с уводящими его людьми.
     * * *
     Самолет   "Руслан",   борт  48-227,  вылетел  из  Жуковского   точно  в
назначенное  время и  сразу  лег на курс  --  на  юг. Как и обещал командир,
устроили  сопровождающих   по-царски,  в   удобном  салоне  наверху,  позади
пилотской и приборно-навигационных отсеков.
     -- Ну вот, -- стараясь перекричать ровный шум турбин, радовался Пастух,
-- наконец-то! Теперь им уже все равно, что мы думаем и говорим. Ну здорово,
что ли, вояки!
     Друзья  обнялись и с  минуту сидели  молча  -- ведь не чаяли  свидеться
всего двое суток назад, там, во дворике, когда расставались... Благосклонная
судьба снова свела их вместе куда раньше, чем все они  могли ожидать. А ведь
могла и не свести...
     Они сидели теперь близко, голова к голове, и могли уже не кричать.
     -- Эх... где только Семка с Мухой... -- тяжело вздохнул Трубач.
     -- Погодите... дойдем и до  них, -- загадочно  прищурил глаз Пастух. --
Давайте-ка тут на борту разберемся.  Итак  --  положение. Мы в бочке,  бочка
брошена в море... Дальнейшее понятно... Выполняем это их сучье задание и...
     -- И первое, что получим после посадки, --  девять грамм между глаз, --
сказал Боцман.
     -- А может, и еще куда, -- меланхолично добавил Трубач.
     -- Отставить пессимизм! -- шутливо  рявкнул Док.  --  Как вам показался
экипаж? Я смотрел на  них с точки зрения медицинской  психологии. Если б  вы
знали, как меняется любой  человек, если  знает,  что через час или два  ему
будут резать живот или ногу. Другая личность! И это естественно. И для труса
и для  храбреца. Так  мы  устроены  Всевышним. Наши соколы там, у штурвалов,
если были бы  в связке с этой  мразью, выглядели бы  совсем  иначе.  Эти  --
свободны, раскованны... эмоционально уравновешенны...
     -- И мне так показалось, -- кивнул Боцман. -- Нормальные мужики. Свои.
     -- Подвожу итог, -- сказал Пастух. -- Что там в  пузе у этого "Руслана"
-- понятно.  Движок  решили элементарно спереть по  дороге. А  мы нужны были
этим  поганкам  только для  того, чтобы заставить летунов  изменить  курс  и
выдать точку прилета, где сидит покупатель. С нами все  ясно. По их плану --
мы жмуры. Террористы. Неизвестно кто, неизвестно  чьи, с чужими документами.
Движок забирают -- самолет на родину. И дело в шляпе.
     -- Что же делать-то будем? -- придвинулись к нему Трубач и Док.
     --  Не спешите, -- поднял руку Пастух. -- Вы не знаете то, что известно
нам с Митькой. Вы вообще ни хрена не знаете. Так что слушайте, время есть...
     И  он коротко рассказал  все, что  было с  ними той ночью. О  полете на
другом  "Руслане",  о  схватке на борту,  о неожиданной  встрече  о  майором
Гусевым и разговоре с Голубковым по каналу особо защищенной связи управления
из  личного  вертолета  Нифонтова,  когда  они  летели сегодня под  утро  из
Андреаполя в Быково.
     Он рассказал все,  что знали теперь они с Хохловым. И о том, где теперь
Артист с Мухой, и  о том  приказе, который был  отдан их группе руководством
управления:  не  только  любой  ценой предотвратить  нелегальную  переправку
двигателя  и  топлива за рубеж,  но  и  попытаться  добыть доказательства --
кому-то и другое предназначено и  кто  все-таки выступает главным режиссером
этого спектакля...
     -- Конечно, мы  люди  маленькие, но  сейчас все  замкнулось на  нас, --
закончил Пастух. -- Задействованы огромные  силы. С прошлой ночи  эту бодягу
вместе с  управлением раскручивает и ФСБ. Если нам повезло, то  экипаж  либо
сменили,  либо  успели предупредить. Обратили внимание? Ведь этот... который
как бы Иванов... говорил с летчиками как с незнакомыми.
     --  Но  успели ли их  предупредить,  кто мы? -- спросил  Док. -- Момент
существенный. Все-таки риск. Слушай! А ты не можешь опять связаться... ну...
хоть с дядей Костей?
     -- До их выхода на связь с нами -- строжайше запрещено.
     -- Но он знает по крайней мере, где мы?
     -- Может, и  догадывается... --  пожал  плечами  Сергей.  -- Во  всяком
случае,  ловля на живца это предполагает. Они же знают, что у нас свидание в
Быкове. Вряд ли упустили  шанс сесть на хвост. Ладно, мужики, иду в кабину к
командиру и открываю карты! Без них нам тут не раскопаться.
     -- Ой  смотри, Серега,  -- покачал головой осторожный Боцман, -- как бы
не проколоться. А вдруг все не так? Что тогда? Ведь у них тоже оружие.
     -- Молодец, -- усмехнулся Сергей.  -- Вовремя напомнил. -- И он вытащил
пистолет из кобуры и бросил Ивану. -- На переговоры с оружием не ходят.
     Все молча смотрели на него.
     -- В общем, так, --  продолжил Пастухов,  -- если я не вернусь, то ваша
задача --  точно выполнить все,  что  нам велел этот  гад на земле.  Самолет
захватить! Принудить экипаж изменить курс и  в указанное время подать сигнал
"мейдей"  или "секьюрити"! Иван, у  тебя  с  английским  тип-топ  --  будешь
прослушивать их радиообмен.
     -- Ясно...
     -- Самое важное! Вы должны заставить их сесть в любой другой стране  --
где угодно, на  любом аэродроме, кроме того, что указан в координатах. Кроме
той точки и Рашиджистана. Только там, где движка этого  никто не ждет, никто
о нем не знает и никому он на фиг не нужен. Уяснили? Я пошел.
     -- А доказательства? -- с непониманием произнес Боцман. -- Мы же должны
привезти доказательства.
     -- Их навалом! То, что вообще  этот  двигатель  на борту  оказался, что
планировался захват и угон, -- не доказательство?
     Он поднялся из  кресла  и  двинулся вперед по  самолету,  но  тут дверь
салона открылась и в проеме показался сам командир. Он улыбался, но Пастух и
Док уловили чуть заметное напряжение в его фигуре и в прищуренных глазах. Он
смотрел цепко, остро, словно  прикидывая  реальные  возможности и  намерения
каждого.
     -- Ну как вы тут? Не оголодали? Что ж вы  за чудаки, в такой полет -- и
без жратвы!
     --  Погоди,  командир,  -- сказал Пастух. --  Легок ты  на помине. Есть
разговор.
     Летчик сразу нахмурился, переводя взгляд с одного на другого.
     -- Я слушаю, -- сказал он, однако присесть не спешил.
     -- Разговор сложный, -- начал Сергей. -- Рассчитан только на доверие. Я
не знаю, как доказать, что скажу сейчас правду.
     -- Не темни, -- сказал командир. -- Начинай с главного.
     -- Тогда слушай. Мы никакая не охрана. Кто мы -- сказать не имею права.
Только мы вам не враги. На борту  особо важный  стратегический груз. Его  не
должно было  тут быть, но  он  здесь.  Его  решили толкнуть за границу. Наша
задача -- узнать, кто покупатель и кто продавец. Понимаешь?
     --  Ладно, парень, не мучайся,  -- усмехнулся командир.  -- Мы в  курсе
дела. Излагай, что за шорох вам надо тут устроить...
     Бывает, увидят люди друг друга, перекинутся  парой фраз, и уже  понятно
обоим  -- из  одной они  лодки,  сойдутся. Так  вышло и тут. Когда  командир
"Руслана"  с лихой фамилией  Буянов оказался в  тесном  кругу Пастуха  и его
друзей,  они  с  ходу  заговорили на одном языке.  Пастух за двадцать  минут
толково и сжато изложил ситуацию, и Буянов легко вник в самую суть, в  самое
ядро.
     -- О'кей,  Серега! -- сказал он. -- Там,  на земле, сам папа римский не
усомнится  --  что  тут  было и как. Сначала мы вам подчинимся -- так? Дадим
сигнал, запросим посадку, груз утащим куда-нибудь к  тихим непальцам -- так?
Ну а там поглядим, задергаются, суки, или затаятся.
     -- Второе нежелательно, -- заметил Перегудов. --  Тут  весь  расчет как
раз на то, что последуют резкие движения.
     -- Мы не боги, -- сказал Буянов. -- Уж как пойдет.
     Пастух  взглянул  на часы. До входа в  зону,  помеченную  координатами,
полученными  на земле,  оставалось  около двух часов. Он протянул листок, на
котором были отпечатаны на принтере эти цифры.
     -- Вот здесь, над этой точкой, мы  должны начать. Пусть штурман сделает
привязку  на  карте -- что это  и  где. Но  смотри,  листок  сохранить!  Это
документ.
     Эта  работа  не заняла  много  времени.  Уже  минут через  пять  Буянов
вернулся, на лице его явственно читалось недоумение.
     --  Что-то мы  не  поймем  ни  хрена.  Думали,  аэродром  какой-нибудь,
авиабаза... У нас никаких  пометок. Пустынный район в гористой местности, на
стыке границ Ирана,  Эмиратов и  Рашиджистана. Как прикажете  понимать? Есть
там, конечно, на иранской территории один старый аэродром, но там никогда не
сесть на нашем кашалоте.
     -- Тогда  вот что, --  сказал  Пастух. -- Летим в указанную точку.  Там
большое отклонение от маршрута?
     -- Да  ерунда, -- сказал Буянов, -- километров сорок. Из-за чего огород
городят? На нашей скорости -- минуты три лета. Зона, свободная от полетов...
Непонятно все это.
     -- Это нам непонятно, -- сказал Док, -- а кому-то очень даже понятно,
     --  Так что в указанный  момент даю "мейдей", даю SOS,  прошу всех, кто
может, дать полосу для аварийной посадки. Так?
     -- Точно, -- сказал Пастух. -- Догадливый, черт!
     --  Чего  много  на себя  брать? --  улыбнулся Буянов.  -- Меня  хорошо
проинформировали,  вот  и  все. Я узнал вас еще на земле, но  имел приказ --
прежде  чем  открыть план, хорошенько  прощупать,  прояснить,  так  сказать,
моральный  облик.  Вы ведь связаны с одной  конторой,  а  со  мной  работала
другая. И  только этим утром, как я понял, у контор  наших получилось "хинди
руси бхай-бхай".
     -- Информировали тебя верно, -- подтвердил Пастух.
     -- А мое  дело какое? Мое дело коней  погонять. Приказ первой конторы я
выполнил. Выполняю приказ второй...
     Буянов  оттянул пружинную крышку небольшого люка  над головой  и достал
черный пластиковый  пакет. Он был запечатан  по  старинке  сургучом.  Буянов
протянул его Пастухову:
     -- Ломай печать. Это тебе, сугубо лично. Сергей быстро  вскрыл пакет. В
нем лежал  большой конверт, довольно  толстый и увесистый, и вдвое сложенный
листок  бумаги.  Сергей  прочитал  записку, нахмурился  и тщательно  изорвал
листок  на мельчайшие  кусочки.  А  конверт засунул  поглубже во  внутренний
карман пятнисто-серой военизированной  униформы, в  такую их всех облачили в
подземном гараже перед выездом на аэродром.
     -- Что там, Сергей? -- спросил Док.
     -- Любовная  записка,  --  сказал  он  серьезно.  --  И приглашение  на
свидание.
     -- А в пакете?
     -- Эх, -- сказал он, -- до того, что в этом пакете, еще жить да жить...
     * * *
     ...Внезапное  то  ли  задержание,  то ли  арест  в самый,  казалось бы,
неподходящий  момент  такого  крупного  руководителя,  как Роберт Николаевич
Стенин, естественно, поразило всех  собравшихся на поминки в малом банкетном
зале Президент-отеля.
     Весть эта проникла из вестибюля в  зал не  сразу, и услышал ее  сначала
удрученный и  как  бы  погруженный  в размышления  о  бренности всего сущего
генерал-лейтенант  Владлен  Иванович  Курцевский, а через  некоторое время и
вице-премьер Клоков.
     Надо  заметить, что сами эти моменты получения  известия  о  задержании
Стенина  -- то  есть  все  реакции  и  непроизвольные  движения  рук,  плеч,
надбровных  дуг и  лицевых  мускулов  тщательно  регистрировались  не только
малозаметными  и  никому  не  известными  сторонними   наблюдателями,  но  и
видеокамерами.
     Люди сидели за столом, ели, пили, разговаривали, с печалью посматривали
на   траурные  фотографии,  и  почти  все  они  пропустили  два  чрезвычайно
впечатляющих и  непохожих друг на  друга мини-спектакля. Что  делать  --  мы
часто упускаем самое важное и интересное, происходящее рядом с нами.
     Но полковник Голубков  со  своими ближайшими  помощниками  и специально
оставленные в  зале люди уехавшего вместе со Стениным Макарычева не упустили
ничего.
     К Курцевскому быстро подошел один из ад®ютантов, наклонился и прошептал
на  ухо несколько слов. Что именно было сказано, никто в этот момент слышать
не  мог  --  для  этого потребовалось потом прослушать  запись  специального
техсредства. Но в  чем сразу могли убедиться Голубков и люди Макарычева, так
это в  том,  что  "великий немой",  как  в  свое  время называли  дозвуковой
кинематограф, и вправду был поистине велик.
     Сложнейшая  гамма чувств  помимо воли разыгралась на лице генерала. Его
взгляд остановился, ушел  куда-то вглубь, потом  глаза прикрылись на  миг, а
когда открылись вновь, то выражение их было такое, как на лицах давным-давно
равнодушных ко всему  на  свете  глубоких стариков.  Нет-нет, он  не  уронил
вилку, не разбил фужер и не пролил соуса на скатерть. Он словно  умер  в эту
секунду,  не  преодолев некий барьер.  Потом  снова  вдруг  ожил,  откуда-то
вернулся,  засуетился,  его  пальцы  непроизвольно  и  бесконтрольно потерли
грудь, несколько раз пробежались по лицу, как будто бы проверяя, на месте ли
щеки и  подбородок, а затем стеклянные глаза видеокамер  запечатлели два-три
быстрых, осторожных и вместе  с тем  злорадных  взгляда, которые  Курцевский
исподволь бросил на вице-премьера Клокова.
     Затем  генерал  поднялся,   простился  с   несколькими   коллегами   из
Министерства обороны и об®единения "Армада",  причем с  некоторыми  прощание
было необ®яснимо  коротко и мимолетно,  а с  другими,  напротив,  продлилось
заметно дольше, нежели требовал этикет. В  окружении ад®ютантов и порученцев
он вышел из  зала  в вестибюль, приостановился, словно  не  имея  сил  идти,
закурил и быстро направился к лестнице.
     Спектакль  же, где главным исполнителем  выступил  вице-премьер, мог бы
показаться куда  сдержаннее и беднее актерскими красками. Но вместе с тем  в
нем  явило  себя  на  миг  нечто  такое,  что  изумило даже  видавшего  виды
Голубкова.  Всю  мизансцену продумал  и  выстроил сам Константин  Дмитриевич
вместе  с  прямым  своим начальником,  и он  искренне пожалел, что  Нифонтов
увидит все это уже только в видеозаписи.
     К  Герману  Григорьевичу  торопливо  подошел  его  первый  помощник  --
референт  Лапичев. Минуты за две до  этого Бориса  Владимировича,  вероятно,
кто-то вызвал при помощи невидимого связного устройства в вестибюль, и он не
спеша направился туда, как человек, вполне сознающий свое место и значение в
сложнейшей  правящей  иерархии. Вернулся  в  зал  другой  Лапичев --  внешне
волевой, собранный, но с глазами, полными смятения и ужаса.
     Подчеркнуто  твердой,  четкой  походкой  он  обошел стол,  наклонился к
вице-премьеру и почтительно-озабоченно что-то ему сообщил.
     Клоков тотчас  поднялся, и они  отошли  в  угол  зала.  Оба  были  явно
встревожены  и  не  могли  заметить  наведенных  на них  издали  электронных
видеоглаз. Лапичев быстро произнес несколько фраз, причем по мимике его лица
всякий  отметил  бы,  что вряд ли на  самом  деле двух этих людей  разделяет
гигантская разница  прав и полномочий. Было очевидно, что они связаны чем-то
несравнимо   более   важным,   чем   служебные   отношения    начальника   и
исполнительного подчиненного, связаны неразделимо.
     О чем  говорили  они там  в углу, тоже  предстояло прослушать  и узнать
позднее. Но самое главное не ускользнуло от Голубкова и поразило его.
     Услышав принесенную Лапичевым новость, Герман Григорьевич  на мгновение
поднял бровь, затем  взглянул на  часы,  сверился с  часами настенными, и по
сытому, породистому лицу его расплылась самодовольная, брезгливо-насмешливая
улыбка, исполненная такого невероятного превосходства надо всем и всеми, что
Голубков,  видевший  это издали, даже  восхитился  стальной  выдержкой этого
человека. Так, улыбаясь и время от времени рассеянно поглядывая по сторонам,
он  и  продолжал  их тихий разговор.  Но, завершив  его,  Клоков тоже вскоре
заспешил, засобирался  много  раньше,  чем  следовало  бы по  протоколу,  и,
наконец,  в сопровождении своего alter ego -- неотступного Лапичева -- тихо,
незаметно исчез в узкой двери, предназначенной для особо важных персон.
     Все  это заняло не  больше трех-четырех  минут,  но  их  хватило, чтобы
понять -- случилось нечто чрезвычайно важное и многое об®ясняющее.
     -- В управление, быстро! -- приказал Голубков одному из операторов.  --
Со  всеми  записями, со  всеми  материалами.  И  поверьте  мне,  --  добавил
Константин Дмитриевич, -- завтра  мы получим на  работу с этими  фигурантами
высшие официальные санкции! Ну а теперь, -- воскликнул он, -- как там Чацкий
кричит?  Машину мне,  машину!  Мы  должны  догнать  Виктора Петровича с  его
пассажиром.  Догнать, прикрыть... Отрезать... Сейчас  кое-кто может решиться
на все!
     -- Не волнуйтесь,  Константин Дмитриевич, -- приблизившись, тихо сказал
один из сотрудников  Макарычева. -- Все предусмотрено. Все под®езды к зданию
блокированы нашими.  Стенина везут в "джипе"-броневике. Даже если кто-нибудь
и кинется очертя голову... Поверьте, ему будет жарко. Да никто и не рискнет.
     * * *
     Приближалось время начала.
     Все  на  борту были в  напряженном ожидании. Буянов отключил автопилот,
взял  штурвал сам.  Второй  пилот не  спускал глаз с электронных авиационных
часов-хронометров. Пастух  и  Док, чуть  пригнувшись, стояли  в проеме двери
пилотской кабины.
     Девятнадцать  тридцать четыре... Зеленые цифры  секунд быстро бежали по
дисплею. Девятнадцать  тридцать пять... Сергей махнул рукой,  и второй пилот
резко  взял на  себя рычаг дросселя тяги  одного  из  двигателей  --  с этой
секунды  приборы  системы  автоматической  регистрации  полетных  параметров
зафиксировали  на  пленках  отключение  двигателя.  "Руслан"   мог  спокойно
продолжать полет и на  трех, но Буянов заложил крен и повел машину вниз.  Он
переглянулся   со    вторым   пилотом   и,    откинув    заглушку,   включил
передатчик-автомат, посылавший на стандартных частотах международные сигналы
бедствия и одновременно взволнованно заговорил по-английски в ларингофоны:
     -- Всем, всем! Экстренное сообщение! Здесь борт сорок восемь --  двести
двадцать семь,  Россия.  Самолет "Руслан",  полетный вес триста сорок  тонн.
Отказ двигателя, потеря высоты, проблемы  управления, угроза  пожара.  Прошу
всех  срочно  предоставить полосу  не ниже первой  категории  для экстренной
посадки. Повторяю. Всем, всем, всем...
     Он включил самолетное переговорное устройство.
     -- Радист! Валентин! Свяжись с Москвой, с Центральным пунктом. Передай:
терпим бедствие, предпосылка к происшествию.
     Неожиданно оба летчика и радист услышали в наушниках нарастающий треск,
как  будто  по железной  крыше  запрыгали  тысячи  тяжелых  градин.  Летчики
переглянулись.
     Радист, оттолкнув Сергея и Ивана, заскочил в кабину.
     -- Не слышу ничего, одни помехи! Будто вошли в грозовой фронт.
     -- А-а, черт! -- вскрикнул Буянов, выравнивая "Руслан".
     Они  плыли в высоте,  в  глубокой синеве вечернего  неба.  Подсвеченные
красным садящимся  солнцем,  уходили  под  крыло  снежные зазубрины  великих
хребтов  --  территории сразу  нескольких стран открывались  внизу  с восьми
тысяч метров.
     Они смотрели в иллюминаторы на этот нереальный синий мир -- и  страшной
нелепостью  казались  все   человеческие  интриги,  хитросплетения  злобы  и
алчности, сама возможность нависшей над ними смерти.
     Вдруг какие-то золотистые стрелки и шарики пронеслись чуть в стороне от
титанического  крыла  с  висящими  под  ним  двумя дюралевыми  мотогондолами
двигателей.
     Сначала  им   показалось,   что  это   только  почудилось,  что  просто
промелькнули  искры  в  глазах, но  первую летящую  золотую гирлянду догнала
вторая, потом третья...  Они неслись  в разных направлениях  параллельно  их
курсу,  всякий  раз  каким-то  чудом отклоняясь  и  обтекая  корпус  и крыло
"Руслана".
     -- Мужики! -- охнул Боцман. -- Глядите!
     Он  хотел уже  крикнуть: вот,  мол, они,  "тарелки",  будет  после  что
вспомнить  и рассказать, но  ни с чем  не сравнимый злобный  частый перестук
авиапушки и  отрывистый  вой  проносящихся  мимо реактивных снарядов  тотчас
вернули его к реальности.
     "Руслан"  заметно  качнуло. Грузный  и неповоротливы