятельство такую  свинью вычитали?  Свиней в Киммерии
хватает, апельсины у офеней прикупаются, а рецепт  свиньи этой, чтобы око да
чрево  графское  ублажить,  где  взять?  Сообщил  граф,  что  блюдо  это  не
изысканное, а простое, походное, помилуй Бог, солдатское! Потому солдатское,
что за  неумение оное  сготовить  - как  точно граф  проведал  - крепостных,
бывало, в солдаты сдавали. Ну ясно, обучаться солдатскому ремеслу - свинью в
апельсинах стряпать. Кто только свинью эту Мирону подложил? Но до Стратоника
еще  целое  лето, чтоб  мастера  по свиньям  этим апельсиновым  хоть  со дна
морского достать. Говорят,  должна быть  такая свинья непременно ворованная,
нужно  ее долго  красным  шампанским выпаивать,  непременно тоже ворованным,
потом  апельсинами,  ворованными же,  нашпиговать,  а  свинья должна быть во
время  закола пьяна  от  апельсиновой шипучей  настойки, непременно опять же
ворованной,  щетину  же  свинье  не палить,  но цедрой апельсиновой угнести.
Словом, чтоб  ясно было - знает голубушка толк в апельсинах. Рецепт не особо
сложный,  только  фуражирского  умения впрямь  требующий. Солдатский, что  и
говорить, солдатский!..  Однако  ж - забота,  и не отмахнешься.  Хорошо  - о
вкусовых  качествах  заботиться  не обязательно. Все  одно  граф  разве  что
отпробует, а потом бирочку на  копытце оной свинье навяжет и на вечные льды,
на фирн, в коллекцию  - мол, такого-то года подавалась на Стратоника свинья,
знавшая толк в сладких цитрусовых плодах.
     А ведь известно Мирону про  Сувора кое-что, неизвестное  никому больше.
Раз  в два-три года  переодевается граф  развеселой старушечкой -  пользуясь
тем,  что  ростом  невелик  -  и отправляется гулять  по  улицам Киммериона,
сплетни слушать по рынкам, а еще больше сплетни эти распространять - все про
графа Сувора  Палинского. Что, мол, есть у графа деревянный летающий голубь,
с  которым  можно в шахматы играть, если  слово особое знаешь,  чтобы голубя
этого задействовать, а еще можно на этом голубе летать по комнате, ты летать
будешь, а  голубь - механических  мух ловить.  Или  другой слух пускает: что
живет в его замке, в  особливом помещении, древний Бог Молчания  - Сигалеон.
Бог  молчит,  а  приношения  ему  надо  приносить  молчанием,  и  один  лишь
камердинер  графа  это  умеет,  прочие  жители  Палинского  Камня  никак  не
способны. Что,  кроме  камердинера, есть  в замке  на Палинском Камне особая
прислуга,  незримая,  притом сплошные бородатые карлы,  одна  большая семья,
Глудоедовы их фамилия, незримость у них  вроде как наследственная болезнь. И
так  далее.  А  в будущем  году,  не ровен  час, пустит  слух, что  едят эти
Глудоедовы только  свиней  в апельсинах, чтоб  евреями их  считать никто  не
мог...  Врет  граф  почем  зря,  сматывается  к себе  в замок, а  Киммериону
сплошные соблазны и недоумения. Хорош воспитатель у будущего царя! Однако же
-  граф, однако же - герой!.. Не забыть зайти  к архонту - узнать, у кого  в
Киммерии  самые  знатные  свиньи  водятся.  Кто-то  -  Мирон  никак  не  мог
вспомнить, кто именно  - говорил  ему,  что для  того,  чтобы свиньи  знатно
водились, надо хозяину обуваться в  постели.  Блюдут  нынче  это правило, не
блюдут?  Сколько  всего  люди  за  короткие свои годы растерять  успевают, а
всего-то ведь за ними не подберешь! Хотя и стоило бы.
     А  где  былые города  Киммерии? Сами названия  их  позабыты -  Сиделец,
Горазд, Двунараз... В Сидельце такие хороводы  водились - сидячие! В Горазде
- гораздые! И неловко даже вспоминать про хороводы  в Двунаразе -  только  и
сказать о них можно приличного, что были они очень противозачаточные, оттого
и вымер  Двунараз. А  где, наконец, город Ракобор, что  возле  Рачьего Холуя
ракоборствовал?.. Одолели  его раки, в шесть ночей  снесли, только шейки  от
стен потом еще некоторое время на клешнях у раков  проступали, свидетельства
чему есть и письменные, и печатные, хотя большинство этих свидетельств князь
Олег Вещий  в Цареграде на  растопку извел. Впрочем, на особо опасных  раков
киммерийцы  с  той  поры  кандалы надевают, а  от  города  того и памяти  не
осталось. Всем киммерийцам  благоустроенный Киммерион, каменный  и с горячей
водой, хорошeй показался, в него почти вся страна переселись. Знатный город,
да ведь на всю Киммерию - один только он, три  комнаты  в среднем на жильца,
да с  натяжкой можно еще  городом считать Триед сектантский.  В былых Миусах
местных жителей  - в каждом по две семьи  уроженцев.  Ну, деревни есть,  ну,
промысловики  бродят, где клюквы возьмут, где бивней мамонтовых...  Разве  ж
это империя? Это и страна-то еле-еле! Змей, впрочем, не жалуется.
     Киммерийцы  нынешние  -  народ  забавный,  безобидный,  даже  во многих
отношениях  приятный. Вломились ненароком  в Лабиринт Конана, -  который тот
устроил,  чтобы после  смерти  было  где  призрачно  погулять,  -  нашли там
палеолитную  статую  забытой  богини  Вики   Саморифейской,  обозвали   Вику
Аполлоном,  видимо, перепутав ее обычный  атрибут,  весло,  с чем-то  другим
длинным, а потом еще и на  набережную вытащили. Но даже не побили, аккуратно
вытащили.  Лабиринт нынешним киммерийцам, конечно, без  пользы,  Щуку оттуда
выгнать пришлось,  теперь там  совсем пусто,  одна колючая проволока,  а она
Конану гулять не мешает. Бедная Вика, такая гордая  была богиня, а теперь не
богиня, а бог, да еще чей? Лодочников...
     Ох уж эти киммерийцы! Свалили все древние рукописи в Академию, а там их
читать  умеет  один-единственный  человек.  Эдак  он  и  не  найдет  никогда
специально туда подсунутые  "Протоколы  Киммерийских Мудрецов"!.. Опять  жди
новых поколений.  А  они,  глядишь,  и язык  древний позабудут. Ведь  почему
никто, кроме него, Мирона, Великого  Змея умело  разомкнуть и снова сомкнуть
не умеет? Потому, что для этого нужно знать много матерных старокиммерийских
слов  и  во  множестве  служебно-восхитительных  наклонений  с  ними  к Змею
обратиться.  Змей восхитится  - и вполне с ним  можно  договориться.  Лучше,
надежней,  чем  с ядовитым дураком  Герионом - или  с той  же  Щукой. Совсем
сумасшедшая  стала, как  русской-то классики по радио наслушалась. Убеждена,
что Киммерион - Глупов! Это не Киммерион - Глупов, это она - полоумная дура.
     Проще      всего     из      всех      подопечных      обходиться     с
сектантами-змеепоклонниками,  они  же   змеееды  с  тремя   "е"   посредине,
обселившими берега озерца Мyрло, которое в незапамятные времена образовалось
оттого, что ударил там копытом могучий, но бестолковый конь уж совсем тупого
богатыря  Горыни. Только и умел Горыня,  что  горы шатать, а конь  его - что
копытом бить. Ну, однажды и поскакал болван на своем болванистом жеребце,  и
выяснилось, что у кобылы другого олуха, Усыни, как раз то самое время, когда
они -  кобыла  да жеребец  - друг  другу более обычного интересны.  В  итоге
ускакали  лошадки в Опоньское царство взаимоблагорасположению предаваться, а
богатыри не  только  в безлошадные попали, но даже  сказок  о  них больше не
напишут, и песен, стыдно сказать, не споют.
     Осталось озеро, - глубокое, впрочем. По прямой на юг от него до Чердыни
ста верст не будет. Но дорога та для всех запретная. Впрочем, еще и мерзкая,
земля там изнутри греется,  киммерийцы считают, что это "Верхний Рифей". Еще
там  яшма   плодится,  и  змея  размножается.   Зайти,  что  ль,  к  Тараху,
амфисбену-другую  съесть? Отвратительно вкусных, подлец,  гадюк  навострился
выращивать. Даже  в упырьих легендах  Мирон не слыхал, чтобы змеи  гордостью
закусочного стола были. А у Тараха и на  утренней трапезе, и  на  вечерней -
одна  другой деликатесней. Может, это Великий Змей поощряет змееводство?  Но
спрашивать у него - неловко. Остается лопать "хозяйку медной  горы де гурмэ"
- и помалкивать.
     Зато  там,  в  триедских землях, комары не  водятся. Даже прославленная
рифейская  певчая  карамора,  если  в  клетке  ее  туда занести,  споет себе
последнюю,  лебединую   песнь  -  и  откидывает  лапки.   Змеееды  мнят  сие
показателем, что  у  них особо здоровый климат.  Прочие  киммерийцы, которых
перловкой не корми, дай анекдот про змеекусов рассказать - тоже считают, что
это  показатель климата,  однако  же климата  плохого. Вот  в  Киммерионе  в
уважаемую  лавку зайдешь,  так там тебе  дрессированная карамора сей же  миг
выдает хоть первый концерт Чайковского!
     Вергизов медленным, верст  десять  в  час,  шагом обходил берега Рифея,
иной раз  останавливаясь,  чтобы густой  струей  яшмового  экстракта  полить
растрескавшуюся шкуру  Великого  Древнего.  Были у  Вергизова  и  свои  беды
медицинского  свойства, да  за его здоровьем следить  никого не приставляли:
мол,  сам  управляйся.  А  у него,  как  у  любого  стрелочника,  тем  более
обходчика,  болели  конечности,  ныли  колени,  воспалялись  локти,  опухали
суставы, тянуло  сухожилия,  немели пальцы, скрипели  кости, подворачивались
ступни, не  гнулись  запястья.  А еще  натирала  ему пятки новая, почти  что
ненадеванная тень, которую он раз  в три-четыре столетия сам  рисовал мелом,
обводил, вырезал и пришивал к пяткам взамен изношенной, - обычно выброшенные
его тени  таяли в мировом  информационном  пространстве, клоками всплывая то
там,  то  тут  в  виде  литературных  произведений.  Тень  же  раз  от  разу
становилась  все небрежней,  артрит  мучил  змееблюстителя  основательно,  и
ничего  соответственного он  нарисовать  давно  уже  не мог, -  да  еще  для
рисования приходилось неестественно  удлинять руки, что на пользу артриту, а
равно  контуру тени, никак не шло.  Но ходить  вовсе  без тени Мирон никогда
себе бы  не  позволил: еще примут  за  черта или  другую какую  несмысленную
дурость. Да и что есть тень? Тень истинная мелом по рисунку не выкраивается.
     Тень  истинная  -  вещественна,   и  лишь   Истинно  Древнему  дано  ее
отбрасывать (Мирон был Древним,  но не настолько  - он относился  к Древним,
как в  Греции полубоги - к  богам,  ранг  высокий, но  сомнительный).  Такой
Тенью,  истинной  и плотной  во всех отношениях, был  Внешний  Мир -  Тенью,
которую отбрасывал  собою во все стороны Великий Ленточный Змей Мебиуса.  Не
входило в эту Тень  только  то, что располагалось  внутри  окольцованного им
пространства:  Киммерия  на  берегах  Рифея  и  немногие Уральские  вершины,
возносившиеся из Киммерии  во Внешний Мир, поэтому обладавшие как бы двойным
гражданством  -  и  Теневым, и Киммерийским. Две таких  вершины принадлежали
графу  Палинскому,  основанием  находились  они  в Киммерии,  вершиной -  во
Внешнем Мире, потому и видеть их, и касаться их мог лишь тот, кто,  в общем,
ну...  Кому,  словом... В общем, кто надо - тот Камни эти видит и осязает. А
кому не  надо  -  для того  это  пропасти, ущелья, гнилые болота,  трухлявые
осины,  мокрые елки. Четыре прочих вершины сейчас стояли незаселенными, хоть
вешай табличку: "Сдается". Нет ныне только достойных квартирантов.
     Тяжела  ты, работа обходчика! Тут смажь, там  смажь... Мирон  оглянулся
налево  - там, посредине  Рифея, лежал запретный  для людей и бобров  остров
Эритей, где полоумный  Герион разводил  свои  наркотические  плантации, куда
Мирон  отправил на  вечное поселение бывшую  Золотую Щуку - и куда  заходить
никогда  не  хотелось,  но  зайти всегда  полагалось.  Мало  ли  что  Герион
натворит, пользуясь  связями в  потусторонних верхах: чай,  у  него  Пегас -
родной дядя.  Тоже  мне, нашел древность,  отыскал гордость. В  киммерийских
булочных иногда  таежные  галеты  лежат  - не иначе  как при  Конане-варваре
выпечены.  И  плесень их не берет. Глядишь, ничего  не останется от Земли  и
всех  ее  богов, а  галеты те  целы  будут.  Славная судьба у  великой расы,
точней, у множества  великих  рас? Все -  распылится миллионом,  стало быть,
элементарных частиц, и останется нерушим один черствый коржик?
     А  сколько  про Гериона наврано! И тел-де  у  него три,  и живет  он на
Балеарских  островах, и  одевается так, что турки-татары  постыдились бы,  и
выблядок какой-то его победил,  видите ли. Победишь  его, когда у него хвост
скорпионий!  И не  одевается  он  вовсе,  а рожа  смазливая  -  хоть рекламу
мини-плавок под ней вывешивай. И при всем этом огородник, насобачился корень
моли выращивать, жрет его пудами, ничего  больше не помнит. Даже что хвост у
него  ядовитый - забывает. Бывает, сам себя  жалит. Без  никакого  действия.
Впрочем,  иногда ложится  поспать. В прошлый раз Мирон ему в  спящие объятия
ссыльную Щуку сунул. Едва ли великан ее съел: скорей наркотиком накачал, как
обычно с гостями делает. Впрочем,  а ну как  съел? С него, психа, станется -
выходит,  Мирон скормил  одного Древнего другому? Вергизов ускорил  движение
(шаги,  если  угодно)  к  наркоманскому  острову.  Опять  придется  быть  за
таможенника.
     Моли отшибает память начисто, и человеку от этого хорошо. У не-человека
память  он тоже  отшибает,  но  не всю, и потому  не-человеку от моли  кайфа
меньше. Однако кой-какой есть, и пристрастившиеся к нему Древние жрут его за
обе щеки, а у кого голов больше - так  и щек тоже больше в дело идет. Однако
Герион - немалых размеров,  половину  плантаций  держит в  подбрюшье,  и  не
всегда  туда  влезешь: хоть  он  и летающий,  но выгоду пузом  прижмет и  не
выпустит.
     Пешего ходу прямо  по воде для Мирона было здесь немного, перейти Рифей
да обогнуть самого Гериона, чтобы с ядовитого хвоста инспекцию не  начинать.
Однако искоса  Мирон  на  этот самый хвост, украшенный  тройным  рядом жвал,
глянул. Хвост слабо  шевелился в  ритме дыхания Древнего,  -  похоже, старый
наркоман спал.  Неухоженный, грязный... как  все наркоманы. Мирон жалостливо
открыл  драгоценный  бурдюк  и  плеснул  на  две-три  особо  грязных ссадины
драгоценным яшмовым маслом. Поднялся дым, шкура заживала прямо на глазах, но
жвала колыхались в прежнем ритме: благодарности за  лечение не предвиделось.
Мирон  пошел вдоль  пупырчатого тела  чудовища  на  юг.  Через  шесть  верст
обнаружилось то самое, чего Мирон и ждал: пуская сладкие сопли, Герион спал,
подложив  под  свою  антично-красивую  харю  что-то  черное.  При  ближайшем
рассмотрении  выяснилось,  что  в  качестве  подушки  на сей раз использовал
племянник  Пегаса  бывшую Золотую Щуку  -  та  вроде  тоже спала и жабрами в
холодном  воздухе  медленно хлопала. В двух шагах  от  Щуки,  привязанное за
что-то к  неколебимому  утесу,  сидело Нечто непонятное,  некрупное  - и это
Нечто хныкало и плакало.
     По всем  приметам  человеком  Нечто  быть не могло, но и Древних такого
вида Мирон не припоминал. Было Нечто черным, рожа  перекошена: словом, косил
сразу  и под человека, и под крокодила. Отброшенная в сторону нога была явно
петушиная,  другую ногу видно не было, но вот за  какой предмет Нечто было к
скале  привязано  -  это  Мирон  рассмотрел.   Ну,  самец!  Хотя,  может,  и
двуснастный  - у Древних  еще и не по  столько  полов  бывает.  У  них  даже
пословица  когда-то  была: сколько голов - столько  полов,  сколько полов  -
столько  колов,  сколько колов - таков улов,  да  берегися кандалов!  Мирона
количество  полов  мало  интересовало:  но  именно  с  помощью  киммерийских
кандалов,  налагаемых обычно на клешни строптивым  ракам,  обездвижил Герион
своего гостя, - тот, видать, без приглашения копал в  его огороде.  А копать
Герион не разрешал никому: копал сам.
     - Десятый подвиг! - негромко сказал  Мирон.  Он  знал,  что  беспамятен
Герион выборочно.
     Чудовище  разразилось  базарной  бранью  на  старокиммерийском,  однако
просыпаться и не подумало. Про десятый подвиг Геракла (как и про большинство
прочих, а также про самого Геракла, вымышленного  озленными греками), Герион
спокойно  слышать  не мог и  почти всегда просыпался.  Но  сейчас  продолжал
спать, ругаясь во сне. Мирон бывал в таком положении неоднократно. Он снял с
пояса веревку - с помощью подобных канатов киммерийцы чаще всего охотятся на
рысь ради ее особо  теплого и блестящего  меха - сложил вчетверо и со  всего
размаха хлестанул  по смазливой морде.  Герион перестал ругаться,  удивленно
открыл  глаза,  огромные и  синие, увидел  перед  собою Вергизова  и залился
слезами: Вечный Странник давал ему по морде веревкой далеко не в первый раз.
     - Опять летать?.. - тихо всхлипнул монстр.
     Мирон съездил  по  смазливой  харе еще дважды,  крест-накрест. Герион -
жалкий приживал на крохотном, глинистом куске рифейской земли,  обитал здесь
из жалости Великого Змея, и вопросов верховному  камердинеру  своего владыки
задавать не имел права. Монстр потупил ресницы.
     -  Надо  будет  -  и  полетишь.  Без  предварительного  уведомления.  А
самовольничать  будешь - выселит тебя господин Великий Змей с твоего сраного
Эритея, будешь вспоминать, как тут корешочками приторговывал!
     Взор Гериона затуманился, слезы хлынули в пасть Щуке.
     - Ты кого тут оковал без приказа?
     -  Он сам  пришел... Говорит, муж главной Стимфалиды по  кличке  Стима,
званием - Токолош, квартирон...
     - Квартерон!  - одернул монстра африканский гость, - Прошу  у господина
Великого  Змея политического и  сексуального убежища!  У нас со Стимой дети!
Хочу воспитывать!..
     - Ты за что это его привязал? -  сурово спросил Мирон.  Прекрасное лицо
Гериона залилось краской стыдливости.
     - Он... Госпоже Золотой Щуке...
     - Она ж рыба!
     Щука внезапно пробудилась.
     - Какая рыба?  Я  от  корня познания вкусила  и постигла, что я -  Щука
Фаршированная, госпожа Фиш! Требую освидетельствования гильдией!
     Мирон обалдел.
     -  Это что ж я тебя, к менялам поведу? А назад  я тогда что... принесу?
Они ж тебя... освидетельствуют!
     - Ничего не знаю,  ничего не помню, я  - госпожа Фиш, разными кореньями
упитанная,  хочу  в  гильдию,  хочу  танцевать!  Петь  хочу!  Селедки  хочу!
Пошлости!
     Всякое видал Мирон, однако Щуку, возомнившую себя  Фаршированной Рыбой,
видел впервые. И уж никак не мог позволить, чтобы некие уважаемые киммерийцы
даже с самыми лучшими намерениями кого-либо из Древних съели. Кроме змей, но
те - подражательницы блудные, и вообще за них Тарах отвечает. А тут еще этот
африканец, за часть тела кандалами ухваченный.
     - Стима, значит, Стима говоришь...  Ну,  давай позовем Стиму - признает
она тебя  - вей с  ней  гнездышко,  ей мужик не опасен, ей, при ее  железных
перьях, очень даже...  Ну?  Звать  Стиму? Ты  чего, мужик, импотентом  сразу
стал? Сам на Стиму кивал только что?..
     Токолош лежал без сознания - лишь колыхалась под северным ветром часть,
прихваченная кандалами.
     Часть эта  была,  впрочем, необыкновенно  длинной  и  даже  в  кандалах
продолжала жить собственной свободной жизнью. Гибкий отросток гладил Щуку по
чешуе бывшего Золотого  хвоста и явно разыскивал  -  куда бы унырнуть. Мирон
усмехнулся:  ну,  пусть помечет  икру,  а  Токолош,  глядишь, молоки из себя
выжмет.  Это  у  рыб  трах так происходит.  Забавн