, -- усмехнулся Артист, -- по морям, по волнам. Поехали!
     Не обнаружив  ничего опасного или  подозрительного  вокруг  церкви, они
сели  в машину  и покатили в  сторону Кремля.  Ехали  по  Москве и  мысленно
прощались с ней.
     Обе  рации,  захваченные  Пастухом  ранним  утром,  были  включены   на
постоянный прием,  но, кроме шипения и потрескивания эфира, из них теперь не
раздавалось ни звука -- видимо, перешли на запасную волну.
     Через час они уже плыли по реке на нижней палубе прогулочного теплохода
"Москва-17".
     * * *
     Для Германа Григорьевича Клокова не составило труда выяснить, что после
того   драматичного  совещания  в  кабинете  генерального  конструктора  НПО
"Апогей", когда Черемисин  ушел, хлопнув дверью, удрученный старик скрылся у
себя на даче в академическом поселке и  сидит там как сыч, прервав все связи
с внешним миром.
     Клоков поехал к нему сам, без шума  и помпы, без большого кортежа, лишь
с одной машиной охраны, в неприметной черной "Волге".
     Он  прихватил  с  собой  только  самого близкого помощника --  старшего
секретаря-референта  аппарата  Бориса  Владимировича  Лапичева,  чрезвычайно
способного тридцатидвухлетнего человека, который давно и  прочно связал свою
жизнь с делами и тайнами своего грозного шефа.
     Водитель вел машину спокойно. Лапичев  сидел  сзади, рядом с шефом. Они
работали вместе давно, почти десять лет. Плечом к плечу прошли  через многие
тяготы  и испытания.  Борис показал себя человеком  не  просто  полезным, но
действительно преданным и  надежным, и  Клоков часто советовался  с  ним  по
самым  тонким,  деликатным вопросам и ни разу  не  пожалел об этом.  Лапичев
всегда оказывался во всеоружии знаний, всегда находил нетривиальные решения,
всегда был  умнее  и  проницательнее  врагов  своего  патрона, и  его точные
своевременные  подсказки  сыграли немалую  роль  в  стремительном возвышении
Германа Григорьевича.
     -- На наше счастье, -- потягивая тонкую американскую  сигарету, говорил
Клоков,  искоса  поглядывая  на  своего  собеседника,  --  старик  мудр,  но
бесхитростен. Да, этакий мамонт канувших времен...
     --  Классик! --  откликнулся Борис. -- С  ним надо  очень  тонко, очень
бережно... Главное -- не пережать.
     --  Будь спокоен, Боря,  или, как говорили наши учтивые  предки, будьте
благонадежны-с.
     На загородное шоссе спускался вечер, и машин было  мало. Вот и знакомый
поворот.  Сколько раз  приходилось Клокову проезжать  здесь...  За последние
годы он  перезнакомился едва  ли не со  всей академической  элитой,  так или
иначе связанной с военно-промышленным комплексом, со всеми  ведущими учеными
и инженерами, работавшими на оборону.
     Вот и знакомый забор и живописно-запущенная дача.
     Лапичев вышел из машины, заглянул на участок через прутья забора, потом
нажал кнопку звонка.
     Вскоре  из  двери террасы вышла молодая женщина, а  за ней  протиснулся
неуклюжий  дряхлый сенбернар,  вся  былая  мощь  которого  осталась  лишь  в
устрашающем басистом  лае.  Оба  они  знали эту  женщину --  это  была  дочь
вдовца-академика, незамужняя тридцатипятилетняя Наташа, неизменная помощница
и хозяйка при гениальном отце.
     -- Здравствуйте, Борис,  --  быстро и  холодно сказала она. -- Напрасно
приехали. Отца нет, я не знаю, где он и когда будет.
     --  Его нет или  не велено  принимать?  -- светская улыбка тронула губы
Лапичева.
     Помимо быстрого,  цепкого ума,  природа не  обидела его ни  ростом,  ни
статью, ни благородством черт.
     -- Какая разница? -- пожала она плечами. -- В конце концов, отец просто
старый,  уставший  человек. Наверное,  он  заслужил право хотя бы на  личную
свободу и покой. Или что-то случилось?
     -- Случилось... -- сказал Борис и показал  глазами на автомобиль. --  Я
привез Германа  Григорьевича. Он  приехал  просто  поговорить.  Не  как член
кабинета, а  как старый  знакомый. После того, что случилось в "Апогее",  он
просто не решается беспокоить старика. В общем, все в руках ваших...
     -- Ну ладно, сейчас узнаю, -- нахмурилась она и  ушла, а пес  остался у
калитки, сердито поглядывая на пришельца.
     На  крыльце  террасы  долго никого  не было, но, наконец,  появился сам
Черемисин.   И  через  несколько   минут  "Волга"  в®ехала  на   участок   и
остановилась, обогнув дачу по периметру. Вице-премьеру  было решительно ни к
чему, чтобы кто-нибудь узнал, что он здесь.  А еще через несколько минут они
уже сидели с Черемисиным наедине в плетеных соломенных креслах.
     -- Уговаривать явились... -- понимающе кивнул академик.
     -- Дорогой Андрей  Терентьевич, -- сказал Клоков, -- мне все надоело не
меньше, чем вам. И как мне хочется повторить то, что  сделали вы, -- плюнуть
на все и уйти. Как мы ждали все этой правды, этой свободы. И к чему пришли?
     -- Вы приехали сообщить мне эти новости? -- усмехнулся ученый. -- Вы же
по табели  о рангах  то ли пятая, то ли шестая  фигура  в стране. Так что вы
плачетесь, на что сетуете? У вас же все козыри на  руках. Говорят, вы имеете
на него влияние. Так подсуетитесь, черт возьми, повлияйте!
     --  Он  теперь  слушает   других  людей,  сегодня  уже  не  восемьдесят
девятый...
     -- Вам сейчас... сколько?
     -- Пятьдесят два, -- сказал Клоков.
     -- А  мне семьдесят. Но такой  циничной, хамской расправы над наукой не
допустил бы ни Хрущев, ни Ленька, никто... А уж Сталин пустил бы вас всех за
такое  правление  на  шашлык,  и  был бы прав.  Так что  говорить мне с вами
решительно не о чем.
     -- Так  что  же,  -- грустно улыбнулся Клоков,  -- аудиенция  окончена,
поворачивать оглобли?
     -- Как вам будет  угодно, -- сказал академик и  отвернулся к окну. -- Я
вас не приглашал.
     Клоков понял: умный иезуит Лапичев  все  рассчитал  точно. Не  прилагая
усилий, что  называется, и пальцем  не пошевелив, дали  вспыльчивому старику
выпустить первый пар. Теперь можно было потихоньку приступать к делу.
     --  Я  бы  уехал, -- сказал Клоков. -- Но  неужели вы думаете, -- вдруг
вскричал он и  вскочил из кресла, -- вы, зная меня столько  лет, допускаете,
что у меня душа болит меньше вашего!
     -- А черт вас теперь всех разберет!  --  с желчным  презрением  ответил
Черемисин. --  Оборотень на  оборотне... Уж какие люди, казалось бы...  Лишь
прикоснулись  к власти, лишь чуть понюхали денег -- и что же? Может, назвать
имена? Перечислять -- вечера не хватит. Русская наука! От Ломоносова! Во что
вы ее ввергли?!
     -- Хотите коньяку? -- спросил Клоков.
     --  А  что?  За  упокой  отечественной научной  мысли  можно и  выпить.
Чокаться с вами, уж простите, не пощажу ваших титулов и регалий, неохота, да
на поминках, знаете ли, и не чокаются. Наташа! -- крикнул Черемисин.
     Его дочь сидела с  Лапичевым в гостиной у камина и, невольно подчиняясь
бодрому напору и мужскому очарованию своего визави,  слушала сплетни и байки
с  самого  верхнего этажа  российской  власти, о каких нельзя было бы узнать
даже в самой информированной прессе.
     Она поспешила на зов отца.
     --  Сообрази-ка  нам  чего-нибудь, --  пощелкал  пальцами академик.  --
Закусончик какой-нибудь... В общем, сконструируй для знатного гостя.
     -- Да бросьте вы, Андрей Терентьевич! --  с сердцем  воскликнул Клоков.
-- Сегодня именитый, а завтра...
     -- А вот завтра и поглядим... -- уже явно помягче сказал академик.
     Наташа  Черемисина  ушла  готовить, и,  когда  она  скрылась,  академик
сказал:
     --  Значит,  так,   Герман   Григорьевич,   обсуждать  проблему   моего
возвращения считаю излишним. При нынешнем раскладе -- не вернусь. И покончим
с этим. Вы ведь знали, когда ехали, что другого ответа не будет. Стало быть,
приехали с чем-то иным. Слушаю...
     --  Ошибаетесь,  Андрей  Терентьевич. Никакого  камня за пазухой у меня
нет. Но если бы вы вернулись, это было бы радостью для тысяч людей. Вы лидер
коллектива, его символ.
     -- Лидер, символ... -- вновь чувствуя  приближение едва стихшего гнева,
покраснел Черемисин. -- Что я их, этим символом, что ли, кормить буду?
     -- Вот это и надо бы обсудить, -- сказал Клоков.
     --  А что  тут  обсуждать? Теперь же всюду  коммерческая основа. Можно,
конечно,  взять  наш монтажно-сборочный  корпус  длиною сто  семьдесят  пять
метров,  разбить   его  штук  на  тыщу  клетушек  да  и   открыть  на  месте
научно-производственного об®единения общедоступный публичный  дом. Вот вам и
деньги на  бочку! Только  это  уж  как-нибудь без меня.  После моей  смерти,
которой ждать, конечно, недолго, поскольку видеть все это, отдав  делу сорок
пять лет, никакое сердце не выдержит. Потукает-потукает, да разорвется.
     -- Насчет супердома идея хорошая. Ну а если всерьез?
     --  Слушайте, -- сказал Черемисин, -- не морочьте мне голову. Вы  же не
просто  так  явились. У вас наверняка есть идея, которую  требуется освятить
легендарным именем вышедшего в тираж старика Черемисина. Излагайте.
     --  Все  как раз наоборот, --  строго, почти жестко  сказал Клоков.  --
Напротив,  Андрей Терентьевич, я  приехал искать  у вас  совета и поддержки.
Если хотите -- помощи. Для вас, возможно,  не секрет, что у меня есть враги.
Тьма-тьмущая врагов. Им только и надо, чтобы  я  ушел по вашему примеру. Вот
тогда-то они и разгуляются.
     --  Охотно верю,  --  кивнул конструктор. -- Ну и  что  из  того? Какой
помощи вы ждете?
     -- В стране есть две соперничающие группы. И те и другие атакуют меня с
двух сторон, чтобы я дал согласие и убедил Президента снять гриф секретности
с вашего "Зодиака".
     -- Та-ак, -- сказал Черемисин.  -- Чрезвычайно интересно...  И  что же,
позвольте узнать, будет дальше? Небольшая тихая распродажа?
     -- Да что вы, Андрей Терентьевич, -- невесело усмехнулся Клоков. -- Кто
ж его купит?
     --  То есть как  -- кто?  --  изумился  Черемисин.  --  Это же истинное
"ноу-хау",  в полном  смысле  высокая технология! С руками  оторвут!  Или вы
думаете, эти ваши толкачи-щипачи снятия секретности  просто  так добиваются?
Наверняка уже снюхались  с кем-нибудь  за кордоном. Вот и теребят вас, чтобы
других обойти...
     --  Но это  же преступление,  --  замахал руками Клоков, -- вот так, за
здорово живешь взять и отдать мировой приоритет!
     -- Обижаете,  Герман  Григорьевич,  обижаете...  Вовсе  не  за  здорово
живешь,  а за  о-очень приличные миллионы.  Тут, дорогой  мой, такими нулями
пахнет -- глаза разбегаются.
     -- Все, что вы говорите, очень серьезно, -- сказал Клоков. -- Более чем
серьезно. И как вы полагаете, кто бы мог раскошелиться?
     --  Ну  это  уж  вам  видней, политикам. Практически каждый  обладатель
ядерного оружия нового поколения был бы очень даже  не прочь  заполучить мой
двигатель, а то и ракету в сборе. Ну и, конечно, с топливом в придачу.
     --  Но мы не  можем этого  допустить, --  воскликнул Клоков.  --  И  не
допустим! Признаюсь,  настойчивость, с  какой  меня  пытались  уломать,  мне
показалась весьма подозрительной.
     -- А то вы  сами не догадывались, откуда  такой интерес и чем  тут дело
пахнет? -- сощурил  глаза  Черемисин.  --  Такими вещами  торговать  сегодня
нельзя.  Одно  дело -- ну  пушки  там, ну самолеты... А тут двадцать  четыре
минуты полета, считайте, в любую точку планеты. Не игрушки...
     Разумеется, все, что слышал сейчас Клоков от бывшего  генерального, для
него новостью не являлось. Куда там! Он знал обо всем этом  гораздо  больше,
чем  его  собеседник, и еле  скрывал  улыбку,  слушая  наивные речи великого
старика.
     -- Так  вот, Андрей  Терентьевич, мы тут с вами единомышленники. Я знал
это и до нашей встречи. Но нужно было удостовериться, потому и приехал. Сами
понимаете -- по нынешней жизни ни по телефону, ни по факсу по таким вопросам
мнениями  не  обменяешься.   Послезавтра  этот  вопрос  должен  решаться  на
правительстве.   Я   был   бы  очень  признателен  вам,  если  бы   вы  тоже
присутствовали на этом заседании и высказали свою точку зрения.
     -- О чем разговор! -- вдруг улыбнулся Черемисин. -- Приеду и выступлю.
     -- Подготовьте доклад минут на пять. Я внесу вас в список выступающих.
     -- Но в каком качестве? Пенсионера?
     -- В качестве академика Черемисина.  И...  еще одна важная проблема. Мы
решаем сейчас  вопрос о вашем  преемнике. Уж извините,  но  мы  живем в мире
реальностей. Кого бы вы рекомендовали на должность генерального?
     -- А ваши кандидатуры?
     -- Мы  считаем,  только Роберт Николаевич сейчас мог бы потянуть... Тем
более он ваш первый заместитель.
     -- Что ж,  -- сказал  Черемисин. --  Мы проработали со Стениным рука об
руку пятнадцать лет. Думаю, справится.
     * * *
     ...За  время,  прошедшее  после  назначения  на   должность,  начальник
Управления   по   планированию  специальных   мероприятий  генерал-лейтенант
Нифонтов  сумел узнать  и понять  многое,  что  позволило ему стать одним из
самых осведомленных людей в стране.
     За свою жизнь он  не раз убеждался:  чаще всего люди  выдают себя, свои
цели и намерения невольно. Так  случилось и теперь, когда всего за несколько
месяцев Нифонтову удалось едва ли  не  лучше всех узнать, какие люди и какие
силы рвутся наверх и что может принести стране и народу их власть.
     Он думал  и  думал, просчитывал  ходы, прикидывал,  выстраивал  сложные
схемы... В результате этой  огромной умственной работы, на основе  множества
разрозненных  фактов, их  наложений  и  сопоставлений,  начальник управления
очертил  круг  лиц,  которые,  как  он понял, могли  представлять в  будущем
наибольшую  опасность  --  не только для Президента и  его  курса, но  и для
России в целом.
     Всего в  этот круг вошло девятнадцать человек. То были как  люди широко
известные,  так  и персоны  из тайного теневого мира,  о  которых никогда  и
ничего не писали  газеты и чьи имена едва  ли что-нибудь сказали бы рядовому
обывателю.
     Самым тревожным и настораживающим генералу Нифонтову представлялось то,
что  никто  из  этих  людей почему-то не  стремился занять вожделенный  трон
кремлевского владыки.
     Похоже,  все  они  были готовы  довольствоваться  функциями  закулисных
кукловодов, тайно манипулирующих легко управляемыми честолюбцами.
     Самыми  разными  путями  и в  короткие  сроки  они  стали  обладателями
огромных  состояний, и  выяснение происхождения их капиталов  могло бы стать
чрезвычайно   интересной   профессиональной  задачей  для  сотрудников   его
управления.  Нифонтов располагал  надежными сведениями относительно того, во
что  вложены  или где  утаиваются миллионы  и  миллиарды многих  из тех, кто
полагал, будто тайны их состояний надежно похоронены до конца времен.
     Весьма симптоматичным и  важным Нифонтов  считал то,  что все эти  люди
множеством  видимых  и  невидимых  нитей  были  связаны  друг  с  другом  --
производственными, денежными,  политическими,  а часто и семейными клановыми
интересами.
     Это была мощная промышленно-финансово-криминальная олигархия.
     И лишь  один  человек, весьма  почитаемый и авторитетный в  этом тесном
кругу,  по  одному  параметру,  казалось,   совершенно  выпадал   из  данной
сплоченной когорты. Судя по аналитическим выкладкам и оперативным данным, он
не имел никакого состояния. Во всяком случае, то, чем он реально владел  или
даже  гипотетически  мог  бы  владеть,  даже  в  сравнение  не  шло  с  теми
богатствами, которыми обладали и распоряжались люди из его окружения.
     Нифонтов  чувствовал: именно  тут крылось что-то чрезвычайно  важное  и
опасное. Либо  этот  человек  умел  скрывать  свои  доходы  и  их  источники
несравнимо  лучше всех  остальных, либо его состояние было помещено  в нечто
такое, что невозможно было найти и выявить обычными методами.
     На протяжении всего последнего десятилетия этот  человек считался одним
из  самых  известных,  самых последовательных  борцов за  дело  перестройки.
Собственно  говоря, благодаря такой  репутации он  и  добился столь  видного
положения на демократическом Олимпе.
     Но  в отличие  от  подавляющего большинства его соратников он не  нажил
палат  каменных и за ним не тянулся шлейф унизительных слухов. Единственное,
чего  он  реально  достиг,  -- это  рост  личной  карьеры --  от  одного  из
помощников и  советников  Президента  до поста  вице-премьера,  чуть  ли  не
ключевого  в  правительстве.  Этот  пост  давал  ему колоссальное  влияние в
кремлевских верхах, так как к нему  сходились все нити, соединявшие в единое
целое важнейшие отрасли промышленности,  науки, вооруженных сил и  секретные
спецслужбы.
     Он уже давно входил в узкую группу неприкасаемых, тех, кого без личного
распоряжения  Президента не  имели права проверять или  брать  в оперативную
разработку   ни   Генеральная  прокуратура,  ни  отчасти  подчинявшиеся  ему
Федеральная служба  безопасности и Министерство внутренних  дел, ни  даже их
особое  управление. По крайней мере, так, и только  так, могло быть, пока  у
власти находились те, кого представлял этот деятель -- нынешний вице-премьер
Герман Григорьевич Клоков.
     Но почему этот великолепный администратор и  личный друг самых заметных
и известных представителей новейшей  демократической элиты числился в списке
генерала Нифонтова  номером первым  среди потенциально самых опасных  людей?
Какие на то были причины и основания?
     То-то и  оно, что прямых  изобличающих фактов,  поступков, высказываний
Герману Григорьевичу Клокову пред®явить было нельзя. Тут он был чист...
     Но было другое --  сама  система и характер его связей, обилие в высшей
степени странных, сомнительных контактов,  которых  он в принципе должен был
бы избегать.
     Вместе с тем  --  и Нифонтов говорил себе это не раз --  на фоне  общей
картины жизни, этой новой жизни и новых отношений, в том, что  настораживало
его в Клокове, уже вряд ли кто-нибудь усмотрел бы что-то предосудительное --
слишком  все перемешалось, перепуталось, поменялось местами. И  тем не менее
его уверенное барственное лицо рождало  в Нифонтове тягостное  беспокойство:
для  современного  чиновника, участвующего в  процессе  преобразования  всей
российской индустрии, военно-промышленного  комплекса, армии  и  обладающего
при  этом  громадными  полномочиями  и  правами распоряжаться  колоссальными
средствами, он был слишком, настораживающе безупречен.
     Как-то  уж  чересчур точно, необ®яснимо  складно  сходились у  него все
концы  с  концами, чего  даже  чисто  теоретически теперь  не  могло быть  в
российской реальности.
     Вот это-то и тревожило  Нифонтова.  Тревожило уже давно, задолго до той
поры, когда, после смерти Волкова,  он  занял свой  нынешний пост. За  много
месяцев до того,  как  было создано и  само управление, когда он, будучи еще
только полковником госбезопасности,  на  свой  страх и  риск,  неофициально,
используя  самые  невинные, самые  окольные  из всех  путей, взял Клокова  в
негласную, возможно,  смертельно опасную для собственной  жизни, оперативную
разработку.
     Однако  сколько ни возился  с материалами,  ничего компрометирующего не
выявлялось, и Нифонтов уже готов был признать свои подозрения  надуманными и
беспочвенными.
     Но  в  конце  сентября  девяносто третьего,  примерно  дней за  пять до
кровавых событий, когда на глазах у всей планеты заполыхал и почернел "Белый
дом", он случайно увидел Клокова  и глазам  своим не поверил, когда тот, под
прикрытием  двух высоких  молодых людей, быстро вышел украдкой  из  узенькой
двери какого-то бокового служебного под®езда блокированного дома  Верховного
Совета и,  согнувшись,  явно  стараясь быть никем не замеченным, юркнул не в
черный  "вольво" и даже не в  "Волгу", а  в  задрипанный  фургончик-"уазик",
покрашенный какой-то неприметной мутно-зеленой краской. Да и одет был друг и
советчик Президента явно в чужое потертое пальтецо и кепчонку.
     Скорее всего, Нифонтов никогда не узнал  бы  его в этом наряде, если бы
не  провел стол