-- А ну, Витя, остановись!
     Тот  непроизвольно  резко нажал  на тормоз и свернул  к  обочине шоссе.
Идущая  сзади  машина  проскочила,   обогнав  их  на  сотню  метров  и  тоже
остановилась.
     --  Знаю,  задавать вопросов  не имею  права, --  лихорадочно заговорил
Голубков, -- как и ты мне. Вы там были на операции, это ясно. Скажи одно, но
быстрей, быстрей! Она как-то связана с грузом этого "Руслана"?
     -- Tксель-моксель!  --  взволнованно вскрикнул Макарычев.  -- Откуда ты
знаешь? Мы  же у себя вышивали  этот узор почти полгода.  В полной  тайне. В
полнейшей! Костя, говори скорей.
     -- Но мы тоже ведем это дело, понимаешь... И тоже секретность три нуля.
Ты пойми -- там, на борту, мои люди!
     -- И...  мои! -- побелев, простонал  сразу севшим голосом Макарычев. --
Что ж там будет-то? Они же сейчас перебьют друг друга!
     * * *
     Ночь, которую  провел Роберт Николаевич Стенин, расставшись с Клоковым,
была самой страшной за всю его пятидесятилетнюю жизнь.
     По роду деятельности  ему  доводилось видеть много тяжелого, но то, что
случилось теперь,  было  совсем  другое. Он  знал, что придется платить, что
платят  всегда, но что цена будет назначена такая  -- и представить себе  не
мог. Он  стал в  одночасье заложником,  жертвой, предназначенной к закланию.
Все, что радовало еще утром, открывая простор идеям и начинаниям, в какие-то
считанные минуты из  белого стало  черным, как "Белый дом" тогда, четвертого
октября девяносто третьего. Теперь его сделали и сообщником убийства.
     На ослабевших ногах он вышел из под®езда Дома правительства. Солнце уже
село.  Сгущались сумерки. Несколько минут он  никак не мог найти свою машину
среди  черных правительственных  "мерседесов", "вольво", "саабов" и  "Волг".
Наконец  нашел ее по  номеру и сразу понял причину своего замешательства: за
то время, что  он был в кабинете у Клокова,  сменили его личного водителя  и
охранников  в машине  сопровождения.  Не церемонясь,  ему ясно  дали  понять
реальное  положение вещей.  Отныне  всюду  и везде ему суждено было жить под
жесткой опекой клоковских клевретов.
     Стенин возвращался домой, на  Кутузовский проспект, думая о многом -- о
Черемисине, о  его дочери,  о  собственной семье, которая  тоже  теперь была
взята на прицел, о Клокове,  которого он, оказывается,  не сумел  понять  за
столько лет, о том,  кто он вообще --  этот спокойный властный господин,  за
десять -- двенадцать лет  поднявшийся  из небытия какого-то скромного НИИ на
самый верхний этаж власти, о том, для чего мог  потребоваться ему двигатель,
и  кому  он предназначен и насколько надежна, неуязвима  позиция  Клокова --
большого  друга  Черемисина,  общеизвестного  защитника  интересов России  и
противника продвижения  двигателя "РД-018" на мировой  рынок... Эта  позиция
Клокова  была зафиксирована во  многих заявлениях  и документах -- он создал
себе  неоспоримое алиби  на всех уровнях. И  на  уровне юридическом  и, что,
может быть, еще важнее -- в сфере людской психологии.
     Чужие, незнакомые  и  страшные  люди  везли  его домой. Люди, наверняка
имевшие приказ в любую минуту разделаться  с ним, если бы  он вдруг  вздумал
выказать строптивость, хотя бы малейшее минутное неповиновение.
     Во  рту разливалась  горечь  --  проклятый  желчный  пузырь,  молчавший
столько лет, решил напомнить о себе именно сейчас. Стенину было страшно. И в
то же  время его деятельная натура яростно противилась мертвящей покорности.
Он должен был найти выход, как находил его всегда.
     Тяжелее  всего было сознавать, что  косвенно или  прямо, в той мере или
иной,  он был причастен  к смерти  своего начальника и наставника, масштаб и
человеческие  качества которого  знал лучше других. И лишь одно  не то чтобы
оправдывало, но как бы слегка  утешало -- что там, в  кабинете, он  не успел
сказать  Клокову о том, куда так спешил Черемисин... В ином случае он был бы
прямым  виновником, прямым наводчиком  и  пособником убийц.  И  тогда у него
остался бы лишь один выход... С таким на душе и совести он жить бы не смог.
     И вдруг Роберт Николаевич засмеялся.  Да ведь Клоков же знал все!  Знал
все заранее, дословно, если был засечен и подслушан тот разговор в машине. А
он был  подслушан,  несомненно. Клоков наверняка отслеживал все контакты, он
был осведомлен и  о разговоре с Курцевским, и, значит, для него, Стенина, не
было отныне ни мгновения свободы, ни минуты покоя.
     Этой ночью он не сомкнул глаз. Родные  -- жена и двое сыновей, остались
под Москвой, в их служебной квартире на "новой стройке", в поселке "Апогея".
Он был один. А ему звонили и  звонили -- о гибели Черемисина уже сообщили по
телевидению  и по радио в  вечерних выпусках новостей.  Разные люди выражали
соболезнование, пытались узнать подробности.
     Почти до двух  часов  ночи  он  обсуждал с  подчиненными и коллегами из
других  ведомств,  институтов  и  конструкторских   бюро   все  эти  тяжелые
неизбежные  вопросы,  связанные  с прощанием  и похоронами:  венки,  машины,
приглашения, гражданская панихида... Ходя из угла  в  угол по  кабинету,  он
говорил в трубку  радиотелефона  и знал: каждое слово  слышит кто-то третий,
каждое  слово  записывается  где-то. Но  уже не так,  не там  и не теми, как
раньше,  когда  это было в  порядке вещей. Теперь цель  незримых соглядатаев
была иной -- от каждого слова теперь напрямую зависела жизнь.
     Только в третьем часу звонки смолкли, и он, плюнув  на камни  в желчном
пузыре, опрокинул по-русски полстакана коньяка.
     Но сон не пришел. Он сидел в кресле и думал, думал...
     * * *
     "  Подари мне лунный камень... -- прохрипел из рации маленький динамик.
-- Все пути преодолей..."
     В  тот  же миг там,  наверху,  видно,  что-то  произошло  --  из  рации
послышались крики и шум, восклицания и властный, безжалостный голос:
     --  Командир!   Сопротивление  бесполезно!  "Руслан"   наш!  В   случае
неповиновения грохнем вас и себя! Связь с землей прервана! Меняй курс!
     -- Скорей! -- крикнул Пастух. -- Митрич, за мной!
     Хватаясь  за  поручни, в кислородных масках  с  болтающимися  рифлеными
хоботами патрубков, они помчались вперед, достигли лестницы.
     Пастух  взлетел  наверх,  резким  движением  отвел и  сдвинул в сторону
дверь,  ведущую  в  верхний  отсек  самолета.  За  ним,  прикрывая,  кинулся
Боцман...
     Дюралевые  стены  и пол были забрызганы кровью. Из троих угонщиков, что
были  наверху,  двое  стояли в проеме распахнутой  двери  пилотской  кабины,
наведя на  командира и  второго пилота такие же маленькие складные автоматы,
как те два, что покоились теперь на дне Москвы-реки.
     Третий угонщик, развалясь, сидел, уткнув ствол  в голову распростертого
на полу одного из членов экипажа. Лицо лежащего было в крови. Увидев Боцмана
и Пастуха, захватчик приветственно махнул автоматом и крикнул:
     -- Эй, Кабан! Махотин! Держите этого, я...
     Договорить он не успел... Чугунный кулак Боцмана свалил его с кресла на
пол. Такой  удар вышиб  бы душу из любого,  но  тот был  опытный боец,  умел
держать удар.  Не  выпустив оружия, на  чистом автоматизме  он  в падении из
положения лежа достал живот Хохлова ногой.
     Боцман  отлетел  в задний отсек,  упал на спину  и  проехался  по полу.
Противник, не  целясь, вскинул пистолет-пулемет. Пастух вышиб его  выдвижным
прикладом  своего "калашника".  Дмитрий  судорожно  кувыркнулся  за  высокую
спинку кресла, но Сергей уже надолго "убаюкал" его врага.
     Все  произошло   почти  мгновенно   --   никто   даже   не   оглянулся.
Бортрадист-майор в белых  наушниках как ни в  чем не бывало спокойно сидел к
ним спиной перед приборным пультом в своем закутке.
     Но вот он оглянулся и весело прокричал что-то  Пастуху, явно приняв  за
одного из угонщиков.
     "Ах,  во-от оно что! --  осенило  Сергея.  -- А майорчик-то -- с ними в
деле!"
     Пастух быстро шагнул к нему и на миг стянул с себя маску, открылся.  Он
не ошибся -- лицо бортрадиста исказил животный ужас. Боцман был уже рядом --
в такие мгновения его башка работала на  славу. Он сразу понял все -- сорвал
с бортрадиста ларингофон с наушниками  и с силой упер ствол "Калашникова"  в
его затылок. Тот обмяк от страха и замер, подняв руки.
     А те двое,  что стояли у пилотской  со знакомыми автоматами  "ПП-95М" в
руках, были  заняты. И не  оглянулись на шум. Да и зачем? Дело  выгорело! На
борту остались только свои да беззащитные летчики за штурвалами.
     -- Курс сто  сорок  семь!  --  рычал длинный  майор Боб, держа на мушке
голову  командира.  -- Сто  сорок семь, понял? Меняй курс, или я  продырявлю
твоего  второго!  Кроме  тебя,  всех  кончу!  А  ты,  подполковник,  нас  уж
как-нибудь довезешь...
     За  лобовыми  стеклами  "Руслана"  стояла  мертвенная чернота  ночи,  в
полумраке просторной пилотской кабины  мягко светились  циферблаты и дисплеи
приборных досок, помигивали красные и зеленые лампочки авионики.
     -- По магнитному компасу! -- заорал главарь.  -- Отслеживаю показания и
считаю  до двадцати! Не  уйдешь на сто сорок семь -- и твои летуны на  твоей
совести! Ра-аз... Два-а...
     Пастух понял: путь назад  эти  громилы  себе отрезали.  Свой выбор  они
определили сами:  либо  исполнить заказ, сорвать куш и затеряться на шарике,
либо -- гробануться вместе с самолетом.
     Эта мысль сверкнула в голове, как вспышка. Он почти без замаха  коротко
рубанул Боба  тем  же  прикладом по голове. Тот пролетел вперед  и рухнул на
кресло командира.
     Второй угонщик дернулся вправо, бессознательно нажав на спуск. Короткая
очередь! Несколько пуль веером разошлись по кабине, брызнули искры и осколки
приборов...  И в  тот же миг  в  кабину с  громким свистом ударила  тугая  и
острая,  как  ледяная  спица,  тонкая струя встречного воздушного потока  --
видно,  одна из пуль где-то пробила обшивку. Жгучий  морозный шнур опрокинул
стрелявшего навзничь, и его словно вынесло из кабины. Из-за пробоины спереди
при скорости  семьсот километров в час давление в  кабине  не упало, как при
обычной разгерметизации, а резко поднялось...
     Все задыхались. Забортный холод обжигал  сильней огня, почти все детали
арматуры  кабины  сразу  покрылись  белым  инеем.  Самолет  сильно  качнуло,
завалило на крыло и в нарастающем левом крене повело в сторону.
     Второй  пилот  отпрянул вниз и  в сторону, чтоб  не попасть  на  острие
пронзающей  воздушной  спицы,   молниеносно  натянул  кислородную  маску  и,
перегнувшись  через пульты и  дроссели  двигателей, приладил вторую ко рту и
носу командира.
     Сергей увидел: лицо второго пилота  в крови -- то ли поранило осколками
стекол,  то ли  задело скользнувшей  рикошетом пулей. И  в  эту  минуту  тот
откинул крышку какого-то ящика, выхватил свой табельный пистолет и навскидку
дважды выстрелил через плечо в Пастухова.
     Пули  ударили  в  грудь,  но  титановые пластины  и  кевлар  усиленного
бронежилета устояли. Сергей упал за кресло и закричал:
     -- Дурила! Мы же с вами! С вами, балда!
     Но второй летчик этого не слышал, он выронил пистолет и сполз в кресло,
потеряв сознание.
     А командир,  кажется,  вообще  не  успел ничего  сообразить -- сработал
рефлекс профессионала: разгерметизация  корпуса  -- значит вниз, вниз, резко
вниз! Здоровенный, как  медведь, под стать своему самолету, подполковник что
есть силы отжал рогули штурвала вперед.
     Многотонная   масса  "Руслана"  не  давала  быстро   выполнить   маневр
экстренного  снижения  -- рули управления  отзывались с  задержкой.  Но  вот
громадная  летающая  машина  послушалась и пошла к  земле. Все быстрей,  все
круче...
     Меньше  чем  через минуту "Руслан"  уже  плыл  на  высоте четыре тысячи
двести  метров,  командир  выровнял  его   и,  снизив  скорость,  перевел  в
горизонтальный полет. Струя воздуха из отверстия била уже не с такой силой.
     --  Командир!  Включай сигнал бедствия!  --  заорал Сергей.  --  Сигнал
"секьюрити" или "мейдей"! Тот порывисто обернулся:
     -- Откуда знаешь?!
     -- От верблюда! -- крикнул Пастух. -- Врубай, ну!
     -- Вся связь отказала! Вся начисто! Глушняк!
     * * *
     -- Ладно!  Хватит в секреты играть, -- решился Голубков  и  посмотрел в
глаза Макарычеву. -- Я тебя знаю, ты -- меня. Не продадим. Назови только имя
твоего главного фигуранта.
     -- Генерал Курцевский. Двигатель "Зодиака", так?
     -- Ты... ты со своими можешь связаться? -- закричал Голубков.
     --  Не могу. Пока  --  не могу. По  условиям  плана  операции.  А ты со
своими?
     -- Я и подавно.
     --  Давай  назад! --  зарычал  Макарычев. --  Назад,  Костя!  Скорее на
аэродром! Надо связаться с экипажем, любой ценой дать им знать.  "Свой своих
не познаша"!
     -- Нельзя, -- замотал головой  Голубков.  -- Там наверняка сейчас всюду
люди Курцевского. Завалим все. И свою операцию, и вашу.
     -- Но экипаж-то самолета наш, понимаешь? Они включены в схему операции.
     Откинувшись на  сиденья и закрыв глаза, нервно  шевеля губами, Голубков
мучительно  искал   выход   из   сложившейся   ситуации.   Разобщенность   и
несогласованность работы спецслужб, кажется, загубила все дело.
     Никакого выхода не находилось. И Голубков чувствовал, что сердце сейчас
разорвется в груди, как граната.
     -- К  черту аэродром! -- крикнул  Макарычев.  --  Единственный шанс  --
через наш  канал ФСБ  связаться  с оперативным дежурным главного штаба ВВС и
военно-транспортной  авиации.   Передать   на   борт,   чтобы   сымитировали
критическую  неисправность  --  отказ  двигателя, отказ  управления  --  что
угодно.  Пусть идут, как будто  на вынужденную, на любую точку  по маршруту,
где только может сесть "Руслан". А уж там, на земле, как Бог  даст.  Другого
выхода просто нет.
     -- Ладно, -- сказал Голубков. -- Связывайся с дежурным. А я пока доложу
своему начальству.
     Константин  Дмитриевич вытащил из внутреннего  кармана подполковничьего
кителя мобильный телефон спецсвязи. Нифонтов тут  же снял трубку.  Полковник
Голубков кратко обрисовал положение.
     -- А-а, черт! -- воскликнул Нифонтов. -- Ваши действия?
     Голубков ответил. Нифонтов молчал с минуту. Потом сказал:
     -- Ну,  хорошо,  согласен.  Только  бы  не  опоздать.  В  это же  время
Макарычев  по  горячему  каналу  связи  соединился  с  оперативным  дежурным
главного штаба Военно-воздушных  Сил и потребовал напрямую соединить  его  с
"Русланом" -- бортовой номер 48-220.
     -- Сейчас узнаю, -- отозвался дежурный.
     Вновь потянулись минуты ожидания.
     Наконец сквозь треск помех донеслось:
     -- Борт сорок восемь -- двести двадцать не отвечает. Связь потеряна...
     Оба полковника молча глядели  друг на друга остановившимися от ужасного
известия глазами.
     * * *
     ..."Руслан"  летел наобум, без  связи  с землей, рискуя в любую секунду
столкнуться с  другим  самолетом -- вся  надежда была  только  на военных  и
гражданских  диспетчеров  службы  воздушного движения -- они могли по  своим
локаторам развести их с воздушными судами на встречных курсах...
     И  летчики и Пастух  отлично понимали --  что значит  оказаться в таком
положении в ночном небе.
     В это время в грузовом  отсеке внезапно послышались оглушительные удары
и треск дерева. Один из ящиков груза  внезапно рассыпался, за ним развалился
второй,  и  из них прямо по доскам выскочили восемь могучих молодых мужчин в
черных  комбинезонах и стальных касках с прозрачными забралами, с маленькими
автоматами "клин" в руках и автономными ранцами жизнеобеспечения за спиной.
     Один за другим они ринулись наверх. Двое ворвались в рубку бортрадиста,
где Боцман держал на прицеле поднявшего руки вверх изменника майора.
     -- Сука! -- заорал один из них Хохлову. -- Кидай ствол!
     Очумевший  Боцман,  не в силах уразуметь,  что  происходит,  подскочил,
рванулся  в сторону, успев лягнуть ногой  одного из  нападавших, но в то  же
мгновение был надежно обездвижен неизвестными в черном.
     -- Что, гад, -- прохрипел, наклонившись над ним и защелкивая наручники,
один из ворвавшихся, -- не вышла затея?
     В этот момент  майор-бортрадист словно  очнулся и  торопливо переключил
несколько тумблеров на панели радиостанции.
     -- Мужики!  Он с ними! -- заорал Боцман. -- С угонщиками! Держите  его!
Он сейчас своим отсигналит!
     -- Ты, что ли, не угонщик? -- дрожа от возбуждения, оскалился второй  в
черном. Но почему-то все же послушался, крутанул кресло бортрадиста, так что
тот оказался спиной к пультам.
     Пастух сражался с тремя неизвестными в черном. Но те одолели, скрутили,
швырнули на пол и тоже замкнули наручники на его запястьях и  лодыжках. Один
из нежданных попутчиков наклонился к командиру.
     --  Ну,  ты молодчага,  подполковник!  -- еще в азарте  схватки, быстро
выговорил  он. -- Просто герой!  Все четко сделал! Лучше,  чем по плану. Что
тут было-то хоть? Мы там в этих сундуках сидели на связи, так и не поняли ни
хрена.
     -- А я, что ли, понял? -- тяжело дыша, пробасил командир.
     -- Ну ничего, мы сейчас со всеми разберемся! --  тот, что,  как  видно,
командовал  этими "черными", выскочил из пилотской, ошарашено оглядел пейзаж
после битвы.
     В  проходе  лежал  окровавленный  бортинженер.  За  порожком  пилотской
валялись двое. Один  -- майор Боб, которого "загасил" Пастух, уже приходил в
себя и что-то  хрипло мычал, второй был мертв, и вид его  был страшен -- рот
разорвало  в  лоскуты  непонятной  силой.  Чуть  дальше  к  хвосту  на  полу
радиорубки  корчился скованный наручниками здоровенный детина с  рассеченной
губой,   и   плюясь   кровью,   отчаянно   матерился.    Рядом,   спиной   к
радиооборудованию,  сидел  радист  в  майорских  погонах,  серо-зеленый, как
мертвец.  Еще  дальше  по  проходу,  за  креслами,  ворочался  еще  один,  в
пятнисто-зеленом  камуфляже.  Его  руки  и  ноги  тоже  надежно  фиксировали
наручники.
     -- Ни-и хрена не понимаю! -- повертев головой, пожал плечами старший из
"черных". -- Что тут делалось-то? Вроде без нас обошлось...
     Он склонился над Пастухом. С силой рванул с него кислородную  маску. Да
так и сел: перед ним лежал, сузив холодные серые глаза, не кто иной, как его
старый друг по командному училищу офицеров спецназа Серега Пастухов.
     --  Мать моя! --  не  веря глазам своим,  покачал он  головой. -- Никак
Пастух! Сука порченая! Ты с кем же это снюхался?
     Вглядываясь, часто-часто заморгал Пастух. Из-за каски с забралом узнать
говорящего было невозможно.
     Тот понял это и сорвал каску с головы.
     --  На, на! Посмотри мне  в глаза!  Так  вот, значит,  как  мы  с тобой
встретились?
     --  Мудила! --  заорал Пастух. -- Ну и мудила ты, Гусев! Да сними  ты с
меня браслеты! Ты-то здесь откуда? Где служишь?
     -- Я-то? -- недобро засмеялся Лешка Гусев. -- Я-то теперь зам командира
спецотряда  антитеррора ФСБ  "Молния"  майор Гусев. А  вот ты кто  со  своим
отморозком?
     -- Скажу, -- неожиданно улыбнулся в ответ Пастух и закрыл глаза. -- Лет
через тридцать...
     -- Нет  уж, земеля, отвечай! -- тряханул его Гусев.  -- Сейчас отвечай,
ну!
     -- Погоди, майор, -- из-за спинки левого кресла показался  командир. --
Не  гони  коней. Он вроде и  выручил  нас  с  моим  вторым.  Вы-то  сами где
застряли?
     --"Где-где"?! -- Гусев выматерился.  -- Ты  ж  самолет  в крен  бросил,
после -- вниз, нас в ящиках всех прижало, вповалку... Запоры заклинило -- ни
туда, ни сюда. Вот и подзадержались...
     -- Вон того...  главного  угонщика он  приложил,  точно тебе говорю, --
сказал командир, кивнув на Сергея. -- Сам видел.
     -- А с тем-то что? -- брезгливо ткнул пальцем Гусев в сторону трупа. --
Будто гранату глотанул...
     --  Струя  воздуха в  рот попала,  -- крикнул летчик. -- Из пробоины...
Вмиг разорвало... Сам себе дырку на тот свет спроворил, гад.
     В это время очнулся и взялся за толстые рукояти штурвала второй пилот.
     --  Скворцов