никто,  решительно  никто не мог ни о  чем
догадаться.
     Собственно  говоря,   почти   все   удалось   обсудить   еще   там,   в
Николо-Архангельском.  Осталось немногое  --  распределить  роли  и  раздать
конкретные задания.
     Не  бывает поминок  без той минуты, когда удрученные  мужчины встают  и
неспешно, опустив головы, уходят от стола -- покурить. Вот  и теперь, как-то
само собой,  семеро  генералов собрались в  одной  из роскошно  обставленных
комнат.
     Курцевский  включил  телевизор  и  прикрыл дверь.  На  экране  мелькали
участники одной из бесчисленных телевикторин.
     Генералы закурили и тесно сошлись у телевизора.
     -- Ну  а  теперь  основной вопрос, --  тихо  сказал  Курцевский -- Надо
постараться,  чтобы  он подписал постановление правительства  и лицензию  на
экспорт. Без его подписи вся наша затея -- хренотень.
     --  Да,  задачка,  -- кивнул  один  из  генералов. -- Говорят,  там,  в
Барвихе, три стола и два сейфа бумагами завалены -- ждут подписи.
     --  Это,  конечно,  скверно,  --  еще  больше  понизив  голос,  заметил
Курцевский, --  такая затяжка времени. Тут главное, чтобы кто-то сумел  нашу
бумажку подсунуть в нужный момент. Он теперь и не такое подмахивает.
     -- Допустим, --  кивнул  третий  генерал. --  Только  кто  мог  бы  это
сделать?
     ~ Я знаю кто, -- сказал Курцевский. -- Имена ни к чему. Но я попрошу --
и он сделает.
     -- Когда? -- спросил один из генералов. -- Время не ждет.
     -- Думаю,  в  течение  месяца,  --  уверенно  тряхнул  головой  Владлен
Иванович. --  Если, конечно,  не  приключится  чего-нибудь... чрезвычайного.
Бушенко, ты нашел людей, которые нам нужны?
     -- На них вышел Нефедов.
     -- Что это за кадры? Сколько их?
     -- Шестеро. Бывший спецназ. Головорезы.
     -- Проверить  всех, каждого,  глубокий рентген!  Чтобы за ними все было
чисто и в случае чего на нас никто не вышел. Головой отвечаешь... -- понизил
голос  Курцевский, и генералу Бушенко стало не по себе под его взглядом.  --
Приглядывать. На проверку --  два месяца. Все должно оборваться  на них. И с
концами.
     Посовещавшись еще несколько минут, они, вернув лицам прежнее выражение,
возвратились  к столу, и  снова  зазвучали  скорбные речи и  воспоминания  о
безвременно  ушедшем  товарище.  Они  были  уверены, что  теперь  можно быть
совершенно  спокойными.   Возможно,  именно  потому   ни  Владлен   Иванович
Курцевский, ни его коллеги-сослуживцы так и не заметили особого выражения  в
глазах  Евгения Сидорчука  и  его  быстрых взглядов,  которые  тот время  от
времени бросал на них.
     Генералы не могли знать того, что знал этот ладный майор.
     А знал он вот что.
     * * *
     Примерно   за   месяц  до  случившегося   воскресным   январским  утром
Сидорчук-старший растолкал сына и заставил ни свет ни заря вылезти из теплой
постели.
     -- Одевайся, -- приказал он. -- Пойдем выгуляем нашего зверя.
     И было  в голосе  отца нечто такое,  что  заставило  Евгения  безмолвно
повиноваться.
     Надев  теплые  куртки  и  спортивные  шапочки,  с  огромной  кавказской
овчаркой на поводке они вышли  из  своего  дома и  медленно пошли по чистому
снегу, по пустынному еще переулку.
     --  Значит,  так,  сынок, -- после  долгого молчания  наконец выговорил
генерал. -- Поверь мне: я бы хотел, чтобы этого разговора между нами никогда
не было. Однако он неизбежен.
     -- Ты о чем, папа? -- Евгений обратил к нему свое румяное, свежее лицо.
     --   Слушай   внимательно  и   не  перебивай.   Чтобы   об®яснить  все,
потребовалось бы слишком много времени. Его у меня уже нет.
     -- Ты что, папа... заболел?
     --  Сказано --  не перебивай. Не  заболел. Хуже, гораздо хуже...  Ты же
знаешь, что  говорят, что шепчут обо мне  все эти  профурсетки... Ты знаешь,
как мы живем, понимаешь, почему так... И пожалуйста, никаких вопросов.
     -- Но-о...  -- снова  не  выдержал Евгений. --  По-моему, так, как  мы,
живут все люди нашего круга.
     И  он  назвал  несколько  фамилий известных  военачальников, чьи  имена
последние несколько  лет взяли за  правило  трепать разные газетенки,  что в
этом самом "их кругу" принято было называть "шельмованием армии".
     --Да,  живут...  живут... -- согласился Сидорчук.  -- Короче, так.  Как
обычно  в таких случаях говорится,  я здорово запутался, Евгений.  Посвящать
тебя в детали незачем. Одно тебе должно быть понятно -- мои мотивы. Да, мне,
простому рабочему парню,  слесарюге из Коломны, всю жизнь хотелось вырваться
из нищеты, подняться,  достичь, добраться... Хотелось доказать,  что  я сам,
моя жена и  мои  дети  не прокляты от  рождения лишь  потому, что я вырос  в
бараке.  Что  и  они  будут жить  не хуже директора  нашего завода  и всякой
райкомовской  шелупони. И я  добился всего. На это ушло  тридцать лет.  Вы с
матерью и сестрой  обеспечены всем. Тебе  открыт  путь, так что  я могу быть
спокоен.
     -- Да что случилось, папа?
     --  Сказано тебе --  запутался. Я наделал много такого, что делать было
нельзя,  никогда. Путь  назад мне  отрезали.  Меня взяли  за горло  и держат
крепко.  Суки газетчики называют это  нашей круговой порукой.  Чего мудрить,
так  оно  и  есть... Вырваться они  мне  не дадут. Я сам загнал себя  в этот
загон, куда в любой момент могут прийти и заколоть меня как свинью.
     -- Отец... Ты что?! Это так серьезно?
     -- Серьезней не  бывает. А теперь они  затеяли  такое...  Ну  там...  с
"Армадой". В общем, так: пока силы есть, я  буду  держаться до последнего. Я
не баба, не тряпка. Дать себя сожрать  --  нет уж,  хрен вам! Короче говоря,
если вдруг  окажется, что  генерал Сидорчук ушел из жизни каким-то странным,
непонятным образом,  ну... выпал из  окна, попал  в автокатастрофу, покончил
жизнь самоубийством...
     -- Что ты говоришь, пап?
     -- Молчать,  майор! Слушай внимательно  и  запоминай.  Всех  вас  тогда
возьмут под особый надзор.  Дома  все  перероют,  вы и не  заметите. Бумаги,
документы -- якобы по соображениям секретности -- изымут и  увезут. Впрочем,
дома  у меня и нет ничего.  Если это  случится,  твои  действия в  первые же
минуты -- именно в первые, сразу! -- иначе потом будет поздно. Где бы ни был
-- хватаешь такси,  а  лучше левака и летишь в  почтовое отделение номер сто
пятьдесят. Адрес: Четвертый проезд Подбельского, дом четыре. Там на твое имя
будет  конверт  до  востребования, большой, в  полный лист. В  нем,  внутри,
пакет. Этот пакет  ты должен будешь немедленно передать в  ФСБ, прямо в руки
--  слышишь,  только в руки и только лично!  -- полковнику  Макарычеву.  Его
внутренний телефон -- семнадцать-пятьдесят. Приказ понятен?
     -- А что в этом... пакете?
     --  Там  все.  Документы,  счета  и  мое  личное   письмо  на  имя  зам
председателя ФСБ Касьянова.
     -- Я имею  право их прочитать?  Генерал Сидорчук задумался, потом глухо
сказал.
     --Что ж, имеешь. Только у тебя уже не будет времени.
     --  Но погоди!  -- воскликнул  Евгений.  -- Погоди,  отец! Почему ты не
можешь  просто  сам пойти к  этому  Макарычеву,  встретиться  с  Касьяновым,
зачем... так?..
     --  Потому что так, и только так! -- отрезал отец. -- Потому что  иначе
-- следствие, трибунал,  позор, гибель всем. Вы останетесь ни с чем, а  меня
все равно уничтожат. Возможно, для верности и вас всех. А так моя  внезапная
трагическая смерть все  спишет, всему подведет черту. Семью не тронут. Вы им
будете уже не нужны.
     --  Слушай, папка, -- в отчаянии вскрикнул  Евгений, -- ну неужели  нет
спасения?
     -- Для меня спасения нет! Я знаю, как это у нас делается, -- пощады  не
бывает.  А ты  обязан спасти  мать и сестру. Я оставляю их на тебя. Клянись,
что сделаешь все!
     -- Клянусь, -- тихо сказал Евгений.  Огромный пес, угрожающе поглядывая
по сторонам, неспешно бежал впереди, натягивая толстую цепь.
     -- Вот и я  на цепи, -- после долгого молчания сказал генерал Сидорчук.
-- Хотел счастья, дурак, а попал на цепь. Ну давай, что ли?
     Он  достал  из кармана плоскую бутылку коньяка, отвинтил пробку, сделал
большой глоток и протянул сыну.  Вскоре  бутылка  была пуста.  Майор Евгений
Сидорчук с  силой швырнул  ее  в стену  дома, и она  разлетелась  на  мелкие
осколки.
     -- Жаль, -- сказал генерал. -- Напрасно. Оставил бы на память...
     * * *
     Время, прошедшее с того морозного утра, сын генерала  Сидорчука  прожил
как во сне.
     Его не оставляло ощущение какого-то  жуткого морока, как бывает нередко
перед  пробуждением.  Но  он  знал: нет, не морок.  И когда через  несколько
недель  ему  на  работу, в огромное  серое  здание  Министерства обороны  на
Фрунзенской  набережной, позвонили  с Арбатской, он не стал медлить и данную
отцу клятву выполнил.
     Летя  мимо Лефортова  по заснеженному  берегу замерзшей  Яузы  в  чужом
"жигуленке", он успел прочитать  все, что  было в том пакете,  от  знака  до
знака.
     И, сразу смекнув, что  держит в  руках, заскочил  по  дороге в какую-то
фирмочку, снял ксероксы  со всех  документов и, не  раздумывая,  отправил их
самому  себе  ценной  бандеролью  до  востребования  на  главпочтамт  города
Владимира, куда часто выезжал по делам службы.
     Еще  через полчаса  подлинники  документов  в запечатанном конверте уже
держал в руках полковник Макарычев.
     А Евгений Сидорчук, побывав на Арбатской площади в опустевшем  кабинете
отца,  где работала  следственная группа Главной  военной  прокуратуры,  вез
страшную весть матери и сестре в сопровождении старого отцовского товарища и
друга дома генерала Курцевского.
     Только клятва, данная отцу, останавливала его в желании сделать то, что
он  считал  нужным.  Он молча  слушал  слова утешения,  отвернувшись к  окну
машины,  уже  зная   имена,  пароли   и  схему   всего  задуманного  тайного
предприятия.
     * * *
     "Вчера,  на  космодроме  Байконур в  Казахстане,  был произведен первый
испытательный   пуск   новейшей   российской   ракеты-носителя   "Зодиак"  с
искусственным спутником связи на борту. Специалисты Главкосмоса и российских
Военно-космических сил отмечают безупречную работу  всех систем и агрегатов.
Во   время  запуска   на   космодроме   присутствовали   члены   Российского
правительства,   а  также  ряд  иностранных  дипломатов,  военных  атташе  и
журналистов,   что  в  полной  мере  отвечает  духу   доверия  и  гласности"
(ИТАР-ТАСС).
     * * *
     Генерал  Нифонтов пригласил  в  кабинет  Голубкова  и  вызвал одного из
помощников.
     -- Отключите на сорок минут все телефоны, кроме прямого президентского,
премьер-министра  No  оперативного  дежурного  Минобороны.  До  девятнадцати
ноль-ноль  я  никого  не  принимаю.   --  И  когда  они  остались  вдвоем  с
полковником,  сказал: --  Хочу ознакомить вас  с  видеозаписью  сегодняшнего
заседания правительства.
     Нифонтов  включил  видеомагнитофон.  На  экране  возникло   изображение
длинного стола, по  обеим  сторонам  которого  сидели наиболее  авторитетные
руководители страны, отвечающие за вопросы, связанные с обороной. Здесь были
министры, заместители  министров, руководители ведомств и управлений. Камера
показала всех присутствующих -- военных  и гражданских, среди которых на миг
мелькнуло лицо и самого Нифонтова.
     Встал председательствующий -- вице-премьер Герман Григорьевич Клоков.
     "В  повестке  сегодняшнего  заседания   дальнейшая   судьба   последней
разработки НПО "Апогей" -- ракетного двигателя нового поколения "РД-018". От
того, какое мы примем решение, напрямую зависит судьба тысяч  людей. Поэтому
мы  должны  тщательно все  взвесить,  чтобы  не наломать  дров. В  чем  суть
вопроса? Есть  два  пути.  Первый --  в  виду  отсутствия средств заморозить
дальнейшие  испытания  и производство двигателя.  Второй --  предложение,  с
которым вошли  в  правительство  представители армии и  торгово-коммерческое
об®единение "Армада": снять с двигателя гриф особой секретности и предложить
его на зарубежный рынок для реализации и привлечения средств".
     По залу прошел шумок, и Клоков чуть возвысил голос:
     "Минуточку внимания! Вопрос в самом деле сложный, щекотливый, но мы тут
других и не  решаем. Разумеется,  поставка уникального двигателя иностранным
государствам  --  вещь обоюдоострая.  Но инвестиций нет, и сама жизнь ставит
сегодня вопрос  ребром -- либо рассекретить это изделие, либо закрывать, как
полностью   убыточную,  фирму   "Апогей".   Существование  некогда  могучего
научно-производственного  комплекса  зависит от  того,  к  чему  мы  сегодня
придем. Прошу высказываться".
     "Разрешите?"  -- поднял руку сидевший у  второго  стола,  неподалеку от
неприметного   Нифонтова,   бравый   красавец,   генерал-лейтенант   Владлен
Курцевский.
     Председательствующий  кивнул,  и  на  микрофоне  Курцевского  вспыхнула
красная лампочка.
     "Разумеется, -- сказал он, -- передавать такую машину в чужие руки было
бы  мучительно  тяжело. Но,  как человек  военный, я знаю:  бывают ситуации,
когда  под  натиском  противника  воинские  соединения вынуждены  отступать.
Вконец расстроенная экономика  загнала  нас  в угол,  и,  чтобы сберечь хоть
какие-то  силы,  хотим  мы этого или нет, мы поставлены перед необходимостью
отступить".
     Он  говорил  с такой  болью, что  никто не  усомнился в искренности его
чувств.
     "Ведь  дело не  только в спасении  НПО "Апогей",  --  продолжил  он. --
Выгодно продав  двигатель платежеспособному покупателю, мы смогли бы отчасти
поправить  и  финансовое  положение  армии.  То есть речь  идет  о  проблеме
общегосударственного  значения.  Не стану скрывать --  проведя маркетинговые
исследования, мы пришли к  убеждению: не поставив  продукцию НПО "Апогей" на
коммерческую основу, его не спасти".
     Один из участников совещания поднял руку.
     "Скажите прямо: может быть, вы уже подыскали покупателя?"
     "Мне непонятен ваш вопрос, -- резко повернулся к нему Курцевский. -- Мы
решаем    задачу    в    принципе.    В    моем    управлении   подготовлено
финансово-экономическое  обоснование.  Оно  передано   в   правительство   и
рассмотрено специальным экспертным советом".
     "Это действительно так, --  сказал  министр  финансов.  --  Обоснование
признано достаточно убедительным и вселяющим определенный оптимизм".
     "Может быть, еще кто-нибудь хочет высказаться?" -- спросил Клоков.
     "Да,  я  хотел бы,  --  раздался  голос,  и  на экране  появилось  лицо
Черемисина. -- Думаю, по известным причинам  у меня есть  особые права, если
речь идет о моем детище и о моем коллективе,  пусть даже и бывшем. Положение
действительно аховое, а жизнь моих сотрудников  и  коллег  для меня не  звук
пустой.  Да,  я  не  знаю,  чем  им  помочь  сегодня,  если  бессильно  само
государство.  Да, "Апогей"  надо спасать. Но  этот  двигатель не может  быть
предметом торговли! Надо руководствоваться не  сиюминутными соображениями, а
геополитическими. Все здесь присутствующие должны понимать это не хуже меня.
Я  инженер,  а не  политик. А политики  обязаны мыслить  масштабнее, мыслить
перспективно.  И я пекусь в данном случае даже не о сохранении национального
приоритета, а о безопасности огромных регионов, а может быть, и всего мира".
     Он сел, и тотчас поднялся Клоков.
     Нифонтов на  минуту остановил  видеомагнитофон,  и  на  экране  застыло
хмурое,  озабоченное  лицо вице-премьера. Начальник  управления взглянул  на
Голубкова.
     -- А  вот  теперь  прошу вас  быть особенно внимательным. Мы,  конечно,
можем  потом прокрутить это место еще не раз, но мне важно ваше самое первое
впечатление.
     Оцепеневшее  было  лицо  Клокова вновь  задвигалось,  он  прокашлялся и
оглядел всех  сидящих через  очки  в тонкой золотой  оправе,  так называемые
"а-ля Горби".
     "Я  полностью  поддерживаю уважаемого Андрея  Терентьевича,  --  твердо
сказал он. -- Рассекречивать двигатель и выкладывать его на прилавок было бы
просто преступно. Не говоря уже о том, какой  скандал это вызвало бы во всем
мире. Это же не  зенитный комплекс, а межконтинентальный носитель. Такой шаг
наверняка привел бы к резкому осложнению наших отношений  с американцами, со
странами НАТО, с нашими соседями  на юге и  на  востоке и даже в Африке. Так
что  эту торговую  идею считаю мертворожденной.  Что  же  касается  спасения
"Апогея"  и  финансовой подпитки  армии,  то  здесь  надо изыскивать  другие
резервы.   Нельзя    очертя    голову    распродавать   последнее,   подобно
банкротам-самоубийцам.   Если  сегодня  мои  доводы   окажутся  недостаточно
убедительными  и вы  примете абсолютно неприемлемое решение, я буду вынужден
просить Президента об отставке".
     Все  это было сказано  веско,  убежденно, непререкаемым  тоном. В  зале
повисла тишина.
     "Ну что же, по-моему, вопрос ясен... Может быть,  есть еще какие-нибудь
мысли?"
     "Разрешите мне! -- встал  новый генеральный директор "Апогея" профессор
Стенин. -- Я думаю, всем  понятно  мое нынешнее положение.  На мне  двадцать
тысяч человек, и я не знаю, что завтра говорить этим  людям. В то же время я
не  могу  не  разделить  точку  зрения   Германа   Григорьевича   и   Андрея
Терентьевича. У  меня  есть альтернативное  предложение.  Наш двигатель  без
специального  топлива --  просто  кусок железа. Таков  был  замысел,  такова
конструкция. Мы могли  бы  без  всякого  риска  продавать  единичные образцы
двигателя  по особо оговоренным целевым контрактам, согласно которым  Россия
поставляла бы необходимые об®емы топлива для каждого зарубежного запуска под
полным нашим контролем, не рассекречивая химической формулы его компонентов,
что  исключило бы несанкционированное использование "РД-018". Состав топлива
определить почти невозможно".
     "Как порошок кока-колы?" -- вставил один из участников совещания.
     "Совершенно  верно, -- подтвердил  Стенин. --  Секрет состава кока-колы
сохраняется  уже  полвека.  Таким   образом,  Россия  останется  единоличным
монополистом на горюче-топливную смесь для "Зодиака".
     "И что же?" -- спросил Клоков.
     "На  таких условиях, -- сказал Стенин, -- продажа "Зодиака" не  нанесла
бы  нам  урона, и поэтому  мы  хотели бы показать ракету на  авиакосмическом
салоне в Сингапуре.  Пусть не думают некоторые, что мы навсегда  выброшены с
мировой ракетно-космической арены".
     Все  молчали.  Вдруг  слово попросил зам  директора  Федеральной службы
безопасности генерал Касьянов. Он поднялся, прошел вдоль стола и встал около
председательствующего с большим бумажным рулоном в руке.
     "Мы тоже  по  своим  каналам  получили  кое-какую  информацию  об  этом
двигателе и ракете. Так что проблемы его секретности,  рассекречивания и так
далее считаю уже утратившими актуальность".
     "То есть, как?" -- поспешно обернулся к нему Клоков.
     "Сейчас поясню".
     Он  развернул  рулон,  и  все  участники  заседания  увидели  несколько
крупноформатных цветных фотографий.
     "Эти снимки получены с  американских спутников. Они переправлены нашими
людьми.  Вот здесь,  как вы видите, вывоз  ракеты  из  монтажного корпуса на
стартовую  позицию  на Байконуре,  здесь -- установка комплекса на стартовый
стол, а это -- ваш двигатель".
     "Но  ведь  по  этим  снимкам  мало,  что  можно  понять",   --  заметил
вице-премьер.
     "Специалист поймет все", -- сказал Черемисин.
     "Так что, как  видите, ваш диспут, --  продолжил Касьянов, --  уже мало
чего стоит.  Это  секрет  полишинеля.  Так  что,  на  наш взгляд,  показ  на
сингапурском  салоне  такого  экспоната  никакого  урона  обороноспособности
страны уже не нанесет. А схема,  предложенная товарищем Стениным, достаточно
разумна".
     "А  вы как считаете,  Андрей Терентьевич?"  --  обратился к  Черемисину
Клоков.
     Тот задумался. Взял в руки фотографии, всмотрелся...
     "Ну что ж, --  вздохнул он. --  Может быть, и стоит показать. Но не сам
"Зодиак", а только самый схематичный выставочный макет".