нужен. Ему это не  нравится, обратить внимание на себя хочется, ну... он
тогда садится в корыто и ложками загребает... Да не надо про него думать, он
безвредный, от него даже польза когда-то была, говорят...
     - От него еще много вреда будет. Но это потом! Потом! - сказала Нинель,
словно  бы  рассердившись,  -  Ехать  скоро,  Федор  Кузьмич. Нужно  просить
хозяина, чтобы через архонта нам соседа с лодкой на два  дня предоставил. По
этой Селезни кроме соседа никто не проплывет, а он... пониженный в должности
из-за того, что его бобры невзлюбили. Архонт на прямой конфликт с бобрами не
пойдет, словом... Словом,  в городе  скоро  архонта менять придется. Хотя на
этот раз еще сойдет...
     Гаспар спрятал записную книжку. Гипофет достал перчатки. Ясно было, что
они готовы уходить,  но Федор Кузьмич сделал какой-то жест, по которому всем
стало ясно: старик совещание оконченным еще не считает.
     -  Сегодняшнюю  беседу  слышали только  мы.  Направленных  микрофонов и
прочей  гадости в Киммерии  пока нет. Но я полагаю,  что факт  покушения  на
мальчика, попытки  его похищения... даже если судьи знать не знали, что речь
идет об... особом мальчике... Словом, в  Москве кто-то уже знает, что особый
мальчик - здесь. И попытки будут продолжаться.  Чего нам ждать? - вопрос был
обращен прямо к Нинели.
     - Похищений,  Федор  Кузьмич. Точнее,  всяких  покушений  на похищения.
Шантаж тоже будет, стрелять будут, танки-пушки поедут... и не приедут, и все
по  дури, по дури -  не выйдет ничего.  Была щука на  яйцах - будет щука под
яйцами, змея такая... Ох, не хочу я,  Федор Кузьмич, туда глядеть, глаза  бы
мои не глядели - такой мальчик хороший... Хоть бы пальцы были у него здешние
- все бы дольше в Москву  не забирали. А заберут, сам  себя заберет...  Царь
Киммерийский.
     Последние слова упали - словно булыжник с горы. Нинель замолчала, видом
своим являя  крайнее  истощение.  Федор  Кузьмич понял, что перегнул палку и
отнюдь не старческим голосом заорал:
     - Доня! Иди с нашатырем, полотенце  мокрое неси! Нине полежать надо, на
лоб ей мокрое холодное полотенце положи, на шею горячее, на сердце холодное,
на ноги  тоже  горячее,  да горчицей, горчицей его пропитай, чабрецу завари,
лимонника выжми, донника накапай, пустырника добавь!...
     Выполнить все это в одиночку было очевидным образом невозможно, но Доне
еще и не такое иной раз случалось  творить, за одними словами  она  умела  в
замочную  скважину  слышать  другие. Старец,  академик  и  гипофет  остались
втроем. И долго смотрели друг на друга.
     - Да, -  после тягостного размышления сказал  Федор Кузьмич.  - Это  мы
решили напрасно. Никакой  уверенности у нас в этом быть не может. Хуже того,
более чем  вероятна  уверенность в  обратном. Ничего  не  остается... Вы  не
возражаете?
     Старик  закатал  рукава  и  положил жилистые,  покрытые редкими  седыми
волосами руки  на  стол  перед собой -  расслабленно, безвольно.  Потом руки
обрели отдельную жизнь: правая взлетела, указательный палец как револьверное
дуло  указал на все  четыре угла потолка, на окно, на углы стола, потом - на
левый и правый глаз старца, после чего левая рука заслонила оба глаза. Федор
Кузьмич  протянул обе  руки  перед  собой и правой  изобразил  что-то  вроде
продления  пальцев  левой, он предлагал  - поскольку  боялся прослушивания -
перевести разговор на киммерийскую азбуку жестов, язык не менее  тайный, чем
минойская пиктография. Гаспар удивился, но рукава тоже закатал. Руки Веденея
как птицы из клетки выпорхнули из складок  плаща  и  изобразили  над  столом
что-то вроде танца маленьких лебедей: так гипофет выразил свой  восторг, что
еще и эта секретная знаковая система наконец-то пригодилась.
     Мизинец Федора Кузьмича поклевал по столу, как цыпленок, потом совершил
спиралеобразное движение очень высоко  вверх.  Гаспар с  сомнением  вывернул
ладони  и  потер их  тыльными сторонами.  Федор  Кузьмич  парировал  простым
указанием в сторону комнат  хозяина: хотя  путешествие  по двуснастной  реке
Селезни  для  лодочника Астерия и было  запретно, но Подселенцев  должен был
этот вопрос уладить.
     Руки Веденея вновь  запорхали. Он погладил воображаемую бороду (признал
наличие опасности),  затем щелкнул указательным  пальцем о  внутреннюю часть
сустава  большого,  словно  сбрасывая  пушинку  (ничего,  справимся).  Потом
приложил мизинцы  к ушам -  попросил  извинения,  высунул  язык  (указал  на
наличие еще одной,  более серьезной  опасности), потом изобразил нечто вроде
завинчиваемого шурупа, ткнул левым указательным между указательным и средним
на правой руке, что в сочетании  с предыдущим знаком означало - "арбалет". А
поскольку потом Веденей погладил себя по лбу и по зубам, никаких сомнений не
осталось: при  впадении-выпадении  Селезни в/из Мyрло/Мyрла  имеется  стража
бобров, вооруженная арбалетами.
     Федор  Кузьмич   ответил  знаком,  понятным  во  всем  мире,  пошевелил
пальцами,  слово  пробовал  качество материи.  Да, конечно,  от бобров проще
всего  было  откупиться. Потом  он последовательно  отжал от ладони все пять
пальцев на левой руке,  держа  поднятым указательный  палец  левой  и шевеля
левым же мизинцем. Соответственно,  цена зависела  от  того, сколько  народу
будет  в  лодке,   не  считая   мальчика  (указательный  палец)  и  рулевого
(шевелящийся мизинец). Веденей сложил два мизинца  вместе,  а  потом чиркнул
себя  по горлу трижды: за Астерия  придется платить как  за  троих, иначе  -
хана. Федор  Кузьмич  подумал,  ткнул  пальцем  в  грудь  себя.  Собеседники
кивнули.  Вопросительно  показал на  Веденея,  тот  помотал  головой,  затем
пальцами нарисовал  в воздухе  треножник, а над  ним - клубы дыма. Он не мог
оторваться от  гипофетской работы. Гаспар согласно  кивнул,  положил  руки к
себе  на  плечи  накрест  и  поклонился, выражая  согласие  ехать, но  потом
переместил  на бицепсы, раздвинул на ширину чего-то вроде слоновой ноги -  и
резко откинул голову назад, выражая вопрос.
     Федор Кузьмич только губами сделал "О": никто Варфоломея и  не спросит,
поедет как миленький.  Но Гаспар обвел рукой вокруг шеи (рабский ошейник)  и
показал  в сторону хозяйской комнаты: как-никак  владельцем  раба Варфоломея
был старец Роман.  Веденей улыбнулся и покрутил пальцами у висков:  это  был
вовсе не знак того, что старец рехнулся, этим движением обозначались "пукли"
парика,  иначе говоря -  сам  граф  Палинский,  а  его  кто  ж в Киммерии не
уважает?  Граф  Палинский,  наследник  породистых столбовых  дворян,  владел
высокогорным замком, торчавшим из тумана, скрывающего Киммерию, столь давно,
что   казался  одним  из  основателей  города,   хотя  вообще-то  его  замок
располагался вне  объема  Киммерии,  он  находился над ней.  Но  даже Вечный
Странник Мирон Вергизов не считал зазорным  таскать в  замок  на собственном
горбу  ежегодные  подарки  киммерийцев.  Великий  Змей  позволял  Палинскому
прыгать  через свою спину в  озеро и  взбегать вверх по тропке  в две версты
длиной. А что к ношению парика  Палинский привержен, так  едва ли это  самый
большой грех на свете.
     Тут  у Федора  Кузьмича  заскребли на душе  дикие кошки.  На  его  долю
выпадала  одна  из  самых неприятных  ролей:  говорить  с  Антониной,  мамой
Павлика, о необходимости временно расстаться с сыном - во  имя  его блага  и
безопасности... Федор Кузьмич пережевывал возможные  для такого случая слова
и сплевывал, недораспробовав, так очевидна  была  их непригодность. Впрочем,
женщина  и  есть женщина, надо помнить.  Если  уж  Киммерия  перестала  быть
гарантированно  надежным  убежищем,  то  остается лишь  замок  графа  Сувора
Палинского. Дальше и надежней места просто нет.
     Весь  последующий  разговор  Федора  Кузьмича с  Гаспаром  и  отчасти с
Веденеем, помогавшим изображать  особенно сложные знаки  то  той стороне, то
другой, проходил на языке жестов, и его подробное описание заняло  бы многие
десятки страниц, поэтому разумным представляется поместить  ниже сокращенный
перевод на русский - насколько такой перевод вообще возможен.
     "Господин  академик, господин  гипофет! О  том, что Павлик -  наследник
российского престола, знаете только вы,-  прожестикулировал старец, а  гости
кивнули, - Графа Палинского я поставлю в известность сам. Но в горах - снег.
Значит, нужна одежда для мальчика. Скажите, высоко ли котировались на рынках
Руси киммерийские соболя в прошлые столетия?"
     "Весьма  и весьма, -  ответил Гаспар, - за десять шкурок  киммерийского
соболя, битого в глаз  дробиною,  конечно же,  давали те же деньги,  что  за
девять шкурок самого лучшего  из российских соболиных кряжей - Минусинского.
Кроме того, лишь в Киммерии изредка встречается снежно-белый соболь,  раньше
за год набиралось на шубу князю или княгине, теперь, конечно, того нет - это
ведь сотня шкурок, не  меньше. Пальто  можно  сшить  из пяти-шести дюжин, но
пальто - одежда  не киммерийская. А на экспорт Киммерия мехов  больше дюжины
дюжин лет не продает, охотничья  гильдия у нас не из  богатых. Впрочем,  вам
про  соболя  все подробно мясничиха-соболятница может  рассказать, ведь  все
запасы  соболиного  мяса  выкупает ваш дом для  хозяйственных нужд,  собакам
приходится  есть росомашину, горностаину и прочие несъедобные мяса.  Годовое
производство горностая в Киммерии большое, хотя мех этот  - чистая показуха.
Он даже нафталина не переносит, его хранят, представьте, непременно в мешках
синего цвета..."
     "Спасибо,  коллега, спасибо - отмахнулся Федор Кузьмич - а  что, шкурки
белого соболя могут найтись в продаже?"
     Академик пожал плечами.
     "На них спроса  нет  уже  давно,  промысел почти  не  ведется. Если вас
интересуют шкурки белого соболя - обращайтесь в контору "Ергак  Тимофеевич и
его  достойные потомки" на  Елисеевом  Поле,  они  спокон веков покупают все
белые меха".
     - Ергак? - вслух удивился Федор Кузьмич. - Это же шуба мехом наружу!
     "Это старинная киммерийская скорнячья фамилия, - ответил Гаспар жестами
-  Ферапонт Ергак участвовал в усмирении змееедов в  одна  тысяча  четыреста
семьдесят седьмом  году. Предложил уморить сектантов голодом, переистребивши
их  единственную  пищу  -  змей,  а за  исполнение  того  просил  у  архонта
привилегию на  торговлю белым  металлом,  наверное,  серебром. Змей Ферапонт
Ергак поистреблял много, но не всех, и  сектанты  тоже  вывелись не все, так
что и привилегии получил Ергак более скромные: торговать белым хлебом, белым
мясом и белым мехом. Хлеб  в Киммерии, сами  знаете, ячменный, а  мясо белым
бывает  только  у вареной  курицы  - много  не  заработаешь.  На белое  мясо
рифейских раков  привилегия  уже принадлежала Северьяну Бессобакину, прямому
предку нынешнего архонта... это,  впрочем, неважно.  Однако  на  альбиносных
мехах потомки Ферапонта живут неплохо. Кстати, они же ведут  торговлю белыми
животными, белую кошку, если надо, так только у них..."
     "Нет, кошку пока не надо, спасибо. Едва ли понадобится белый слон. Ни к
чему в нынешнем положении также белый дракон..." - чтобы изобразить дракона,
старцу  пришлось выйти  из-за  стола,  встать на  одну ногу,  вскинуть руки,
скрючить пальцы, а потом изобразить ими падающий снег - символ белого цвета.
Идея  с покупкой для Антонины царской  белой шубы  нравилась ему все больше,
хотя никак не мог придумать  старец того, как объяснить матери царевича, что
Палинский в  свой  замок женщин не допускал никогда и наверняка не допустит.
Если  все  пройдет как  надо,  жить  царевич  будет  в  башне  в спартанских
условиях, а для встреч  с матерью спускаться  в Триед, скажем, раз в неделю.
Да и то опасно.
     Вошла  Нинель, за ней - Антонина. Обе напоминали львиц, только первая -
пострадавшую в схватке  и  потому притихшую на время, вторая - полную свежих
сил, разъяренную.  Разговор у  них,  похоже, не получился. Антонина с самого
первого  дня  знала,  что  в  Киммерионе  вместе  с  сыном  она  лишь  время
пережидает. Потому  что в Москве - опасно. Но про то, что и в Киммерии может
стать опасно, ей  за все годы  никто слова  не  сказал! Эдак  она и сама  бы
могла!.. На столько лет от любимого мужчины!.. Она же мать наследника, почти
царица, или нет?.. Или просто  Тонька  из Ростова Великого, тьфу, никто? Она
мать наследника или не мать? Не мать? Не мать? Не мать?..
     - То есть  как это...  То есть как это...  Это как это?.. Это  здесь-то
ненадежно? Тогда где надежно? Я спрашиваю - это как это?
     - Что - как, Тоня? Мы шесть лет уже скоро торчим на островах, никуда ни
разу не ездили. Мальчику нужно где-то бывать, мир смотреть. Киммерия - вовсе
не  один город. Да  ты что, в  конце концов, думаешь,  что я за  него меньше
твоего  боюсь?  Ты  -  мать,  не  спорю, но я-то... - Федор  Кузьмич страшно
закашлялся,  сел к  столу, потом  с  трудом  произнес: - Я-то  все-таки тоже
ему... не чужой.
     Тоня бросила взгляд  на  Нинель:  та, видимо,  что-то сказала не совсем
совпадающее со словами  старца,  и Антонина не знала, кому из святых верить.
Гаспар, оказавшись свидетелем не  предназначенной для него  сцены, смотрел в
окно.  Веденей   смотрел  только   на   пророчицу,   не   в  силах  сдержать
профессиональный интерес.  Нинель находилась  в сильнейшем трансе, и едва ли
видела присутствующих, хотя переводила взгляд с одного лица  на другое, даже
Антонина притихла  вдруг,  услышав  то самое бормотание, с которым шесть лет
назад увела ее  пророчица с подмосковной пьянки, свидетелем чего  был только
безымянный ручной лось:
     - Павел Павлович, Алексей Павлович - зови, зови, беда от мальчика ушла,
что батюшка тебе назвать не дал, большой человек  будет батюшка, главный тут
человек из ваших... Ну ладно, Иса-пророк великий пророк, кто в это не верит,
того в  мечеть пускать не надо,  а ты ведь и не  увидишь, как Павлик  мечеть
родному городу подарит, добрый  Павлик, добрый, добрый,  ему имя будет Павел
Добрый, потому что  подарки любит  делать,  а дальше больше. Обязательно ему
идти за Уральские горы, я ж говорила, три с половиной сажени целых уйти надо
за  них - и  безопасно будет, нельзя ему девять лет перед  Уральскими горами
быть, можно за горами...
     - Она описывает  ломберный зал Палинского, - шепнул Шерош, - там стол в
двух частях света стоит. - Но Нинель, не слушая его, продолжала:
     - В конце  мая по  здешнему  как  раз  девятое сентября.  Ты  не  бойся
документов, они как заяц линять умеют, чтоб на снегу не видать было. Именины
у него будут на десятое июня, да ладно, Василиса вон все сорок дней в году с
гостинцами приезжает  - на трамвай сядет  у караван-сарая, до Елисеева  поля
доедет,  а тут пешком недалеко.  Беречь надо парня! Белый цвет парню  нужен,
белый цвет! И  тебе нужен белый. Иначе не  сбережешь. Иначе с воздуха видать
кому не надо видать. Пусть картинки с собой возьмет туда, под белы облака, и
художники  с  тобой катаются  пусть,  -  граф тогда исключение сделает, если
женщины обе православные и приходить будут за руки. Ты Верку-то держи правой
рукой за левую, не  то она рисовать не сможет... А картины  ее денег, денег,
больших денег  стоят, пока ничего не  стоят, а потом ужасть дорогие  станут,
они с мужиком успевать рисовать не будут...
     Антонина  явно  успокоилась:  давно  она   не   слыхала  этого  тихого,
гипнотического бормотания  Нинели, в прежние годы заставлявшего ее совершать
самые   противоестественные   на   первый  взгляд   поступки,  оказывавшиеся
спасительными  при  взгляде  втором.   Пройдя   пешком  от   Подмосковья  до
Киммериона, она лишь  поначалу восприняла краткое  лодочное  путешествие  по
Рифею и Селезни на юг - как трагедию. Никто Павлика не забирает... Никто  не
забирает... Все будет хорошо... Будет  хорошо...Непременно  Верку за  правую
руку... За правую руку...
     - Гаспар  Пактониевич, -  послышался голос  Дони из коридора, -  Вас  к
телефону   просят.   Сказывают,   неотложной   важности   дело.   Сказывают,
неприятности вас ждут, если...
     - Сейчас, - сказал Гаспар, -  Я к  телефону подойду.  Неприятностей  не
будет.  Это моя жена  на стол накрывает. Сейчас. Федор  Кузьмич, вы  сможете
подтвердить,   что  я   участвую  в   неотложном  консилиуме?..  -   Получив
утвердительный кивок,  Гаспар печально удалился в гостиную, где намертво был
привинчен старинный телефонный аппарат.
     Веденей  тоже встал. Иной раз и за год  стояния на рабочем месте ему не
удавалось  выловить в воплях  сивилл  столько точно предсказанного будущего.
Его успокаивала мысль  - не догадка, а точное,  потомственное  знание  семьи
гипофетов в тридцать  шестом  колене -  о  том, что  сивиллоподобные женщины
мыслей  читать  не  умеют,  и наоборот. Впрочем, ничего  худого он сейчас не
думал, кроме того, что из-за  несвоевременного появления за обеденным столом
Гаспара Шероша, глядишь, погибнет  если  не человечество, то Киммерия.  Один
знающий человек  на всю Киммерию, так и над тем  начальство. Веденей никогда
жену  Гаспара  не видел,  но  знал,  что вот уже  лет  тридцать  она  грозит
академику  разводом,  если  он к обеду начнет опаздывать.  Киммерия - страна
небольшая, все  знают  всех, и все знают про всех  - все. Или многое, притом
чуть  ли не  все  - лишнее. Веденей между  тем  не  хотел,  чтобы  пророчица
разговаривала  в отсутствие академика. Гипофет и академик  слышали и  видели
как бы два разных уровня слов, из понимания которых в  совокупности только и
можно было что-то выловить вразумительное. Слишком уж оторвалась Киммерия от
остального мира. Скоро придется идти во Внешнюю Русь, понять ее, вернуться и
привести умы  соотечественников в равновесие с Вселенной, - глядишь, обретет
Киммерия  еще сорок  восемь лет покоя. Ну, не  покоя,  так  хоть  ясности  в
мозгах.   Прошлый   "пониматель"  вернулся  под   Новый  сорок  девятый  год
истекающего столетия, - так что до того дня, когда архонт призовет Веденея и
скажет: "Иди и пойми!" - есть какое-то время все-таки.
     Веденей  дождался  смущенного  академика,  вместе  с  ним   откланялся.
Академику  переулками до его  казенной квартиры  на  Петрове Доме было минут
двадцать, гипофету на дорогу поперек города, если пешком, то не меньше часа.
А  если лодку нанимать, то с учетом всех извилин и  необходимого путешествия
вокруг огромного острова Елисеево Поле - вдвое дольше, притом еще  и дорого.
Гипофет выбрал пеший путь,  но сперва-таки проводил  торопящегося академика,
пользуясь     возможностью    переброситься    несколькими    фразами     на
старокиммерийском.
     -    Новый-княжич-благополучие-девять-лет?   -    Веденей   использовал
сложносоставное слово в благонадеющемся падеже.
     - Второго января. Двадцать первого октября. - Гаспар ответил по-русски,
и Веденей его не сразу понял.  Потом сообразил, что Гаспар всего лишь назвал
немногочисленные дни, когда церковь  празднует Святых  Гаспаров. В  обратном
переводе на киммерийский  получалось:  "Чтоб я так жил!" Веденей усмехнулся.
Виртуоз  академик, да  и  только! Правильней,  конечно, было бы  перечислить
сорок  дней, когда празднуется имя Павла, но... коротка дорога от Саксонской
до Академии.
     Тем  временем старец  Федор Кузьмич  просил об  аудиенции старца Романа
Миныча, и аудиенция была  ему  дана. Патриархи долго  совещались, давно уж и
стемнело, когда все детали были  обговорены и последние неудобства утрясены;
лишь после  этого, в седьмом часу  вечера, выполз Роман  в гостиную  и  снял
трубку телефона. Номеров он  набирать на  любил, накрутил ноль  - коммутатор
канцелярии архонта - и потребовал в трубку:
     - Марусь, позови мне, кто там  нынче главный лодочник. Яшку не зови, он
глупостей наговорит.  Приказывать я сам буду.  Я, говорю,  приказывать буду!
Сам! Вот так-то. Не стрелочник, а лодочник. Главный. Не твое дело зачем. Да,
сию минуту, Не бойся, будет как миленький. А где - это ты знать должна. Вот.
Ищи. Я жду.
     Камнерез  надолго  замолчал,  грустно уставясь на каминную  полку,  гд