ную трубку, и шипение выходящего  газа было единственным звуком
у постели умирающего.
     Священник наклонился над лордом Марчмейном и благословил его.  Джулия и
Кара опустились на  колени  в изножье кровати.  Доктор,  сиделка и я  стояли
позади.
     -- Ну,-- сказал священник,-- я знаю, вы жалеете  обо всех своих грехах,
правда? Сделайте знак,  если можете. Ведь вы жалеете? -- Но знака не было.--
Попытайтесь припомнить свои грехи и попросите у бога  прощения. Я отпущу вам
грехи. А вы тем временем попросите у бога  прощения за все, в чем ослушались
его.-- Он заговорил по-латыни. Я узнал слова:
     "Ego  te  absolve  in  nomine  Patris..."1  --  и увидел, что священник
осеняет  себя знаком  креста.  И  тогда я  тоже  опустился на колени и  стал
молиться: "О бог, если бог есть, прости ему его грехи, если  такая вещь, как
грех,  существует". И  лежащий  на кровати  открыл глаза  и испустил  вздох,
какой, по моим  представлениям,  испускают  люди, умирая, но глаза его  были
подвижны, так что мы знали, что жизнь еще не покинула его.
     Внезапно я почувствовал, что всей душой хочу  этого  знака, пусть  даже
только из учтивости, пусть даже только ради жен-

     * "Я отпускаю тебе грехи во имя Отца" (лат.).
     щины, которую я люблю  и  которая, я знал, в эту  минуту, стоя  впереди
меня  на  коленях,  молилась о  знаке.  Казалось, то  была  совсем пустячная
просьба -- всего лишь  кивок в благодарность,  взгляд узнавания в  толпе.  Я
стал молиться еще проще:  "Бог, прости его грехи. И  пожалуйста, сделай так,
чтобы он принял твое прощение".
     Совсем пустячная просьба.
     Священник  вынул  из кармана  серебряную баночку, опять  сказал  что-то
по-латыни  и прикоснулся к  умирающему масляным тампоном; покончив со  всем,
что полагалось сделать, он убрал баночку  и благословил умирающего последний
раз.  Внезапно  лорд Марчмейн зашевелился и медленно поднес руку  ко  лбу; у
меня мелькнула мысль, что он почувствовал влагу елея и хочет его стереть. "О
бог,-- молился я,-- не дай ему это сделать!" Но  мой страх был напрасен: так
же  медленно  рука опустилась на грудь, потом передвинулась к плечу,  и лорд
Марчмейн осенил себя  знаком креста.  И тогда  я понял, что просьба моя была
совсем не о пустяке, не о попутном кивке узнавания, и мне припомнились слова
из далеких времен моего детства о завесе, которая разодралась в храме надвое
сверху донизу.
     Все было кончено; сиделка опять подошла к кислородному баллону;  доктор
склонился над больным. Джулия шепнула мне:
     -- Проводи отца Маккея, хорошо? Я побуду здесь еще немного.
     За дверью  отец Маккей снова стал тем  простым и добродушным человеком,
которого я знал.
     -- Ну, разве не прекрасное было зрелище? У меня на глазах это случалось
несчетное количество  раз. Диавол сопротивляется до последней  минуты, но  в
конце  милость  божия над ним торжествует.  Вы,  мистер Райдер, не  католик,
насколько мне известно, но по крайней мере вас должно это радовать ради дам,
получивших теперь утешение.
     Пока мы  ждали  шофера, мне  пришло в голову, что  отцу Маккею  следует
заплатить за его услуги. Я, смущаясь, спросил его об этом.
     -- Не  беспокойтесь, мистер  Райдер. Для  меня это было удовольствие,--
ответил  он.-- Но все,  что бы вы ни уделили,  будет кстати в таком приходе,
как мой.--  У меня в бумажнике оказались три фунтовые ассигнации,  и я отдал
их ему.--  Право,  вы более чем щедры. Благослови вас бог,  мистер Райдер. Я
заеду опять, хотя едва ли ему еще долго пребывать в этом мире.
     Джулия оставалась в  Китайской  гостиной, и в пять  часов пополудни  ее
отец умер, доказав  тем самым правоту обеих споривших сторон -- и доктора, и
священника.
     Здесь я подхожу к тем обрывочным фразам, которые оказались  последними,
сказанными между мною и Джулией, к последним воспоминаниям.
     Когда  отец ее  умер,  Джулия  еще  некоторое  время оставалась у тела;
сиделка вышла в другую комнату с печальным сообщением, и в открывшуюся дверь
я мельком видел  ее стоящей  на  коленях в  изножье  кровати; рядом в кресле
сидела Кара. Вскоре они обе вышли, и Джулия сказала мне:
     --  Не сейчас,  я  отведу  Кару  в  ее комнату.  Позже.  Пока  она  еще
оставалась  наверху, приехали из Лондона Брайдсхед и  Корделия; и,  когда мы
наконец   встретились  наедине,  это  произошло  украдкой,  как   у  молодых
влюбленных. Джулия сказала:
     -- Здесь, в темноте, в углу под лестницей,-- одна минута, чтобы сказать
"прощай".
     -- Так долго, чтобы сказать так мало.
     -- Ты знал?
     -- С утра; еще до того, как наступило утро; уже целый год.
     -- А я только сегодня. О мой дорогой, если бы ты мог понять. Тогда бы я
перенесла разлуку, легче бы перенесла. Я бы должна сказать, что  сердце  мое
разбито, только я  не  верю в разбитые сердца. Я  не могу быть  твоей женой,
Чарльз, я больше никогда не смогу быть с тобой.
     -- Знаю.
     -- Откуда тебе знать?
     -- Что ты будешь делать?
     -- Просто жить  дальше -- одна. Как я могу  сказать, что я буду делать?
Ты  знаешь про меня все. Знаешь, что я не создана для траура.  Я всегда была
плохой, Может быть, опять буду жить плохо и опять понесу наказание. Но чем я
хуже,  тем больше моя  нужда в боге. Яне могу  отказаться от надежды на  его
милость. А было бы именно, это -- новая жизнь с тобой, без него. Нам не дано
видеть дальше чем  на шаг вперед. Но сегодня я увидела, что  есть одна вещь,
по-настоящему  непростительная  --  как в школе  были  такие  проступки,  за
которые даже не наказывали  и требовалось только вмешательство мамы,-- и эту
непростительную вещь я едва  не совершила, но оказалась недостаточно плохой,
чтобы ее совершить, это -- сотворение  иного добра, против божьего.  Почему,
почему  мне было дано это понять, а тебе -- нет,  Чарльз? Может быть, потому
что мама, няня, Корделия, Себастьян и даже Брайди и миссис Маспрэтт поминают
меня в своих  молитвах?  А может быть, это  мой личный  уговор с богом, что,
если я откажусь вот от этого, чего так хочу, потом,  как бы плоха я ни была,
он под конец все же не отвернется от меня... Ну вот, теперь мы оба останемся
одиноки, и мне никогда не добиться, чтобы ты понял.
     -- Не хочу облегчать  тебе  разлуку,-- сказал я, -- и надеюсь, что твое
сердце разобьется, но я все понимаю.
     Лавина обрушилась, обнажив каменистый  склон; последние отзвуки  громов
замерли среди белых вершин; новый завал безмолвно искрился глубоко в долине.

     Эпилог БРАЙДСХЕД ОБРЕТЕННЫЙ
     --  Дыра хуже  этой нам  еще  не попадалась,--сказал  батальонный,-- ни
удобств,  ни сообщения, и бригадное командование прямо на шее. Один  кабак и
тот во Флайт-Сент-Мэри, человек на двадцать вместимостью  --  туда, понятно,
офицерам вход  запрещен;  есть  военная  лавка на  территории лагеря.  Раз в
неделю, надеюсь, будет ходить грузовик в Мелстед-Карбери. Марчмейн  в десяти
милях и  ничего собой не представляет.  Вследствие всего этого первая забота
ротных  командиров -- организовать  отдых для  своих солдат. Медицина, прошу
вас осмотреть пруды на предмет пригодности для купания.
     -- Слушаюсь, сэр.
     -- Штаб бригады поручает нам расчистку помещения. Я лично думал, что их
штабные лодыри и  симулянты могли бы  избавить нас  от  этой  работы,  но...
Райдер,  вам  выделена  команда из  пятидесяти  человек,  в 10.45 доложитесь
коменданту, он покажет, какая часть дома нам поручается.
     -- Слушаюсь, сэр.
     --  Наши  предшественники, как видно, были  не  очень-то предприимчивы.
Долина располагает отличными возможностями для устройства штурмовой полосы и
минометного полигона. Начальник  стрелковой подготовки, сегодня же проведите
осмотр местности и представьте разметку до приезда бригадного командования.
     -- Слушаюсь, сэр.
     -- Я сам отправлюсь с ад®ютантом на  рекогносцировку полигонов. Здешние
места никто не знает? -- Я промолчал. -- Тогда все. Исполняйте.
     --   Дом  старинный   и  в   своем  роде  замечательный,--  сказал  мне
комендант.-- Жалко даже так его трепать.
     Это  был пожилой отставной подполковник, уже отслуживший  свое и теперь
вернувшийся  в армию;  он  был  из  местных  и  жил  где-то  неподалеку.  Мы
встретились  в  холле  у  главного  входа, где  моя  полурота выстроилась  в
ожидании дальнейших распоряжений.
     --  Пойдемте со мной. Я вам  все  покажу. Не дом, а целый город, но  мы
реквизировали  только нижний этаж  и несколько комнат наверху.  Остальные --
частная собственность и по  большей  части забиты мебелью;  в жизни такой не
видывал, кое-чему там цены нет.
     На  верхних этажах помещаются смотритель и несколько старых слуг -- они
вам  не  помешают  --  и один католический  священник, переживший  бомбежку,
теперь  его  приютила  леди  Джулия,--  тихий  старичок, весь  трясется,  но
безобидный.  Открыл  часовню  при  доме;  солдатам  туда  вход  дозволен,  и
удивительно, до чего многие бывают.
     Домовладелица -- леди Джулия Флайт, как  она  теперь  себя именует. Она
была замужем за  Моттремом,  знаете, министром чего-то  там  такого.  Сейчас
находится за границей, в женских частях, а я  тут пока стараюсь приглядывать
за домом. Очень было странно, когда старый маркиз оставил все ей,-- сыновьям
обида.
     Вот здесь у тех, кто стоял  в доме до вас, размещались писаря -- места,
прямо  скажем, вдоволь. Как видите,  камины  и стены я  распорядился  обшить
досками  --  там  за ними много ценных  произведений  искусства. Э,  да  тут
кто-то,  я  вижу,  постарался, какие, право,  солдаты  все-таки  разорители!
Хорошо, что мы заметили, не то пришлось бы отвечать вам.
     Эта комната тоже из просторных, раньше она вся была увешана гобеленами.
Советую использовать для конференций.
     -- Я  здесь только для уборки, сэр.  Распределением  комнат займутся  в
штабе бригады.
     -- А, ну что ж, у вас работа нетрудная. Ваши предшественники были народ
вполне приличный. Конечно,  им  не  следовало так обращаться с этим камином.
Как они  только сумели? С виду  такой прочный. Интересно, можно ли будет его
когда-нибудь починить?
     Бригадный командир,  вероятно,  займет эту  комнату под  свой  кабинет;
прежний, во всяком случае,  выбрал именно ее.  Здесь много картин, а вынести
нельзя: написаны прямо на стенах. Как видите, я сделал что мог, закрыл их по
возможности, завесил, но наши армейские до  всего доберутся; вот добрались--
уже  там,  в углу.  Тут  была еще  одна  комната с картинами на стенах, вход
снаружи,  со стороны  террасы  --  современная  работа, но, на  мой  взгляд,
красивее всех в доме; у них это  был узел связи, так они там живого места не
оставили. Жаль, надо сказать.
     А  этот  страх  божий  был  у  них  столовая.  Я  поэтому  не  стал   и
загораживать,  хотя  вообще-то  не  велика   беда,   если  бы  и  повредили.
Напоминает, по-моему, публичный дом, из  тех, что пошикарнее, знаете, Maison
Japonaise1... А это буфетная.
     Мы  быстро  завершили  обход  пустых,  гулких покоев.  Потом  вышли  на
террасу.
     -- Вон там солдатские уборные и душевая, не знаю, зачем было ставить их
на самом виду, это еще до  меня сделали. Впрочем, раньше за деревьями ничего
не было  видно. Мы  проложили сюда дорогу прямо от шоссе через те посадки --
не  слишком  живописно,  зато  удобно:  очень  много   транспорта.  Но  парк
изуродовали, ничего не  скажешь. Видите, вон там какой-то олух проехал прямо
через живую  изгородь и снес  кусок балюстрады --  трехтонка,  а  подумаешь,
тяжелый танк.  А вот это фонтан,  владелица  дома им очень  дорожит; молодые
офицеры  завели было  обычай  плескаться в нем, и  он уже заметно пострадал,
поэтому я обнес его колючей проволокой  и выключил воду. Теперь там довольно
грязно, все шоферы  швыряют  в него окурки и обертки от сандвичей, а вымести
нельзя -- проволока мешает. Фантастическое сооружение, верно?..
     Ну, если вы все осмотрели, я поеду. Всего  наилучшего. Его шофер бросил
окурок в пустой бассейн фонтана, взял под козырек и распахнул дверцу машины.
Я  тоже взял  под  козырек, и комендант уехал через  пролом  в  шеренге лип,
окаймлявших аллею.
     Хупер,--  сказал я,  когда  мои солдаты  приступили  к работе,-- как вы
думаете, могу я на полчаса оставить на вас команду?

     1 Японский домик (франц ).

     -- Я как раз сейчас думал, где бы разжиться чайком.
     -- Что за вздор,-- сказал я.-- Они только начали.
     -- Они жутко разозлились.
     -- Пусть продолжают, ясно?
     -- Есть. Железно.
     Я не  задержался  в  опустошенных  комнатах первого этажа,  а  поднялся
наверх и  пошел по знакомым коридорам, пробуя  двери в комнаты, которые были
закрыты, открывая другие, до потолка набитые мебелью. Наконец навстречу  мне
попалась старая горничная с чайным подносом в руках.
     -- Господи,-- сказала она.-- Неужто это мистер Райдер?
     -- Он самый. Я уже думал, что не встречу никого знакомого.
     --  Миссис Хокинс  наверху, в своей прежней комнате. Я как раз несу  ей
чай
     -- Я сам отнесу,  если позволите,-- сказал я  и, войдя через завешенную
дверь на лестницу без ковра, поднялся в детскую.
     Няня Хокинс не узнала меня, пока я  не назвался; мое появление поначалу
совсем вывело ее  из равновесия; и только когда мы немного  посидели с нею у
камина, к ней постепенно вернулась прежняя безмятежность. Она, совершенно не
менявшаяся  все  эти  годы, теперь вдруг  очень сильно  постарела. Последние
перемены наступили для нее слишком поздно, она уже не в силах была их понять
и  принять, зрение,  пожаловалась  она мне,  у нее  совсем  ослабло,  и  она
справляется теперь только с самым простым рукоделием. Речь ее, отточенная за
долгие  годы "образованных" разговоров, вновь приобрела мягкий  крестьянский
распев времен ее молодости.
     --...одна только  я да  две девушки и  отец Мемблинг, бедняжка, вот что
разбомбило-то его, и ни кола ни двора, ни крыши  над головой у него не было,
спасибо  Джулия, добрая душа, взяла его сюда, а уж с нервами у него  до того
плохо... И леди  Брайдсхед,  то есть Марчмейн  уже теперь, ее по правильному
надо бы величать  "ее светлость", только язык как-то  не поворачивается, и с
ней то же самое было. Сначала-то, как  Джулия с Корделией ушли на войну, она
сюда  переехала с двумя  мальчиками,  ну,  потом военные их отсюда выселили,
тогда они сняли дом в Лондоне, но и месяца в нем не  прожили, а Брайди-то не
было, он со своим полком, как в прежние года его светлость,  упокой  господи
его душу, а тут их вдруг возьми да и разбомби, ничего  не осталось, а мебель
свою  она здесь  держит,  в каретном сарае Тогда  она другой  дом сняла,  за
городом,  а  военные  и  этот забрали,  вот она  теперь и живет,  слышно,  в
гостинице  где-то на взморье,  а гостиница  -- это не то  что своим-то домом
жить, верно я говорю? Куда это годится...
     ...Слыхали  вы вчера, как мистер  Моттрем речь говорил? Уж так он этому
Гитлеру  задал.  Я  сказала Эффи,  девушке,  что мне услужает: "Если  только
Гитлер это слышит, говорю, ну и если он по-английски-то понимает,  да только
едва ли, вот  уж ему небось стыдно". Кто бы мог подумать, что мистер Моттрем
так далеко  пойдет?  И все  друзья  его, что здесь-то  сколько раз бывали. Я
сказала  мистеру Уилкоксу, он  два раза  в месяц меня  обязательно навещает,
спасибо ему, из  самого Мелстеда на автобусе добирается, вот я ему и говорю:
"Мы ангелов  принимали,  того не ведая",--  ведь мистер  Уилкокс не  жаловал
друзей мистера Моттрема, а я-то их никогда и не видела, но наслышана про них
ото всех вас, и Джулия их тоже не жаловала, а они вон как далеко пошли.
     Под конец я ее спросил:
     -- Вы получали что-нибудь от Джулии?
     -- От Корделии вот только на прошлой  неделе, а они там вместе с самого
первого дня, и Джулия приписала привет в низу страницы. Поживают обе хорошо,
правда, где это,  им писать нельзя, но отец Мемблинг читает между  строк, он
говорит, что в Палестине они, а Брайди со своим полком тоже там, вот как все
удачно получилось. Корделия пишет, они ждут с нетерпением, когда можно будет
после войны вернуться домой, да мы и все ждем того с нетерпением, вот только
доживу ли я, это уж как бог даст.
     Я пробыл у нее полчаса и, уходя, посулился навещать почаще. Спустившись
в холл,  я  удостоверился,  что  ничего не  сделано;  Хупер встретил  меня с
виноватым видом.
     --  Им понадобилось срочно уйти за  соломой для  тюфяков. Я не знал, но
мне сказал сержант Блок. Не уверен, что они вернутся.
     -- Не уверены? А какое приказание вы отдали?
     -- Ну, я сказал сержанту, чтобы он привел их  обратно, если будет смысл
возвращаться, то есть если останется время до обеда.
     Было без малого двенадцать.
     -- Вас  опять  надули, Хупер.  Солому можно получить  в  любое время до
шести вечера.
     -- Вот черт, извините, Райдер. Сержант Блок...
     -- Я сам виноват, что ушел... Соберите ту же команду сразу после обеда,
приведите сюда и не отпускайте, пока работа не будет сделана.
     -- Есть. Железно. А вы правда бывали в этом доме раньше?
     -- Правда. Это дом моих близких друзей.-- И когда я произнес эти слова,
они прозвучали, на мой собственный  слух, так же странно,  как некогда слова
Себастьяна, когда он сказал не "Это мой дом", а "Здесь живет наша семья".
     -- Непонятно, ей-богу, одно семейство в таком домище? Какой в нем прок?
     -- Штаб бригады, мне кажется, нашел в нем какой-то прок.
     -- Да, но не затем же он был построен, верно?
     -- Верно,-- ответил я.-- Он был построен не  затем. По-видимому, в этом
и  состоит одно  из удовольствий от  строительства  дома,  как и от рождения
сына: в неведении, каким он вырастет. Не знаю. Я никогда ничего не строил; и
я утратил право наблюдать, как растет мой сын. Я бездомный, бездетный, никем
не любимый пожилой мужчина,  Хупер.-- Он посмотрел на меня, не зная, всерьез
я  говорю или шучу, решил, что шучу, и расхохотался.--  А теперь ступайте  в
лагерь, да не  попадайтесь  на глаза  батальонному,  если он уже вернулся  с
рекогносцировки, лучше пусть никто не знает, что мы ухлопали утро впустую.
     -- Окей, Райдер.
     Оставалась еще одна часть дома, где я до сих пор не побывал, и теперь я
направился туда.  В часовне  не  заметно  было следов  недавнего запустения;
краски  в стиле модерн были все так  же ярки,  перед  алтарем,  как  прежде,
горела  лампада  в  стиле  модерн.  Я  произнес  молитву,  древний,  недавно
выученный  словесный  канон, и ушел. По  пути в  лагерь под звуки обеденного
горна я думал так:
     "Строителям  были неведомы цели,  которым  послужит в грядущих веках их
произведение; они построили новый дом из камней, слагавших старый замок; год
за  годом,  поколение за поколением  приукрашали и достраивали  его;  год за
годом великая жатва леса  созревала  в  их парке; и вдруг ударили  морозы  и
наступил век  Хупера;  дом  и парк  опустели,  и  вся работа пошла насмарку;
quomodo sedet sola civitas. Суета сует, все -- суета.
     И  все-таки,-- продолжал я свою мысль, прибавляя шагу на пути в лагерь,
где  горн  после  недолгого молчания начал  играть  второй сигнал  и  громко
выводил:  "Пироги, пироги и кар-тош-ка!"--  и все-таки это  еще не последнее
слово,  это  даже  и не  меткое  слово, это  --  мертвое  слово десятилетней
давности.
     Из дела строителей вышло нечто совсем ими не  предусмотренное, как и из
жестокой маленькой трагедии,  в которой я  играл свою  роль,-- такое,  о чем
никто из нас тогда  даже не думал;  неяркий красный огонь -- медный чеканный
светильник в  довольно  дурном вкусе, вновь зажженный перед  медными святыми
вратами; огонь,  который  видели  древние рыцари  из своих  гробниц, который
когда-то у них на глазах был погашен,-- этот же огонь теперь опять горит для
других воинов,  находящихся далеко от дома, гораздо дальше в душе своей, чем
Акр  или Иерусалим. Он  не  мог  бы  сейчас  гореть,  если бы не строители и
актеры, исполнившие маленькую трагедию, ныне же я  видел  его