ых  копий
Минойского  Кодекса,  который ни  в  оригинале, ни  в каноническом  переводе
печатному  станку предан  не был.  Древность  начального свода  киммерийских
законов определению не  поддавалась,  лишь известно  было то, что  на берега
Рифея  киммерийцы  пришли  с  уже   весьма  истрепанной  копией  допотопного
оригинала.  С тех  пор  в  кодексе  ничего  не  меняли, только  перевели  на
современный язык, но и оригинал на  всякий случай тоже  хранили. Кодекс  был
невелик,  всего   триста  уголовных   преступлений   без  всяких  подпунктов
предусматривал руководящий документ  Минойского судопроизводства. Притом над
некоторыми статьями кодекса киммерийцы давно и в открытую потешались; статья
138 выглядела так: "А ежели  какой мужик со своей овцой  согрешит,  выпороть
того мужика примерно, овцу тож". Статья 139: "А  ежели  какой мужик со своей
свиньей согрешит, выпороть того мужика примерно, свинью тож". Статья 140: "А
ежели какой мужик со своей коровой согрешит, выпороть  того мужика примерно,
корову тож". Насчет коровы, заметим,  статья имелась, бык был пропущен, зато
статьи 141 и 142 радовали киммерийцев (особенно в  минуты нетрезвого досуга)
так:  "А  ежели  кто  с  кобылой своей согрешит,  тому наказания никакого, а
кобыле  задать  овсу вдвое супротив обычного",  - и соответственно: "А ежели
кто с жеребцом своим согрешит, тому наказания никакого, да только  покормить
обоих досыта".  Статей, предусматривающих  совокупление с  росомахой, рысью,
медведем, куницей, соболем, горностаем  и другой прочей  чисто  киммерийской
живностью в кодексе не было, видать, не  водилась эта живность в  тех краях,
где составлялся кодекс. Однако на все подобные случаи имелась грозная статья
за номером  300:  "А  ежели кто  еще какое преступление  учинит, что выше не
предусмотрено, тому смерть, либо же, по размышлению, простить того вовсе, но
на  оный случай впредь не ссылаться".  Таким  образом,  минойское  уголовное
право  не  было  прецедентарным  и  полностью  сходилось  в этом  с  обычным
уголовным кодексом Российской Империи.
     Ни слова не было в Кодексе и об офенях. Их польза, даже необходимость в
экономике Киммерии была самоочевидна, но неужто за тридцать восемь столетий,
протекших между островами Киммериона, никогда не нарушали  они писаную часть
Минойского кодекса? Отчего  же, нарушали. И по  статье  35 (пьяная  драка  с
членовредительством),   и   по    статье    72   (повреждение   общественной
собственности), и по  статье 155  (человекоубийство простое, неумышленное) -
за долгие столетия все такое в истории Киммериона было, и всегда суд архонта
находил возможность примирить  Минойский кодекс  с уголовным. В единственном
известном  истории  случае,  когда  офеня  убил  киммерийца  (попросил  того
пособить мешок с товарами поднять,  не удержал, уронил  восемь пудов товаров
на  немолодого   приказчика,  тот  и  отдай  Богу  душу),   по-минойски  его
приговорили  к штрафу, обязали уплатить  в казну  гильдии  камнерезов  ведро
серебра, -  тогда на Руси рубль с бакенбардистым царем  густо ходил -  да  и
простили  по  трехсотой  минойской.  Кажется,  таково было  самое  серьезное
преступление из  числа известных среди  офеней, и  то  помнили о  нем больше
потому, что офеня тот,  оказавшись долгожителем,  полвека сдавал все новые и
новые  ведра серебра в  казну  камнерезной  гильдии, а помереть умудрился  в
Киммерионе, и хоронила гильдия человекоубивца с таким почетом, что не совсем
прилично все это как-то вышло перед народом.
     А с другой стороны - какое право у  Киммерии  судить минойским кодексом
хоть одного офеню, если среди них никогда не  было и, видимо, не  может быть
ни одного киммерийца? Были случаи,  что престарелый  офеня просил разрешения
дожить остаток дней  в  Киммерии.  Всегда такое разрешение давали, монастырь
Святого Давида Рифейского для них даже кельи в резерве держал. Но бывало это
редко,  чаще  офеня  заканчивал свой торговый  путь  на  Камаринской дороге:
останавливался,  сбрасывал  мешки,  оборачивался на восток, к Уралу,  осенял
себя  двойным  офенским   крестом  -  и  падал  навсегда,  лицом  в  сторону
Киммериона. Через какое-то время братья-офени находили его, тут же, у дороги
хоронили и заравнивали место так, чтоб  ни бугорка не оставалось, а товар из
его мешков прибавляли к своему - так повелось уж, такой  сложился обычай. За
тридцать восемь столетий, если  бы над  каждым офеней  оставляли  хоть малый
бугорок, обозначилась бы Камаринская  дорога что твое шоссе. Офени  были для
Киммерии  неким органом  общения  с внешним миром, рукой,  -  отпадет  одна,
отрастет другая.  Но если б кто пустил слух, что намерены офени объединиться
в  гильдию,  в Киммерии даже смеяться  бы  не  стали: глупо, невозможно и...
никогда этого не будет.  Поэтому  Почетным  Бобром был  Гаспар Шерош, а  вот
почетным офеней - нет. И почетным Палачом - тоже нет, ибо нет такой гильдии.
Визит  странного  офени  к  обыкновенному  палачу-цветоводу  именно  поэтому
заслуживал  внимания.   Гаспар  до   утра  придумывал  -   какой  товар  мог
понадобиться офене  у палача. Конечно,  это могли  быть  засахаренные семена
настурций, -  но  они шли только бобрам и никому больше, на этот счет имелся
указ  архонта, бобры имели право объявить забастовку...  Едва  ли.  Очень уж
тяжкое преступление. Мог ли офеня взять подобный грех на душу?
     Гаспар  так ничего  и  не  придумал.  Иначе,  чем  за товаром,  офеня к
киммерийцу  в  дом не входил никогда.  Случаев  известных не было. Гаспар не
выспался совершенно, с утра пошел на любимую скамеечку в скверик к монументу
Евпатию и его Викториям. И продолжал думать.  И все без  пользы,  хоть иди к
Илиану да спрашивай напрямую. Но  Гаспар был робок, и в конце концов  принял
обычное для сомневающегося киммерийца  решение: сходить  к  Сивилле. Благо с
нынешним   молодым  гипофетом   отношения   у   него   складывались   вполне
доверительные. И Витковские Выселки - недалеко.
     Сивилла  сейчас  при  треножнике  состояла на диво дряхлая,  потрясающе
сумасшедшая, известная  всему  городу еще по тем  временам, когда держала  в
кулаке  пусть маленький,  но важный рынок на острове  Волотов  Пыжик; рынок,
возле конского  завода,  обслуживал в  основном лошадиные  нужды, на чем его
"мамаша"  однажды и  погорела  - проклятые умники  отдали на анализ колбасу!
Приговор был  короткий: "На декаду - в сивиллы!" Что  самое скверное - очень
бездарна была  она поэтически, строку прорицания сложить не могла правильно,
и уставал гипофет Веденей, ее пророчества не только толкуя, но и редактируя.
     Сейчас  сивилла сидела  в  своем углу,  похоже, подремывала, а  гипофет
писал   что-то  минойскими  значками   в  амбарной   книге.   Когда  Гаспар,
наклонившись,  чтобы не  удариться о притолоку,  вошел в  помещение оракула,
Веденей покраснел, вскочил  и  разве что не  заорал  "Ваше  величество!.." К
счастью (больше для Гаспара - тот просто умер бы от такого приветствия) - не
заорал. Гипофет  и академик пересели за  кофейный столик, весь  их разговор,
как  обычно,  шел  по-киммерийски, поэтому значительную  его часть в русском
переводе воспроизвести  невозможно, увы, как было много раз уже сказано, нет
в русском языке подозрительно-обаятельного наклонения никаких глаголов, даже
модальных;  нет  псевдоимперативных  форм  настоящего  времени,  позволяющих
заподозрить человека в самых  грязных  делах, ничуть его  даже  за глаза  не
обижая;  нет  виртуальной  формы  множественного  числа  для существительных
неопределенно-травестийного рода, даже самого  этого рода нет. Словом, много
чего  нет. Но оттого  в обиходной речи киммерийский  язык и не  используется
(кроме ругани), что в нем для  простого  человека слишком много чего есть. И
приходится просить у читателя прощения уж  в который раз. Мало к риллицы для
выражения  чувств  души.  Латиницы  тоже  мало. Даже  иероглифы  никакие  не
помогут.  Интуиция нужна, лишь  с  ее  помощью кое-что  еще  можно понять  в
воспроизводимом  ниже  переложении  этого разговора  на  русский  язык конца
двадцатого века, не знающий даже "царственного императива".
     - Киммерион? - для вежливости осведомился Веденей.
     - Рифей.  Бобры. Настурции. Офени.  Великий Змей. Арясинские кружева, -
ответил  Гаспар.   -   Офеня.  Настурции.   Земля  Святого  Эльма.  Римедиум
Прекрасный. Граф Сувор Васильевич Палинский. Офеня. Золотой дождь. Мамонт...
в посудной лавке.
     Веденей с сомнением покачал головой.
     - Киммерион... - пробормотал он.
     -  Увы.  Караморова сторона. Наследник  престола.  Необходимо  помнить.
История не  простит.  А  предпринять  ничего  нельзя,  не могу  пока  ничего
придумать  - две  последние фразы  академик произнес  по-русски,  с  большой
грустью.
     - Киммерион... -  неизвестно на каком языке и совсем  растерянно сказал
Веденей.
     - Кроме вас, Веденей Хладимирович, мне  подозрениями делиться не с кем,
- ответил академик по-киммерийски  всего двумя словами,  по-русски звучащими
совершенно неприлично. В своем углу заворочалась и издала ряд неопределенных
вздохов дряхлая сивилла.
     -  Наверное,  следует  вопросить...  - с все  растущей тревогой  сказал
гипофет. - За счет города. Имеется резерв на такой случай. А отчет только  в
конце июня. То есть почти через квартал. Да я и за свой счет...
     - Отчего же, я тоже могу...
     - Киммерион! - с пафосом  возгласил  гипофет, и академик не стал больше
спорить.
     Гипофет  расставил жертвенник, достал обычное: серу,  кориандр. Дубинку
отложил  -  не  такой  посетитель. Зато  извлек  порошок  размолотых  шляпок
лилового мухомора,  перышки  гуся,  сошедшего с  ума на  почве  вожделения к
яблокам  (еще  при  жизни:  самофарширование  всегда  считалось  в  Киммерии
страшной  приметой),  семена лотоса,  печень  рифейского  осьминога  и -  на
кончике охотничьего ножа - махорку.
     Тут же  возникло  затруднение.  Сивилла,  сволочь старая,  дышала таким
перегаром, что  сесть  на  жертвенник самостоятельно  не  могла.  Гипофет  и
академик с трудом донесли ее туда и усадили, а для устойчивости Веденей  еще
пропустил у нее  под  мышками ремень,  закрепленный в блоке у потолка,  - не
первый  раз такое с  дурой случалось. Веденей зажег  серу и стал  поочередно
добавлять  компоненты.  Через  самое  короткое время  сивилла заблевала  все
вокруг, академик засмущался, но Веденей его успокоил: это пророчество наружу
рвется  и  путь расчищает. Заодно  бросил сверху немного поташа. Не помогло.
Добавил  селитру,  марганцовку,  шлифовальный  порошок  "миусский  бальзам".
Сивилла все блевала. Гипофет отчаялся, достал  банку с нашатырем и сунул  ей
прямо под нос.
     Сивилла закатила глаза, стала синеть. Потом заговорила.
     - Быстры как волны рифейские песни да пляски! Восемь бильярдных шаров -
боль головная  для вас. Ухо царево прочло... Запретить бы офеням вовеки нашу
газету  в  куски  для упаковки кромсать!  Поздно.  Учти,  академик, живешь в
интересное время! Будет чего записать!.. Изверги, дайте опохмелиться...
     Переломавши  все  законы  элегического  дистиха,  сивилла  окончательно
сомлела. Веденей,  забыв  о  ней, смотрел на академика.  Губы его  сжались в
нитку. Так же выглядел и академик.
     -  Киммерион!.. - сказал на  этот  раз  именно он.  Что в  переводе  на
простой русский язык могло бы приблизительно означать: "Ну, что ж, теперь мы
хотя бы предупреждены". И добавил по-русски: - Я, пожалуй, посещу архонта. А
вам,  Веденей Хладимирович, придется взять отгул. Вам нужно навестить брата.
Непременно нужно.Варфоломей  Хладимирович все-таки несовершеннолетний. А он,
- академик грозно сверкнул очками, - кажется, вскоре собирается жениться. По
минойским законам  он не может  этого делать без  согласия старшего в семье.
Статья двести пятая.
     - Дайте опохмелиться! - подозрительно ясным голосом заканючила сивилла.
Академик и гипофет, не сговариваясь, синхронно плюнули на золу жертвенника.
     -  Пусть  попробует  без  моего согласия, - сказал Веденей. Я его...  в
сивиллы упеку.
     -  Киммерион!   -  попробовал  успокоить  гипофета  академик.   Гипофет
огорченно поворошил золу и грустно отозвался:
     - Киммерион.



14

     Геракл преследовал их своими  стрелами и убил целую массу. Остальные же
покинули страну и больше никогда не возвращались в нее.
     Г.Шваб. Мифы классической древности

     - А паразиты  иногда!.. -  лязгнула  европейская  голова.  Она нехорошо
рассмеялась,  показавши  все восемьдесят зубов. Азиатская вместо зубов могла
предъявить  лишь  черепашьи режущие пластины,  и скорбно поджала кожу вокруг
клюва.
     - Обижаешь. Пример младшим, а?
     Двухголовая птица тяжело качнула крыльями, оборачиваясь. Стая, кажется,
не слышала их разговора. Все тридцать  восемь птиц за медным хвостом главной
стимфалиды исполняли свои обязанности, которых было немного: соответствовать
и наблюдать. Кого карать, чего терзать, как рвать  на части - это все решала
главная  двуглавая,  железноклювая,  медноперая  гарпия.  Впрочем,  на слово
"гарпия" птицы обижались, именно поэтому так чаще всего обзывала одна голова
другую.  Трехгранный клин древних  чудовищ сейчас летел на север, строго над
Уральским хребтом. Справа  была Россия.  Слева - тоже.  Но  слева была еще и
Москва.  А в Москве обитало Верховное Начальство Всех Стимфалид.  Хотя, если
честно, все  стимфалиды  стаю  над  Уралом  как  раз и  составляли.  Главный
Начальник  Начальства  был  отнюдь  не  Геракл,  хотя  человек во  множестве
отношений выдающийся.
     А по правую руку... тьфу, по каждое  правое крыло простиралась Азия.  В
ней уже  который год прятался Призрак, периодически  забегавший  в Европу и,
пользуясь  известной  степенью безнаказанности,  мутил  разную воду,  норовя
перекроить границы,  преимущественно  на  Балканах, -  в  других местах  ему
просто давали под тазовые кости сапогом. Призрак раздражал нормальных  людей
несказанно: ветхое  его  одеяние (и  учение  - тоже  ветхое,  мертвое, дурно
пахнущее),  нудное  бормотание,  маниакальная страсть  "избрать  президиум",
воспоминания о судьбоносной конференции в  неведомом году  - и слезы, слезы,
которыми он заливал Европу, требуя вернуть "паровозик", иногда "локомотивчик
историйки", а чаще - "броневичок" и прочие игрушки маразматика. И находились
другие  маразматики, избирали президиум  - и получалось  в  точности то, что
сейчас  отхаркнула  над Уральским хребтом  Главная Стимфалида: "А паразиты -
иногда!" Пора было кончать эту "иногду".
     Официально Российская Империя лишить гражданства призрачную ублюдину не
могла потому, что нельзя лишить того, чего никогда не  было, того, что почти
триста миллионов живых людей все-таки имеют. Предикторы от разговоров на эту
тему отмахивались: тот, что жил в Америке, сообщал : "Предмет исчерпает себя
быстрее,  если  ничего не делать". Тот,  что  жил в Южной  Африке, предлагал
собрать  всех призракопоклонников на отдельно взятом острове Колгуеве и дать
им возможность построить то, что они хотят построить в своей отдельно взятой
партии.  Тот предиктор, что обитал в России, бросал  трубку со словами:  "Не
мешайте  мне играть".  Кажется, первый ответ  стоил  второго  и оба уступали
третьему. И  тогда Большой  Человек, ведающий Нервами  Государевыми, призвал
Человека Мощного,  Повелевающего  Самонаводящимися  Крылатыми  Стимфалидами.
Повелеть один человек другому ничего не мог,  но -  попросил.  Обещано было,
что птицы  Эту Гадость поищут и  при  случае расклюют  к  едрени матери.  Но
попросил  на выполнение  год.  Больно  велика  Россия,  больно  мелка  цель.
Пришлось соглашаться.
     В   документах  стимфалиды  именовались  Особым   Звеном  Патрулирующих
Истребителей. Умели они одно: патрулировать границу между Европой  и  Азией,
их племя отрастило две головы  (еще неизвестно,  справился бы с ними  Геракл
теперь, - в  тот раз у них  по  две головы не было),  одна  глядела в  Азию,
другая в  Европу, и  всегда  двухголовым птицам было о чем  поболтать  самим
собой, а то и поцапаться; был в их стае -  давно, правда - даже один приступ
евразийства. Ну, сдали птицу в металлолом, продали за границу, потом, на ней
катаясь, одна экс-принцесса  навернулась с летальным исходом. Стимфалиды это
точно  знали. Никуда нельзя вольной  стимфалиде с границы Европы с Азией. Из
Греции в Колхиду от лишнего  шума улететь пришлось, потом  с Кавказа - ну, и
хватит.  Шума стимфалиды  не  любили. Они  с ним боролись. И сами  старались
лишний раз не шуметь. Впрочем, границу Европы и Азии они стерегли в основном
в северной части, лишь изредка совершая пролеты над  рекой Урал (бывший Яик,
- говорят, скоро опять обратно переименуют) до Каспия -  и вновь отбывали на
север.
     Тот кусок,  что расположен  между Гирканским и Эвксинским Понтами птицы
патрулировать не  желали, покуда морям нормальные названия  не вернут.  Да и
воспоминаний о Кавказе  с эллинских  времен птицы  сохранили немало,  все  -
скверные. Шумно там. То ли дело Урал. Слева... Справа... Словом, более-менее
и там и там - тихо. Стимфалиды старались следить, чтобы здесь было еще тише.
Особенно на самом севере, где горы кончаются и стеречь границу вовсе некому.
Ну, и к югу от Чердыни. В промежутке... А в  промежутке птицы резко набирали
высоту: здесь  возлежал вытянутым  колечком  их старший ровесник, исхудавший
Великий Змей, и  обнимал  милую его сердцу речку, на берегах  которой кто-то
жил - но тихо жил, и стимфалиды туда не совались. Из области, вокруг которой
обернулся змей, одиноко торчал двойной зубец,  увенчанный старинным  замком.
Здесь было запрещено  задерживаться, но глянуть туда четырьмя глазами каждая
из тридцати девяти стимфалид страстно желала, ибо владелец замка, граф Сувор
Палинский,  долгожительством   решил  сравняться  и  со  Змеем,  и  с  ними,
медноперыми птицами. Порою птицы видели сухонькую фигурку графа, прыгающую с
обрыва  вниз,  в  непроницаемый для  зрения  туман, -  а иной  раз удавалось
увидеть, как та  же фигурка появляется из тумана и бежит вверх, только кудри
седые по ветру вьются.
     Приближения к себе даже  на версту Змей не терпел,  птицы понимали, что
разинь он пасть, зевни - и летать  им  по кругу из его пасти  да в желудок и
дальше  через  выделительный  орган  обратно  в пасть.  Сколько  неосторожно
летающих  существ  и  предметов  отправилось  в  это вечное путешествие!  От
полярных  сов и  гусей  -  до современных  пикирующих истребителей,  даже до
пары-другой   перелетных   молясин,   которые   секта   кавелитов-стерховцев
использует.  И  никто  никогда  не  вылетел  обратно.  Стимфалиды  терзались
любопытством:  почему? И  каково  там, внутри?..  Но беседовать с ними  Змей
отказывался. Где-то  бродил по земле некий Вечный Странник, умеющий укрощать
Змея. Но  знакомиться со  стимфалидами не желал и  он. Впрочем,  птицы этого
Странника побаивались,  хватит  и тех хозяев, что есть. Но уж от этих никуда
не денешься. Москва как-никак. Заглотала даже Великого Змея. И никаким пером
ее не прошибешь.  Про топор и говорить нечего -  это ее  собственное любимое
оружие. А также письменная принадлежность.
     Питались  птицы, как  и в древности,  сырой нефтью, которой с азиатской
стороны Уральского хребта встречались местами целые озера, человеку то ли не
нужные,  то  ли  невидимые.  Кое-где  нефть  была  плохая,  птицы,   страдая
метеоризмом, маялись неучитываемой в условиях нормального питания реактивной
тягой, вовсе  им лишней. Обработанную нефть их желудки  не принимали  вовсе.
Мазут  вызывал  у них припадок  гнездования, стимфалиды клали  полные гнезда
покрытых  медными  перьями  яиц,  но  из  яиц  вылуплялись  непонятные  гады
доэллинской   мифологии,  и  вместо  того,  чтобы  стремиться  к  небу,  они
зарывались  под  Уральский  хребет,  стараясь  залезть  под  медные  горы  и
устроиться  там  хозяевами и хозяйками. Свое земное  червеподобное потомство
вольные  стимфалиды  глубоко презирали и старал