ого, настоящего и
будущего. Для самой себя она была лишь  символом, не наполненным реальностью
ни детства, ни  девичества;  победа  и  поражение  были  только перемещением
булавок и линий; суровая правда войны была ей неведома.
     "Жаль, что мы  не живем  за границей,--  думала она,-- где  такие  вещи
решаются родителями и юристами".
     Выйти замуж,  и притом как можно  скорее и удачнее, было целью  всех ее
подруг.  Если  она  и заглядывала дальше  свадьбы, то лишь видя в ней начало
отдельного бытия, первое сражение, чтобы заслужить шпоры, а уж потом выехать
на подвиги настоящей жизни.
     Она заведомо превосходила  красотой всех ровесниц, но знала,  что в том
маленьком мирке внутри мирка, где она  обитает, за нею числятся  и кое-какие
серьезные недочеты. На диванах вдоль стен,  где старики  подсчитывали шансы,
обсуждались и обстоятельства не в  ее пользу. Например, скандал  с ее отцом,
это небольшое унаследованное пятнышко ни ее ослепительности, быть может чуть
отчетливее проступающее  из-за каких-то  черточек в ее собственном поведении
-- капризном, своевольном и менее  упорядоченном,  чем  у других; когда б не
это, кто знает?..
     Один  вопрос  затмевал для пожилых  дам  у  стены своей  важностью  все
остальные: на ком должны жениться молодые принцы? Более чистой родословной и
более очаровательной  внешности, чем у Джулии,  им не  найти; однако  на ней
лежит эта легкая  тень, делающая ее не вполне достойной столь высокой чести.
К тому же еще ее религия.
     Ничто не могло быть дальше от честолюбивых  стремлений Джулии, чем брак
с членом  королевской фамилии.  Она  знала -- или  думала, что  знает,--чего
хочет,  и  ее  прельщало  совсем не  это.  Но в  какую  бы  сторону  она  ни
обратилась, между нею и ее целью всегда оказывалась ее религия.
     Дело представлялось ей совершенно безнадежным. Если  теперь, взращенная
святой церковью, она  совершит отступничество,  ее ждет  ад,  тогда  как  ее
знакомым девушкам-протестанткам, воспитанным  в  счастливом неведении, ничто
не  мешает выйти замуж  за старших сыновей, жить в мире  со  всем  светом  и
раньше  нее  попасть  на небеса. Для  нее  не могло быть  и  речи о  старших
сыновьях, а с младшими сыновьями тоже дело обстояло непросто, и рассчитывать
на них особенно не приходилось. Младшие сыновья хоть и были на вторых ролях,
но  это не давало им никаких преимуществ; долг велел им держаться в тени, на
случай если какое-нибудь несчастье возвысит кого-то на место старшего брата,
и, раз именно к этому сводилась их  роль,  желательно было, чтобы они всегда
оставались  пригодны для восшествия. Пожалуй, только  в семьях, где  имелось
три  или  четыре сына, католичка  могла  бы  получить  самого  младшего,  не
встречая особого противодействия. Оставались, конечно, еще сами католики, но
их  было мало  в том ограниченном мирке, который окружал  Джулию;  это  были
главным образом  родственники ее  матери,  и они казались  ей  сумрачными  и
непонятными.  К  тому же  в  богатых и знатных католических  семьях, которых
всего  насчитывалось  разве  с  десяток, в  это время  не  было  наследников
подходящего возраста. Иностранцы --  а  их было немало среди ее  материнской
родни -- всегда усложняли денежные отношения, отличались странными манерами,
и вообще для английской девушки выйти замуж за иностранца означало  признать
свою полную несостоятельность. Что же оставалось?
     Вот  чем  была озабочена Джулия после своего  лондонского  триумфа. Она
знала,  что трудность эта разрешима. Наверняка  существует  немало людей  за
пределами  ее кружка, которые вполне достойны быть  включены в него,  стыдно
было,  что  она должна искать их.  Не  для  нее жестокая, утонченная роскошь
выбора, приятная домашняя игра в кошки-мышки. Не  для нее. роль Пенелопы; ей
предстояло отправиться на промысел.
     Она  глупейшим образом  даже составила себе заранее портрет подходящего
мужчины: это должен  был быть английский  дипломат с красивой, но не слишком
мужественной наружностью, который в настоящее время находится  на службе  за
границей,  и  загородный дом, которым  он владеет, должен быть поменьше, чем
Брайдсхед, и поближе к Лондону; человек он старый, уже за  тридцать, недавно
трагически овдовевший;
     Джулия  считала,  что  некоторая  подавленность  недавним горем  ему не
повредит; перед ним открывалась блестящая карьера, но в своем одиночестве он
уже начал утрачивать вкус  к  жизни; быть может даже, ему угрожала опасность
попасть в  руки беззастенчивой иностранной авантюристки,  и  он  нуждался  в
ин®екции  молодых,  свежих  сил, чтобы  благополучно  достичь  посольства  в
Париже. Сам умеренный агностик, он ценил в людях религиозность и  ничего  не
имел против католического воспитания  своих детей; при этом он был,  однако,
сторонник разумного ограничения семьи двумя мальчиками  и одной девочкой  на
протяжении  такого  удобного срока,  как, скажем, двенадцать лет, а вовсе не
стал бы требовать, чтобы жена беременела  каждый год, как можно было ожидать
от мужа-католика. Он имел двенадцать тысяч в год  сверх того, что получал по
службе, и ни одного мало-мальски близкого  родственника. Кто-нибудь  в таком
духе, пожалуй, был бы как раз то, что надо, думала Джулия,  и она решительно
приступила  к  поискам,  когда  мы с  нею  познакомились на  железнодорожной
станции. Я для нее интереса не представлял. Она недвусмысленно дала  мне это
понять, когда приняла сигарету из моих губ.
     Все это я узнал о Джулии  постепенно, по кусочкам, как узнают о прежней
-- или, как тогда кажется, предварительной -- жизни той, которую любишь, тем
самым как бы по-своему участвуя в  ней и замысловатыми путями направляя ее в
свою сторону.
     Джулия покинула нас с Себастьяном в Брайдсхеде и  поехала гостить  к их
тетке, леди Роскоммон,  в  ее вилле  на Кап-Ферра. По дороге она  продолжала
обдумывать  свое  положение.  Теперь у ее  вдовца-дипломата  появилось  имя:
Юстас,  и с  этого мгновения  он стал  для  нее фигурой комической, забавной
шуткой, которой ни с кем нельзя было поделиться, так что когда наконец такой
человек действительно  встретился у  нее  на пути--  правда, не дипломат,  а
мечтательный  майор  лейб-гвардеец,--  влюбился и положил к  ее ногам все те
дары, которые она сама для себя выбрала,  ему пришлось еще более грустному и
мечтательному,  чем  раньше, удалиться ни с чем,  потому что к этому времени
она познакомилась с Рексом Моттремом.
     Возраст  Рекса давал ему большие преимущества, ибо среди подруг  Джулии
процветал  своего рода  геронтофильский  снобизм;  юноши  были провозглашены
неотесанными и прыщавыми; считалось куда более шикарным  пообедать в "Ритце"
одной (что вообще в те дни очень мало кому из барышень ее круга  разрешалось
и  не  одобрялось  старушками, которые вели всему  пристальный  счет,  уютно
беседуя на  балах у  стены), сидя  за столиком слева  от входа,  в  обществе
накрахмаленного и  сморщенного старого ловеласа,  насчет  которого  получала
предостережения в девичестве еще ваша  мать, чем  проводить время в компании
румяных юных  фатов. Рекс, естественно, не  был  ни накрахмален, ни сморщен;
люди постарше считали его весьма  напористым  и нахальным юнцом,  но  Джулия
различила в  нем неоспоримый шик  общения накоротке со  всякими  "Максами" и
"Эф. И.", шик знакомства  с принцем  Уэльским, высоких  ставок  в Спортивном
клубе, второй бутылки  и четвертой  сигары, шофера, часами  ждущего внизу,--
всего того, чему, безусловно,  позавидовали бы ее подруги.  Его положение  в
свете  было не  таким,  как у всех, его окружал ореол  таинственности,  быть
может, даже преступности; говорили, что Рекс всегда вооружен. В среде друзей
Джулии  был  моден  наигранный   ужас  перед   аристократическим  мещанством
Понт-стрит; они коллекционировали "понт-стритовские" выражения, убийственные
в их глазах  для тех, кто ими  пользуется,  и  между  собой  --  а часто, ко
всеобщему смущению, и на людях -- говорили на "понт-стритовском" языке. Были
"понт-стритовские"  манеры -- носить перстень с  печаткой,  угощать в театре
шоколадными  конфетами,  говорить  своей  даме  на   балу:   "Разрешите  мне
промыслить для вас какого-нибудь фуража". Каков бы ни был Рекс  Моттрем,  во
всяком случае, он был не с  Понт-стрит. Он явился прямо со "дна" и  сразу же
шагнул  в мир Бренды Чэмпион, которая тоже была внутренним  шариком  в своей
системе костяных концентрических сфер. Быть может, Джулия угадывала в Бренде
Чэмпион  карикатуру  на  самое  себя  через  двенадцать  лет,  иначе  трудно
об®яснить враждебность, с какой они относились друг к другу. Несомненно, что
как  собственность  Бренды  Чэмпион.  Рекс  обладал  для  Джулии  добавочной
привлекательностью.
     В то лето Рекс  и Бренда  жили  в Кап-Ферра  на соседней вилле, которую
арендовал   один  газетный   магнат,   оказывавший   гостеприимство   разным
политическим  деятелям.  В  обычной жизни они  бы никогда не  попали  в поле
зрения леди Роскоммон, но, живя бок о бок,  поневоле завязали  знакомство, и
Рекс сразу же, хотя и с оглядкой, приступил к ухаживанию.
     Все это  лето он  чувствовал  себя  неспокойно.  С  миссис  Чэмпион  он
оказался  в  тупике; поначалу все было весьма занимательно, однако теперь их
связь начала его тяготить. Он  убедился,  что миссис Чэмпион  живет, как это
принято у  англичан, в маленьком, тесном мирке.  Рексу же нужны были широкие
горизонты.  Ему пришло время  ссыпать в одну  груду свою добычу, опустить на
мачте черный  флаг, выйти на берег, повесить над камином пиратский топорик и
приступить к пожинанию плодов. Ему надо  было жениться. Он тоже искал своего
Юстаса, но при его образе жизни  у него  почти не было знакомых барышень.  О
Джулии он слышал; она была признанная звезда среди светских дебютанток -- во
всех отношениях соблазнительная добыча.
     Под  бдительным, холодным  взором миссис  Чэмпион,  устремленным  из-за
темных  солнечных  очков,  Рекс мало  что  мог  сделать  в  Кап-Ферра  сверх
установления  простого  знакомства,   которое  можно  было  бы  углубить   в
дальнейшем. Он практически никогда  не  бывал с Джулией наедине, однако умел
устроить так, чтобы  без нее не обходилось ни одно их летнее предприятие; он
учил. ее играть в "железку", следил  за тем,  чтобы она всегда оказывалась в
его  машине,  когда  они ездили  в  Монте-Карло  или  Ниццу,  словом,  делал
достаточно,  чтобы леди  Роскоммон  написала письмо  леди Марчмейн, а миссис
Чэмпион поспешила увезти его  раньше предполагавшегося срока из Кап-Ферра на
Антиб.
     Джулия поехала к матери в Зальцбург.
     --  Тетя  Фанни  пишет мне,--  сказала  ей  мать,--  что  ты там  очень
подружилась  с  мистером Моттремом.  По-моему,  его нельзя считать  светским
человеком.
     -- По-моему,  тоже,-- ответила  Джулия.--  Но  я не  уверена,  что  мне
нравятся светские люди.
     Есть  пословица, что у каждого новоявленного  богача имеется тайна: как
он раздобыл первые  десять тысяч;  так вот, качества проявленные им тогда, в
ту  раннюю пору,  когда  он  еще не  был "величиной"  и  каждого, с  кем  он
сталкивался,  надо  было  как-то  расположить  в  свою  пользу,   когда  его
поддерживала только надежда на лучшее будущее и мир давал ему только то, что
он мог выманить у него  личным обаянием,--именно эти  качества в последующей
жизни,  если он переживет свой триумф,  обеспечивают новому  богачу  успех у
женщин. В Лондоне, оказавшись более или менее на свободе, Рекс превратился в
покорного раба Джулии; он  проводил свои  дни  в полной зависимости от того,
какие  планы  были  у нее,  ездил  туда, где  мог встретиться  с  нею, искал
расположения тех, кто  мог  замолвить  за  него доброе слово;  он  заседал в
нескольких  благотворительных  комитетах  для того только,  чтобы  оказаться
рядом с  леди  Марчмейн; он  предложил услуги Брайдсхеду на случай, если тот
вздумает выставить свою кандидатуру в парламент (и получил резкий отпор); он
стал  выказывать  горячий интерес к  католической церкви, пока не обнаружил,
что это  не путь к сердцу  Джулии. Он всегда  готов был доставить ее в своем
"испано", куда ей было угодно; возил ее и компанию ее друзей на кулачные бои
и потом знакомил с чемпионами; и все это время ни разу не заикнулся о любви.
Он  добился  того,  что  стал  ей приятен,  а  еще через некоторое  время  и
необходим; она  сначала гордилась им, потом  стала  немного стыдиться,  но к
этому  времени,  между  рождеством  и пасхой,  она уже  не  могла  без  него
обойтись. А потом совершенно неожиданно для самой себя вдруг обнаружила, что
влюблена.
     Это тревожное и непрошеное открытие  произошло однажды майским вечером,
когда Рекс сказал ей, что будет занят в парламенте, а она, случайно проезжая
по Чарльз-стрит, увидела его выходящим  из дома, где,  как  она знала, живет
Бренда Чэмпион. Она была  так  оскорблена и возмущена,  что едва высидела за
ужином,  при первой же  возможности уехала домой  и  горько проплакала целых
десять минут;  потом ощутила  голод, пожалела,  что так мало ела  за ужином,
велела принести  себе молоко и хлеба и легла  спать, распорядившись,,  чтобы
завтра,  когда  позвонит  мистер  Моттрем,  все  равно в  котором часу,  ему
сказали, что она не велела себя беспокоить.
     Назавтра  она,  как обычно, позавтракала  в  постели,  почитала газеты,
поговорила по телефону. Наконец спросила:
     -- Мистер Моттрем случайно не звонил?
     -- О да, ваша светлость, четыре раза. Соединить его с  вами,  когда  он
позвонит опять?
     -- Да. Нет. Скажите, что меня нет дома.
     Когда она спустилась, в холле на столе лежала  записка: "Мистер Моттрем
ожидает леди Джулию в "Ритпе" в половине второго".
     --  Я сегодня обедаю  дома,--  об®явила она.  После обеда она ездила  с
матерью за покупками; они пиля чай у тетки и вернулись в шесть.
     --  Вас ожидает мистер  Моттрем, ваша  светлость.  Я  пригласил  его  в
библиотеку.
     -- Ой, мамочка, я не могу его видеть. Скажи, чтобы он ушел.
     -- Но это было  бы  нелюбезно, Джулия. Я  всегда говорила, что из твоих
друзей мистер Моттрем не пользуется моими особыми  симпатиями, но я привыкла
к  нему,  почти  привязалась. И  право же,  нельзя быть такой непостоянной в
отношениях с людьми -- особенно с такими людьми, как мистер Моттрем.
     --  Мамочка,  я  не должна  с ним  видеться.  Если  я  выйду.  к  нему,
произойдет крупное об®яснение.
     -- Глупости, Джулия, ты вертишь им, бедняжкой, совершенно как хочешь.
     Так   Джулия  отправилась  в  библиотеку  и  через   час  вышла  оттуда
сговоренной невестой.
     -- Ах, мамочка, я  же предупреждала тебя, что это случится, если я туда
пойду.
     --   Ничего  похожего.  Ты  просто   сказала,  что  произойдет  крупное
об®яснение. Но я никак не предполагала, что это будет такое об®яснение.
     -- Ну, все равно, ты ведь к нему привязалась, верно? Ты сама сказала.
     -- Да,  он  был  во  многом очень любезен.  Но я  нахожу его  абсолютно
неподходящим для того, чтобы быть твоим мужем. Тебе это подтвердят все.
     -- Ах, к черту, к черту всех!
     - Мы  о  нем ничего  не  знаем. Может быть, у него  даже черная кровь в
жилах -- если на то пошло, он и  в самом  деле подозрительно  смугл. Дорогое
дитя, вся эта затея совершенно немыслима. Не представляю себе, как ты можешь
быть настолько неразумна.
     -- Ну а иначе какое я имею право злиться на него, когда он ходит к этой
ужасной старухе? Вот говорят о спасении падших женщин. А я, наоборот, спасаю
падшего мужчину. Я вызволяю Рекса из трясины смертного греха.
     -- Не говори вздора, Джулия.
     -- Но разве не смертный грех -- спать с Брендой Чэмпион?
     -- И не говори непристойностей.
     -- Он обещал никогда больше с ней не видеться.  Не  могла  же я от него
этого требовать, не признав, что люблю его, верно?
     -- Нравственность миссис  Чэмпион, слава богу,  не входит  в  круг моих
забот. А твое счастье  входит. Если хочешь знать, я считаю  мистера Моттрема
внимательным  и полезным знакомым, но доверяться ему не стала  бы ни в чем и
уверена,  что у  него  будут  очень неприятные  дети.  Такие признаки всегда
возвращаются в потомках. Не сомневаюсь, что через несколько дней ты  сама же
во всем раскаешься. А пока не  следует ничего предпринимать. Никто ничего не
должен знать  и даже подозревать. Ты не будешь больше ездить  с ним обедать.
Здесь, конечно, можете видеться, но на публике показываться не нужно. Пришли
его ко мне, я поговорю с ним по душам.
     Так начался для Джулии год тайной помолвки -- трудное время, потому что
в  тот  вечер Рекс  впервые обнял и поцеловал  ее; не так, как  ей случалось
два-три  раза   до  этого  целоваться  с  сентиментальными,   нерешительными
мальчиками, а  с  настоящей страстью,  которая и  в ней  открыла нечто  себе
подобное.  Эта  страстность в них  обоих  пугала ее, и однажды она  пришла с
исповеди с решением положить этому конец.
     -- Иначе я должна буду перестать с вами видеться,-- сказала она.
     Рекс немедленно из®явил полную покорность, как раньше, еще зимой, когда
он  день  за  днем  безропотно  поджидал  ее  на  морозе  в  своем  большом,
автомобиле.
     -- Если бы мы только могли пожениться прямо сейчас,-- вздохнула она.
     Полтора  месяца они  держались друг от  друга  на  расстоянии вытянутой
руки, целовались  наскоро  при встрече и  прощании,  а в остальном проводили
время, сидя врозь и  обсуждая, что  они будут делать, где будут жить и много
ли шансов у Рекса получить место помощника министра. Джулия была счастлива в
влюблена и всем существом жила  в завтрашнем дне. Потом, перед самым  концом
парламентской  сессии,  она  вдруг   узнала,  что  Рекс  провел  субботу   и
воскресенье у одного биржевика в Саннингдейле, тогда  как  ей  было сказано,
будто он едет к своим избирателям, и что там была также миссис Чэмпион.
     В тот же вечер, когда ей стало это известно, после прихода Рекса  между
ними повторилась та же сцена, что и два месяца назад.
     -- Чего вы хотите? -- сказал он. -- Какое право вы имеете требовать так
много, когда сами даете так мало?
     Она  не знала, как ей  быть,  и  обратилась  со  своим  недоумением  на
Фарм-стрит,  где  изложила  его  в  общих  чертах, без  подробностей,  не  в
исповедальне, а  в маленькой полутемной  комнатке, специально для этих целей
предназначенной.
     -- Разве  не правильнее было бы, святой отец, самой совершить маленький
грех и тем уберечь его от большого греха?
     Но старый кроткий иезуит был непреклонен. Она почти не слушала его;  ей
отказывали в том, чего ей хотелось, больше ее ничего не интересовало.
     Кончив свои об®яснения, он сказал:
     -- А теперь вам лучше исповедаться, дитя мое.
     --  Нет, спасибо,--ответила она, словно ей предложили ненужный товар  с
прилавка.--Сегодня не хочу.-- И сердито пошла домой.
     С этого дня она закрыла свою душу для веры. И леди Марчмейн видела это,
и еще одно страданье прибавилось к ее недавнему страданью по Себастьяну, и к
ее старому страданью по  мужу, и к смертельному недугу  в ее теле;  эти муки
свои приносила она каждый день с собою  в  церковь,  и  казалось,  сердце ее
пронзено  ими,  точно  клинками,  живое  сердце   --  двойник  раскрашенного
гипсового; какое утешение выносила она оттуда, бог весть.
     А годовой срок истекал, и тайна помолвки распространилась от доверенных
подруг Джулии через доверенных подруг этих подруг, пока наконец, точно круги
по воде,  добежавшие  до топких  берегов,  не  появились  кое-какие намеки в
печати, и леди Роскоммон в  качестве камер-фрейлины принуждена была ответить
на ряд затруднительных вопросов.  Что-то надо было  предпринимать.  Поэтому,
когда Джулия отказалась  от рождественского  причастия, когда леди  Марчмейн
поняла,  что  ее  предали--сначала я,  потом  мистер  Самграсс  и,  наконец,
Корделия,-- в сером свете первых дней нового, 1925 года, она приняла решение
действовать. Всякие разговоры о помолвке были