свой огромный
рост  и  отправился  за  пловом. Пастух  переглянулся  с  остальными, и  все
уставились в широкую медвежью спину Трубача.
     Именинник распахнул заднюю дверцу "джипа" с  притороченной  запаской. В
обширном  пространстве  за сиденьями  и  правда  громоздилось нечто, любовно
укутанное толстым зеленым брезентом. Николай откинул его.
     Никакого котла там  не оказалось. Там лежала длинная коробка, обернутая
белоснежной бумагой. В таких прочных коробках торговцы цветами возили теперь
роскошные голландские розы.
     Все молчали  и  ждали. А  он стоял  и смотрел на  эту  коробищу.  Потом
нерешительно  прикоснулся,  поднял.  Вес оказался  внушительным.  Он  сорвал
упаковочную  бумагу, приоткрыл  коробку  и  замер.  Внутри  оказался  чехол,
который он узнал  бы и ночью, на  ощупь, с закрытыми  глазами. Обитый черной
тонкой замшей чехол лучшего в мире французского саксофона "Salmer".
     Ухов стоял и тупо, словно  онемев, смотрел  на чехол,  не смея щелкнуть
застежкой.  Но вот,  будто  набравшись  храбрости,  протянул руку и отбросил
верхнюю крышку. И в глаза ему сверкнул серебристый инструмент, о каком он не
смел  и  мечтать.  Великолепный  альтовый  сакс, точь-в-точь  как  у  первых
джазменов мира.
     Тут  он  заметил  в  уголке сложенную  вдвое поздравительную  открытку,
схватил ее, развернул  -- и она тоненько зазвенела игрушечным клавесинчиком,
проигрывая мелодию "Happy Birthday".
     Внутри  на  мелованной   бумаге  оказались  и  поздравительные   стишки
домашнего приготовления, написанные размашистым почерком Артиста:

     Машинка для проверки слуха --
     Играй на ней, наш толстый Ухов,
     Играй и классику, и джаз,
     И рэп, и блюз, и па-де-грас,
     И рок-н-ролл, и буги-вуги
     И для друзей, и для подруги...

     И внизу пять подписей в столбик: Пастух, Док, Боцман, Муха, Артист.
     Тут  же лежала и  сурдина. И три  изумительных  мундштука -- готовились
друзья загодя, продумали все.
     Видно, нервишки еще пошаливали.  Николай понял, что сейчас не выдержит.
И  тогда  он  бережно  взял  в  руки  это  сверкающее чудо, поднес к  губам,
пробежался  толстыми пальцами по легчайшим сверкающим клапанам.  И осторожно
выдул протяжную,  сипловато-гортанную ноту,  полную такой  боли  и  радости,
какую никто никогда не сумел бы передать словами.
     -- Ну  как,  не горячо? --  улыбнулся  Пастух. Вопреки обыкновению,  по
случаю юбилея друга выпили немало, но почти не  захмелели и, раскинувшись на
лесной  траве  под  березами, свободно, никуда не спеша, говорили,  глядя  в
огонь костра, о самом важном и памятном для них.
     -- Эх, ребята! -- с  грустью вздохнул Док и закурил "Мальборо". -- Если
бы не Колькин юбилей, когда б еще собрались все вместе?
     -- Живем не поймешь как, -- подтвердил Муха, -- не видимся месяцами. Не
по-людски как-то...
     -- Олег прав, --  продолжил Док.  -- Вроде  и  денег теперь навалом,  и
работа  приличная,  а  тоска  какая-то...  Так  что  причину твоей  болезни,
Николай,  я очень даже понимаю.  И не только  как врач. Да и не болезнь это,
строго говоря.
     -- А что? -- спросил Трубач.
     -- Обычная реакция здорового организма на сумасшедшее время. И вот сижу
я, смотрю на вас и спрашиваю себя: кто все-таки мы такие?
     -- Чего тут гадать?  Наемники!..  -- сказал Мухин.  -- Кто ж еще? Дикие
гуси... Нам платят -- мы делаем.
     -- То есть бригада спецов по вызову? -- спросил Док.
     -- Каждый сегодня продает,  что может и имеет, -- сказал Боцман. -- Вот
и мы продаем. Чему научили -- тем и торгуем. Чего тут голову ломать...
     -- Блеск! --  сверкнул темными  глазами Артист. -- Классический русский
разговор! Дернули по маленькой и с ходу -- о смысле жизни... Философы, блин!
Что до меня, то ваш Артист в казаки-разбойники больше не игрец.
     -- Значит, сваливаешь? -- спросил Пастух.
     -- Пойми, Серега, не потому что устал.  Не потому что боюсь. И форму не
утратил. Да и баксы на дороге не валяются...
     -- Это уж что правда, то правда, -- вздохнул Боцман.
     -- Но за кого драться-то? За кого  воевать?  -- продолжил Семен. -- Мне
лично пока что не все равно, за что получать свои башли.
     -- Слушай, -- сказал Муха, -- кончай политзанятие! Боцман прав  -- есть
спрос и есть предложение. Все!
     -- Подыхать за этих откормленных  боровов в  галстуках?  --  разозлился
Семен. -- Чтоб играли нами, как оловянными солдатиками? Да пошли они! Я свои
бабки уж как-нибудь  сделаю! Хоть в телохранители  пойду... Или спасателем в
МЧС.
     Сергей  всмотрелся   в  лица   товарищей   и  понял:   то,  что   сумел
сформулировать Артист, волновало и остальных.
     -- Так, -- подвел он итог. -- Стало быть, конец отряду?
     -- Неужто сам-то не умотался? -- повернулся к нему Трубач.
     -- Есть маленько... -- кивнул Сергей. --  Мне двадцать семь,  а душе --
за полета. Мы ведь не блатные быки, не мясники.
     -- Раньше  отыграться  хотелось,  доказать всем штабным  сукам,  кто мы
такие, -- вступил Боцман. -- А теперь и я больше не хочу. Да и зачем? -- все
расписано, все поделено.  По  мне, так  лучше на этих  гонках бодаться,  чем
снова  шмалять  в кого  попало.  То ли сегодня  сам  пулю  поймаешь,  то  ли
завтра... Не так, что ли?
     --  Короче  -- отвоевались... -- заключил  Пастухов.  -- Что ж,  видно,
такой расклад. Только все равно жалко чего-то. Если бы нашлось действительно
стоящее дело, я бы еще покувыркался. Но только вместе с вами.
     -- Что тут говорить, -- пробасил Боцман. -- Было бы дело -- ты, Серега,
один бы не остался...
     -- Короче --  амба! -- Пастух швырнул в огонь  толстую сухую  ветку. --
Симпозиум закрывается. Давай, Ухов, бери дудку и дуй! А мы послушаем.
     Уже смеркалось  и вечерняя синяя мгла  окружила  их. Все  больше  звезд
проступало в небе. И все ярче и ярче пылал весело пляшущий огонь костра.
     Трубач  бережно  достал  из чехла  свой  "Salmer".  Пламя отражалось  в
сверкающем металле сакса, и казалось, будто Николай поднес к губам изогнутый
всполох огня.
     И  странно, необычно прозвучал в вечернем  лесу протяжный металлический
голос саксофона. У него и правда был необыкновенный по силе и мягкости звук.
И быть может, поэтому только теперь, в этот вечер,  все  они впервые поняли,
каким талантом одарен их друг.
     Это была  всем знакомая, но  словно блуждающая в лабиринте импровизации
мелодия -- "Песня Сольвейг" Грига в сложнейшей джазовой обработке.
     И  вот  кончилась  мелодия,  оборвалась. Они  сидели  и,  ошеломленные,
смотрели на него.
     -- Нет, ну ты... дьявол! -- пробормотал  Артист. --  Куда тебе воевать!
Тебя беречь надо, как национальное достояние.
     -- Идите вы! --  махнул рукой Николай.  -- Это просто для вас... Слышь,
Муха, плесни-ка мне сто капель!
     Он играл им еще  и еще.  Потом,  бережно  отложив  саксофон, присел  на
корточки  у  костра, разворошил, раздул пламя и  неподвижно  застыл, глядя в
огонь.
     Несмотря на прохладу и злющих комаров, друзья решили заночевать в лесу,
и весь  воскресный завтрашний день провести на природе, а беглеца-именинника
сдать обратно на лечение следующим вечером.
     Когда  погасли последние угли в костре и Трубач в  наступившем вечернем
сумраке сыграл великий блюз "Джорджия в моем сердце",  сыграл  так, что всех
мороз  продрал по  спине,  когда,  сморенные  лесным кислородом,  спиртом  и
разговорами, одни устроились  на  ночевку в  "джипе",  а другие --  в легких
походных спальных мешках, Артист приблизил лицо к Пастухову и знаком поманил
в сторону.
     Ночь  выдалась лунная,  светлая,  и березовый лес в  зеленовато-голубых
лунных лучах казался декорацией какого-то фантастического спектакля.
     --  Слушай,  Серега,  --  вдруг шепотом  заговорил Семен. -- Только  не
думай, что я перебрал...
     -- Да ты и не пил почти, -- удивился его словам Пастухов.
     -- Слушай,  командир, -- все так же тихо продолжал Артист. --  Не  могу
понять, что со мной. Такое чувство, будто все время на нас  кто-то  смотрит.
Сначала там, когда ехали, на шоссе. Потом вроде прошло. Решил -- почудилось.
А как  стало темнеть -- опять накатило. Я ж не псих.  И  потом, из головы не
идет -- кто все-таки эти афишки нам прислал?
     -- Мне тоже это здорово не понравилось, -- сказал Пастух. -- Главное --
непонятно, откуда ветер дует. Знаешь, может, я маху дал, что всех вас сюда в
лес затащил... А откуда смотрят, как тебе кажется?
     --  А вон оттуда, с той стороны. Вон из  того примерно леска. -- Артист
указал на массив, темневший у горизонта за широким полем.
     --  Да брось ты!  --  с  облегчением  засмеялся Пастух.  --  До него  ж
километра три!
     --Ладно, --  сказал Артист.  -- Ступай на боковую. А я  все же встану в
охранение.
     -- Какое охранение? Ты, Семка, бди, да не перебди.
     -- Не знаю... -- откликнулся Артист. -- Не знаю, не знаю... В общем, ты
ложись.  Мы тут с этим саксофоном такой  шухер на пять километров  навели...
Под нашу музыку кто угодно мог подобраться.
     -- Ладно,  -- сказал Пастух. -- Заступай в  караул,  докладывай  каждый
час.
     Сергей ушел,  а  Артист  присел в  темноте на  склоне высокого бугра  и
внимательно всмотрелся в ту сторону, откуда, как он сказал другу, чувствовал
направленный на них взгляд.
     Было тихо, звенели комары, и он прихлопывал их то на руке,  то на  шее,
то на  щеке. Может, и правда мерещится? Семен сидел и смотрел, вслушиваясь в
легкие ночные звуки леса, любуясь красотой серебристых лунных стволов берез,
когда ощутил вдруг позади себя движение и осторожные, легкие шаги.
     Он мгновенно припал к земле в тени густого куста. Шаги приближались...
     Отлично натренированный, Злотников бесшумно откатился в сторону.  Но из
кустов  в  голубоватый  лунный  луч вошел  Боцман  в своем белом  спортивном
костюме.
     -- Ты чего это, Сенька? -- удивился он. -- Не спится, няня?
     --Да так, -- поднимаясь, ответил Артист. -- Контрольная самопроверка. А
сам чего не ложишься? По "форду" своему тоскуешь? Тачка на стоянке,  хозяина
поджидает.
     -- Да пес с  ним, с "фордом" этим, --  отмахнулся Боцман. --  В  голове
гудеж. И  все  тело болит. Синяк на синяке после  этих гонок  долбаных. И...
знаешь,  --  он  смущенно  понизил  голос, --  не  пойму,  что за напасть...
Тревожно как-то... Словно предчувствие.
     -- Предчувствие, говоришь? -- насторожился Семен. -- А ну погоди...
     Он поднялся  и  пошел к машине.  Вскоре вернулся с большим  биноклем  и
прибором ночного видения.
     -- На  гонки твои взял... Вот  и пригодится, ~  Семен  включил  прибор,
дождался,  когда  загорится  красная  точка светодиода,  и  поднес к  глазам
окуляры.
     -- Двадцатикратный? -- спросил Боцман.
     -- Угу... -- буркнул Артист, лег на живот, прочно упер локти  в землю и
медленно-медленно повел ночным биноклем по тому далекому леску у горизонта.
     В поле  зрения проплывали  причудливые зеленоватые  пятна и разводы  --
силуэты прогретых  задень лесных массивов, древесных стволов, кустарников на
косогорах.
     Никого... Артист  насколько мог увеличил  чувствительность и разрешение
прибора.  Никого.  Но   этот  словно  залитый  тусклым  зеленым  прожектором
ирреальный мир лишь усиливал в нем  все  нараставшее  ощущение надвигающейся
беды.
     -- Ну что? -- шепотом спросил Боцман.
     --  То-то и оно, что никого... А напряг... как в глубоком рейде. Даже в
Чечне такого не помню. Слушай, Мить, у нас... какое-нибудь оружие есть?
     -- Откуда?!  --  удивился  Боцман. --  Мы  же  теперь мирные люди. И  с
законом на "вы". Только руки да ноги.
     -- Кисло, -- покачал головой Семен, -- боюсь, не прижмурили бы тут  нас
всех.
     Боцман нахмурился и огляделся. Артист говорил то, что безотчетно ощущал
и он сам.
     -- Ладно, -- сказал Хохлов, -- держи на обзоре тот сектор, а я пойду...
прошвырнусь в зеленку.
     -- Смотри, -- предупредил Семен, -- как бы леших не встретить.
     -- По  мне, так лучше лешие, --  усмехнулся Хохлов. -- С ними,  знаешь,
спокойнее...
     Оба, не сговариваясь, словно вернулись  на  три года назад  на недавнюю
кавказскую  войну,  включили  в  себе  особую  биомеханику  отборных  бойцов
спецназа.
     Движения  Боцмана  вмиг стали  бесшумными, отточенными, неправдоподобно
легкими.  Чтоб  не светиться во тьме,  он скинул белые одежды и, невзирая на
комарье, в одной тельняшке и черных трусах растворился в ночном лесу.
     Первым делом он проверил машину и спящих друзей.
     Подложив большую ладонь под щеку, крепко спал именинник Трубач. Рядом с
ним, по-детски раскинувшись, посапывал Муха. Пастух с Перегудовым устроились
в "джипе" на раскинутых сиденьях.
     Привычно  пригнувшись, готовый  мгновенно отразить  нападение,  бывалый
разведчик Боцман обследовал всю территорию вокруг их лагеря.
     Все было спокойно.
     Назад он возвращался уже без опаски, не присматриваясь больше к каждому
пеньку, к каждому стволу, к каждой елке и осине.
     -- Зараза! -- погрозил он кулаком луне. -- Это все ты, мордастая, башки
нам морочишь!
     Он потихоньку подобрался к Артисту  и  замер в кустах, метров  с десяти
наблюдая, как тот все так же неотрывно смотрит в окуляры бинокля.
     Боцман  поразмышлял какое-то время  -- не  пугнуть ли Артиста, разыграв
внезапное нападение.  Но  слишком болели  все кости и мускулы. К  тому же он
знал молниеносную резкость приемов,  которые  мог  применить  Артист. Это не
шибко вдохновляло.
     -- Ладно, Митька,  не дури, -- не оборачиваясь, тихо  проговорил Семен.
-- Я тебя слышу уже минуты две. -- Топай сюда.
     Боцман  подошел  и  опустился  рядом,  вольготно  откинулся  спиной  на
березовый ствол.
     -- Чепуха все, --  сказал он. -- Нет никого. Просто луна, тишина... Лес
как лес. Пустой, как в сказке. Никого, кроме нас.  Мужики дрыхнут, Колька во
сне губами шевелит -- видно, все еще в дудку свою дует...
     Артист молчал.
     -- Ты чего? -- спросил Боцман.
     -- А ведь, похоже, я их засек...
     -- Кого?
     -- Если  б  я знал...  Правда,  не совсем  там,  где  мне  казалось. На
удалении  две  тысячи  восемьсот.  По силуэтам --  два  "джипа".  Один вроде
нашего. Что бы им тут делать, как считаешь?
     -- Ну  а мы тут что  делаем? --  засмеялся Боцман. -- Приехала  братва,
жуют шашлык, спиртяшку тянут, а может, и с бабами тешатся...
     -- Странные люди, -- как бы размышляя вслух, произнес Артист. -- Мирные
туристы...  Скажи,  Боцман, видел  ты  где-нибудь  теплую компанию, которая,
приехавши в лес, не развела бы костерка?  А ведь мы никакого огня не видели,
верно?
     -- Хм.  Логично,  --  согласился  Боцман. --  Действительно --  почему?
Спички забыли? Так что -- поднимать наших?
     -- К чему переполох? -- помотал головой Артист. -- Надо понаблюдать.
     Но тут послышался хруст ветки и к ним из кустов вышел Пастух.
     -- Ну что? -- обратился он к Семену. -- Как твои глюки?
     -- Никаких  глюков, командир. В  указанной зоне замечены подозрительные
об®екты. Да вот сам погляди.
     Пастух приложился к биноклю. Поводил  им из  стороны в сторону, оторвал
от глаз, обернулся.
     -- Ничего такого не вижу.
     --  А  ну дай, -- сказал Артист, и взглянув в окуляры,  воскликнул:  --
Мило!
     -- Чего еще такое? -- тревожно спросил Боцман.
     --  0-очень мило! -- повторил Семен. -- Минуту назад два "джипа" как на
ладони  торчали, а  теперь,  представляешь,  Серега,  в одну минуту  взяли и
растаяли. Как и не было.
     -- Причем,  обратите  внимание,  --  сказал  Боцман, --  мы тут  сейчас
говорили и все время смотрели  в ту  сторону, а огоньков фар и стоп-сигналов
не видели.
     -- Значит, почему-то вдруг  снялись  и уехали без света. Чтоб  не  быть
замеченными? -- спросил Пастух.
     -- Занятно, да? -- откликнулся Артист. -- Причем полное ощущение, будто
они сейчас зафиксировали этот наш разговор...
     -- Окстись,  Семка! -- замахал  руками Боцман. --  За три километра? Ты
что?!
     -- Да что мы знаем? --  чуть  слышно сказал  Пастух. --  А вдруг у  них
такая техника, что нам и не снилась? И потом, мы же не знаем -- откуда и кто
они?
     -- Тут  вопрос надо иначе ставить, брат. Если все  так и они пожаловали
сюда по наши души... -- начал Боцман.
     -- То откуда им известно -- кто мы? -- оборвал его высказывание Сергей.
-- То-то и оно!
     -- По-моему,  надо  сваливать, мужики,  -- сказал  Боцман. --  Не иначе
кто-то нас взял на прицел.
     -- Свалить-то можно,  -- согласился Пастух. -- Только, может, им того и
надо, чтобы нас на дороге перехватить?
     -- Значит, ждать тут? -- спросил Боцман. -- Без оружия, без ничего?
     Пастух приумолк, потом сказал:
     -- Хотели бы грохнуть -- времени было навалом.
     До утра дергаться не будем. Ты, Артист, продолжай наблюдение. Хохлов --
отдыхать,
     В половине четвертого Семен растолкал  Хохлова. Тот нехотя  выбрался из
мешка и,  зябко поеживаясь  на предрассветном холодке, обошел лагерь и занял
тот  же  пост на  склоне, где до него сторожил сон товарищей Артист.  Рядом,
нахохлившись,  сидел  Пастух  и, пожевывая  травинку,  смотрел из стороны  в
сторону.
     -- Ну что, -- спросил Боцман, -- какая диспозиция?
     -- Все тихо, -- ответил Сергей. -- Сижу, думаю...
     А Злотников,  юркнув в  нагретый  Боцманом  мешок и затянув шнуровку до
подбородка,  лежал  в  тишине,  прислушиваясь к  каждому  звуку.  Заснуть не
удавалось. Не отпускали тревожные мысли...
     Но пришло  сверкающее солнцем лесное утро,  ясное, теплое, с  радостным
пересвистом  птиц.  Друзья  поднялись, пробежались, основательно  размялись,
покатались  по  траве,  побросали друг  друга  через плечо  да  через бедро,
побултыхались  в   холодной  речке,   растерлись  полотенцами   и  принялись
завтракать.
     После   завтрака  Сергей  устроил   оперативку-пятиминутку.   Почему-то
серьезней всех отнесся к услышанному Док.
     --  Всегда разумнее  исходить  из худшего, --  сказал  он.  -- Так  что
вариант случайных совпадений лучше сразу отбросить.
     -- Подождите, -- вдруг поднял руку Артист. -- Подождите, подождите...
     Все с недоумением уставились  на  него.  А Семен, быстро  оглядев всех,
вдруг поднес палец к губам.  Отбежал к "джипу", достал из  бардачка  измятую
вчерашнюю программку гонок на выживание  и капиллярную ручку.  Вернувшись  к
товарищам, которые все так же молча непонимающе  смотрели на него, он быстро
написал своим мелким четким почерком на обороте программки:
     "Как ты вообще оказался на гонках?"
     И, показав написанное  остальным, протянул программку и  ручку Боцману.
Тот пожал плечами и написал рядом:
     "Позвонил один малый вроде нас, тоже спецназовец. Пригласил покататься.
Обещали штуку за выступление. Почему нет?"
     Артист прочитал и кивнул. А после задал очередной письменный вопрос:
     "Кто знал, что все мы будем на гонках?"
     "Только я да Муха", -- коряво вывел Боцман.  Подумал  и приписал рядом:
"Больше никто".
     "А костюм этот белый -- твой?" -- быстро написал Артист.
     "Призовой,  -- ответил Боцман. --  Тоже  там дали. Все победители такие
получают".
     Артист усмехнулся и тихо сказал вслух:
     -- А коли так, извини, Митя, не взыщи... А ну-ка встань да повернись...
Так-так-так... Боцман растерянно поднялся.
     -- Небольшая интимная сцена, -- чуть слышным шепотом пояснил Артист. --
Зайдем-ка,  брат  Митя,  в кустики... И ты,  Док, не в службу, а в дружбу --
помоги мне.
     Они зашли  втроем в чащу, где их  наверняка не  могли увидеть издали, и
Артист   с  Перегудовым   методично  и   кропотливо   принялись  обследовать
великолепный белоснежный  адидасовский  костюм,  в котором  Боцман явственно
смахивал  на  матерого северного медведя.  Процедура  происходила  в  полной
тишине.
     Легкая куртка костюма была на "молниях", на "молниях"  были и  карманы.
Неожиданно внимание Артиста привлекли замочки этих "молний". На их  поводках
болтались удлиненные металлические висюл