ько  вечеров в  разглядывании самых разных фотографий Германа
Григорьевича.
     Все  это  заняло  буквально  несколько секунд,  но  эти  секунды многое
открыли Нифонтову и дали повод к новым размышлениям.
     Что  заставило  столь  осторожного,  столь   изощренного  человека  так
рисковать,  чтоб, изменив  облик,  отправиться  в  стан  противников  своего
патрона? Что делал он там, с кем  встречался? Или, быть может, был отправлен
с  некой  тайной  миссией, с  неким дипломатическим поручением,  как  тайный
парламентарий? Или?.. Тут было, было над чем поломать голову.
     Нифонтов  запомнил  номер  того фургончика.  Он  распорядился  негласно
установить,  чей это  "уазик", откуда и по какому прописан ведомству. Ответ,
который через три часа лежал на столе, потряс полковника Нифонтова.
     Как  оказалось,  зеленоватенький  "уазик" был  не  московский.  Он  был
зарегистрирован в области и  принадлежал местному военно-спортивному  клубу,
вернее, его учебно-тренировочному центру. А этот центр Нифонтов по роду свой
деятельности хорошо знал.
     Согласно  данным оперативных источников  там тайно  проходили  силовую,
оперативно-тактическую  и  диверсионно-террористическую  подготовку  боевики
праворадикальной организации НДРЛ -- "Национальное движение "Русская лига".
     Получив эти  сведения, Нифонтов долго сидел  неподвижно, понимая,  что,
по-видимому,  перед  ним  случайно  приоткрылась тайна  невидимой  оборотной
стороны жизни, быть может, не  одного только  Германа Григорьевича  Клокова,
но, возможно, и некой глубоко законспирированной, разветвленной организации,
которая незримо пронизала и об®единила многих и многих людей.
     Все это  могло оказаться бредом, полной нелепостью.  Но когда в  начале
октября в самом центре Москвы развернулись кровопролитные боевые  действия и
внутри   "Белого   дома"   неведомым   образом   очутились   сотни   отлично
подготовленных вооруженных бойцов  со  стилизованной  свастикой на  рукавах,
которые точно так же загадочно и  беспрепятственно  ушли потом  с оружием из
горящего  здания,   полковник  госбезопасности  Александр  Нифонтов  получил
неопровержимое подтверждение своим догадкам.
     Из  множества  оперативно-следственных  фотографий  защитников  "Белого
дома", убитых при штурме и вокруг здания, его внимание привлекли два снимка.
На них  он  без  труда узнал двух тех самых  молодых людей, которые выводили
тогда Клокова из здания и уехали вместе с ним в кузове фургончика.
     Повинуясь скорее интуиции, чем рассудку, Нифонтов затребовал заключения
судебно-медицинских экспертов по  обоим трупам  и  не очень удивился, узнав,
что оба  были  убиты  из одного  и того  же пистолета  выстрелами  в  упор в
затылок.  Сомнений не осталось --  согласно чьему-то  приказу таким  образом
убрали ненужных свидетелей.
     Никаких прямых  доказательств,  которые  связывали  бы  эти убийства  с
Германом Клоковым, разумеется, не было. И тем не менее для Нифонтова с этого
момента многое раз®яснилось.
     Хотя могущественный помощник-советник, а затем и вице-премьер оставался
недосягаемым  для закона,  Нифонтов уже  догадывался, что скрывается  на дне
этой тщательно забаррикадированной души,  и неотступно держал этого человека
в  поле  своего  внимания,  используя  малейшую  возможность  для  предельно
осторожных и  глубоко  засекреченных  оперативных  действий в отношении  его
связей, контактов, передвижений...
     Прежде  всего  Нифонтова   интересовало  перемещение   материальных   и
финансовых средств, к которым имел  пусть даже самое отдаленное касательство
Герман  Клоков. Но,  видимо, тот действовал  чрезвычайно  тонко,  грамотно и
хитро.  Практически  не  делал  промахов.   Каждый  шаг  его  был  продуман,
подстрахован  и обеспечен со всех точек зрения. Удивляться не приходилось. В
его команде,  состоявшей  из  официального аппарата  помощников, референтов,
советников и секретарей, имелись и добровольцы -- едва ли не самые опытные и
эрудированные  столичные юристы,  политологи-аналитики,  программисты, ну и,
конечно, лучшие эксперты во всех сферах и отраслях разведки, военной техники
и науки.
     Стараясь  ничем  не  выдать  себя,  Нифонтов  по  своим  каналам  сумел
установить,  что  все  эти люди  за очень  короткий срок, а именно -- за  то
время,  что были  рядом с  Клоковым,  не просто  повысили свой  материальный
статус, но фантастически разбогатели.
     Шло накопление  информации.  Она собиралась  по штришкам,  по крупицам,
которые понемногу складывались в некую общую картину и неизбежно приводили к
определенным выводам. А  выводы  и предположения Нифонтова были  таковы, что
могли поразить любого...
     Во всяком случае, у него появилась пока не доказанная, юридически ничем
еще не подтвержденная версия относительно того, во что могло быть обращено и
вложено как бы не  существующее, незримое состояние Клокова  и для чего,  на
какие расходы в  недалеком  будущем ему могли бы  потребоваться колоссальные
средства  от многосложных  тайных  банковских  операций, а также от  продажи
нелегально  переправленного  за  рубеж  уникального  ракетного  двигателя  и
технологии производства его фантастического топлива.
     Истощенная,   обнищавшая   российская   военно-космическая  отрасль   в
обозримом будущем при  всем  желании не могла  использовать  ракету  с новым
двигателем  "Зодиак  РД-018", и производственная программа  по этому проекту
специальным правительственным постановлением  по НПО "Апогей" вот-вот должна
была быть свернута и закрыта на неопределенный срок.
     * * *
     Генерал-лейтенант  Владлен Иванович  Курцевский, как один  из  наиболее
авторитетных представителей заказчика от военного ведомства, решил выступить
с  предложением  пополнить  казну  Министерства  обороны  и  поддержать  НПО
"Апогей", попытавшись  реализовать на коммерческой  основе  никому не нужные
двигатель  и ракету через об®единение  "Армада",  где  он состоял  одним  из
основных   учредителей.   По   имеющимся   сведениям,   такая  сделка  могла
заинтересовать  сразу  нескольких  зарубежных  партнеров.  Но  заключить  ее
надлежало в  строжайшей  тайне, под видом какого-либо иного технологического
оборудования,  продажа  которого не  возбудила  бы ничьих  подозрений  и  не
привела бы к международному скандалу, как  это уже было несколько лет назад.
Тогда заключению  сделки с Индией воспротивились одновременно все ее соседи,
и уж конечно  не остались в стороне американцы,  которые,  по сути  дела,  и
сорвали этот контракт.
     Та история не должна была повториться.
     Да  и  не о  нуждах родной  Российской  армии,  а уж  тем  более  фирмы
Черемисина думал генерал-лейтенант Курцевский. У него были совсем иные цели.
     Дело, за которое он принялся, затягивать было нельзя: наперекор мнению,
что Русь-матушка обеднела умными людьми, генерал Курцевский полагал иначе, а
это  значило, что не  сегодня-завтра  весь их  замысел может полететь  вверх
тормашками по милости каких-нибудь не менее умных конкурентов.
     А то,  что такие конкуренты у их  торгово-коммерческого об®единения  --
акционерного общества закрытого типа  "Армада" -- имеются, что  их просто не
может не быть, он отлично понял еще  тогда, в  "Апогее",  в  день  испытаний
двигателя.   Присутствовал   он  вместе   с  некоторыми  из  своих  нынешних
компаньонов  из Министерства обороны и  на том совещании, когда  конструктор
Черемисин заявил о своем уходе.
     Осторожно, тщательно  выверяя каждое слово  и действие через доверенных
лиц, он прощупывал  людей из разных  ведомств,  так или  иначе  причастных к
созданию двигателя "Зодиак РД 018" -- что там у них на уме, не предпринимают
ли они  что-нибудь  схожее с тем,  что планировал он со своими генералами. И
вскоре стал получать сигналы, подтверждавшие его подозрения.
     Надо было спешить.
     В  безбрежной Москве или в неоглядном Подмосковье нашлось бы  множество
укромных  уголков, где  они могли бы спокойно собраться  и не спеша обсудить
все свои проблемы.
     Однако эпоха фантастических  технологий  принесла в мир столько средств
негласного  аудиовизуального  контроля  и   дистанционного  наблюдения,  что
сделала подобные  "планерки" слишком рискованными. Поэтому  эта встреча была
невозможна ни в их обширных кабинетах на Арбатской площади или в Генштабе на
улице Шапошникова,  ни в  одном из учебных центров,  не  говоря уж о чьей-то
даче где-нибудь в Баковке, Жаворонках или Архангельском...
     И,  тем не  менее,  несмотря  на  риск, им  было  совершенно необходимо
провести  генеральное  совещание, решить  все  вопросы  перед  окончательным
утверждением задуманного плана.
     Они  рисковали,  рисковали  смертельно...  Если бы  их  тайные  цели  и
намерения стали  известны  --  тут запахло  бы  не  просто  отстранением  от
должностей, позорным разбирательством  и  трибуналом. Это грозило бы каждому
из них скорой и верной смертью.
     А  все  они слишком  любили  жизнь,  слишком дорожили  тем, что  имели.
Поэтому встреча, на которой они должны были присутствовать все  семеро, ни у
кого не должна  была вызвать ни  малейшего подозрения. Но это казалось почти
невозможным. Всюду были соперники, завистники, соглядатаи...
     Но наконец был найден простой, абсолютно надежный повод для встречи, на
которой они могли бы, как говорится, на глазах  у  всех  оказаться рядом и в
сугубо неформальной  обстановке, за какие-то пятнадцать  -- двадцать  минут,
обсудить все вопросы.
     Решение это, разумеется, было слишком деликатным, чтобы тот, кто пришел
к этому решению, открыто посвятил в него всех остальных.  Но он был мозговым
трестом, инициатором всего их предприятия, а значит -- ему и карты в руки.
     А уж поймут ли, допетрят  остальные -- это уж, как водится, в их досье.
Во всяком  случае,  он знал, как  запустить  этот  механизм, знал, на  какие
рычажки и  пружинки  нажать,  через кого  и  как  привести  в  действие  все
передаточные шестерни, чтобы система сработала безотказно...
     * * *
     Весть   о   самоубийстве   генерал-лейтенанта   Сидорчука,  одного   из
руководителей  Главного   строительного   управления  Министерства  обороны,
потрясла практически всех в огромном белом здании на Арбатской площади.
     Сослуживцев  генерала  потрясло,  что  вот  таким  образом  покинул сей
грешный мир  товарищ, считавшийся абсолютно непотопляемым: ни  для  кого  не
было  секретом, какие  связи  были  у покойного, что именно  через  генерала
Сидорчука можно было решить пресловутые "задачи взятия дачи". То, что вокруг
его имени давно витали нехорошие слухи, уж  кого-кого,  а Сидорчука вряд  ли
могло  привести  к  намерению защитить офицерскую честь последней  свинцовой
точкой в висок.
     Все  были убеждены, что такие, как он,  не стреляются  никогда,  ни при
каких обстоятельствах. Если, конечно, не откроется нечто такое, что  сделает
финальный выстрел спасительным избавлением от настоящей беды.
     Однако смерть есть смерть. А мертвому положены подобающие почести.  Тем
более что, как установило следствие, самоубийства никакого не было,  а имела
место трагическая случайность при штатной чистке личного табельного оружия.
     И  хотя официальное заключение это у всех вызвало скептическую усмешку,
в положенный день и час длинный кортеж из черных министерских "ауди", "Волг"
и разнопородных "джипов" потянулся вереницей в сторону Николо-Архангельского
крематория.
     Ну а  там  было  все,  что положено согласно  ритуалу  и протоколу,  --
рыдания вдовы  и родни над  гробом,  каменное лицо  сына-офицера и белое  --
молодой  дочери, скорбные речи, перечисление едва ли  не  всех добродетелей,
коими обладал усопший, упоминание его заслуг перед родиной и государством, а
также  троекратный  залп  в  хмурое  январское небо,  произведенный  взводом
автоматчиков  в ту  минуту, когда тело покойного  генерала  Игоря  Ивановича
Сидорчука навеки кануло в бездонную шахту вечности, навстречу огню, которому
надлежало обратить  в прах до  Страшного суда эти бренные останки вместе  со
всеми военными и штатскими тайнами.
     На  мрачной  церемонии  было  множество генералов  из  разных ведомств,
управлений,  штабов и округов,  причем  многие  присутствовали там  лишь  по
ритуальной обязанности, а  вовсе не  по долгу  совести или памяти. Напротив,
едва ли не большинство  с удовольствием предпочло  бы отсутствовать  на этих
похоронах, дабы не связывать себя  с именем того,  кого только что поглотила
черная бездна.
     Но для семерых высокопоставленных генералов это событие пришлось весьма
кстати.  Именно здесь, в толчее, в разговорах, в мелькании парадных шинелей,
генеральских  и  полковничьих погон, темных  женских  одежд и  черно-красных
траурных повязок на рукавах, среди цветов, венков,  развевающихся лент,  под
рокот  военного  оркестра,  они  смогли  оказаться рядом  и  соответствующим
печальному событию шепотом на глазах  у всех начать  и почти закончить  свое
тайное  совещание,  с  тем  чтобы отдельные  конкретные детали  обсудить  на
поминках, в  огромной  квартире Сидорчуков, в  известном маршальском доме на
улице Рылеева.
     На  тризну  по  генералу  допущены  были  лишь те,  кого  сочли  самыми
близкими, своими.
     Их  набралось  немало,  с  полсотни  человек,  это были  люди в больших
погонах,  при больших постах,  а с  ними  их дородные супруги, наряженные по
случаю в неброско-роскошные траурные одеяния.
     Тут не было лиц случайных -- их, как и разную пронырливую журналистскую
нечисть, жестко отсекли порученцы и ад®ютанты  еще на подступах к  парадному
под®езду маршальского дворца.
     И не было тут напыщенных дежурных  фраз  --  здесь о  покойном говорили
воистину от сердца, ибо не  было среди сидящих  за столом никого, кто не мог
бы помянуть его душевно, искренне.
     -- Да, -- поднявшись и,  не мигая, глядя в свой стакан с  водкой, начал
слово  о почившем генерал-лейтенант  Курцевский.  -- Это  был  действительно
крупный  человек,  видный  человек,   сильный  человек...  Настоящий  боевой
товарищ. Многим он  сделал  добро, многие  запомнят его  не просто блестящим
военным, организатором  и руководителем,  но  и  человеком большого  сердца,
отзывчивым и понимающим другом...
     И  все  невольно,  в какой  уж  раз,  обернулись  к  большому  портрету
генерал-лейтенанта Сидорчука под двумя грустно поникшими красными гвоздиками
и всмотрелись в его открытое лицо, в его  прозрачные светлые глаза, глядящие
отныне куда-то так далеко,  куда никто из присутствующих заглянуть пока  что
не спешил.
     Курцевский  хотел было  уже сесть,  но сын почившего, высокий  красавец
майор со значком выпускника академии на груди парадного мундира, просительно
взглянул на говорившего.
     -- Владлен Иванович! Мы знаем, вы были последним, кто видел отца живым.
Если можно, хотя бы несколько слов о тех последних минутах...
     --  Собственно,  рассказывать  особенно  нечего,   --  на  миг  замялся
Курцевский. --  Он был такой веселый в то утро, оживленный... Я встретил его
в  коридоре,  зашел  к  нему  в  кабинет.  Мы немного  поговорили  о  делах,
посмеялись, покурили... Но тут ему  позвонили,  и  мы  распрощались. Кто мог
подумать...
     Тихий  ангел  пролетел  над  поминальным   столом.  Все  задумались   о
превратностях судеб и о том, что не дано человеку ведать свой день и час...
     Впрочем,  некоторые  думали  о другом.  О том  смутном,  темном, отныне
навечно  запрятанном в могилу, что  окутало  эту  внезапную  смерть  бравого
генерала, который шел в гору, резво взбирался все круче и вдруг непостижимым
образом сорвался.
     Курцевский  выпил, выдохнул  и  сел. И  все молча выпили вслед за  ним.
Владлен Иванович  с мукой утраты в повлажневших глазах взглянул  в  глаза на
портрете... Что ж, он действительно был последним, кто говорил с покойным. И
тот разговор, что был четыре дня назад, не выходил у него из памяти.
     * * *
     Генерал-лейтенант Сидорчук и правда казался бодрым и веселым в то утро,
когда  Курцевский  вошел  вслед  за  ним в его  кабинет.  Они, в самом деле,
курили, когда он вперил в хозяина кабинета беспощадный взгляд.
     -- Чего ты лыбишься, генерал? Ты что, решил нас всех на дно опустить?
     Сидорчук вытаращил непонимающие глаза.
     --  Ты дурочку не валяй, -- сказал  Курцевский. -- Что наше -- то наше.
Ты  знаешь,  о чем я. А что твое  -- то твое, ~ и на  других  не вешай. Мы с
тобой в расчете.
     -- Да о чем ты? -- вскинулся генерал-лейтенант Сидорчук.
     -- Решил всех утопить, да? -- продолжал Курцевский. -- Всех под камень,
а сам -- вот он я, цел-невредим! Ванька-встанька!
     --  Ты  что,  выпил  лишку,  что  ли?  --  перебил  Сидорчук. --  Или с
похмелюги?
     -- Я сейчас от Чухнина, -- прошипел Курцевский.  -- Ему все известно. И
про тот эшелон из Дрездена, и про кирпич для городка Двадцать третьей армии.
Спрашивается, откуда, если про то знали, как оно было, только ты да я?
     -- Ты что, Владлен, очумел? Мне пока еще жизнь дорога.
     --Да это все мелочи, -- очень  тихо,  раздельно,  свистящим ненавидящим
шепотом  проговорил Курцевский. -- А  вот  откуда ему про ноль-восемнадцатый
известно? А?
     -- Значит, так, -- справившись с волнением, отчеканил Сидорчук. --  Это
все  какая-то полная херня. Какая-то провокация.  Я же не чокнулся,  чтоб  о
таком звонить.
     --  Факты  есть факты,  --  сказал Курцевский. -- Чухнин  в курсе наших
последних дел с "Армадой", а стало быть, всем нам конец.
     -- Продали, сволочи?  -- понимающе усмехнулся Сидорчук. --  Хотите меня
кинуть? Я теперь лишний?
     -- Мы -- офицеры, -- перебил его Курцевский. -- Тут выход  из положения
один.  Как  говорится,  иного  не  дано.  У  него  все  документы,  железные
свидетели, все есть...
     В этот  момент на  боковом  приставном  столике Сидорчука низко загудел
телефон спецсвязи. Хозяин кабинета нервно сорвал трубку:
     -- Сидорчук слушает!
     Курцевский  ждал  и молча  смотрел в окно. Он  знал,  кто сейчас на том
конце провода. Знал,  потому что этот  звонок  он  сам и организовал. То был
Чухнин, главный военный прокурор, у которого появились чрезвычайно серьезные
вопросы  к  генерал-лейтенанту Сидорчуку,  вопросы, на  которые  требовалось
немедленно дать абсолютно правдивые и недвусмысленные ответы. А  это значило
-- и Курцевский знал это  наверняка,  -- что Сидорчуку надлежит  вытащить из
памяти такие дела и такие имена, которые в  любом случае обрекали его на тот
единственный шаг, о котором у них был разговор минуту назад.
     -- Я мог бы  вызвать  вас официально, -- сказал главный прокурор, -- но
не знаю, надо  ли доводить это дело до крайности. Так  что думайте и решайте
сами.  В  четырнадцать  за  вами  приедут  мои  люди.  У  вас  два  часа  на
размышление.   По-моему,  вполне  достаточно,  чтобы  все  взвесить,  здраво
рассудить и найти силы на мужской поступок... Прощайте.
     Сидорчук  опустил  трубку. Глаза  его остановились,  лицо  вытянулось и
окаменело, словно он этот "мужской поступок" уже  совершил и  смотрел на все
вокруг откуда-то из дальней дали, из-за той черты...
     -- Даю совет за полцены, -- тихо сказал Курцевский. --  В  жизни всегда
есть  место...  несчастному  случаю.  Чистка оружия,  патрон  в стволе и--ни
следствия, ни трибунала, ни конфискации. Похороны  с почестями,  некролог  в
газете, чистая репутация... Может быть... помочь?
     Но помощь не потребовалась.
     * * *
     И вот он  смотрел  в это холеное  красивое лицо на  траурном  портрете,
невольно восхищаясь своей находчивостью, когда одним  махом удалось ухлопать
чуть ли  не дюжину зайцев: убрать из цепочки самое слабое, ненадежное звено,
вывести из-под удара всех остальных, спасти  от разорения и позора почтенное
гнездо, избавить армию и ее руководство от нового скандала и газетного визга
очернителей  и к тому же -- создать оптимальные  условия для  этой встречи и
совещания у всех на виду,  когда